Жара

Земфира нажала на кнопку завершения вызова и бросила телефон на постель. Сзади подкралась Лула, обняла, прижалась грудью к ее спине — обе они были обнажены. «Кто звонил?» — спросила Лу с тревогой, потому что задним умом понимала, что это могла быть Рената. Земфира хотела соврать, что ошиблись номером или что это был совсем другой человек, но не позволяла совесть. Да и интонация в любом случае выдаст ее с головой. Несколько минут назад они непринужденно болтали, а сейчас она сидит, опустив глаза и ломая костяшки пальцев. И даже рот открывать не хочется — все, что она скажет, окажется враньем. Потому что не то она хотела говорить, не здесь она хотела быть. — Мой адвокат, — ответила Рамазанова, когда молчать уже было невозможно. Если бы она помедлила еще немного, это походило бы на игнорирование, которое Лулу бы обидело. Луладджа освободила Земфиру от объятий и села рядом. Она чувствовала, что что-то изменилось. Любой бы почувствовал. Наклонив голову, она хотела заглянуть Земфире в глаза, но та отвернулась. — Что он сказал? — Она, — поправила ее Зе, продолжая разминать пальцы. — Что она сказала? Что-то плохое? — Почему сразу плохое? — Рамазанова дернула плечом: ее раздражал чужой пессимизм; наверное, она поэтому так цеплялась за Ренату — она отчаянная оптимистка, даже когда все идет с огромной скоростью под откос. Когда все становилось очень плохо, когда, например, у них не хватало денег заплатить по очередной платежке, а суммы всегда были немалые, Литвинова начинала хохотать. Подобные ситуации казались ей абсурдными — вроде бы работают не покладая рук, получают за свои редкие вылазки миллионы, а иногда выходит так, что денег не остается — разве что на еду из супермаркета, даже в ресторан не сходишь. — Ну, не знаю. — Девушка, надув губки, вздохнула. — Ты погрустнела сразу. Я подумала, может, что с Ренатой. — Можно хотя бы сейчас не о ней? — взмолилась Земфира и, схватив пару вещей, отправилась в ванную, чтобы остаться там наедине. Она всегда так делала, когда чувствовала, что закипает. «Вы же понимаете, что не сможете перебить все в квартире? Что не можете ударить каждого, кто вас выведет из себя?» — спрашивал ее доктор, кандидат наук и обладатель всяческих регалий. Когда Земфира кинула в Ренату что-то такое, от чего она не успела увернуться, и предмет — кажется, пепельница — попал ей в плечо, оставив там большой синяк, она решила, что отныне будет изолировать себя от других. Затравленный взгляд Ренаты, потирающей плечо, решил все. Луладджа закусила губу, поняв, что сболтнула лишнего. С одной стороны, она действительно хорошо относилась к бывшей жене Земфиры. Ренату невозможно было не любить — такая она была душевная и услужливая, вдобавок красивая — как с обложки журнала. С другой стороны, Земфира до сих пор была в оковах этой женщины. Неудивительно, что она так бурно реагирует. Земфира пришла к ней, чтобы забыть о существовании Ренаты, а Лула то и дело о ней напоминала. А ведь она всего лишь дает понять, что не дура и все чувствует. А еще, что она ни на что не претендует. Земфира ей нравилась, но она не строила долгосрочных планов: никто не бросит родину и успешную карьеру ради бедной румынской студентки. Да и сама она не оставит то, что есть — хоть это и практически ничего. Лула невольно вспомнила Берту — не ту, которая лежала в больнице, под трубками. А ту, которая была раньше — несколько лет назад. Словно сейчас это была не она. Как же меняются люди! Они встретились на музыкальном фестивале. Берта, разглядев в толпе смазливую блондиночку, воспользовалась моментом и, закатив рукава, показала свои татуировки. Доверчивая Лула восхитилась, а вечером они уже были в одной постели. Несколько раз расходились, пытались строить отношения, но почему-то не получалось. То скучно было, то секс пресный, то еще чего-нибудь, что вроде бы и простить можно, но не прощалось. И, вновь все обговорив, Лула и Берта возвращались друг к другу. В тот вечер, когда Земфира взяла Лулу за бедро, они с Бертой поссорились. Не так, чтобы в пух и прах, а холодно и с язвительными замечаниями. Такие ссоры были хуже всего. Берта танцевала с незнакомой блондинкой, и Луладджа почувствовала, как их отношения утекают сквозь пальцы. Когда Берта вернулась после танца, Лула сказала ей возвращать туда, откуда она пришла. Берта фыркнула и, ничего не ответив, вернулась. В Земфире Луле понравилось необычное лицо: ямочки на щеках, блестящие глаза, взъерошенная, как перья у воробья, шевелюра. Сразу было видно, что она не отсюда. Еще и акцент со знакомыми интонациями — у нее было несколько русских однокурсников. Странные, безумные люди. И Лула решила попробовать, тем более Земфира так нахально себя вела, что вставало то, чего нет. Это потом она узнала, что Земфира — российская звезда. А тогда это был самовлюбленный дайк, которому очень хочется. Подумав о сексе с ней, Луладджа покраснела, словно за ее мыслями кто-то следил. Она занималась сексом на первом свидании только с Бертой — один раз. Все остальные попытки в отношения развивались по другому, более привычному, сценарию. Но она не пожалела о том, на что решилась. Когда в постели Земфира угадывала ее желания, на секунду Лула решила, что та читает ее мысли и вообще инопланетянка, раз такое может. С Бертой приходилось разговаривать: это не трогай, здесь нежнее, тут быстрее. С Земфирой такого не было. Ее проницательность была на грани фантастики. И, что самое важное, Берта любила пожестче, поэтому приходилось, скрепя сердце, приспосабливаться. С Земфирой все было чувственно и нежно. Да, они вполне могли бы быть героинями лесбийской эротики жанра «романтик». В какой-то момент Лула, кольнув себя копьем ревности, подумала, как это было у Земфиры и Ренаты. Закрывшись в ванной, Земфира натянула футболку и трусы и, сев на крышку унитаза после дезинфекции мокрой бумагой, стала размышлять. Вспомнив, что где-то там Градова рвет и мечет, ожидая подтверждения, чтобы вернуться в номер, Рамазанова нашла у себя в списке звонков телефон гостиницы. В двух словах она объяснила администратору, что подобная политика — абсурд. Что они, якобы заботясь о клиентах, нихера о них не заботятся. Что все это лажа. И что да, Градова, эта сволочь, поселилась у нее и все ее вещи там. «Хотите, чтобы она съехала?» — поинтересовался администратор, почуяв ненависть к сожительнице. Земфира поджала губы, выдохнула и ответила, что нет, пусть живет. Про себя она подумала, что как-никак Градова вызволила Ренату из тюрьмы. Интересно было бы узнать все подробности, но позвонить гордость не позволяла. От мысли, что они контактировали и контактируют до сих пор (Рената наверняка привела Градову к себе, раз обе звонят с телефона Ульяны), хотелось выть, как это делают волки. Выслушав расшаркивания администратора, она положила трубку и вспомнила сдавленный голос Ренаты. Она совсем не была готова его услышать, а, услышав, замерла. Ждала, что сейчас замяукает Добровская — голос у той походил на голос Ренаты в молодости. Но это была не Уля. Она чувствовала, как Рената сдерживается, чтобы не запричитать или не взвыть, старается быть сильной, можно сказать, непробиваемой, и от всех этих усилий, направленных на то, чтобы не чувствовать к Земфире то, что она чувствовала раньше, начинало предательски першить в горле. Зацепившись ухом за родную интонацию, Рамазанова содрогнулась. Она посмотрела на свои ощетинившиеся руки — по ним побежали стада испуганных мурашек. Тело все помнит. Наряду с тяжестью в сердце перестало хватать воздуха — и ей пришлось открыть крохотное окошко под потолком. Губы пересохли, и она стала лихорадочно вспоминать, осталось ли что-нибудь в сумке из «колес», но там был разве что плеер с альбомами Йорка. План они докурили. И лучше бы вообще никакого плана, чем такой. Не план, а мусор. Земфира поморщилась, а позже оскалилась. Ее тошнило от собственной беспомощности. «И сигарет, блять, нет! До чего я докатилась!» — корила себя она. Даже налички, за которую можно было купить пару «шишек», не было. Все деньги были на картах. У Лулы стопроцентно «кэша» не было, раз та пила купленный при скифах кефир, причем чужой. Не у Ренаты же спрашивать (Градова из-за нищего детства неистово экономила): «Ре, мне тут на «колеса» не хватает. Не одолжишь несколько тыщонок бумажками? Как-никак у нас общий счет…» Оставалось идти в банк, чтобы, пряча глаза под черными очками, снять необходимую сумму. Еще и Лула фанаткой Ренаты оказалась. Рамазанова с презрением фыркнула. Наверное, если ей приложить «тройничок», та с радостью согласится. Земфира, потирая подбородок, задумалась, но продолжать фантазию не решилась. Она занималась сексом несколько часов и ослабла — на продолжение банкета после подобных сюжетов ее бы точно не хватило. Хотя обычно не уставала. Вот вернется на Фрунзу — сразу возьмется за сквош. Если, конечно, вернется.

***

Рената одолжила Ксении пару шпилек, чтобы та могла заколоть влажные волосы. «Это не очень полезно для волос, но что поделать», — пролепетала она, наблюдая, как Градова, засовывая их в волосы, пыхтит. «Если Земфира не позвонила…» — начала Ксения, на что Рената ласково улыбнулась: «Тогда возвращайтесь». Ульяна осмотрелась, не зная, куда себя деть. Ей показалось, что мать в открытую флиртует. Она уже думала, схватив сигареты, бежать, как Ксения рассыпалась в дежурных благодарностях и, прижав портфель к животу, пулей вылетела из номера. Литвинова даже попрощаться не успела. Она села на кровать, провела рукой по покрывалу и рассмеялась. — Что там? — Ульяна незаметно для матери сунула пачку сигарет в карман. — Забыла. — Рената покрутила в руке очки Градовой и тотчас вспомнила, что еще одни очки лежат в одной из ее сумок. Те, что забыла женщина с пистолетом. Поцеловавшая ее тогда. Странно, что она вспомнила о ней только сейчас — обычно она такие приключения не забывала и долго тешила себя ими холодными московскими ночами. Это была не первая такая история. Писать открыто о них она не решалась, поэтому, когда переносила их на бумагу, страшно завуалировала. И одна из женщин, конечно, становилась мужчиной. Иногда мужчиной была сама Рената, но об этом никто стопроцентно не догадался бы. Когда она сочиняла истории, представляя себя в мужской роли, испытывала самое большое возбуждение. Что-то было в гетеросексуальных отношениях такое, чего не было в гомосексуальных. Наверное, налет кинематографической романтики, которую она видела везде и всюду. Все мужчины, которыми она очаровывалась (обычно это были актеры, которых она брала на роли в своих фильмах), были всегда похожи на главного мужчину в ее жизни — дедушку. Бабушка, когда говорила о нем, всегда загоралась страстью, хотя брак их длился уже несколько десятков лет. «Ты бы его тогда видела!» — не без гордости произносила бабушка и показывала несколько фотокарточек. Засыпая, кроха Рената мечтала, чтобы однажды ей встретился такой же мужчина — с густыми бровями, серьезным, даже сверлящим, взглядом и тонкими, сжатыми в нить, губами. Казалось, что за таким лицом просто бездна души. Во ВГИКе красавцев было не счесть, но никто не походил на любимого дедушку. Пару раз к ней подкатывали смазливые, ставшие впоследствии звездами, студенты, но она тотчас их раскусывала: за бровями и губами не стояло ничего, кроме непомерного самодовольства. И за начитанного Антипова она вышла только потому, что уж слишком он был настойчив. Так ухаживал, что невозможно было устоять. Рильке читал в оригинале, притом наизусть! «Ну надо же когда-то строить семью», — думала Рената, ставя замысловатую подпись. А сотрудники ЗАГСа восхищались: «Какая же красивая пара!» Ей не так нравился милый и щекастый Антипов, как нравилась внешняя сторона их отношений — два творческих человека, зеленых, как фикус, кровь бурлит, постоянные андеграундные тусовки, где на пелену сигаретного дыма можно топор вешать — такой он был густой. Тогда все девчонки за кого-нибудь да повыскакивали. Потом, конечно же, развелись. Антипов первый доказал ей, что она не та, какой видит ее мать — «Да кому ты нужна! Ты же мышь серая!». Что она на самом деле красивая, что лицо ее не похоже на лица остальных россиянок. Что «мышиность» — это аристократическая бледность. Что тихий, певучий голос — это не признак застенчивости, а настоящий афродизиак. И ее Бастилия пала. Но брак не продержался и года. Вспоминать о причинах развода она не хотела — все равно почувствуешь себя виноватой. С Добровским все было проще: «Хочу, чтобы вы были матерью моего ребенка. Обеспечу всем». Кто бы знал, что при разводе они станут делить все, вплоть до занавесок. Новая женщина Леонида жаждала крови, в то время как новая женщина Литвиновой вела ее в ресторан и поливала Добровского так, что Рената вздыхала с облегчением. «У вас общая дочь, — говорила Земфира и затягивалась сигаретой. — По сути, он должен отдать тебе все». «Ты видела его новую пассию? — Рената фыркала, откидываясь на спинку стула. — Уверена, это она стоит за его желанием забрать себе ту квартиру. Мне сорока на хвосте принесла, что ей некуда поселить своих родителей». «Дай этой сороке под зад», — хохотала Рамазанова, давясь дымом. Ворочаясь с бока на бок, она спрашивала себя по ночам, любила ли она всех этих мужчин. Понятие любви у нее постоянно менялось. В школе она думала, что это что-то вроде дружбы — пионеры, только в любви. В институте любовь обросла, как плодами, романтикой. Еще и кинофильмы, которые она смотрела в огромном количестве, подливали масла в огонь. Страстная душа Литвиновой жаждала найти такую же душу — взрыв, а не костер, но натыкалась только на тлеющие угольки. Потом добавилась жалость. «Когда любишь, ты этого человека всячески жалеешь, экономишь», — говорила она, будучи еще замужем за отцом Ульяны. Его она любила из мужчин больше всего. Но все равно это было не то. Да, она встречала его с работы. Выслушивала проблемы, успокаивала, мурлыкала. Чмокала в лоб. Но, когда ее спросили, есть ли в ее жизни мужчина, от которого в животе все переворачивается, она с горечью ответила, что нет. Потому что не переворачивалось. Бабочки не летали. Кровь в жилах не стыла. Даже щеки пунцом не покрывались. Просто хотелось обнять хорошего человека, который оказался замечательным отцом — в Ульяне он души не чаял. Щеки ее зардели лишь тогда, когда Троицкий, выдававший себя за ее парня (хотя та была успешно замужем, но это его не смущало), организовал им с Земфирой встречу. Рената уже была очарована ее песнями, но могло же быть так, что песни хороши, а автор — не соответствует. Литвинова, прибывшая на встречу без мейка и с авоськой, сразу вцепилась взглядом в сконфуженное лицо новой знакомой. Знакомая говорила мало и по делу, даже не улыбалась. Постоянно поправляла то мешковатые брюки, то мешковатый пиджак. А черные очки сняла только после второго бокала и уговоров успевшей захмелеть Ренаты. Литвинова даже закусила ноготь большого пальца — так она делала тогда, когда была страшно озадачена. Вот Земфирой она была озадачена. Хрупкая лирическая героиня, поющая о сладких апельсинах, оказалась хмурым парнем. Первая попытка расколоть этот орех провалилась, и тогда Рената, вспомнив, что кувалду она сегодня не взяла, расслабилась. А расслабившись, стала шутить и смеяться, после чего был замечен краткий интерес со стороны неулыбчивой персоны. Забрезжил маячок надежды. Земфира рассказывала, как давно хотела написать саундтрек к фильму, что это, можно сказать, очередной этап на ее эволюционирующем музыкальном пути, а Литвинова, наклонив голову, представляла, как бы она поработала над пацанской внешностью говорящей: сняла бы эти мешки, одела бы в платье, подстригла бы, подкрасила бы глаза, а главное — посадила бы на диету, ибо эти щеки надо срочно убирать, под ними должны оказаться скулы. И все, фантазию уже было не остановить. Она представила, как снимает ее, преображенную, в клипе. Один ракурс, другой, а вот здесь крупный план. И чтобы все — на грани мужественности и женственности. «А вы как считаете?» — спросила ее взбудораженная после своего рассказа Земфира. «Я считаю, что вы правы», — кивнула Рената, не понимая, о чем речь. Троицкий дернул бровями, делая знак. Но Литвинова не собиралась его трактовать, поэтому ударила Троицкого под столом ногой — чтобы тот успокоил свои брови. «Простите, я не слушала», — призналась Литвинова, когда они курили на улице. В зале можно было курить, но они решили уединиться, тем более язвительный юмор Троицкого уже в печенках стоял. «Что именно?» — робко спросила Рамазанова, успевшая натянуть очки. «Ну, когда вы о мечте своей говорили. — Рената взмахнула рукой, в которой тлела тонкая сигарета. — Что-то об эволюции… Простите, мне было очень интересно, но я не могла сосредоточиться. Иногда я просто не контролирую свою голову». Земфира медлила, но все же поинтересовалась: «И о чем же вы в тот момент думали?» «Думала, что бы я с вами сделала», — ответила Литвинова с улыбкой. Рамазанова кашлянула: «В смысле?» Рената пожала плечами: «Ну, вы же знаете, что я режиссер. А режиссер — это человек картинки. Мне очень важна внешняя составляющая. Не посчитайте, что я что-то вам насаждаю и вообще как-то влияю… Но я бы над вами поработала, сняла бы вас в клипе. Только не так. — Она с презрением кивнула на мешковатые вещи. — А в новом образе». Рамазанова замолчала, и Литвинова уже думала, что та не ответит. Но она ответила. Сказала, что согласна на клип. «Это будет отличный опыт для нас обеих, — продолжила она, вытягивая из пачки новую сигарету. — Только я совсем ничего не смыслю в клипах. У меня с картинкой, в отличие от вас, плохо. Я больше по музыке… Давайте так — я вам трек, а вы мне клип». Рената, не ожидавшая такого стремительного согласия, лихорадочно закивала и почувствовала, как краска бросилась ей в лицо. «А вот Троицкого больше не берите. Приходите одна», — добавила Земфира и, посмотрев в лицо будущего соратника, улыбнулась. Тогда Рената схватила что-то вроде гипервентиляции и еще долго «отдыхивалась» в туалете, что даже Троицкому пришлось заглянуть. «Перепила, что ли?» — спросил он, выпучив глаза. «Ты охуел?» — цыкнула она ему, поправляя чулки. «Да чего я там не видел, Господи», — закатил глаза мужчина и скрылся. Кто бы мог подумать, что с этого все начнется.

***

Когда мать куда-то в очередной раз засобиралась, Ульяна соврала, что идет в библиотеку, но на самом деле встала у входа в отель и с остервенением закурила. От Эйвана — ни звонка, ни сообщения. В «фейсбуке» был в сети, но ничего не написал. И она ничего не написала. А что она могла написать? «Как тебе секс со мной?» Или надо было все-таки предложить отношения, как-никак уже переспали — и тогда будут стремиться к романтике? Она даже не знала, есть ли у него кто-то на постоянной основе. Вокруг него постоянно крутились разного цвета девочки. Она была одной из белесых. «Моя мышка», — говорил он, поглаживая ее по волосам, а она не знала, что чувствовать: то ли любовь, то ли тошноту. Но одно Ульяна понимала точно — ей не хватало поддержки. Отец бы ее выбор не одобрил. И уж точно изменил бы к ней свое благосклонное отношение, хотя наверняка занимался сексом лет с 14-ти. «В этом возрасте мальчикам трудно устоять», — говорила бабушка, знающая о человеческом теле все. Может, все же бабушке? Нет, она настоит на обследовании у гинеколога и завалит ее брошюрами, которые с большой вероятностью обнаружит мать. Значит, матери? Но ей уж точно сейчас не до любовных похождений дочери. Утром вышла из тюрьмы, а тут такое — «Мама, я переспала с мальчиком». Любое сердце, даже такое большое, не выдержит. Земфира? Да, Земфира точно бы ее поняла и ругаться не стала бы. Но где она сейчас? Кажется, у них с мамой проблемы. Раз Земфира сейчас у своей новой девушки, а мама флиртует с Градовой… Отпустив дочь в библиотеку («Мама, я совсем забыла, что мне нужно доделать проект»), Рената решила поставить все точки над «и» — если хотите, закрыть все «гештальты», — и таки найти ту, из-за которой начался весь сыр-бор. Если не найдет, то хотя бы попытается. Сидеть ровно она не могла. Револьвер был в вещдоках, поэтому пойдет с пустыми руками. Услышала бы ее Градова — завопила бы и схватилась за сердце. Так что она как-нибудь проскользнет мимо ее номера по-тихому. Рената решила бросить изыски и натянула толстовку с капюшоном, хоть и дорогущую, а на ноги — спортивные штаны с кроссовками. Тоже, естественно, дорогущие. Вдруг придется бежать? «Убегать», — поправил ее внутренний голос, и Рената опустила глаза. Прежняя сумочка ей не понравилась из-за размера, поэтому в этот раз взяла побольше. Сунула туда газовый баллончик, деньги и карточки, телефон, сигареты, связку ключей с массивным брелком, пауэрбэнк и кучу всякой мелочи, которая могла пригодиться. Покосилась на подсвечник и часы, которые купила на барахолке. Если их взять, то сумка будет отличным оружием против нахалов. Только вот тащить, да с больной спиной… Записку оставлять Ульяне не будет — напишет в мессенджере. Какая же у нее все-таки умная дочь — посреди дня идет в библиотеку доделывать проект! Напялила черные очки, сунула в губы сигарету и уже открыла дверь, чтобы выходить, как увидела выходящую из своего номера Градову. Они встретились взглядом. Рената готова была провалиться сквозь землю. — И куда вы собрались? — спросила Ксения с наездом. — Гулять, — соврала Рената, возясь с ключом. Сигарету пришлось взять изо рта в руку. — Рената… — Что? — Литвинова обернулась. — Если вы решили продолжить приключение, то я бы вам не советовала. Вы только вышли из тюрьмы. — Градова приподняла брови. — Хотите обратно? — Ничего я не хочу. — Не в ваших интересах мне врать, — произнесла Ксения привычным, стальным, тоном, и Литвинова, тяжело вздохнув, сдалась. — Я хочу найти Жаз, чтобы помочь ей уйти из криминала, — призналась она, не зная, куда деть глаза, потому что Градова смотрела так, как смотрят матери, отлитые в бронзе. — Вы видите в этом что-то плохое? — Я вижу в этом что-то опасное. Люди, на которых работает Жаз, не так давно вас побили. Убить вас им не составит труда. Не забывайте, что у вас есть дочь. — Какие ужасные вещи вы говорите… — Литвинова скривила губы. — Никто меня не убьет. Помните, я говорила, что напишу счастливый финал? — Некоторые главы пишем не мы, к сожалению. — Все, что связано со мной, пишу я, — не согласилась Рената и двинулась в сторону лестницы, но Градова перегородила ей путь. — Только через мой труп. — Да кто вы такая, чтобы мне что-то запрещать? — фыркнула Литвинова и посмотрела на Ксению сверху вниз. В разговор вклинилась пауза, полная неловкости. — Я ваш адвокат. — Ксения дернула плечом. — И друг… Наверное. Голос Ренаты смягчился: «Если вы мой друг, то вы за меня. Разве не так?» — Я не хочу, чтобы вы снова попали в тюрьму. Мои опасения можно понять. — А я и не попаду. Молния не попадает в одно дерево дважды. — Значит, вы решительно настроены? — Градова покачала головой. — Я похожа на ту, которая бывает настроена нерешительно? — спросила Рената с улыбкой. Ксения, кусая губы, раздумывала. Если с Ренатой что-то случится, она себя не простит. И Ульяна — тоже. А Земфира с ней вообще общаться перестанет, сейчас хотя бы рычит. Если Литвинова вновь отправится за решетку, хоть и на несколько часов, это отрицательно скажется на ее репутации относительно предыдущего дела. Хватать за задницу уважаемую даму — нельзя, а вот уголовницу — можно. — Тогда я с вами. — В смысле? — Сейчас только сумку возьму, — бросила Градова и забежала в номер за вещами. Можно было бы пуститься в бега, но с больной спиной это сделать проблематично. Ксения ее стопроцентно бы догнала. Рената вспомнила своего тренера и покрылась испариной. Плохая ей досталась ученица — пускаясь в драку, вредит позвоночнику, на который вся опора. К тому, что Градова решила увязаться за ней, Рената не знала, как относиться. С одной стороны, юридическая поддержка в общении с криминалом не повредит. Второй раз она за решетку попасть не хотела бы. С другой стороны, их история с Жаз — очень личная, и вполне возможно, что Ксения узнает больше, чем нужно. И тогда она станет от Градовой зависима. Хотя кажется, уже — нескольких ее чертей Ксения знала в лицо. Когда они спускались по лестнице и Рената, держась за спину, возбуждающе охала, Ксения спросила, не встречала ли она на постели ее очки. «Я как раз направлялась к вам. Хотела почитать, но поняла, что ничего не вижу», — рассказывала она, и Литвинова, культурная вроде бы женщина, цедила сквозь зубы проклятья — на спину-предательницу и судьбу-шутницу. — Вполне возможно, что ничего не получится и мы быстро вернемся. По сути, я знаю только один адрес. Это адрес клуба, — вещала одухотворенная Рената, выползая из отеля, где у входа курила ее дочь. — Господи, Уля! Добровская вздрогнула и, вынув сигарету изо рта, спрятала ее за спину. Но дымок все равно тянулся и палил контору. — С каких пор ты куришь? — продолжала Рената, набирая обороты. — Ты же понимаешь, что это вредно? Поверить не могу! Моя дочь — курит! — Мама, я… — попыталась оправдаться Ульяна, но мать перебила ее. — Дома нас ждет серьезный разговор! — Литвинова прищурилась. — Ты же сказала, что в библиотеку идешь. Это что, вранье? — Все гораздо серьезнее… — Ничего не может быть серьезнее, чем вранье собственной матери! — Мама, я давно хотела признаться, но ты же… — Господи, а что отец подумает? Это же кошмар! — Рената схватилась за голову. — Что? Выяснили, что ваша дочь курит? — К Ренате подошла Ксения, уткнувшаяся в телефон. — А вы что, уже знаете? — Ну, да. Ваша девочка выросла. — Мамочка, прости, что я не сказала, — говорила Добровская в спину, но разгневанная мать не оборачивалась. Она была так зла, что хотелось безостановочно ругаться, естественно, матом. Но тогда она бы пала в собственных глазах. Да и Градова бы опешила. — Не знаю, когда вернусь, — начала она, немного успокоившись, — но когда вернусь, мы с тобой серьезно об этом поговорим. — Как взрослые люди? — вспыхнула дочь. — Как тебе будет угодно, — ледяным тоном ответила Рената. — Только не забывай, что это я тебя родила, а не ты меня. — Ксения, скажите вы, хоть что-нибудь! — взмолилась Добровская, и Градова показала знаком, что сделает это позже. Заказанное такси уже подъехало. Ульяна провожала машину взглядом и давилась слезами. Проколоться на двух вещах сразу — на курении и вранье! Да что за день-то такой! И Земфиры рядом нет — которой можно было бы броситься на грудь, пока мать в поисках приключений. Та погладила бы ее по голове и со вздохом сказала бы, что дерьмо случается, а проблема матерей и дочерей — вечна. А потом они пошли бы курить.