***
— Я устала спорить. Вы меня не слышите. — Градова подняла руки, капитулируя. От звонкого голоса Литвиновой уже гудело в голове. — Я все прекрасно слышу. Не глухая! — выпалила та и сунула ноготь большого пальца в рот, чтобы с остервенением его погрызть, но, опомнившись, плюнула. — Я не буду говорить крамольное «когда родите — поговорим». Просто девочке шестнадцать лет. И знаете, со стороны отца у нее не очень хорошая наследственность. — Рената замолчала, прощупывая почву, точнее — лезвие, по которому она сейчас шла. — Вы о бывшей свекрови? Литвинова максимально прищурилась и стала похожа на женщину, у которой проблемы со зрением. Она не понимала, то ли Ксения, бегающая за ней по пятам, была в курсе того, какая у Добровского семья (как-никак она вычислила ее главного шпиона!), то ли она каждый раз бьет наугад и попадает в десятку. Градова тряхнула головой, давая понять, что ждет ответа. — Я не о каком-то конкретном человеке, — начала юлить богиня вранья. — Просто у Ульяны по этой ветви идут очень нехорошие гены. Надеюсь, она ничего такого не нахватала, но кто знает? — Рената опустила глаза. — Там такие истории! Это никак не касается Леонида, он очень хороший человек. Хороший, поэтому зависимый. — То есть слюнтяй… — бросила Ксения, чтобы чисто понаблюдать за реакцией собеседницы. И не прогадала — та изменилась в лице. — Почему сразу слюнтяй? — вспыхнула Рената, раздув ноздри. — Потому что потворствует прихотям своей родни, — ответила Градова без церемоний и вернулась к экрану телефона, на котором смотрела маршрут до бара. — Мне навигатор пишет, что есть более короткий путь! — сообщила она водителю. — Вы спешите? — ответил тот, дернув бровями — это Ксения заметила в зеркало заднего вида. — Если он и потворствует, то делает это не просто так. Он всех их очень любит, — проворчала Рената, скорее, самой себе и, скрестив на груди руки, отвернулась к окну. Она вспомнила свой цинизм десятилетней давности, когда они — с Земфирой на пару — «раскатывали» Добровского и всю его алчную родню, и ей стало стыдно — за себя ту. Какой же она была черствой! После родов, на волне гормонов, отмякла, стала понимать людей, и основное, что она поняла — это то, что несчастны все и всем нужна любовь, а через несколько лет опять надела доспехи, а поверх — мантию: если бороться не будет, то точно будет судить. — Мы спешим? — Градова вывела ее из задумчивости. — Он хочет заработать, это неудивительно, — ответила Рената по-английски, и водитель тотчас свернул на другую улицу, через которую проходил тот самый, более короткий, маршрут. Довольная Ксения откинулась на спинку сиденья и уставилась на Литвинову, кусающую губы. — Вы меня осуждаете? — спросила Литвинова после паузы, тише обычного и голосом провинившейся девчонки. Ксения уже давно поняла, что чужое осуждение для Ренаты болезненно, а если этот человек, к которому она хорошо относится, то вообще — губы затрясутся, в глазах заблестят близкие слезы, а горло сведет судорогой, и еще долго придется катать ком стыда в горле — туда-сюда, пока тот не сотрется в ноль. Как она живет с Земфирой столько лет и еще не вышла в окно? — Господи, в чем? — протянула Градова, слегка закатив глаза. — Ну, — Литвинова дернула плечом и начала теребить разноцветные перстни, — как минимум, что я осуждаю дочь за то, что делаю сама. — Вы ведь сейчас о сигарете? — А есть еще что-то, что я не знаю? — Рената распахнула глаза. — Наверняка. — Ксения отвернулась и, окунувшись в рассматривание мелькающих вывесок, выпятила нижнюю губу. — Мы всегда чего-то не знаем. — Я довела свою девочку до слез… — Литвинова замолчала, голос ее задрожал. — Так не делают мудрые матери. Если бы эту сцену наблюдала моя мать, она бы точно меня осудила. — Кто сказал, что нужно быть обязательно мудрой? Почему нельзя быть собой? — не понимала Ксения. — Если бы Уля знала, что ее мать периодически творит, она бы отказалась от меня. И правильно бы сделала. — Не говорите ерунды, — фыркнула Градова. — Ей досталась потрясающая мать. — Вы так думаете? — спросила ее Рената, высмаркиваясь в бумажную салфетку и хлопая огромными глазами. «И вот что ей ответить? — думала Градова, наблюдая за процессом сморкания. — Что она от меня ждет?» Образовалась пауза — Ксения думала, с чего начать. — Я вас не осуждаю ни за то, что вы жестко отреагировали на то, что ваша дочь повзрослела, — начала она издалека, — ни за то, что вы периодические попадаете в приключения, о которых потом умалчиваете, как, например, знакомство с людьми из определенной среды. — Ксения вздохнула, раздумывая, в какую форму облечь то, что она чувствует. — Ни за то, что вы в очередной раз послушали свое сердце. Я не знаю, что у вас там с Земфирой произошло, что она при упоминании вас плюется огнем, но уверена, вы и в той ситуации были правы. Я знаю, как Земфира может рубить с плеча. — У вас с ней что-то было? — спросила Рената с замиранием сердца. Она не планировала этот вопрос, но он все же сорвался с губ. Литвиновой показалось, что доказательств, хоть и неявных, стало достаточно. Чуть позже она будет винить себя за любопытство и спешку, а пока что она смотрела в лицо, за которым тупик, и ждала. Градова уже открыла рот для ответа, как машина притормозила и таксист объявил, что они приехали. Ксения хотела оплатить, но Рената ее опередила. Она сунула таксисту деньги, сдобренные чаевыми — за молчание, и вышла из автомобиля первой. Градова, покачав головой, последовала за ней. Народу в клубе было немного, толпа только подтягивалась. Рената взглянула на часы, чтобы обозначить себя не только в пространстве, но и во времени. — Что-то мы рано. — Мы не тусить же сюда пришли, а по делу, — деловито напомнил Санчо Панса, осматривая территорию. — Это тот клуб, где Земфиру порезали? — Вы в каком районе города росли, Ксения? — пропела Литвинова сквозь улыбку, и Градова решила на время замолчать, чтобы не наткнуться на очередные пахнущие медом шипы. Они подошли к бару, но Архангела Гавриила не было. Вместо него шейкером работал афроамериканец. Литвинова, вспомнив, что один из таких ее накануне избил, оскалилась. — Извините, — начала она, поборов приступ расизма, — здесь работает парень… Господи, я даже не знаю, как его зовут… Светленький такой, симпатичный, с чертами святого… — Господи, Рената… — Градова закатила глаза. — Святого? — переспросил ее бармен. — Да, у него глаза такие… Печальные, жертвенные… — Литвинова с трудом подбирала слова. — Не знаю, как будет по-английски… — Кто, кроме вас, здесь работает? — вмешалась Ксения, не выдержавшая художественного стиля. — Габриэль и Рауль, а что? — Помните, тут недавно потасовка была? Женщину еще ранили? — Да, полицейские даже приезжали, но никого не нашли… — Парень сдвинул брови. — Подождите… Вы что, детективы? — Извините, забыла представиться. — Градова достала «корочку» юриста и помахала ей перед лицом бармена. — Ингрид Бергман, детектив. А это моя напарница — Анук Эме. Литвинова из последних сил держалась, чтобы не засмеяться. — Так вот, мы разыскиваем свидетелей того инцидента. Хотим поговорить с барменом, который работал в ту ночь. — Но его допрашивали. Он ничего не знает. — Мы хотим задать ему несколько дополнительных вопросов. — Только он дома. — Бармен вновь нахмурился, не понимая, что от него хотят. — Правильно думаете! Поэтому нам нужен его адрес и, желательно, телефон. Вы окажете огромную услугу следствию. — Хорошо, — согласился парень и достал телефон. — У вас есть блокнот, куда можно записать? Градова протянула ему записную книжку, в которой он написал адрес и телефон, подписав его «Габриэль». Ксения вздохнула с облегчением — даже имя узнавать не пришлось. Литвинова заглянула в блокнот и заметила в нем строчки в столбик — видимо, стихи. Градова, почувствовав паранормальную активность, захлопнула книжку и, доложив, что она будет звонить, отошла в сторону. — Слушаю, — раздалось на том конце провода. — Здравствуйте, Габриэль. Мне ваш номер дал бармен, работающий в другой смене. — Рауль? — Нет… — Ксения повернулась к афроамериканцу. — Э-э-э, другой. — Что-то случилось? Кто вы? — Ничего не случилось. Вы помните приставучую блондинку, которая пару раз разводила вас на разговоры? — Ну, у нас много блондинок бывает… Я не помню. — Очень красивую и очень странную блондинку. Самую странную из всех. — Градова подавила улыбку. — Ну-у-у, — протянул парень. — Была одна. Говорит с акцентом. На актрису известную похожа… Ну, как ее… Она? — Думаю, она. Так вот, Габриэль, я ее адвокат. — Боже… Вы меня в чем-то обвиняете? Я ничего не делал! — Нет, Габриэль. Нам просто нужно с вами поговорить. Вы сейчас дома? — Откуда я знаю, что вы не из полиции? — Вы сможете посмотреть мои документы. Я адвокат, работающий в другой стране. — И что вам нужно? — Разговор будет о Жаз. — Я ничего не знаю! — завопил Габриэль, собираясь уже бросить трубку. — Нам нужно задать лишь несколько вопросов, лично, не по телефону. Если вы ничего не знаете, скажите, что вы ничего не знаете — мне в лицо. Хорошо? — успокоила его Ксения. — И мы сразу уйдем. Разговор буквально на несколько минут — мы вас не задержим. — Опять она во что-то влипла, да? — простонал парень и затих. — Мы хотим ей помочь, Габриэль. — Я так устал ее вытаскивать из всякого дерьма… Она кинула вас на деньги? Или что? — Она никого из нас не кидала. Мы просто хотим поговорить с вами о Жаз. Возможно, передать через вас помощь. Вы сейчас дома? — Да, я уже приехал. — Адрес у нас есть. Мы можем приехать? — Только мне убраться надо. — Хорошо. — Градова дернула плечами и обернулась, чтобы найти Ренату. Та сидела за барной стойкой и пила через трубочку коктейль. Второй бокал стоял рядом, и Ксения облизнулась, так как у нее пересохло в горле. — Будем в течение часа. Вас это устроит? — Устроит. — Замечательно, — выдохнула Ксения и сунула телефон в карман. Несколько секунд она следила за движениями ни о чем не подозревающей Литвиновой — та качала ногой с массивной кроссовкой в такт музыке и смешно дергала плечами. Логично родилась мысль, что, если бы не обстоятельства, они могли бы нехило так затусить, но Ксения, фыркнув, ее отогнала — как очередную, навеянную тоской по молодости, блажь. — А вы быстро, — сказала Рената, когда та вернулась. — Вы тоже, — ответила в той же манере Градова и, высунув трубочку из своего бокала, сделала большой глоток. Рената, сморщившись, наблюдала за происходящим. Ксения зажмурилась, но напиток все-таки проглотила. — Боже, что это за пойло… — «Продай душу дьяволу» называется, — не без гордости сообщила «опоительница». — Моя печень меня проклянет. Если я пожелтею… — выговаривала Градова, отплевываясь. — Сколько вы заплатили? — Дьяволу? — пошутила Рената, гоняя кубики льда трубочкой. — Вы же меня чуть не убили сейчас, а шутите… — Ксения посмотрела на нее исподлобья. «Опоительница» пожала плечами и улыбнулась — шалость удалась. — Как Габриэль? Все успешно? — Он нас ждет. Я не буду это пить… — Градова взяла в руки свой бокал и повернулась к бармену. — А можно мне это заменить на что-нибудь «лайтовое»? «Текилу санрайз» хотя бы? — Не понравилось? — Парень забрал бокал. — Как это вообще можно пить? — Ваша спутница пьет, — он кивнул на Ренату, которая закачала головой, услышав знакомый мотив. — Она не оплот рациональности. — Я оплот иррациональности! — заметила Литвинова, выставив вперед указательный палец, на котором краснел рубин. — Я бы назвала этот коктейль «Царская водка». — Ксения забралась на высокий стул и взяла свою текилу. — Поняли бы только русские. — Только те, кто читал Радищева. — Его даже не смущает, что мы на службе и пьем. — Рената кивнула на бармена, протирающего бокалы. — Видимо, это тут распространено. А мы думаем, что только русские пьют… — Почему именно этот коктейль? Не боитесь за организм? — Хотите сказать, «стареющий организм»? — Не буду разубеждать вас, старушка, — рассмеялась Ксения и сделала глоток своего, очень вкусного по сравнению с «царской водкой», напитка. — Этот коктейль я пила в тот вечер, когда познакомилась с Жаз. — А, ностальгия, — понимающе кивнула Градова. — Фантики там всякие складировать, билетики, цветочки сушеные — в коробочку, чтобы потом доставать и плакать. Знаем! — Тогда я действительно продала душу дьяволу. Где я в результате оказалась? В тюрьме. А если подумать, то вообще — в аду. — Да ладно. Хорошо же сидим. — И теперь вы знаете некоторых моих чертей в лицо, — закончила свою мысль монахиня и сделала еще один душераздирающий глоток. — Хорошо, что он нас не понимает, — заметила Ксения. — Решил бы, что мы сектанты какие-нибудь. — Ингрид Бергман? Анук Эме? — Литвинова захохотала, и на ее хохот обернулись несколько людей, сидящих за дальними столиками.— Боже, я думала, от смеха умру. И ведь он даже не догадался! Вот что значит — не смотреть классику! — Первое, что в голову пришло, — смутилась Градова и посмотрела на часы. — Не напивайтесь, напарница. Нам еще к Габриэлю ехать. С обыском. — Знаете, как я его называла все это время? — И как же? — дернула бровями Ксения и сделала последний глоток. — Архангел Гавриил. По-английски — Габриэль. Тоже первое, что в голову пришло. — Ну, у вас точно какие-то способности. Но только я не Ингрид Бергман. — А можно я останусь Анук Эме? Очень ее люблю. — Да пожалуйста.***
— Что-то мне нехорошо, — сообщила Земфира, когда они зашли в парк возле больницы. — Может, заболела? — Лула хотела приложить ей ладонь ко лбу, чтобы измерить температуру, но та отвела ее руку в сторону. Земфире сейчас меньше всего хотелось, чтобы ее кто-то трогал. — Неудивительно. Смотри, что на улице делается. — Я редко болею, — отрезала она и закуталась в куртку. — У тебя нет ничего покурить? — Сигареты? — Нет. — Я же говорила, что все закончилось. — А нет поблизости места, где купить можно? — Я не знаю. — Лула пожала плечами. — Мне всегда приносили. — Блять… — Рамазанова облизнула сухие губы и схватилась за спинку лавки, потому что на секунду в глазах потемнело, а сердце стало работать с перебоями. Беспомощность, которую она чувствовала в таких ситуациях, отзывалась приступом бешенства и тошноты. Почему нельзя приручить этот чертов организм? Почему он в какой-то момент объявляет тебе, его повелителю, войну? — Давай сядем. Голова кружится? — Лула обняла ее за талию и посадила на лавочку. — Ты сегодня ничего не ела практически, так что может быть давление. У тебя оно высокое или низкое? — Не думай только, что я развалюха какая-нибудь, — оскалилась никогда не болеющая. — И все у меня со здоровьем нормально! И с давлением проблем нет. Я старуха, что ли? — Мне кажется, ты просто заболеваешь. Давай в больнице попросим градусник? — Не надо мне ничего. Может, хватит? — Ты обрабатывала рану? — Думаешь, я совсем дура? — снова огрызнулась Рамазанова и, задержав дыхание, провела пальцами по взмокшему лбу. — Когда в последний раз ты это делала? — Не помню я! — Ладно. В любом случае мы будем в больнице. Если что, нам окажут помощь, — успокоила, скорее, себя Луладджа. — Я не за помощью сюда пришла. — Хорошо. Мы сделаем свое дело и уйдем. Это тебя устроит? Только не ругайся, пожалуйста. — Устроит, — выдохнула Земфира и вспомнила, что так всегда начинались ее панические атаки. Одной, какой-то определенной, причины у них не было. Иногда ей просто переставало хватать воздуха, иногда это был страх смерти от остановки сердца, иногда так «колбасило» после отмены некоторых лекарств и веществ. Если это случалось в клинике, ей кололи препараты. Если приступ случался дома, она открывала настежь окна, даже если была зима. И глубоко дышала, вцепившись в подоконник. В такие моменты ей казалось, что этот огромный дом, вместе с ней и подоконником, рухнет под землю. Или случится что-нибудь такое, о чем в состоянии психического комфорта и не подумаешь — например, что тот, кого все считали мертвым, окажется жив — и первым он придет именно к тебе: постучится в дверь, улыбнется в глазок. А когда спросишь его, с какой целью явился, тот скажет: «Все решения, которые ты принимала на протяжении жизни, были ошибочны» — и удалится, зажав в руке остаток твоего разума. Она пыталась как-то связать все эти причины, найти общие условия, как это бывает у эпилептиков, но психотерапевт сказал, что это бесполезно и всего лишь надо работать с тревожностью, которая периодически повышается. «Ну ничего, бывает. Это не так страшно, как кажется», — говорил он, царапая ногтями бородку. Этот болван ничего не понимал. Чтобы понять, что такое, когда ты проваливаешься сквозь реальность КУДА-ТО, надо было самому проваливаться (и не провалиться). Она уже забыла обо всем этом и, если и попадала в клинику, то ненадолго и по другой причине. «Атаки не беспокоят?» — спрашивал ее врач, и та фыркала, думая, что за вопросы, она вроде бы как привела психику в относительный порядок, ходит только за консультациями раз в три месяца. «Меня беспокоите вы со своим любопытством», — хотела она ответить, но не стала: ей нужна была хорошая рекомендация. Она была на все сто процентов уверена, что приступы забыли путь к ее психике. Но нет, они помнили все и вернулись — сразу после похорон. Они ехали в такси на заднем сидении. Рената гладила ее по руке, а Земфира рассказывала, что больше ее всего удивляет то, что она теперь сирота. «Нет, мне не грустно. Точнее — мне не настолько грустно, что стоит переживать, — успокаивала она любимую. — Мне кажется, у меня уже иммунитет против смертей. Я теперь одна, представь себе. Если бы я была ребенком, то меня бы отдали в детдом…» Рената хотела остаться на ночь, но Земфира ее отговорила. Она ничего не чувствовала, внутри зияла пустота, поэтому неудивительно, что она пропустила все тревожные звоночки, предвещающие хватку атаки. «Приезжай», — смогла лишь напечатать она дрожащими пальцами, и Литвинова сразу же была у нее. Обнаружила она Земфиру сидящей в углу. Та хныкала и изредка что-то бормотала — из всех слов можно было разобрать только «смерть». Рената попыталась отвести ее на диван, но та не хотела покидать убежище. Тогда она накрыла ее пледом и заставила выпить несколько таблеток, которые были припасены на подобные случаи. Когда вся вода была выпита, Литвинова села рядом. — Я не хочу, чтобы ты видела меня такой, — прошептала Земфира, сжимая ей пальцы. Она уже возвращалась к реальности, хотя та все равно казалась ей пугающей. — Я хочу тебя видеть любой. Лишь бы видеть, — ответила Рената, накрывая ее коленки пледом. — Тебе лучше? — Я… Я… Я до последнего думала, что не буду плакать. А тут… Представляешь… — Иногда просто необходимо поплакать. — Литвинова протянула ей бумажный платок, и та вытерла слезы и высморкалась. — Я думала, что умираю. Сердце заколотилось так быстро-быстро. Потом я подумала, что, должно быть, так умирала мама… — Губы Земфиры затряслись, и она замолчала. — Любимая… — Рената прижала ее руку к губам. — Мне лучше, правда. Прости, что среди ночи тебя позвала. Ты спала, наверное? — Не спала. Ты же знаешь, что я поздно ложусь. Я останусь, хорошо? — Литвинова похлопала по паркету. — Могу прямо здесь спать. — Ты не обязана, — выдохнула Земфира, зная их уговор. — Но я все же останусь. И она оставалась у нее каждую ночь — до тех пор, пока от приступов не осталось и следа. Земфира помнила тот ее взгляд в дверях — встревоженный и верный. — Тебе лучше? — спросила Лула, заглядывая Земфире в глаза. — Лучше, — проворчала та и встала, чтобы закончить начатое. — Наверное, ты права. Всего лишь простуда.***
Сверкая откровенным декольте, которое она еще и украсила блестками, Ульяна ходила из комнаты в комнату — искала Эйвана. На втором этаже ее перехватила хозяйка вечеринки — Стеф, слегка захмелевшая от бурды, которую они с девчонками намешали в бокале размером в половину ведра. — Ой, Уля, привет! — воскликнула та, пошатываясь. — Я думала, ты с Эйваном придешь, а он… А он, кажется… — А он что? Что он? — спрашивала Ульяна с возрастающей интонацией. — А он с Крис пришел. До меня только сейчас дошло… Вы разошлись? — Где эта сука? Эйван! — Добровская запрыгала по ступеням. — Эйван, блять! — Уля, пожалуйста, только без драки… — Стеф следовала за ней. — Меня родители убьют… Эйван нашелся в самой дальней комнате третьего этажа. Не один, а с Крис. Они лежали на кровати и о чем-то мило беседовали. — Ничего, что Эйван — мой парень? Не смущает? Нет? — спросила Уля у Крис и сделала шаг вперед. Крис прижалась к Эйвану, который держал банку пива и улыбался. — То, что мы с тобой переспали, не значит, что мы встречаемся, — пролепетал он и сделал глоток. — Вы переспали?! — Стеф схватилась за голову. — Девчонки сойдут с ума, когда узнают! — В чем проблема, я не понимаю? — Парень пожал плечами. — Ты говорил, что любишь меня! — Добровская сжала кулаки. — Неужели это для тебя ничего не значит? — Я всем, с кем сплю, это говорю. — Ты хоть знаешь, что такое любовь? Стеф выглянула на лестницу и крикнула: «Эйван переспал с Улей! Они выясняют отношения на третьем этаже! Все сюда!» На нижних этажах раздались крики, топот, и через несколько секунд на третьем этаже столпились уже все приглашенные. — Я поверила тебе! Дура! — выговаривала Ульяна сквозь слезы. — Да как ты мог? У тебя сердце есть вообще? — Ты что, правда с ним переспала? — спрашивала ее Карин, еле державшаяся на ногах. — Да все знают, что он ублюдок. Давайте отрежем ему яйца, девочки! — Вагину себе порежь, дура! — ответил ей Эйван сквозь ухмылку. — Что? — Карин полезла вперед. — Дайте мне нож, и я отрежу этому мудаку яйца! Дайте мне нож! Есть кто-нибудь на кухне? — Вы просто сборище малолеток. — Парень встал и поправил штаны. — Пойдем, Крис. Нам здесь не место. — А кто тебя отпускал? — не унималась Карин. — А ты вообще фригидна, — процедил сквозь зубы Эйван в лицо Ульяне. — Неудивительно, ведь все знают, что твоя мать лесбиянка и предпочитает не члены, а… Ульяна опомнилась только тогда, когда ей в лицо плеснули ледяного коктейля. Эйван лежал на полу, закрыв лицо руками. Ее, с вращающимися от ненависти глазами, оттащили в ванную и посадили на унитаз. Она все еще сжимала кулаки. — Ничего себе удар! Ульяна подняла глаза. Перед ней стояла девушка с короткой стрижкой; губы и нос — в пирсинге. — Не думала, что девчонка может так драться. — Я на футбол хожу. И никакая я тебе не девчонка. — А кто? Мальчишка? — Девушка рассмеялась и протянула ей салфетку: Держи. У тебя кровь. Ульяна посмотрела на себя в зеркало и ужаснулась: от укладки осталось только слово, одной сережки на левом ухе не хватает, а на щеке — царапина. Должно быть, задела кольцом, когда махала кулаками. Она провела салфеткой по ране и поморщилась. В ванную завалилась Карин. — Эйвана увели. Я сказала, что, если он пожалуется на тебя, ты всем расскажешь, что у него маленький член. — А что, у него маленький член? — Девушка с пирсингом скривила губы. — И почему ни у кого не оказалось ножа, хотя бы канцелярского? — простонала Карин, и Ульяна, у которой от беседы кругом шла голова, вернулась на унитаз и вместо того, чтобы горько зарыдать, стала смеяться — сначала тихо, а потом все громче и громче.