Жара

Градова все детство мечтала быть учителем, но родители все же настояли на том, чтобы та поступила на юридический. Мать, уткнув руки в бока, выговаривала дочери, вернувшейся после попойки: «Сеня, ты же знаешь, что отец открыл бизнес. Нам нужен грамотный юрист». Увещевания заплетающимся языком, что диплом она получит не завтра и даже не послезавтра, а через пять лет, успеха не возымели. «Ну, ты же сможешь заниматься этим во время учебы», — настаивала мать, у которой эмпатия была чуть больше, чем у табуретки. Сеня почувствовала приближающийся приступ тошноты и прильнула на всякий случай к унитазу. Мать, пропахшая французскими духами и переливающаяся шелковым халатом наряду с бриллиантовыми серьгами, которые она, видимо, забыла снять после очередного культурного мероприятия, и дочь, с пирсингом под нижней губой и зелеными, как у кикиморы, волосами, обнимающая фаянс, — картина, которую могли бы снять великие кинорежиссеры, но так и не сняли. «Но я же, — Градова с трудом ворочала языком, — подала документы на филологический…» «Боже! — Мать рассмеялась и со вздохом закатила глаза. — Думаешь, это проблема? Отец все уладит! Тебе даже документы подавать не надо — у него в МГУ сплошные друзья среди профессуры». «А где, кстати, отец?» — поинтересовалась Сеня, сдвинув брови. Мать — безусловно, красивая женщина, но почему всегда такая холодная? — поправила челку и, дернув плечом, пролепетала что-то про срочные дела, не требующие отлагательств, и Градова поняла, что отец решил остаться у любовницы. «Ты что, отравилась? — включила мать мать и прищурилась, рассматривая сгорбленную спину блюющей Сеньки. — Когда закончишь, не забудь смыть. Не хочу, чтобы потом на всю квартиру воняло». Сенька, вытерев губы, пропахшие кислым, решила, что она сделает все, что от нее хотят, лишь бы от нее, ведущей маргинальный образ жизни, отстали. Это была семья, где никто никого не любил. Градова продолжала смотреть в навигатор, в то время как Рената, захмелевшая после «царской водки», шла, пошатываясь, впереди и что-то вещала, в обычной манере — то есть очень активно — жестикулируя. Рассказчица куталась в мешковатую куртку, доходившую практически до колен, и ветер, значительно потеплевший и почему-то посолоневший — будто дул с моря, а не с соседней улицы — то и дело сдувал вытянутый, с нелепым козырьком, капюшон и поднимал пушистые волосы. Согревшись, она распахнула этот дорогущий, из последней коллекции мешок и подставила лицо и обмякшее тело под струи откуда-то взявшегося тепла. Если бы она додумалась посмотреть прогноз погоды, то узнала бы, что «в ближайшее время ожидается потепление; заморозки сии были последними; СНЕГА НЕ БУДЕТ; май, товарищи londoners, обещает быть жарким». Ксения, замотанная по уши в «вечный палантин», послушно шагала сзади, выкрикивая, куда и когда поворачивать, на что Рената отвечала, что прекрасно ориентируется в Лондоне и без навигатора, и через мгновение ныряла в какой-нибудь двор, откуда ее Ксения вытаскивала за тот самый, похожий на детскую кепочку, капюшон. «Только вы не думайте, что я пьяная», — грозила ей пальцем «трезвая» и спотыкалась о бордюр. Ксения даже пожалела, что они остановили такси на середине пути, так как попали в пробку, и решили добраться до пункта назначения самостоятельно. Поверила Литвиновой, с завыванием говорящей, что она в Лондоне уже «свой человек» и знает окрестности даже лучше местного жителя. Да как ей не поверить, когда она держит тебя за руку и смотрит прямо в душу своими синими океанами? — Вы думаете, я всегда в отелях останавливаюсь? — игриво спросила Рената, когда они, с гудящими стопами, остановились на мосту покурить. Ксения стиснула зубы, сбрасывая пепел на шумящую под ними магистраль. Она чувствовала, как в груди нарастает клубок ненависти и просит выхода, поэтому стала считать до бесконечности, чтобы хоть как-то себя успокоить. — Обычно мы снимаем квартиру у одной знакомой женщины, но у нее внезапно открылся ремонт. Я, конечно, рада. В следующий раз ничего не будет протекать, а то мы уже, если честно, устали. То кран в ванной, то на кухне… И это в центре Лондона, представляете? А один раз… — Литвинова захохотала, рука ее дернулась, и скопившийся пепел упал ей на кроссовки. — Один раз я увидела в своей чашке таракана. Даже не закричала — так смешно было. Ульяна сказала, что я обязана попробовать этот напиток, потому что вполне возможно, что второй возможности не будет. — Вас ничего не смущает?! — взбесилась Ксения, не могущая больше молчать. Рената, услышав в свой адрес крик, изменилась в лице. Губы ее непроизвольно задрожали — она не любила, когда на нее повышают голос. — Не смущает, что мы уже час идем и никак не дойдем? Вы так и будете разглагольствовать о тараканах, вместо того чтобы взять и помочь?! — Возможно, что-то с навигатором. Я не разб… — теми же дрожащими губами. — Да не с навигатором проблема, проблема — с вами, точнее — в вас! — кричала Градова, размахивая погасшей сигаретой, словно мечом. Она хотела сказать не только это, но продолжать филиппику не стала. Неизвестно, чем бы все это закончилось, а сейчас им нужен хотя бы относительный мир. Столько в ней скопилось чувств, эмоций и слов, что казалось, еще немного не сказать и можно спокойно взорваться, словив нехилый mental breakdown. Рената, естественно, ничего такого в ней не замечала. Вот почему ее это бесило! Сенька ахнула. Литвинова — погруженная в себя и свои иллюзии — напоминает ей мать, Градову Виталину Генриховну, у которой пусты глаза и нет сердца! Вот поэтому она так бурно реагирует на чужое бессердечие — сколько начинающихся отношений она прервала по этой, только сейчас ею понятой, причине! — Во мне? Что же во мне не так? — Рената захлопала ресницами, не понимая, в чем суть претензии. «Царская водка» бурлила в ней и никак не хотела испаряться. Все ее самые интересные истории случались с ней потому, что в той была, как минимум, бутылка водки. Это сейчас она перешла на шампанское и всячески его пропагандирует, а тогда нужна была тяжелая артиллерия. То забыться хотелось, то смелости. — Вы сказали, что знаете город как свои пять пальцев, а что в результате? Мне приходится вытаскивать вас из всяких подворотен… — Сенька отчаянно боролась с флешбэками: вот у матери после прогулки по ЦУМ-у «внезапно» закончились деньги, и они идут, нагруженные шмотками, через половину Москвы; вот она обещает забрать тебя с праздника (кажется, новогоднего утренника — дело было зимой) и не забирает — и ты опять идешь пешком, только через всю Москву, денег у тебя нет даже на трамвай, а по щекам катятся — и тут же превращаются в лед — горькие детские слезы. Даже с поступлением на юридический были проблемы. Оказалось, что у отца там не так много «корешей», как заявляла мать, и Сеньке пришлось поступать самой, хоть и с небольшой протекцией от «какого-то там чинуши». — Я хотела срезать… — настаивала спутница. — Да вы хотели найти очередные приключения на свою безумную голову! — Я хотела срезать! — взвизгнула Литвинова, тыча в лицо спутницы пачкой сигарет. — Да черт с ним! — Ксения резко отвела ее руку в сторону, чтобы та не заехала ей в глаз. — Вы сказали, что здесь десять минут пешком. Мы идем уже час! Неужели вам все равно? Или неважно, сколько идти, ведь можно произнести очередной, просто очень длинный, монолог? — Мне никогда не бывает все равно. — Рената дернула плечом. Вопросы Градовой ей не понравились. — А Лондон не такой уж большой город, тут реально добраться пешком. Что, разве я сказала, что знаю маршрут? Разве я такое говорила? — Вы сказали, что знаете город! — Я знаю его душу! — пояснила Рената, продолжая хлопать ресницами, и Градова, тотчас вспыхнув костром, схватила ее за воротник, пару раз изо всех сил встряхнула, прорычала что-то на зверином и, оттолкнув ошарашенную прочь, зашагала по мосту дальше. Она решила не верить ни "всезнайке" Литвиновой, ни навигатору, который из-за плохого интернета строил какие-то немыслимые маршруты, и спрашивать дорогу у прохожих, желательно с собачками — у туристов собачек, в основном, не бывает. Ее так и подмывало обернуться, посмотреть, где там эта блаженная, стоит или бежит, но не позволяла гордость. Если она обернется, то обернется и на мать, с которой они уже сто лет не общаются. Последний раз они обменялись парой слов на похоронах отца, мать скажет что-то про наследство, а Ксения — не Сенька! — ответит, что ей ничего от нее не нужно. И плакать она не будет — все уже выплакано в десять лет. Литвинова почувствовала, как к глазам подступают слезы несправедливости, но давать им волю не стала. Она тоже взбесилась, поэтому спешно закурила, сжала кулаки и пошла быстром шагом вслед. Догоняя Градову, Рената вспомнила, как постоянно догоняла Земфиру, которую так раздражала литвиновская медлительность: здесь я делаю двадцать — «это потому что в разных ракурсах, Зе» — снимков одного и того же здания, здесь я куплю у старушки цветы, здесь я восхищаюсь уточками, здесь я тискаю «пёселя». Рамазанова обычно передвигалась широким лесбийским шагом — из точки «А» в точку «Б», и всякое отступление на другие буквы ее выводило из равновесия: шаг вправо, шаг влево — расстрел. А Рената всего лишь хотела пить эту жизнь из глубокого, украшенного разноцветными корундами, кубка. Она знала ее ценность. Знала, что вся эта красота вокруг может однажды исчезнуть — аневризма, сосулька или автомобиль с пьяным водителем. Она ни разу не была на грани смерти, но видела, как умирают — десять минут назад ты с человеком болтал, он еще смеялся, говорил, что идет на поправку и скоро выписывается, и вот его выносят, покрытого простынкой, на носилках. Да даже не его, а тело, которое сегодня и вскроют. Возможно, забудут в нем окурок. Заштопают огромными, уродливыми стежками — это вам не пластическая хирургия, не золотые нити, которые держат лицо каждой актрисы. Оденут в бутафорскую одежду, забросают землей, забудут. И где ты будешь? Где будешь ТЫ? Когда хоронили бабушку, Рената смотрела на это, с одной стороны, знакомое, а, с другой стороны, незнакомое — искаженное, вытянутое, позеленевшее, с красными щеками — лицо и не могла поверить: ведь это самый близкий человек в ее жизни. Крутила высокие — на зависть коллегам — бабеттки, красила ногти красным, как советский флаг, лаком, губы — помадой в тон, приговаривала: «Девочка моя, самое главное для женщины — быть неотразимой», а пионерка Литвинова смотрела в зеркало и не понимала, как же можно в нем не отражаться. Это уже потом она, подражая неотразимой бабушке, обматывала шею бусами, пока не синели от удушья губы, купалась в «Красной Москве» и цокала каблучками с металлической — так звонче — набойкой. А тогда бабушка казалась вечной, просто образцом жизнерадостности, страстности и привлекательности (любила она дедушку, но свела с ума многих). И вот ее нет… Только мама ходит, хмурая — не понять, то ли грустная, то ли злая, а может, все вместе. Рената догнала Ксению уже после моста. Они нырнули в узкий переулок, и Литвинова попросила Градову остановиться, чтобы перевести дух. Ксения подняла глаза и посмотрела в раскрасневшееся от быстрой ходьбы лицо. Видно было, что Рената в должной мере протрезвела и готова ответить серьезным спичем — супротив обличающей филиппике. Литвинова где-то минуту приводила дыхание в порядок — нагнувшись и обхватив ладонями колени. Все-таки хорошо, что она надела кроссовки. Горло саднило, а в боку покалывало — будто она наелась стекла. — Вы можете обзывать меня последними словами, — она кашлянула, прочищая горло, — можете считать меня эгоисткой или оторванной от жизни, я не знаю, что у вас там в голове, но я все это делаю не потому, что хочу развлечься. Не потому, что мне скучно жить, как можно подумать. Просто я знаю, что самый ценный момент в жизни — не вчера и не завтра, не светлое будущее, куда все с придыханием смотрят. — Она выпрямилась. — Самый ценный момент — вот эта секунда. Я не хочу прожить ее в ненависти, обиде или печали. Я знаю, что, когда все это закончится и меня, как и миллиарды других, вскроют, чтобы понять, от чего я умерла, я буду сожалеть. Я буду бить себя в грудь. Ну, не то, что принято называть грудью. А что там у души? — На этом месте Ксения подавила грустную улыбку. — То место, где было сердце. Я буду убиваться даже после смерти. Вы меня понимаете? — Надеюсь, — промямлила Градова, почувствовав себя уничтоженной. — Возможно, это профессиональная деформация, но я все вижу как кинопленку. Фильм моей жизни не прекращается. У каждого есть такой фильм, только вот отличие в том, что я сама его снимаю, сама монтирую, сама выбираю персонажей. Я уже давно перестала плыть по течению. — Значит, я тоже персонаж? — Ксения покачала головой. — Все мы персонажи, — отмахнулась Рената и протянула Градовой сигарету. Та, потупив взор, взяла. Литвинова щелкнула зажигалкой, чтобы та прикурила, но Ксения только смотрела на огонь и не решалась встать ближе. Ее так поразил этот художественный монолог, что хотелось, как минимум, перечитать Достоевского, как максимум — зажить по-чесноку. Она совсем забыла, что Литвинова умеет в слова. Ее мать не умела в слова, она умела только бросать пыль в глаза. Рената не такая. Градова подняла глаза и дернула бровями, будто спрашивала: «Ты же не такая, да?» — Ну что? — спрашивала ее Литвинова. И зажигалка горела в ее ладони зеленым камнем. — Я… — Градова смотрела на ее руку и не могла подобрать слова. «Влюбилась»? «Пропала»? «Не могу рядом с вами находиться»? Что? Она подняла глаза к небу и зажмурилась. — Я… — Я вас обидела, да? — Рената пыталась заглянуть ей в глаза, но та их не открывала. — Вам что, плохо? Я что-то не то сказала? Простите, я совсем не хотела вас обидеть. — Да замолчите вы, Господи… — выдавила из себя Градова, голова и сердце которой сейчас разрывались. — Хорошо. — Литвинова додумалась достать свой айфон, на котором тоже должен быть навигатор. Как-то она им пользовалась, когда они с Ульяной забежали — очередной кросс — не в тот район. «Я действительно эгоистка, могла бы и помочь», — корила себя Рената, рассматривая карту с прищуром. Если она правильно запомнила адрес, идти им оставалось десять минут, а они ушли от такси совсем не в ту сторону и сделали большой крюк, если не два. — Я была не права, простите, — начала собравшаяся с силами Ксения. Она все-таки взяла из рук Ренаты зажигалку и закурила. — Я не должна была на вас кричать. Просто мне показалось, что вы очень похожи на одного человека из моей прошлой жизни. Знаете, после него я очень неспокойно отношусь к ситуациям, когда говорят одно, а делают другое, точнее — вообще ничего не делают. Это мои проблемы, только мои. Никто в этом не виноват. Я уже и к психологам ходила, а что толку… Сколько бы ты ни бегал по этим умным дядькам и тетькам, никто, кроме тебя самой, не вытащит из тебя пятилетнюю девочку, которой ты на самом деле являешься. — Можете рассказать, а я послушаю. Обещаю не расспрашивать. — Не знаю… — Сенька замотала головой. Если она сейчас все расскажет, то сократит между ними расстояние и тогда останется лишь один выход — бежать без оглядки, брать билет на самолет сразу же. Глаза Ренаты смотрели океанами, и вся эта беззащитность, мешковатость… И за что ей это все? Почему она не отпустила ее на произвол судьбы? Почему пошла за ней, как верный Санчо Панса? Неужели нельзя было включить мозг, а сердце, бешено стучащее, закрыть на это время в расписанный хохломою сундук? А лучше, как это там, иглу — в яйцо, яйцо — в утку, утку — в зайца… — Только эта секунда, — напомнила Литвинова. — Режиссер — вы. «Не целовать же мне тебя сейчас», — подумала Градова и улыбнулась. — Эта очень длинная история, — предупредила она, качая головой. — Может, вы специально сюда ехали, чтобы рассказать мне ее? «Будет сложно». *** — Зря я вам все это рассказала, — выдохнула Ксения и вытряхнула себе еще одну сигарету. Они сидели под окнами Архангела Гавриила, но того почему-то дома не было, а на звонки он не отвечал. Рената завернула нос в бумажную салфетку и смачно высморкалась. — Это я должна плакать, а не вы. — Я, конечно, подозревала, что под вашей броней что-то такое кроется… — Литвинова смахивала с щек остатки слез. — Неужели это так заметно? — Градова вобрала в себя дым и стала выпускать его густыми кольцами. — Если вы занимаетесь литературой, а вы, насколько я понимаю, занимаетесь, то вы не можете быть броненосцем, понимаете? Творческие люди, особенно талантливые, не имеют кожи. — Где-то я это уже слышала. — Спутница улыбнулась, но не стала говорить, что Литвинова говорит это везде и всюду. Следующая фраза должна быть про Земфиру. Интересно, где она сейчас? Как она? «Буду думать, что в порядке». — У творца должен быть опыт. Жизненный, чувственный, эмоциональный. Как писать о боли, боли не испытав? Как писать о любви, ни разу не любя? — Как писать о смерти, ни разу не умерев? — по-доброму пошутила Градова и, положив щеку на кулак, уставилась на растрепанную подругу. Та — с взъерошенными волосами, похожими, скорее, на солому, чем на волосы, с опухшими глазами и губами, с щеками, покрытыми чешуйками от сильного ветра, со следами синяков под слоем тонального крема — казалась еще более беззащитной. И совсем ей не пятьдесят. Максимум, тридцать. Иногда, в порыве необузданной веселости — все пятнадцать. — Вы, наверное, думаете, что вы одинокая. Но это не так. За нами — хотите верьте, хотите нет — присматривают. Когда я оставалась совсем одна, еще не было Ули, я не бросалась в пучину одиночества, когда рыдаешь в подушку со стонами, я всегда знала, что нахожусь, так сказать, «под следствием». Будто у кого-то там — наверху — есть дело на меня. Да-да, не смейтесь. Не просто так я это в своих фильмах использую. Эта идея меня не покидает. И вот в это дело записывают все мои деяния. — На этом слове Ксения залилась смехом, а Рената, улыбнувшись, продолжила: Плохие поступки и хорошие. Вот здесь я сказала то, а здесь сказала это. И везде — дата, время, подпись. — Подпись кого? Бога? — Градова все смеялась. — Не знаю. Думаю, у него его есть заместители. — Апостол Петр? — Ксения засмеялась еще громче, и Литвинова, заразившись ее смехом, тоже прыснула. Редкие прохожие искоса поглядывали на странных женщин. Одним из таких прохожих оказался Архангел Гавриил. Литвинова вскочила. — Это он! Он! — указала она на него пальцем. — Господи, кто? — Архангел! — Габриэль? — Градова подпрыгнула к парню, и тот, не ожидая слежки, тоже подпрыгнул. — Не пугайтесь. Это мы вам звонили. — Здравствуйте. — Литвинова ослепительно улыбнулась, и Габриэль узнал ту самую женщину из клуба. — Здравствуйте, — выдавил перепуганный бармен. — Я ничего не знаю. — Вы же сказали, что знаете Жаз. Разве нет? — Ксения взяла его под руку. — Где ваша квартира? Где ваши ключи? — Я не помню, когда мы в последний раз виделись, — дрожащим голосом говорил Габриэль, протягивая наглой Градовой ключи. Та вела его под руку, будто они были парой или друзьями, Литвинова шла сзади и — взглядом коршуна и слухом зайца — следила за происходящим. — Давайте вы нам это скажете в помещении. Так ведь будет лучше, да? — спросила Градова, когда они заходили в подъезд. — У вас есть чай? А кофе? Анук, ты что будешь? — Кофе, пожалуй. — У вас есть кофе, Габриэль? Они поднялись на третий этаж и зашли в темную, как гроб, квартиру. Парень включил свет и надел тапочки. Пахло сыростью, в ванной настойчиво капало. Между ног прошмыгнула серая кошка и исчезла. Литвинова, фанатеющая от кошачьих, так ее и не нашла. В досаде, она присела на шатающийся стул. Ксения стояла, загораживая выход на балкон. — У меня есть только растворимый. — Так мало получаете? — Градова дернула бровями. — Я могу и растворимый, — отозвалась опечаленная Рената и стряхнула со стола крошки, чтобы положить на него локоть. — Хорошо, — выдохнул парень и нажал на кнопку электрического чайника. Услышав, как щелкнула крышка банки с кофе, на кухне появилась кошка, и Рената, прижав руки к груди, взвизгнула. Не дожидаясь разрешения, она схватила животное и стала его гладить, что-то ласковое и нежное приговаривая. Градова подавила улыбку. — Забыла представиться. Я Бергман, — пролепетала та и стала осматривать убогую, но в относительном порядке кухню. — Я же говорил, что ничего не знаю. Что вы от меня хотите? — Мы связались с Жаз. — Да? — Габриэль распахнул глаза. Рената отвлеклась от «коськи» и повернулась к Градовой. — Она сказала, что вы в курсе всего, — продолжила та с каменным лицом. — Она разрешила говорить? — Сказала, чтобы вы ничего не боялись. — Я уже всего боюсь. Эта Жаз… — Габриэль сморщил нос и, плеснув в кружку кипятка, поднял глаза к потолку. — Не знаю, зачем я взялся ей помогать. Обычная девчонка, таких сотни. Ну да, смазливая. Но она даже не по парням! Ксения перевела взгляд на Ренату, но та спешно отвернулась. — Возможно, вы друзья? — Друзья? — Парень нахмурился, будто слышал это слово впервые. — По какой-то причине Жаз вам доверяет… — У нее никого не осталось. С девушкой она рассталась. У нее ведь нет никого сейчас? — Ну, не знаю даже… — Градова выпятила нижнюю губу и стала сверлить взглядом макушку Литвиновой, та, чувствуя пристальное внимание, продолжала общаться с «коськой» на ребяческом. — В любом случае я ее ни с кем не видел. — Габриэль поставил перед Ренатой кружку с кофе. — Ой, забыл спросить. Сахар? Молоко? — Ой, я так, — отмахнулась Литвинова, всячески пытаясь быть незаметной, хотя содержание разговора касалось и ее тоже. — Благодарю. — Да, наверное, нас можно считать приятелями… — Габриэль пожал плечами. — Не могу же я влюбиться в лесбиянку, правда? Рената нырнула в кофе, а Ксения закатила глаза. — Как вы познакомились? — Ну, меня заставили выкинуть ее за дверь, а она так на меня посмотрела… В общем, не смог я. Я сказал, что приходить она может только в мою смену и когда нет менеджера. Сказал, чтобы одевалась получше. Чтобы она выглядела как посетительница, а не как… Ну, вы понимаете. Но я же не знал, что она еще подрабатывает… Этим… — Парень из последних сил подбирал слова. — Ну, оказанием сексуальных услуг. Ей было противно, но она все равно это делала — нужны были деньги. Ее поставили на счетчик. Она потеряла крупную партию. Ну, как потеряла. Отняли у нее. Избили. Я пытался выяснить, кто, но она сказала не лезть. — Габриэль тяжело вздохнул. — Бывало так, что она не ела несколько дней, таскала у меня орехи. — Она ночевала у вас? — Градова прищурилась. — Нет, конечно. — Парень фыркнул и отвернулся, чтобы сделать кофе и себе. — А вы что-нибудь будете? — Нет, спасибо. Значит, она здесь никогда не жила? — Думаете, я вам вру? — Нет, конечно. Что вы… Ксения поймала взгляд Литвиновой и кивнула на дверь. Рената пожала плечами. Ксения указала на дверь рукой. Литвинова свела брови, не понимая, что от нее хотят. «Она живет здесь», — произнесла губами Градова по-русски, и Литвинова ответила губами: «Разве?» Ксения продолжила: «Ищи следы». Рената, выпустив кошку из рук, встала. — Ой, кошка убежала. Давайте ее накормим? — Да, кажется, у меня был корм. — Парень открыл шкаф. — Ой, он ведь в холодильнике должен быть. Насколько я помню. — Пойду поищу ее. Какая непослушная кошка! Градова была готова провалиться сквозь землю — ее подруга явно переигрывала. Хотя роль блаженной, помешанной на всю голову, ей очень даже шла. Когда Рената, кысь-кыськая, покинула кухню, она с облегчением вздохнула. Габриэль стоял к Градовой спиной, и она знала, что эта спина ей врет. — У вас есть девушка? — Это как-то относится к теме нашего разговора? — Ну, мне интересно, кто следит за чистотой, если вы все время на работе. — Да, я работаю на нескольких работах, но я успеваю следить за чистотой. Я что, похож на грязнулю? — Вы похожи на мужчину, — сыронизировала Ксения. — Вы что, ненавидите мужчин? — Габриэль обернулся. — Кто же кормит вашу кошку, Габриэль? Если вас сутками дома не бывает… — Я оставляю ей корм… Что за вопросы? — Какой вы предпочитаете корм? Ну, корм какой марки? — Ну, разный… — Парень открыл холодильник, отчаянно пытаясь найти этот чертов корм. — А как вашу кошку зовут? На кухню зашла Рената с коробкой в руках. Она поставила ее на стул и потерла ладони друг о друга, очищая их от пыли. — О, мы что-то нашли… — Ксения похлопала подругу по плечу и заглянула в коробку, которая даже не была замотана скотчем. — Если что, вы нарушили закон. — Какой закон, когда мы обсуждаем наркоторговлю? Не смешите. — Градова достала рамку с фотографией, где были изображены улыбающиеся Габриэль и Жаз. Ксения выпятила губу, оценивая внешность этой, безусловно, популярной девушки. Не Кара Дэлевинь, конечно, но что-то в ней было. Она показала фото Ренате, и та поджала губы, не зная, как реагировать: то ли осуждать габриэлевское вранье, то ли радоваться тому, что Жазмин живет — или жила — здесь. — Мы же помочь хотим, Габриэль. Зачем врать? — Откуда я знаю, что вы хотите? — Это ее вещи? — Ксения продолжала рассматривать содержимое коробки: книги, тетради, косметичка, старые игрушки… — Это вещи вообще взрослого человека? Почему тут игрушки? У нее что, ребенок есть? — Это то, что она взяла из дома, когда убегала, — вмешалась Рената в разговор, и Габриэль понял, что эта странная женщина и Жаз знакомы. И, судя по всему, очень тесно, раз она знает такую подробность. — А ведь она мне говорила о вас, — начал Габриэль, — но я не придал этому значения. Мало ли бывает знакомств… Вы Рита? — Ну, и Рита тоже, — кивнула «Рита» и, поймав сверлящий взгляд «Бергман», достала из коробки покоцанного жизнью зайца — с обгрызанными ушами. — Где она сейчас? — В безопасном месте. Она сама не сказала? — Нам нужен адрес, — настаивала Ксения, продолжая следить за Ренатой, рассматривающей игрушки. Клубок ненависти вернулся. — Кто вам сказал, что я дам его? — Господи… — Литвинова вытащила из коробки пояс от своего халата. — Как он здесь очутился? А я его везде ищу. И Градовой пришлось отпроситься на балкон, чтобы выкурить три сигареты подряд. Если у Литвиновой накопились вопросы, пускай задает их своему Архангелу. А она уже больше не может. Не может она смотреть на то, с какой нежностью Рената перебирает все эти игрушки, достойные мусорного ведра. Просто она уже знала их историю. Еще и пояс, который Жаз, видимо, прихватила с собой. Пусть все идет к черту! Она сегодня же покупает билет и вылетает ближайшим рейсом в Москву! Дверь скрипнула, и на балкон вышла Рената. — Не боишься, что он сбежит? — спросила она у остервенело курящей. — Пускай сбегает. Толку от него мало. — Откуда у тебя такой талант обманывать? — Ха, я же адвокат. — Градова покачала головой и стряхнула пепел с перил. — У тебя даже лицо не изменилось. — А ты следишь за моим лицом? — Ну, я всегда была наблюдательной. — Литвинова пожала плечами. — Ты бы знала, как я слежу за зрителями во время спектакля… Уже настолько знаю свою роль, что запускаю еще один мыслительный процесс. Такие лица, бывает, попадаются. Интересные. — И что, никто не замечает? — Ну, не знаю. — Рената приоткрыла крышку пачки, которую Ксения держала, и вытянула себе сигарету. — В основном, конечно, не замечают. Могут ли они предположить, что я за ними слежу? — Узнала адрес Жаз? — вернулась к старой теме Градова. Литвинова прикурила и, сделав глубокую затяжку, выпустила дым через нос и кашлянула. — Нет. Этот Габриэль — та еще собака. — Может, украсть у него телефон и найти номер Жаз? — предложила «Бергман», покусывая губы. Рената, втягивая дым, следила, как острые зубки сдирают тонкую кожу с припухших от обиды губ. Ксения смотрела то вдаль, то вниз. На секунду появилось желание сигануть. — Еще одно условие в этой задаче… — Она так вам нужна, да? — Градова повернулась и посмотрела ей в глаза. Рената пожала плечами, но взгляда не отвела. — Не знаю. Понимаешь, расстались мы с ней не по-человечески. Я обещала помочь ей и не помогла. — Из-за Земфиры? — Ксения знала, что давит сейчас на больное, но ей хотелось отомстить — за ту свою боль, при перебирании Ренатой игрушек. — Из-за нее, да. — Та выдохнула и отрицательно покачала головой, словно уговаривала себя не думать о том, о чем она сейчас подумала. — Давай я выдавлю из него номер Жаз, ты договоришься с ней о встрече и мы расстанемся? — Как это? — Литвинова распахнула глаза. Ксения не понимала, то ли это сожаление от того, что конец приключениям наступил так быстро, то ли испуг, ведь тогда Рената лишается юридического прикрытия. Возможно, было что-то еще, но Градова не хотела искать в этом вытянутом от неожиданности лице больше, чем следовало. — Не могу я. Больше. — Голос каменной Градовой задрожал. — Нельзя так. Это ужасно. — Что ужасно? Ксения посмотрела на нее свысока. «Неужели ты ничего не понимаешь? Неужели ты такая глупая?» — спрашивала она ее всем своим видом. С каждой минутой ей становилось все больнее, и Рената, виновница всех этих мук, так и не понимала, что у нее внутри. А если и понимала, то не подавала вида. — Ладно. Покончим с этим, — выпалила Ксения и дернулась к выходу, но Рената успела схватить ее за руку. В этот момент на балкон забежал задыхающийся Габриэль. Он заикался, глаза его вращались. — Там она… Она там… Вернулась… Сказала, ее преследуют… Литвинова отпустила Ксению и выбежала в кухню, где на ее месте, хныкая и стуча зубами, сидела Жаз. Увидев Риту, Жазмин вскрикнула и бросилась к ней. Градова примерно знала, что там происходит, поэтому достала новую сигарету, по счету уже четвертую.