Жара

Звонить Уля не хотела, поэтому сидела на крышке унитаза, приватизировав тем самым единственный туалет на этаже, и пыталась в сочинительство. Выходило плохо. «Мама, прости. Я только попробовала», — написала Ульяна и стерла это откровенное, затасканное вранье — она не пробовала, у нее уже имелся стаж. Кстати, да, можно было бы покурить, но только где? Уля вспомнила, как хозяйка вечеринки, Стеф, просила ничего не трогать и желательно не дышать, и отбросила желание в сторону, а точнее — на несколько десятков минут вперед. «Мама, я давно хотела тебе признаться», — напечатала она и задумалась: а хотела ли она признаваться? Если быть честной, она уповала на случай, который внезапно, но нагрянул. Ульяна вспомнила выражение лица своей матери — удивленное, печальное и оскорбленное одновременно — и схватилась за голову. Наверняка, они поехали с Градовой в участок, чтобы решать юридические проблемы, оставшиеся после освобождения, а она тут со своей проклятой сигаретой — взяла и испортила любимой мамочке настроение. Одна была надежда — на Градову, которая все-таки младше матери лет на двадцать точно и знает, наверное, каково быть зеленым, а под пристальным взглядом взрослого — краснеть. И что же писать? Строить из себя ребенка? Пускаться в слезы, прятаться под стол? Ульяна закусила губу и стала быстро-быстро печатать: «Мама, я долго думала, что тебе написать. Я тебя люблю, поэтому не хочу тебе врать. Курю я уже несколько лет. Странно, что ты не еще не заметила. Земфира знает, только не ругай ее, пожалуйста. Я попросила ее тебе не рассказывать. И раз я пишу это, то добавлю, что пью я не только шампанское, периодически я употребляю крепкий алкоголь. Я прихожу после вечеринок к обеду не потому, что я долго сплю, а потому, что меня все утро тошнит. Когда ты была в моем возрасте, у тебя такая же реакция на алкоголь была? Прости, я, наверное, должна сначала спросить, выпивала ли ты в моем возрасте. Не знаю, возможно ли это, если твоя мама — наша любимая, но все же очень строгая бабушка. Пожалуйста, не говори ей ничего. Давай признаемся ей, когда мне исполнится 18? Я не столько боюсь за себя, сколько за тебя. Я прекрасно знаю, что тебя она не щадит… — Уля подняла глаза к потолку и вздохнула. После паузы, наполненной внутренней борьбой, девушка продолжила: И папе не говори. Я сама ему признаюсь. Надеюсь, мы действительно поговорим по-взрослому, потому что я больше не ребенок. И прости меня за трусость». Она нажала на «Отправить» и опустила руки. Пальцы ее дрожали — больше от усталости, чем от страха. В дверь постучали, и Ульяне пришлось сказать, что туалет занят. «Это Лили», — услышала она знакомый голос и повернула замок. Лили — та незнакомка с пирсингом — держала две открытые банки пива. С одной из них соблазнительно стекала пенка. Добровская нахмурилась — она не была готова впускать кого-то нового в свое личное пространство. — Это тебе, — сказала девушка и протянула пиво, что с пенкой, Ульяне. — Я думала, ты тут ревешь. А ты медитируешь… Очень хорошо. — Сама удивляюсь, что не реву. — Уля с неохотой взяла банку и сделала первый глоток. — Ох, спасибо. Очень мило с твоей стороны. — Последнюю фразу она произнесла сквозь зубы. В их англо-французской компании было принято обниматься, целоваться и благодарить. Иногда ей не хотелось ничего делать из этого, как, например, сейчас. — Просто я подумала, что бы я такое захотела после того, как рассталась с парнем. — Лили захихикала колокольчиком. — И выбор пал на пиво. Правда, в голове у меня был ящик пива, но в холодильнике я нашла только две банки. Лучше, чем ничего, да? — Ага. — Добровская кивнула, даже не вникнув в суть фразы. — А где все? — Уехали. Несколько человек в гостиной спят. В том числе и Стеф. Даже боюсь представить, что ей скажут родители, когда приедут… — Девушка поморщилась. — На кухню лучше не заходить. — А когда они приезжают? — Завтра утром, если не ошибаюсь. — Лили отпила из банки и кивнула на телефон, который Ульяна держала в левой руке: Кому писала? Ему? — Почему сразу ему? — Ульяна с презрением фыркнула. — Я похожа на ту, которая за парнями бегает? — Что, не ему разве? — не верила Лили, сверля ее прищуренным взглядом. Уля, приподняв брови, цокнула языком и протянула телефон, чтобы Лили сама увидела, кому она до этого писала. Девушка пробежала глазами по строчкам. — Это кому? — Маме. — О чем? — Она видела меня с сигаретой. — Тебя еще и мать спалила сегодня? Поздравляю. — Лили нажала на аватарку Литвиновой, чтобы рассмотреть фото. — Ого! Это твоя мама? — Ну да. А что? — А то, что она шикарная женщина! — воскликнула девушка, продолжая рассматривать фотографию, на котором Рената была в одном из своих любимых образов. Ретушь, конечно, была, но не так много, как на фотографиях в глянцевых журналах, где кожа становилась пластмассовой. Лили лихорадочно увеличивала и уменьшала фотографию. — Я знаю, — отмахнулась Добровская и протянула руку за телефоном, но Лили этот жест не заметила. — Дашь мне ее «инст»? — И ты туда же? — А что? Так часто просят? — Лили положила телефон на протянутую ладонь. — Только не говори, что у нее «инсты» нет… Я этого не переживу. — Да есть «инст», просто там сидит добрая половина моих друзей. Ищут новые фотки, которых в моем профиле нет. Особенно где я маленькая… Сволочи. — Мне кажется, Эйван сказал это из зависти… — начала Лили, переминаясь с ноги на ногу. — Ну, не у всех такие шикарные мамы, знаешь ли. Насколько я понимаю, она известная в вашей стране личность, да? — Не из-за зависти, — выдохнула Ульяна и опустила глаза. Она не знала, как сказать о личной жизни матери так, чтобы это не показалось странным или противным. В последний раз ее оккупировали девчонки из общей компании и стали наседать, мол, а чего так много в профиле твоей матери какой-то другой женщины, кто это, просто подруга, а может, они все-таки вместе, тогда где у твоей мамы избранник… Они заваливали ее вопросами, и Ульяна не знала, куда деть глаза, поэтому прервала этот разноголосый поток и сообщила, что никакого избранника у мамы нет, что у нее есть избранница, уже давно. И что она больше не будет обсуждать эту тему. «Да ладно! — говорили голоса, трогая ее за плечи. — Это же прикольно. Чего ты? Вон у Питера папы — геи…» Она знала, что во Франции все это в рамках правил и с большой долей вероятности никто тебя или твоего близкого человека не осудит, но она не была француженкой, она была самая настоящая русская. Из страны, где однополые отношения вытеснены в сферу запретного, маргинального, даже больного. Ульяна постоянно была в напряжении. Она прекрасно знала, как реагировала на все это осуждение мать — отрицала и осуждала в ответ, и как реагировала Земфира — посылала в далекое пешее. Каждый раз, когда эта тема всплывала, Добровская чувствовала, как внутри все завязывается узлом. Она хотела испепелить всех, кто считал их семью, состоящую из девочек, чем-то ненормальным. Потому что в этой семье было больше любви, чем в тех, где были мужчины. — В любом случае Эйван — мудак, собирающий слухи, — нарушила новая знакомая паузу и снова пригубила из банки. — Это не слухи, — тихо ответила Ульяна и тоже сделала глоток, но одного ей было мало, поэтому она отпила еще. Сейчас будет еще одно объяснение. Как же она все это ненавидела! — Даже если не слухи, то это нормально. Чего он так взъелся? Ему не нравится, что женщинам может быть хорошо с женщинами? Или он не понимает, как это все между ними происходит? — Не думала я, что он гомофоб. — Добровская подняла на Лили глаза. Она была удивлена, что она отнеслась к этой новости так просто, даже бритой бровью не повела. Толерантные французы обычно не скрывали эмоций. Преимущественно, они удивлялись, а потом расплывались в смущенной улыбке. Так сделал директор, когда вместо Ренаты «на ковер» пришла Земфира, в черной вытянутой футболке и сползающих с бедер штанах, а на ногах — шлепки. «Где же мадам Литвинова?» — поинтересовался он, разглядывая вошедшую, которая вытаскивала из ушей наушники. Земфира уселась в кресло и раздвинула ноги: «Простите, но она сейчас не может. Фух, ну и пробки здесь…» «А вы, собственно, кто девочке будете?» — спросил мужчина, спустив на переносицу очки. «Ну, — протянула Рамазанова и почесала затылок. — Мне так непривычно говорить, но я ей… Как это там? Мачеха? В общем, жена вашей мадам Литвиновой…» По крайней мере, так рассказывала сама Земфира, когда они собрались вместе вечером, мадам Литвинова еще хохотала и не могла остановиться. — Знаешь, почему его это бесит? — Лили присела на край ванны и скрестила ноги. — Потому что некоторые девушки могут обойтись без его члена, понимаешь? Когда он понял, что у него член и что его нужно вставлять в вагину, он решил, что это гарантия успеха. Что все девочки будут бегать за ним, чтобы заполучить этот священный жезл! — Ты прямо как Карин, — усмехнулась Добровская. — Ну, та совсем ненормальная… Члены насильникам отрезать — такое себе… — Лили скорчила гримасу, и Ульяна рассмеялась. — Думаешь, почему за Эйваном девчонки таскаются? — Ну, он красивый, — протянула Уля и вспомнила, как она любовалась скулами Эйвана, даже фотографии делала, настолько он ее вдохновлял. Теперь эти скулы хранили отпечатки ее ногтей. — Ну да, красивый. Но сейчас много красивых мальчиков, — девушка махнула рукой. — Девочки думают, что у него в штанах там что-то тоже явно отличающееся от большинства. — Я не понимаю… — Добровская нахмурилась. — Ты феминистка и мизогинка одновременно? — Кто сказал, что я мизогинка? — Почему девочки не могут бегать за мальчиком только потому, что он красивый? — Потому что секс — это очередная стадия отношений. Не все на этой планете асексуалы. Ты вот почему сексом занимаешься? — Ну-у-у, — протянула Ульяна и зависла, не зная, говорить ли, что секс у нее был один раз и она, если коротко, не в восторге. — Я, например, занимаюсь сексом исключительно потому, что хочу узнать человека, которого люблю, и с этой стороны тоже, — ответила Лили за нее. — И давно ты им занимаешься? — Лет с двенадцати, наверное. Точно не помню. Ульяна открыла рот. Она поняла, насколько она в этом деле опоздала. Пришлось сделать еще один глоток темного нефильтрованного, чтобы хоть как-то скрасить разочарование в собственной жизни. — Да я выросла в семье хиппи, — успокоила ее знакомая. — У нас там все не как у людей. — Правда, что вы по дому голыми ходите? — спросила Ульяна, не выдержав напора своего любопытства, и девушка, сидящая рядом, громко рассмеялась. — Ты нас раскусила! — сказала она, хлопнув Улю по бедру. — Но если честно, то бывало, да. — Как расти в такой атмосфере? — Ульяне стало неловко, потому что Лили руку свою не убирала. — Я это спрашиваю не потому, что мне чисто по-человечески любопытно. Просто я росла в пуританской семье. И если бабушка была готова разговаривать со мной на эти темы, она у меня врач, то мама все эти разговоры обрубала на корню. Поведение свое она объясняла тем, что не хочет, чтобы я выросла распутной. Тем более, понимаешь, жила и училась я в другой стране, следить за мной было некому… Поэтому, каждый раз, когда приезжала мама, я выслушивала, что до восемнадцати с мальчиками ни-ни, а с девочками — тем более. Что отношения в этом возрасте можно строить и без секса. Что мальчикам нужно только одно — сунуть и высунуть. Лишить девочку девственности. — На этой фразе голос ее задрожал, потому что она вспомнила подробности той самой ночи. — Я не говорю, что эта тема для меня была табуирована, но она была окрашена не в радостные тона уж точно. — Я тоже не скажу, что для меня секс — это что-то сакральное, когда вы в полумраке, прикрытые балдахином, сливаетесь в божественном «самадхи». — Рука Лили поползла вверх, и Ульяне пришлось накрыть ее своей ладонью и прижать со всей силой к бедру. — Наверное, это что-то обыденное, логичное, если вы решили вступить в отношения… — Ульяна захотела сказать, что в отношения она с ней не вступает, поэтому лучше не надо, особенно после такого неудачного опыта. — Это очередной повод для радости. Секс — это не страдание. — Да я знаю, что это не страдание, но… — Добровская, закрыв глаза, задумалась. Почему же ей кажется, что она какая-то неполноценная? Что с ней не так? — Я, наверное, никогда не любила. Вот в чем моя беда. Пыталась выдавить из себя любовь к Эйвану, начала строить воздушный замок, но даже разрушать его не пришлось… Лили тяжело вздохнула и сжала Ульянину ладонь. Кажется, она понимала, что это такое, и Ульяна ощутила поднимающуюся из глубины дрожь, которая рождается, когда хочешь открыть человеку душу. Она думала, что, отгородившись на какое-то время от подруг, она справится, но, видимо, не справилась, раз так и подмывает принять на грудь чуть больше обычного и высказать все то, что скопилось за плотиной этого, безусловно, натянутого остракизма. В туалет завалилась Карин с бокалом красного. — Ты же спала. — Лили показала зубы. Добровская медленно, чтобы не привлекать внимание, убрала чужую руку со своей ноги. — Спала вот, а теперь не сплю, — пролепетала Карин заплетающимся языком. — А вы тут что, лесбиянитесь потихоньку? Конечно, Эйван свалил… Что остается? — Иди проспись, — огрызнулась Ульяна и встала. На дне банки еще немного было, она допила и выбросила железку в мусорное ведро. Хотела выйти, но Карин встала на пути. — Что я такого сказала? — Карин сделала глоток из бокала и сразу же начала икать. — Ой… Все же знают… Что Лили… — Заткнись, Карин! — процедила сквозь зубы Лили ей в лицо. — А что такого? — Девушка развела руками и чуть не разлила вино. — Ой… А вы… — Она все еще икала. — Куда? Я что… Зря пришла? Или я… Помешала? Я же могу… Уйти… Девочки! Ульяна вырвалась из западни и побежала вниз. Ей так было противно и одиноко, что хотелось, чтобы мама появилась из воздуха, чтобы можно было упасть ей в объятья и разрыдаться. Она вспомнила, как мать окатила ее ледяным тоном, там, у входа в отель, и стало совсем тошно. Натягивая куртку, она взглянула на часы — половина третьего — и услышала, как Карин с Лили ссорятся. Голос Карин увещевал, просил, на что Лили отвечала громко и резко, и что-то там было про отсутствие любви, которое не лечится. Нет, она не будет это слушать. Уля вышла на улицу и сразу же закурила. Дым, подхватываемый ветром, рванул в сторону. Она посмотрела на телефон — сообщение ее еще не прочитано. Или спит, или еще не вернулась. В последнее время они все очень поздно возвращаются, если вообще возвращаются. Земфира вообще исчезла из поля зрения. От этой мысли у Добровской на душе потяжелело. Неужели это маму никак не волнует? Что теперь, пятнадцать лет отношений — выбросить, как пустую пачку сигарет? Из дома выбежала Лили и чуть ее не сшибла. — Ой, прости. — Она рывками надела ветровку и, вспомнив, что стресс можно снять сигаретой, тоже закурила, но не сразу — ветер то и дело гасил огонь. — Вы что, были вместе? — спросила Добровская и, делая затяжку, показала скулы. Лили подняла глаза к фонарю, и Ульяна заметила, что в них блестят слезы. — Нет, — пробасила девушка и, опустив голову, сбросила пепел. — Но Карин думает иначе… Так, списались на фоне феминизма, встретились пару раз… — Она выпятила нижнюю губу, копаясь в памяти. — И она что-то себе надумала. Ну, знаешь, как это бывает. — М-м-м, — промычала Ульяна, понимая, что им было бы о чем поговорить с Карин. — Нашла у меня признаки симпатии, ха-ха. Написала мне их на листочке, чтобы доказать, представляешь? — Лили скорчила гримасу. — На что я сказала ей, что чувств у меня нет. Что она мне всего лишь друг, не более. Но ты знаешь, что у нее все в порядке с головой. Кто еще захочет члены насильникам отрезать? Она стала меня преследовать… — Лили повернулась, и ветер стал трепать ее длинную челку с зеленым отливом. — Думаешь, она просто так пришла? Она весь вечер за мной ходит. Боится, что я кого-нибудь себе найду. — И что, нашла? — сквозь улыбку спросила Ульяна тоном, очень похожим на тон ее матери. — Да скучные все какие-то… — Лили поправила челку и достала телефон, чтобы посмотреть на часы. — Черт! Домой уже нельзя… — Что будешь делать? — Ну, есть пара идей… Только я не вернусь. Не хочу больше с этой дурой встречаться. — Она не дура, она просто в тебя влюблена, — пояснила Добровская, обняв левой ладонью правый локоть. Огонь приближался к фильтру. — Когда ты влюблен, ты сам не свой. Реально превращаешься в дебила какого-то. — Ты влюблена в Эйвана, да? — спросила Лили с досадой. — Сначала мне казалось, что да. — Ульяна сделала последнюю затяжку и бросила окурок под ноги. Подошва раздавила красный уголек. — Наверное, я построила в своей голове образ невинного ангелочка, построила и поместила его в свое сердце. Стала прививать его. Знаешь, как это делают с растениями? Я захотела, чтобы этот образ стал частью меня. Чтобы начать любить так, как любит моя мать… — Ой, она такая шикарная. Она сейчас в Лондоне? — Лили унеслась в мечтания. — Ты ведь в Париже учишься, да? Вы, наверное, скоро уезжаете? — Да, — ответила Добровская на все ее вопросы и продолжила: Мне скоро двадцать. Должна же я когда-то полюбить? — Ну, это логично. Сердце есть у всех. — Лили не унималась. — А как ее зовут? — Рената. — Ох, даже имя прекрасное. Подожди, она очень известная у вас, да? — Зайди в мой «инст», там все есть. — Ульяна подавила улыбку, ее даже не раздражала навязчивая заинтересованность Лили. Она прекрасно знала, что такое «фангёрлинг». — Прости, я отвлеклась… — На самом деле она обычный человек, со своими радостями и горестями. Ну, как обычный… Она, конечно, сильно отличается от большинства. Но ничто человеческое ей не чуждо. Порой я ловлю себя на том, что требую от нее чего-то сверхчеловеческого, например, что она пробежит кросс без остановок и не будет ныть, а она останавливается и ноет. Постоянно говорит, что она старая. И я ей говорю, что внешность — это не так важно, как все считают. А она мне — «организм не обманешь…» Хочу, чтобы она не ругалась с Земфирой. Ну, это моя… Как правильно? Мачеха? В общем, вторая мать. Хочу, чтобы они перестали расходиться и сходиться, чтобы они поняли, что созданы друг для друга. Неужели им неясно до сих пор? — Ульяна подняла глаза к небу. — Я, наверное, слишком требовательная, да? — И Лили посмотрела на нее с доброй, даже ласковой улыбкой. — Не знаю жизни, наверное… Хочу влюбиться, а не получается. Хочу, чтобы мама была такой, какой я ее вижу у себя в голове — честной, доброй, попросту идеальной, а она в очередной раз доказывает, что она не часть пантеона, а человек. — Ты так красиво говоришь… — прошептала Лили, рассматривая ее лицо. И Ульяна, заметив этот взгляд, смутилась. — Ну, не так, как мама, конечно… Вот она ГОВОРИТ. — Я не слышала, поэтому ее я буду сравнивать с тобой. Добровская не знала, куда деть глаза. «Неужели она меня клеит?» — думала она, пытаясь рассмотреть звезды, но из-за яркого освещения это сделать было невозможно. Лили поняла, что Ульяна все поняла, и тоже посмотрела в эту величественную черноту. — Я знаю место, где можно их увидеть… — Это, должно быть, за городом? — Не очень далеко. Только тебя твоя прекрасная мама будет ругать… — Почему она должна меня ругать? — Ульяна нахмурилась. — Ну, ты же домашняя девочка. — Сама ты домашняя. — Нарываешься… — Лили прищурилась. — Это ты нарываешься. — О да, я знаю, как ты бьешь в челюсть. Лучше не подходить. — Не в челюсть, а в нос. — Хочешь посмотреть на звезды или нет? — Они вообще есть сегодня? — Вот и проверим. — Лили сунула сигарету в зубы и щелкнула зажигалкой. — Только мамочку не забудь предупредить… — Иди ты к черту, — выругалась Добровская и зашагала по улице. — Да что ж ты бешеная такая… — Лили хотела взять ее за руку, но та сунула руки в карманы. — Мне и пошутить, что ли, нельзя? Чего ты сразу? — Я тебе тут душу открываю, а ты! — Ульяна обернулась и зашагала спиной вперед. — Ты такая же, как все они! — Они — это кто? Что за романтизм? Есть только ты и все остальные? — Да ты даже не знаешь, как меня зовут! — Добровская горько рассмеялась, и ветер взъерошил ее мягкие волосы. Она все еще шла спиной вперед. — Знаю я. Ты Уля. Я уже все в интернете про тебя прочитала. Ульяна остановилась. — Подожди… Значит, ты и про маму мою прочитала? — Ну, кое-что. В контексте ее биографии я искала тебя. — Так ты меня обманывала! — Да где? — Лили развела руками, и пепел посыпался на асфальт. — Я всего лишь хотела услышать все из первых уст. Мало ли что пишут. Тем более статьи все на русском, а «гугл переводчик» очень странно переводит. Русский — такой интересный язык. И алфавит ваш… — Методы твои грязные, просто знай! — выпалила Добровская, развернулась и продолжила путь. — А твоя позиция — романтизм и идеализм! — крикнула Лили ей в спину. — А еще ты не только Эйвана не любишь, ты вообще людей не любишь! Любить — это значит жалеть! Ульяна, услышав чуть ли не дословную цитату слов своей матери, застыла на полуслове. Жалела ли мама Земфиру? А Земфира — маму? И имеет ли жалость — она сама? Жалость ничего не требует и все принимает. — И кого я должна жалеть? Тебя? — спросила она Лили в лицо, сверху вниз. И Лили замялась, не зная, что ответить и как, чтобы было остроумно. Русская застала ее врасплох. — Где там, ты говоришь, звезды?