Жара

Фемслэш
NC-17
Завершён
579
автор
Пэйринг и персонажи:
Размер:
560 страниц, 67 частей
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Запрещено в любом виде
Награды от читателей:
579 Нравится 977 Отзывы 90 В сборник Скачать

42. Dice

Настройки текста
Земфира выбежала из больницы, будто за ней гналась стая собак. Остановилась только перед машиной, которая чуть ее не сшибла: водитель вылез и взмахнул руками, мол, что ты, сумасшедшая, творишь. «Жить, что ли, надоело?» «А может, и надоело — не твое дело». Пришлось надвинуть на лоб капюшон, и, блеснув фонарями в черных стеклах очков, резко повернуть направо — походов налево было достаточно. Она чувствовала, что освободилась от чего-то мешающего, грязного, ненужного — так очищаются зерна от плевел, чтобы стать впоследствии маслом. Если Берта действительно заберет заявление и дело сойдет на нет, она — от всей этой поножовщины — освобождена. Будто не она пускалась тогда в рукопашную, не она — занималась сексом с девушкой, о которой знала лишь имя и пару фактов из жизни, не она — заливала в себя алкоголь, не она — душила себя сигаретами, не она — постоянно думала о той, которую любила и не могла никак разлюбить, и терла при этом уголок глаза, ведь «файтеры» не плачут: да вы что, это так, соринка. «Соринка» — не от обиды, не от рвущего душу предательства, ведь как-то с этим все-таки живут, а от злости, что ты — гениальная, со стальным стержнем, прекрасная в своей андрогинной внешности; иным словом, безупречная — в проигрыше. Таки превзойденная — на слово, на милю, на час. И было бы кем, а так… Она забыла, что можно — от нее, такой — отвести взгляд, послушать кого-нибудь другого, этого другого полюбить, а быть может, пожалеть. И даже не знаешь, что тут сильнее — любовь или жалость. Любовь — это смотреть на человека как на равного, говорить ему: «Ты со всем справишься, потому что я уверен в тебе», в то время как жалость — это взгляд сверху вниз, когда расправляется над головой крыло и раскрываются объятия. Если раньше ее можно было сравнить с кипящим чайником — плеснет в лицо, и лица этого нет — съехало вниз, с пузырями, то сейчас это был древний, видавший динозавров вулкан — бьющий пеплом до самого Петра, который еще не устал смахивать пылинки с сандалий. Лава лилась по склонам, сжигала зеленую траву и цветы, рассыпанные по ковру самоцветами, оставляя позади себя черный, с трещинами, еще немного — и каменный — след. В таком состоянии она ощущала практически божественное могущество. Ей казалось: возьмешь в руку булыжник — рассыплется в пыль, толкнешь плечом Великую Китайскую стену — и та свернется ленточкой гимнастки. Так и начнешь верить в шаблоны: любовь и ненависть — сестры от одной матери, но от разных отцов, и так далее, и так далее… Сколько вещей она разбила, думая, что они, если отмотать пленку назад, склеятся в исходное (сердце же прощает!), а потом — приняв не одну таблетку, выкурив не одну сигарету — убирала осколки в совочек, громко вздыхая: крутая была пластинка, вторую, поди, не найти. Она шла, не зная города и улиц. Просто шла. Когда загудели ноги, лишенные регулярной нагрузки — села на тротуар, закурила, словила недовольный взгляд бомжа, чье логово было неподалеку. Бросала пепел под ноги, усмехалась мыслям, качала головой — на самые раздражающие. Прохожий обычно от таких бежит — сразу видно, что у человека не все в порядке. А бомж, вкуривший, что можно стрельнуть курева, приблизился — и сразу завонял. Земфира поморщилась — вонь эту не перебивал даже дым. — Извините, что отвлекаю от ваших размышлений… — Отвали, — процедила сквозь зубы Рамазанова и, сунув окурок мордой в асфальт, достала новую избранницу. Меньше всего ей сейчас хотелось разговаривать с представителем маргинальной субкультуры. Хотя какая тут культура, так, обычное выживание, балансировка на грани естественного отбора, пневмония — и всё. — Мне бы сигаретку. А лучше парочку. Земфира подняла брови — от такой наглости. Ей очень хотелось ответить: «А поебаться тебе не завернуть?», но она не знала, как это будет по-английски. Любой аналог уступал бы в красочности. Думая над переводом, она забыла, что надо что-то ответить — на языке, где мата раз два и обчелся. Поэтому просто сунула сигарету в зубы и, сделав глубокую затяжку, подняла глаза к темному — в свете фонарей — небу. Знала ли она, что этим все закончится? Что все — вообще — закончится? — Меня Джим зовут. Я тут живу, — гнусавил бомж, теребя пальцами, вынырнувшими из рваных перчаток, низ своего рубища. Земфира повернулась и оценила его «аутфит» — так вот откуда берут идеи все трендовые модельеры… — А я нет. — Мне бы сигаретку… — Ты отстанешь или нет? — Земфира, рассерженная наглостью и вонью, оскалилась. — Слово «нет» понимаешь? — Господь сказал: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя». — Бомж протянул ладонь, и Земфира увидела темные пятна на его перчатке. Они очень были похожи на кровь. — За сигарету убьешь? — спросила она, задрав подбородок. Бомж сглотнул, а потом моргнул. Если до этого на его лице можно было различить все оттенки тупости, то сейчас добавился еще один — тупость неопределенная, сомневающаяся. — Сигарету? — поинтересовался он нерешительно. — А за две? Бомж нахмурил седые, полные паразитов, брови. Странная, похожая на японца, женщина задавала ему такие же странные вопросы. Не из полиции ли? Опять проверяют? Документов у него нет, но все знают, что Джим живет у гостиницы «Jolie», там, где жилое помещение переходит в подземную парковку. Уже десять лет как. Сначала спал на матрасе, а сейчас вот коробку притащил. Ее, правда, то и дело утаскивает Кок с соседней улицы, сваливая все на «копов», но Бог ему судья — у «Poundland» можно найти еще одну. — Ну, за пачку можешь убить? — Земфира достала целую, запакованную в целлофан, пачку и помахала ей перед его, похожим на сливу, носом. — За пачку, м? Окурки ведь куришь, наверное? А тут — полная! — А кого? — отозвался мужчина, завороженный «даром небес». Он действительно уже несколько лет собирал и потрошил окурки, за что Кок прозвал его «Джим Потрошитель». — Дурак ты, — покачала головой Земфира и стала вынимать из початой пачки сигареты. — «Возлюби ближнего твоего, как самого себя», говоришь? Ха-ха! Возлюби и пырни его ножом в темном переулке — за пачку сигарет… Дурак! — Меня Джим зовут, — «попугайничал» бомж, предвкушая аромат табака не от чужой, а от своей сигареты. Настолько важно человеку иметь собственное: тогда он точно человек, а не несколько букв, записанных в графу «Без определенного места жительства», где рядом — план расселения, на окраины Лондона, подальше от гостиниц, где можно было «копеечку» — за цитаты из Библии — заработать. Особо ушлые эмигранты даже извилинами не шевелили — они искали свободные места на парковке и зычно зазывали водителей: продавали пустое место, даже не свое. За день могло добежать и до десяти «фунтов», а это — три сэндвича и бутылка воды. Жизнь в Лондоне недешевая. — Бог твой несправедлив, понял? — Земфира заглянула ему в мутные глаза и положила на ладонь две, как и просил, сигареты. — Он тебя бросил, забыл. Оттуда не видит. Ты хоть это понимаешь? — Я Джим, — продрожал мужчина, принимая «дар» и прижимая его к сердцу. Разместился рядом — Земфира брезгливо отодвинулась. Достал металлическую зажигалку с гравировкой, щелкнул крышкой, нажал на кнопку, прикурил. Рамазанова качнула головой — еще и вор. — Не уходи… — Спешно стал рыться в карманах. — Не уходи! — Да не надо мне ничего. — Земфира наморщила «шишку». Не хватало еще подачек от лондонских бомжей. Что дальше? Тусня с проститутками? — Слышишь? Я ничего не возьму! — Я должен. — Мужчина протянул ей что-то мелкое, и пришлось наклониться, чтобы разглядеть, что он такое зажал между грязными пальцами. Это была игральная кость — белая, с закругленными углами, черные точки. Земфира сдвинула брови: он издевается? Это такие в Лондоне приколы? Или что? Или она слишком много требует — от умственно отсталого? — И зачем она мне? — Играть. — Да ладно? — протянула повеселевшая Рамазанова. — Серьезно? — Для игры, — перефразировал свой ответ Джим и вытянул руку, чтобы передать этот кубик. — Красивый. — Ну, раз красивый… — Земфира нехотя открыла сумку, достала влажную салфетку, которые всегда таскала с собой в нескольких видах наряду с антибактериальным гелем, взяла ей игральную кость и стала вытирать следы пальцев бомжа. — Спасибо. Понял? Можешь уходить. — Но бомж не реагировал — он курил и блаженно улыбался. — Ну и дурак… «Увижу мусорку — выброшу», — подумала Земфира и бросила кубик в сумку. Мимо проехала полицейская машина, и она решила уйти — от греха подальше. Когда уходила, обернулась: бомж сидел в той же позе — вытянув ноги и прижав левую руку к животу. И что-то зашевелилось внутри нее, давнее, совестливое, типично русское — а ведь этот бомж кому-то кем-то приходится, его целовали в лобик, любили, заглядывали в эти — еще не мутные — глаза, а что с ним сейчас, кто с ним сейчас… А ведь есть еще реинкарнация, сигналы от душ, знаки… Нет, чушь все-таки. Сентиментальная ересь! Жалость — к черту! И туда же — души! Ноги отваливались, поэтому пришлось поймать такси. На «куда?» водителя в фуражке Земфира махнула рукой, давая понять, что ей просто хочется ехать, а не идти. Мужчина открыл было рот для возражения, даже вякнул пару вводных слов, но получил крупную банкноту и заткнулся. Рамазанова очень странно относилась к деньгам. Она вроде бы презирала их, смотрела на суммы, которые всегда были большими, сквозь пальцы. Единственное, что она оценивала трезво — это гонорары. Ей не хотелось выступать за копейки — там и люд соответствующий. Так что она твердо озвучивала цифры, вручала через третьи лица бытовой и технический райдер и, если все соответствовало требованиям, таки одаривала публику своим появлением. А все, что имела, не жалела — и, потерявши, не плакала. Всегда можно заработать еще. Траты ее не цепляли; чем они отличались с Ренатой, так это тем, что та кайфовала от возможности потратить — на что-то уникальное и в большей степени прекрасное, чем для быта. Но вот сейчас она отдала эти деньги и счастлива — видит человек «бумажку» и исполняет все ее желания. Это, наверное, и есть «цивилизация»? Город стоял в пробках, и путь себя не оправдывал. Земфира, откинувшись на спинку заднего сиденья, заскучала. Ей хотелось, чтобы вокруг нее было то же самое, что и внутри: что-то громкое, яркое, взрывающееся. Тухнуть она не собиралась. Ее даже приятно потряхивало — от предвкушения надвигающегося водоворота. И где та грань, когда мы от миссионерской аскезы бежим в чужие, пропахшие куревом, руки? И как предугадать, какое сегодня будет желание? А может, ты — такой весь из себя независимый — идешь на поводу у шепота мести? Может, все, что ты считаешь твоим, и не твое вовсе, а тянется, как ниточка из клубка, от череды выборов не в твою пользу? Земфира задумалась, пытаясь найти место, где прячется воля. Воля, идущая именно от тебя, от твоих жизненных установок, а не от внешних, хватающих за глотку, событий. И нашла только пустую коробку, на дне которой можно было различить несколько снимков — она в окружении семьи, она с Настей, она с Ренатой… — А вы знаете, где… — Она назвала клуб, в котором случилась судьбоносная потасовка. — Мы в каком сейчас районе? Это близко? — И водитель с неохотой стал забивать название в поиск навигатора. Он отрицательно относился ко всему тому разврату, что творится в этом районе: дома его ждала семья, а в другом доме — другая. — Полчаса в противоположную сторону, — проворчал он, давая понять, что не поедет. Земфира все сразу поняла — она положила на сиденье еще одну банкноту, покрупнее, и мужчина, вспомнив о двоих женах и пятерых детях, повернул на тротуар и рванул до первого перекрестка, истошно сигналя. Рамазанова заулыбалась — пахнуло тем самым русским духом, о котором писал Великий, у него еще по усам текло. Впервые за последнее время Земфира вспомнила, что она музыкант, причем довольно неплохой. Записная книжка с песнями успела покрыться пылью. Кажется, она ее даже не вытащила из чемодана — так там и лежит. И тетрадь с дневниковыми записями заканчивается коротким текстом в апреле — так пишут не от души, а чтобы отметиться. Только она хотела открыть ее, поерзать на стуле, наклониться и вылить все, что на сердце, мелким убористым почерком, как появлялись какие-то «отмазки»: то курить хотелось, то пить, то слушать любимую пластинку, закинув ноги с кровати на стенку. А коль попадалось пустяковое напоминание о Ренате (а те были рассыпаны по ее квартире даже после уборки очевидного), то совсем руки опускались. И что бы она о ней написала? Ну, что? Что? Если и писать, то песню. Но песни тоже не шли. А если и шли, то какие-то больные, хромые, практически без хребта. Такие умирают если не при родах, то в кювёзе — точно. Таких раньше сбрасывали со скалы, а она — рвет листок и стирает из головы ноты, хотя может, и всплывут однажды. Тратить силы, которые были, скорее, «силёнками», на обработку уже имеющегося не хотелось — не испоганит, но убедится в собственной беспомощности — и тогда точно пиши пропало. Она, чуть ли не облизываясь, вспоминала времена, когда ночами писала песни, практически не спала днем — дорабатывала, фонтанировала находками, а потом неслась — на волне вдохновения — к Литвиновой, которая встречала ее улыбками и зевками. О времени Земфира в такие периоды не думала — день и ночь переставали для нее существовать, были просто сутки, только солнце прыгало туда-сюда. Рената взмахивала руками, оголяя локти из-под широких рукавов шелкового халата, начинала что-то ярко и переливчато рассказывать голосом райской птицы, но Земфира не слушала — она уже вырвала гитару из угла и настраивала струны щипками. Рената все понимала — она откладывала варку кофе, поцелуи и все-все-все, чтобы приложить ладони к щекам и слушать очередное творение любимого гения. И Земфира, ударив по струнам и блеснув глазами («готова?»), бойкими движениями играла то, что пришло к ней накануне, за пятнадцатой сигаретой, после десятой чашки кофе. Литвинова старалась не шевелиться — слишком сакрален был этот момент; все, что не в тему музыки — святотатство. Голос то ползал по полу, то взлетал к потолку, то закручивался, вторя рифам, спиралью. Текст бил сначала в голову, а потом в сердце — поэт, поэт, она, определенно, поэт. И даже нельзя было разорвать этих сиамских близнецов — музыку и стихи. «Ну, как?» — спрашивала дама сердца, прижав ладонь к струнам, и Рената не знала, что ответить — слова, даже самые прекрасные, меркли, мгновенно становились ветошью — по сравнению с этим. «Это должны услышать все», — шептала она, словно находилась не у себя дома, а в церкви. «Ой, это не окончательный вариант. Так, зарисовка еще», — отмахивалась Земфира, почесывая затылок, и ставила гитару к стене. На самом деле она прибеднялась — зарисовки она показывать никому не решалась, даже Ренате, особенно — Ренате. Ну, разве что похабную песенку, потому что ну очень уж смешная… И они еще долго будут напевать ее, гуляя по улицам Парижа — все равно не поймут. Приехали они уже ночью. Водитель хотел чертыхаться, но не решался — рассчитывал на добавку. Добавки не последовало. Земфира решила, что прежних «вливаний» достаточно. Оставшись с носом, мужчина стал проклинать всех, и лесбиянки стояли у него в одном ряду с сифилитиками и безногими. «Чертов сброд», — прошипел он, закрывая окно, чтобы не дай Бог воздух, идущий от этих заведений, не развратил его. А лесбиянка, с колотящимся от воспоминаний сердцем, шла в сторону уже известного нам клуба. На самом деле это был обычный клуб, каких тысячи, но с ним у нее было много связано. Если избавиться от шелухи и уточнять до бесконечности, там когда-то была Рената — Литвинова искала ее, подключив все потусторонние и посюсторонние силы. Стояла тогда под ветром, в свете фонаря — растрепанная, сгорбленная и несчастная. До боли в скулах — родная. И если нет рядом Ренаты, то значит, вообще никого нет. Она сбросила капюшон и зашла в помещение, где уже наблюдалась привычная толчея. У чернокожего бармена заказала водку — не изменять же традициям. Опрокинула, закусила лаймом, поморщилась — от гадости. Хотела закурить, но негр помахал рукой. «Ладно, в туалете покурю», — решила Земфира и на время отказалась от этой затеи. На соседних стульях сидели мужчины и «буч», отличающийся от них только отсутствием щетины. Земфира даже увлеклась — рассматриванием этого внимательного, двуполого, с щеткой волос, лица. И ведь кому-то такие женщины нравятся… Нет, сейчас ей нравились женственные. Раньше можно было сплестись языками — например, о музыке — с каким-нибудь дайком, а потом уже сплестись языками — с подачи выпивки — на диване. Не «беспорядочные половые связи», но достаточно свободные — многие бы осудили. Если бы ее спросили, а почему так, она бы пожала плечами: «Ну, это были 2000-е». Вот идете вы с барышней под руку, вас — щелк-щелк и на обложку в правый угол, и все: «Да ну нет, подруги же». А с другой отошли на два метра, головы друг от друга отвернули, и все: «Да нет, видно же — спят!» Земфира не знала, как это работает, и если сначала переживала, переубеждала, говорила дотошным журналюгам: «Да не сплю я с ней!», то со временем поумнела и стала зыркать, а когда «зырканье» не понимали — грызла. — Еще одну! — Земфира указала на стопку и закивала. Тело расслаблялось, требовало удовольствий, — клубок, образовавшийся в груди за время размышлений, сбрасывал с себя коросты двужильных нитей. Она осмотрелась в поиске «жертвы», но ничего под список указанных фильтров не подходило, и пришлось — с недовольной моськой — отвернуться: неужели просто напьется, а потом, с больной головой, поедет в номер, где через стенку ОНА? Она — такая близкая, читающая мысли, забавная и красивая каждый день и час. Желающая жить без тебя. Бармен подвинул стопку, словно шахматную фигуру. Земфира, не раздумывая, опрокинула ее в пересохший рот и не успела выдохнуть, чтобы потом занюхать корочкой лайма, как получила удар по лопаткам. «Ну ты огребешь, сука», — подумала звезда русского рока и развернулась, чтобы перевести это на английский. Ругаться не пришлось — на нее всего лишь налетела пьяная девушка. Земфира опустила глаза: ну да, туфли на высоких каблуках, ножки, юбка… — Простите, я, наверное, перебрала… — сказала блондинка, пошатываясь, и хихикнула. — Ударила вас? Сильно? — К ней подбежала подруга, размахивающая руками. — Лорна, да в порядке я! Я что, маленькая? — Этот урод тебя толкнул! Ты видела? — причитала Лорна, которая была явно трезвее подруги. — Ничего не сломала? Каблуки в порядке? — Я, наверное, задела вас? — Девушка оперлась на стойку и опустила глаза на две пустые стопки. Лицо ее помрачнело. — Будьте осторожнее, — пробасила Земфира и махнула бармену, чтобы тот налил еще. Вести диалог она не собиралась — Лорна испепеляла ее взглядом. — Вы с парой пришли? — Вив, ты навязчива… — Лорна схватила подругу за руку, и девушка, не имея воли, пошла за ней. — Хочешь, как в прошлый раз? Мало было? Земфира взяла стопку и покачала головой. Сразу видно: ведущая и ведомая. И главное, все всех устраивает. Третья порция пошла как по маслу — захотелось курить и танцевать. Сделав из пустых стопок башню и полюбовавшись тем, как играет свет лазеров на гранях, Земфира отправилась туда, где дым стоял коромыслом. Кабинки были заняты, по углам девушки и парни курили — Земфира сразу поняла: не только табак. Но для такого было пока рано — от дури она могла потеряться в пространстве, а пока что хотелось быть здесь и сейчас. Открыла пачку, достала «сижку», щелкнула зажигалкой. Отвернулась, чтобы не видеть, как целуются две негритянки в противоположном углу. Пластиковое окно было приоткрыто, и струйка дыма сразу же устремилась на свободу. Земфира, всасывая дым, вспомнила, как Рената, принявшая на грудь сверх обычного, ловила ее в уборных и, ожидая, пока помещение опустеет, нападала на нее со страстными поцелуями, размазывая по щекам красную помаду (она до сих пор помнила этот запах) — до машины не хватало терпения. Нацеловавшиеся, они возвращались к толпе, и толпа эта прищуривалась, рассматривая двух дам, ошалевших от вина и любви. Некоторые уже знали — все это не просто так. Некоторые думали, что те по-тихому шпарят водяру из-под полы: «Видел, у них щеки красные?» А третьи тренировали прозорливость, что-то им такое чудилось — уж больно тесно эти женщины друг к другу прижимаются, уж сильно наклоняется одна к другой, «дружат, наверное… очень крепко». — Майк, я же сказала… Да… То, что было, я передала… Земфира прислушалась — где-то она этот голос уже слышала. Обернулась, пытаясь определить, откуда он. Судя по всему, разговаривали по телефону в одной из кабинок. Она даже вцепилась в волосы на затылке — голова, одурманенная алкоголем и сигаретами, отказывалась реализовывать идеальный слух и не менее идеальную память. Женский, даже ребяческий, голосочек. Откуда она его знает? И почему ей так противно, когда она его слышит? — Не могу я сейчас… Ты что, не понимаешь, что меня могут убить? — Девушка повысила голос. — Или тебе плевать? Главное — шкуру свою спас, а остальные… Земфира подошла к кабинке и несколько раз постучала. Негритянки отвлеклись от процесса и выпучили на нее белоснежные глаза. — Занято! — огрызнулась разговаривающая и продолжила: Да, задержали… Не знаю, на какое время… Хотелось бы, конечно… — Я слышала, вы торгуете! — громко пропищала Рамазанова и чуть не спалилась — так ей было смешно. — Подожди, Майк… — Задвижка щелкнула. — Тут какая-то дура… Ой! Земфира схватила девушку за шиворот и вытолкнула из кабинки. Негритянки вздрогнули. Жаз сначала не поняла, кто эта женщина. Она сунула телефон в карман и стала закатывать рукава, чтобы вцепиться в морду. Изо рта ее вылетал беспомощный британский мат. — Не узнала? — Рамазанова развела руки в стороны. Ей не хватало света из-за спины, чтобы было похоже на Второе Пришествие. Жаз сделала шаг назад и врезалась в стену. Первое, что она подумала — эта встреча произошла с подачи Риты, но, насколько она помнила, те были в ссоре, поэтому… Неужели совпадение? Или все-таки продуманная игра? — Узнала, — тихо ответила девушка и сглотнула, парализованная страхом. — Торгуешь до сих пор? — Земфира сунула в губы сигарету и наклонила голову, рассматривая испуганное личико. И как его можно целовать? — Не танцевать же пришла, да? Я правильно понимаю? — Ну… — Жаз попыталась нацепить маску равнодушия. — Осталось немного. А что? — Давай все. — Земфира открыла сумку, чтобы достать деньги, но Жазмин не двигалась. — Что? Ты привидение увидела? За мной кто-то стоит? — Вы до сих пор в ссоре? — нерешительно поинтересовалась она, не зная, куда двигаться в разговоре. Об осведомленности этой наглой бабы приходилось только догадываться. Какая же она все-таки противная, и как только прекрасная Рита могла на ней жениться! — Не твое дело, — огрызнулась Земфира и протянула барыге деньги. На сердце у Жаз полегчало — все-таки это не засланный казачок. Жаз сунула в ладонь несколько пакетиков и спрятала деньги в карман. Она уже хотела рвать когти, как Рамазанова схватила ее за лямку рюкзака, набитого вещами. — Так… Куда? Думаешь, все, что ли? — Иди к черту, — прошипела девушка, глядя с ненавистью в скуластое лицо. Земфира выдохнула дым ей в глаза, и та закашляла, потекли слезы. Когда пелена слез рассеялась, Жаз рванулась вперед, чтобы ответить ударом хоть куда-нибудь, но Рамазанова схватила ее за руку мертвой хваткой. Девушка взвизгнула, словно щенок. Негритянки заволновались. — А вот сейчас мы поговорим… — Кто тебе сказал, что я хочу говорить? — Хочешь, чтобы я сдала твою задницу копам? — Ничего нового придумать, что ли, не можете? — Жаз, вспомнив допрос Градовой, закатила глаза. Она с трудом освободилась от хватки и отошла в сторону, скрестив на груди руки. — Сначала одна, потом другая… — Ты о ком? — Земфира отвлеклась от рассматривания содержимого пакетиков. — О Градовой, — ответила Жазмин не без удовольствия и заметила, как лицо этой суки вытянулось, а брови поползли вверх. Попадание в «десятку», надо же. — Подожди… А ты ее откуда знаешь? — Земфира пыталась напрячь мозг, соединяя линиями Ренату, Градову и эту мелочь. Если Рената столкнулась с неприятностями, когда искала Жаз, то значит, это ее новая «идея-фикс». — Рената, я так понимаю, тебя нашла? — Нашла. — Жаз задрала подбородок и уселась на подоконник, свесив ноги. — Если человек тебе дорог, ты его всегда найдешь. Где бы он ни был. — И была она не одна, — продолжила Рамазанова, чувствуя, как звереет. Значит, Градова поперлась за ней и в этот «трип». Ну да, писала же она, что Рената страсть как интересуется, что между ними такое было. Блять, что за вакханалия пошла… Можно просто съебать на Фрунзу? — Ой, такая странная дамочка, если честно. — Жазмин входила во вкус. — И отношения у них странные… — И в чем же эта странность заключается? — Земфира стала вытряхивать порошок из углов пакетика щелчками. — Ну, я случайно заглянула к Градовой в блокнот. Там про твою жену было написано… Как бы это объяснить… Проникновенно, что ли… Чувственно. Но подозреваю, что они пока не спят. Хотя все может быть… Земфира заскрипела зубами, потревожив давние пломбы. Рассвирепев, она сжала пакетик с дурью так, что он порвался, и порошок прилип к подушечкам пальцев. Жаз ликовала — она отомстила за то унижение в номере. Даже по морде не страшно получить — так было радостно на душе. Зачем применять силу, если можно царапнуть по сердцу? — Ты очень наблюдательная. — Рамазанова похлопала ее по спине и натянула злую улыбку, сверкая скулами. — Тебе бы романы писать. — Что, задело? — Жазмин положила ладони на коленки, которые выглядывали сквозь рваные джинсы, и рассмеялась. — Думала, она тебя любит, да? До сих пор любит? Если бы любила, не спала бы со мной и не флиртовала бы с Градовой… — Можешь идти, — тихо ответила Земфира и вернулась к пакетику. — Что? — Девушка округлила глаза. Она так просто ее отпустит? — Иди, говорю. — Земфира кивнула на дверь. — Подробности знать не хочешь? — Нет, спасибо. — О’кей. — Жаз спрыгнула с подоконника и пошла к двери. У выхода обернулась — женщина прикуривала новую сигарету. Девушка пожала плечами — не на ту реакцию она рассчитывала, но да ладно — и ускользнула. Негритянки стали перешептываться. Если бы она не была столь зеленой и имела хоть какой-то опыт в отношениях, она бы поняла, что такая реакция бывает у тех, кто долго на что-то надеялся, цеплялся за это, утешаясь, что все вернется на круги своя, что если человек говорит: «Я твой», значит, он так и остался твоим и никто его не заберет, и наконец-то понял, что все надежды пошли прахом. Так бросают последнюю горсть земли — на крышку гроба. Так — покорно кивают, читая результаты анализов, говорящие о последней стадии заболевания. Так — смотрят на горящий дом, в котором прошло твое детство. Так — входят на эшафот, и петля, гонимая ветром, бьет — проснись в последний раз! — тебя по мокрому от слез лицу. И взлетают вороны, услышав раздавшийся в ночи выстрел. Земфира развернула пакетик и, сыпнув содержимого на палец, втянула его носом. В ноздрях сразу засвербило, и она чуть не чихнула — сдержалась. Остатки замотала в салфетку и сунула в карман куртки — чтобы было удобно доставать, если надо будет. Вернулась к сигарете, ожидая реакции. Негритянки наконец-то отвернулись. Она знала, как Градова очаровывает: вроде ничего не делает, строит из себя ледяную глыбу, поддакивает, ворчит, а временами приоткрывается, показывает нос и снова прячется. И ты сразу проникаешься: рядом надежный человек, в беде не бросит, лишнего не спросит, на шутки твои смеется, от какого-нибудь писателя или художника глаза по пять копеек не делает — знает. Земфира год училась на юридическом, поэтому азы азов знала и могла даже что-то «сбацать» по теории государства и права. И Градова смотрела на нее, пряча улыбку под прищуром, думая: «И какой из тебя юрист, товарищ музыкант?» А потом понимала — с такой дотошностью, с таким болезненным педантизмом можно и в юристы: не обманет — так затрахает. Когда они сталкивались с очередной кляузой, Земфира выпытывала у нее относительно судебного процесса все — требовала присылать ей номера актов, выдержки из кодекса и прочую бумажную волокиту. Рамазановой хотелось знать всё, в юридическом деле — в том числе. От этого качества страдала даже бригада, делающая в квартире Земфиры ремонт — она всегда знала, как лучше. Земфира тогда пришла в суд накрученная, и Градова предположила, что они столкнулись с Ренатой, или — как вариант — говорили по телефону. Рамазанова грызла губы, отвлекалась то на телефон, то на окно, за которым валил снег, и Ксения решила, что такого человека выдергивать из себя, если он так прочно там засел, не стоит. Земфира, неожиданно для Градовой, сама предложила забежать в ресторан, разыграть бутылочку. За очередным бокалом она выговаривала, что Рената кого-то себе нашла, что пусть та катится ко всем чертям собачьим, остается в этой Франции, «страны снобов». Они сидели на диванчике, Ксения гладила Земфиру по патластой голове, а та цедила красное вино и подумывала о водке — нужна была тяжелая артиллерия. Градова насилу ее уговорила остановиться на том, что есть, и повезла на такси на Фрунзу. «Как начать новую жизнь, вот скажи? — спрашивала Земфира заплетающимся языком. — Я уже все пробовала… Не знаю я… Как там говорят, время лечит? Меня оно вылечит, как ты думаешь? У него вообще есть медицинское образование?» «А я откуда знаю… — шептала Градова, держа ее за руки. — Но в любом случае… После этого можно жить… После всего можно жить». Водитель, подслушивающий беседу двух пьяных в хламину дам, улыбнулся — очередной спектакль. «Я такая пьяная… Я сама себе противна… — ворчала Земфира, вылезая из машины. — Не надо! Я сама! Да блять!» Вылезла и, потащив за собой Градову, упала на лед. Таксист спохватился помочь, но Градова махнула, чтобы тот уезжал. Когда машина тронулась, забросав их грязным снегом, Земфира крепко обняла ее за шею и завыла. Нет, она не плакала — это был вой человека, который устал от самого себя. Это не когда долго готовился и приходишь вторым, а когда знаешь, что придешь первым, но отказываешься от забега. Ксения, мучаясь от духоты, еле освободилась и посмотрела в лицо, от которого несло жаром. Она вспомнила Светлану, которую вот уже пять лет безуспешно пыталась вырвать из сердца, и прижалась своей щекой к этой горячей щеке. По горбинке носа поползла мутная и пьяная слеза… Земфира, застрявшая между мирами, вцепилась в ее волосы на затылке и запустила язык в что-то говорящее горло. Девушка, не готовая к такой резвости, пискнула, но на поцелуи — хоть и с трудом — отвечала. Она была не так пьяна, поэтому не могла броситься с места в карьер, ей нужен был разогрев. Получив порцию удовольствия от глубокого поцелуя с обилием слюней, Земфира стала расстегивать кофточку на мелких пуговицах и добралась до ажурного бюстгальтера. Девушка закусила губу — это была ее главная эрогенная зона. Она тоже жаждала удовольствий, поэтому сама расстегнула его, и Земфира, рывком опустив барьер, вцепилась губами в грудь. Руки ее, не привыкшие быть без дела, подняли юбку и прошлись по чулкам. Из легких вырвался тихий стон, а глаза, в обрамлении яркого макияжа, закатились к потолку. Земфира перешла все преграды и зашла сначала одним, а потом — двумя пальцами. Продолжая целовать, задумалась — да там все три нужно. Три — так три. Девушка извивалась в ее руках, взвизгивала от укусов, стонала, когда три пальца доходили до самой сути. Незнакомка не останавливалась и не реагировала на кроткие просьбы, позже просьбы совсем прекратились — блондинку все полностью устраивало. Она даже попыталась взять инициативу в свои руки, но получила по этим самым рукам. Земфира развернула ее и прижала животом к хрупкой стене. Девушка зажмурилась — ее тошнило, ей одновременно было приятно и неприятно, но хотелось, чтобы это никогда не заканчивалось. Свободным из руки был только мизинец, и то девушке казалось, что периодически он обретает разум и тоже пускается в симфонию. Давно она не сталкивалась с такими умелыми руками. Земфира вцепилась зубами ей в ухо, и девушка вскрикнула, но ладонь — левая рука была свободна — зажала ей рот. Голова Земфиры взрывалась. Все девушки, бывшие в ее руках, слились в одну, и она всем сердцем ее сейчас ненавидела. Наверное, так оно и есть — любовь не имеет одного лица и всегда имеет личину. И нет ничего особенного в этом акте — одни и те же женщины используют одни и те же движения. И ты сейчас не ты, а та, которую ты, возможно, и не разглядишь в толпе, когда ты вещаешь со сцены. И девушка в твоих руках — это ее возлюбленная, а не незнакомка, о которой ты ничего не знаешь, кроме высоты ее каблуков (кажется, Лорна называла ее «Вив»). И вся эта оргия — лишь попытка преодолеть вечную недолюбленность, которую ты несешь с собою с рожденья, перетягивание каната со смертью: — Победит смерть! — Нет, победит любовь! На нее смотрела Рената — широко распахнутыми серыми глазами. Губы ее шевелились, что-то говорили, и Земфира скорее понимала ее телепатически, чем слухом. «Вырви мне сердце, вырви мне сердце», — говорила она, прижимая ее горячую ладонь к ледяной груди. «Я не могу, не могу, — стонала Земфира, не в силах уйти. — У меня сил больше нет… Когда ты от меня отстанешь? Почему ты — везде?» Она смотрела по сторонам и всюду ей чудилась Рената — встревоженная, между бровей затесалась морщинка. Хотя нет, вот она, стоит перед ней. Все те же — смотрящие ангелом — глаза. «Зачем ты так? — спрашивала она, качаясь в пространстве. — Мы же договаривались. Помнишь, мы договаривались?» И Земфира хотела ответить, что они еще договаривались не изменять, но язык одеревенел и не хотел подниматься. Было ощущение, что Рената, сверкающая тысячами огней, все поняла — она положила свои ледяные ладони на ее пылающие щеки и улыбнулась: «Думаешь, я здесь сейчас? Я же специально к тебе пришла, потому что чувствую, что с тобой что-то не так. Мы связаны, Земфира. Мы давно с тобой связаны». «Да не хочу я!» — выпалила Земфира, отмахиваясь от ее рук. Не для этого она купила дурь — не для того, чтобы Рената мерещилась ей из каждого угла. Не женщина, а напасть! «Я специально пришла», — шептала она ей в ухо и втыкала в свое запястье острый клинок, и по руке, поднятой к потолку, красной змеей стекала кровь. Шепот превратился в сотню шепотов, и все эти голоса вторили друг другу, поддакивали, говорили, что все, что она все сейчас видит, правда, а вот остальное — вранье. Чтобы ничего не слышать, Земфира заткнула уши, но голоса только усилились: «Вранье… Правда… Правда! Вранье!» Она отчаянно ловила себя за остатки сознания: «Меня зовут Земфира. Мне сейчас очень плохо», но то, словно нефтяная жижа, капало — черным — с ее вытянутых и дрожащих пальцев. Вспомнив о кубике, который хоть как-то связывал ее с действительностью, она запустила руку в сумку и нащупала этот полукруг-полукуб. Приблизила его к глазам — грани перетекали друг в друга: где был один, теперь шесть, а где шесть — теперь двадцать пять. Мучаясь от тошноты, она выбежала на улицу и упала на асфальт. Парни, курящие у входа, притихли. «Я в порядке», — протянула Земфира, пытаясь подняться, но ноги, будто тряпочные, не слушались. Она ругалась на русском, и парни в кепках, посасывая сигарки, хохотали. Земфира подняла на них мутный взгляд и выплюнула: «Идите вы на хуй». Парни снова загоготали. Чтобы видеть их лица, Земфира таки встала и прислонилась спиной к стене. Какая-то странная дурь, или она постарела, раз реагирует на нее не буйной энергией, а психозами. Нагнувшись, она пыталась отдышаться, но сердце билось так, словно вот-вот собиралось остановиться. И тут ее Жаз наебала. Найти бы ее — на кол бы посадить… Парни бросили сигаретки и направились к «жертве». — Осталось что? — Вы кто такие? — Земфира поморщилась. Она никак не могла сфокусироваться на лицах, но они почему-то казались ей зелеными, вытянутыми. Задней мыслью она понимала, что грядет что-то не совсем хорошее, что, если что случится, она не сможет их описать. Что она скажет? «Это были зеленые человечки»? — Ты же под кайфом. Нам нужно то, что осталось. — Вот сами и покупайте, — бросила дерзкая и почувствовала, как в сумку нырнула рука. — Ну и суки вы… Куда, бля? — Держи ее! Две руки напали сзади, а остальные потянулись к сумке. Земфира пустила в ход ноги, но те ни разу не попали в цель и только долбили по стенке. И тут происходящее замедлилось — она даже моргнула несколько раз, чтобы проверить, не спит ли она. Из темноты выскочил лохматый черт и набросился на «зеленых». Блеснул в свете фонаря клинок, и парень, держащий Земфиру, упал на асфальт. Рамазанова отбежала к стене и прикрыла рот рукой. Она не понимала, что происходит, а между тем черт продолжал наносить удары и парни падали как подкошенные. Вскоре все, с уже посеревшими лицами, лежали на асфальте. Черт обернулся, и Земфира содрогнулась — это был Джим, бомж, живущий у гостиницы. — За пачку сигарет, — сказал он, помахивая клинком. — Дашь пачку? Ты же обещала… — Ничего я не обещала, — дрожащим голосом ответила Рамазанова, продвигаясь вдоль стены, но дверь как будто исчезла. Да где эта чертова дверь? — За пачку, — повторял бомж, сверкая глазами. — Ты же говорила… Помнишь? — Да я пошутила! — С таким не шутят… — Джим покачал головой и метнулся к ней. Земфира, чувствуя, как сумка бьет по бедру, бежала по улице и искала дверь, куда можно было бы нырнуть, но все как назло были закрыты. И прохожих — никого, будто вымерли. Она, вспомнив свое спортивное прошлое, завернула в переулок и исчезла в темноте. Это был какой-то очень грязный переулок, и она то и на чем-то дело поскальзывалась. Не хотелось думать, на чем именно. Бежала без остановки, проклиная любовь и нечистую дурь, да и вообще — нечистую, пока не ударилась лбом в стену. Тупик. Она пощупала кирпичную кладку и посмотрела вверх — над домами, весело мигая, пролетал самолет. — За пачку… Земфира обернулась — Джим стоял в пяти метрах от нее. В его руках все так же поблескивал нож. Бежать было некуда — этот сумасшедший обладал какими-то сверхчеловеческими способностями, раз смог догнать ее. Сторговаться? Отдать оставшуюся дурь? Последние деньги? — Слушай, нет у меня сигарет. — Ты говорила, за пачку. — Не целая она. Хочешь? — Мне целая нужна. Я же все сделал. — Дурь возьмешь? — Я курить хочу… — У вас в аду сигаретных ларьков нет, что ли? Бомжу это не понравилось — он оскалился и сделал два шага вперед. Земфира поняла: либо сейчас, либо никогда. Она зарычала и побежала ему навстречу. Джим умело махнул лезвием, и Земфира, схватившись за живот, упала на пропахший отходами асфальт. Бомж вытер клинок об рубище и, повторяя свое имя, стал удаляться — растворяться в свете прожектора, наставленного со стороны улицы. Земфира, задыхаясь от боли, перевернулась на спину и уставилась в небо, по глади которого проплывал еще один самолет. Или тот же самый. Белый, зеленый, красный. Белый, зеленый, красный. Она чувствовала, как ладонь жжет тот самый «дайс», и его меняющиеся грани щекотали ей пальцы. Хотелось разжать кулак, выбросить «подарок» подальше, чтобы ударился о стену, заскакал и исчез в углу, но силы оставляли ее. Она направила последнюю крупицу сознания к самолету, который мигнул последний раз и исчез за козырьком крыши.
Примечания:
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.