Жара

Из такси Рената вышла уже другой. Это была Рената, которая больше всего подходила помпезному вечеру — очередной ярмарке тщеславия под маской благотворительности. Это была R.L. Улыбнулась фотографам, помогла дочери с костылем, который, кажется, переиграл их всех (переливался всеми цветами радуги), расправила плечи и сняла накидку. Сняв, осмотрелась в поиске тех, кого мог бы схватить инфаркт, и действительно, несколько мужчин и женщин застыли в немом восторге. Опустила глаза: да вы что, она скромница, каких свет не видывал, и вообще, у нее целибат вот уже несколько лет. На белоснежной, натертой шиммером груди блестел целый дворец — колье в несколько ярусов, из изумрудов и бриллиантов. Если бы Ренату спросили, откуда у нее это колье, она бы загадочно улыбнулась. Изумруды изящно контрастировали с золотом платья, и казалось, что главный человек этого вечера прибыл — остальные не так уж и важны, можно закрывать двери. Лин была одета в простое — кремовое, отдающее серебром — платье, но это не мешало ей выглядеть привлекательно. Рената изо всех сил пыталась не смотреть в ее сторону, не разглядывать, но трудно не смотреть в лицо манящей всем своим естеством опасности. Воистину испытание — блистать рядом с той, которая даже в рубище будет прекрасна. Вселенная как-то неправильно услышала ее просьбу — охранница, которую просила Уля, должна быть, как минимум, незаметной, обычной, а тут… Или на фото в документах она вышла не очень — Рената таких фотографов (вредителей! и ведь, как правило, мужчины! ― била сумочкой (а хотелось долго и с наслаждением душить, но не все мечты сбываются). Надо бы написать Лин плохой отзыв — чтобы никто ее не нанимал и потом не мучился: кто от любви, а кто от ненависти. Будет ли ей стыдно? Нет. Чтобы дать понять, что они с Лин не враги, а друзья, и что она ни в коем случае не завидует, Литвинова повернула голову и одарила спутницу своей фирменной, полной наигранного великодушия, улыбкой. Палмер, не зная, как реагировать на такие знаки внимания, в очередной раз опустила глаза: «Странная-странная женщина». И все говорят на этом журчащем языке — красиво, но не разобрать, оставалось надеяться на анализ взглядов и жестов. Их всех натаскивали по Полу Экману, так что ни одна эмоция не ускользала. Эмоции госпожи Литвиновой были противоречивы: вот промелькнула искренняя печаль, вот улыбка лишь губами (без глаз), вот попытка в искренность, а на самом деле ложь-ложь-ложь. Искривленные в скрытой боли губы, которые прятались за бокалом шампанского или многочисленными речами. Такие красивые губы. Нет, нет, неудобно. Она все-таки на работе. Надо ловить в лице тревожность — за тревожностью могла скрываться реальная опасность для жизни. Ульяна, до ужаса довольная тем, что они куда-то да выползли, пропустила старших вперед, а сама пошла сзади — как фрейлина, которой лошадь отдавила ногу. С одной стороны, ей было неловко, ведь на нее все смотрели, как на покалеченную жизнью, начинали жалеть, а с другой стороны, она приковывала к себе все взгляды, и рядом с матерью, у которой на груди колье стоимостью в одну маленькую страну, это такая удача. Их запомнят, ее запомнят. И наплевать на этот костыль, к которому она хотела привить любовь — наклейками и стразами. Плевать на повязку, под которой кожа чесалась так, что хотелось выть. Плевать на шину на руке. Главное — то, что они с мамой вместе и победят всех. Компания была действительно странная: хромающая девочка, копия Марлен Дитрих в колье Элизабет Тейлор и афроамериканка-рабыня. Британцы сморщили рыжие носы: эти русские умеют взять себе все внимание. Да, и деньги. Особенно — деньги. Колье выглядело неприлично дорогим. И пошел по англоговорящей толпе шепоток, какие русские — варвары. Варвары же налегали: кто на еду, кто на водку. Они любили простые удовольствия. У входа пришлось представиться, и Игорю Вадимовичу тотчас доложили: госпожа Литвинова со свитой в здании. Так уж вышло, что Семенюк Игорь Вадимович — чиновник сорока восьми лет — был давним поклонником отечественного артхауса. А Рената, как известно, если не олицетворяла его, так была фигурой, с которой можно ваять статуэтки — чтобы этот артхаус вознаграждать. Он сразу приметил эту томную, с эротическими вздохами блондинку — только она появилась на экране. И когда адвокатша, разбудившая его посреди ночи, сообщила, что томная блондинка в беде, он долго думать не стал и тотчас позвонил, куда надо. А потом звонил, узнавал, разрешилось ли (но об этом, конечно, он никогда не скажет). Игорь Вадимович козликом поскакал к выходу, дабы увидеть богиню воочию. Наконец-то он увидит ее не по телевизору. Да чего уж, наконец-то их свела судьба. — Рената Муратовна… — произнес мужчина с порога, как Рената замотала головой. Она сразу поняла, что это тот самый Игорь Вадимыч — по жидким волосикам «а-ля Трамп» и оценивающему окружающее, будто везде висят ценники, взгляду. И пузико небольшое есть — по размеру пузика можно определить, сколько у мужчины денег. Тут, кажется, немного. Тот случай, когда размер имеет значение. И ладошки, поди, потные. Те, что в перстнях. И перстни, поди, эти соскальзывают. Теряются — в коврах. Неужели они будут обниматься? Литвинова еще раз пробежалась глазами по рыхлому телу консула и, не меняя выражения лица, содрогнулась. Почему все чинуши — не прекрасные женщины? Вот с ними бы она пообнималась. И долго, с наслаждением, целовалась бы — в щеки. Но женщин не было, потому что политика — грязь, а женщины избегают грязи. — Зовите меня Рената, — пролепетала она, пытаясь быть больше великодушной, чем снисходительной. Но тон оставался напряженным — можно было догадаться, что ей не совсем приятно. А должно быть приятно — до тошноты. Чтобы тон пришел в норму, нужно было выпить шампанского. Желательно, бокальчика три. И тогда точно — пожалеешь человека напротив, особенно — мужчину. — Мы же друзья? — Рената Муратовна прищурилась, рассматривая сладострастное мужское лицо. Лицо растянулось в резиновой улыбке. — Конечно. Простите… — Игорь Вадимович, с трудом оторвав взгляд от колье и груди, посмотрел на костыль фрейлины и скорчил сочувствующую гримасу. Он открыл рот, чтобы выдавить из себя что-то дежурное, но гостья его опередила. — Это моя дочь Ульяна. Упала неудачно, как видите. Даже в Лондоне дороги неровные… — Как же так, дорогая? — обратился мужчина к Ульяне, и та дернула плечами. — Я спортсменка. Обычное дело, — по-простому ответила она и стала смотреть по сторонам — в поисках ровесников. Ровесников не было, и Добровская переключила внимание на официантов, разносивших шампанское. Была вероятность, что мама даст добро. Сейчас ей очень хотелось напиться: покалеченный ею Эйван выкладывал фотки с новой девушкой (даже не из их компании), Лили так и не объявилась, а остальные подруги ограничивались поддержкой из разряда «не грусти». И мама с Земфирой все еще были в ссоре. Масла в огонь подливали мамины женщины: то одна, то другая. И если окажется, что есть еще и третья, она не удивится. — Я не представился. Игорь Вадимович, — представился Семенюк и повернулся к охраннице. Та вздрогнула, завороженная русской речью. — Ой, вы не понимаете русский? — обратился он к ней на английском. — Да, извините, — улыбнулась та. — Но ваш язык очень красивый. Я заслушалась. — Не люблю ходить одна, — госпожа Литвинова переключила фокус разговора на себя и погладила робкую Лин по плечу. Та попыталась поддержать спектакль, но эта женщина так ее смущала, что невозможно было расслабиться. Наверное, заметно, что они не подруги. И никогда подругами не станут, как ты ни улыбайся. — Мне постоянно нужна компания. Чтобы я не скучала. Особенно здесь, в чужой стране. Все-таки не Франция, не мой родной Париж… — Рената вспомнила о существовании Наташи Максимовой, сопровождавшей ее в Париже, и вздохнула даже не с французской, а с мировой тяжестью. — Понимаю, — растянулся в улыбке Игорь Вадимович и стал искать кого-то в толпе. — Я хотел представить вам свою семью, но что-то их не вижу… И где же они? Интересно. — Он стал кусать губки. — У меня дочь. Камилла. Ей в этом году восемнадцать. Думаю, они с Ульяной могли бы подружиться. — Это было бы прекрасно. У Ульяны друзей не так много здесь. Они, в основном, в Париже. Самое время завести и в Лондоне несколько приятных знакомств, — Рената чуть не сказала «полезных», но вовремя опомнилась. Ульяна нахмурилась — она не хотела ни с кем знакомиться. Тем более — в таком, побитом, виде. — Извините, мы устали с дороги. Хотелось бы… — Гостья провела ладонью по каменьям, показывая, что у нее жажда. — О, я позову официанта, — молниеносно отреагировал Семенюк и подозвал официантов. Глаза Литвиновой загорелись. Ульяна протянула руку, но мама цыкнула, и девочке пришлось ждать своей очереди — мечтая о совершеннолетии, чтобы можно было бухать и курить, не прячась от мамки. А еще — делать татухи. Очень много татух. Рената вальяжно взяла бокал и так же вальяжно сделала глоток. Напряжение, с которым она сюда пришла, начинало сдавать позиции. Сейчас она сгорбит спину, и все непременно наладится. Финансы поют романсы, головорезы угрожают убийством, адвокатша таинственным образом исчезла, жена жаждет развода, спектакль на грани закрытия, несколько дней назад она была за решеткой, ее били и домогались, дочь попала в передрягу, а так все, в общем-то, неплохо. — Мам? — Ульяна состроила щенячий взгляд и кивнула на официанта. Рената, присосавшаяся к бокалу, дернула бровями. — Я возьму? — Только один, — согласилась мать после большого глотка, и Добровская бросилась к спиртному. Конечно, она выпьет не один. Как только мама увлечется с кем-нибудь беседой, она сразу возьмет второй, а потом и третий. И покурит — в туалете или на заднем дворе. Дожить бы. — А вот и Камилла. — Семенюк указал на девушку с рыжими кудряшками, в довольно скромном платье. Ульяна даже фыркнула: ни одной «Баленсиаги» или «Марджелы». Как так? У них что, денег нет? Или он на ней экономит? — Красавица моя… Познакомишься? Ульяна прищурилась. Ну да, симпатичная. Но ей такой типаж не нравился — слишком сладенькая. Слишком домашняя. Наташа Ростова какая-то. Точно, она будет звать ее Наташей Ростовой. Сейчас как откроет рот, так польется что-нибудь детское. Такое же наивное, как и лицо. Ладно, пусть будут слащавость и рюши. Это лучше, чем наблюдать, как мужчина пускает слюни на твою мать. Ульяна с неохотой кивнула, и они — за руку с Лин — отправились к молодым. По пути Добровская обернулась и встретилась с матерью взглядом: та давала знак, что все под контролем. «И чего я переживаю? — не понимала Уля. — Это не женщина все-таки…» Она пожала плечами и посмотрела на Ростову, которая к тому времени ее заметила. Ульяна натянуто улыбнулась и уже хотела что-нибудь такое соврать — например, как ей все здесь нравится, как Ростова сказала то, от чего Уля выпала в осадок: — Ты тоже с охраной? — Где же ваша жена? — Рената осмотрелась в поисках фантома госпожи Семенюк. — Она должна была встретиться с соучредителем фонда, а у него тоже есть жена. Возможно, болтают без остановки. О своем. О женском. — А о чем же будем говорить мы? — Литвинова отпила из бокала и облизнула губы. Семенюк, заметив это, покраснел. — О мужском? — Рената, я давно хотел вам сказать… — Игорь Вадимыч потер холодные потные ладошки. — Я поклонник вашего творчества. Вашей красоты… — Серьезно? Вы смотрели мои фильмы? — Рената дернула бровями. Она прекрасно осознавала свою роль. Сценарий этот выучен назубок. Параллельно можно было пустить другой мыслительный процесс. Подумать, например, сколько женщин в зале ее ненавидит. И это еще без жены Семенюка. С женщинами всегда были проблемы — в отличие от мужчин. Мужчины падали к ногам, а женщинам это не нравилось. Поэтому ее так не любили в театре. — О, и не раз. Я посмотрел их все. Они прекрасны, — продолжал лить мед Семенюк. Он сделал шаг вперед и наклонился. — Позвольте задать вам нескромный вопрос. Если можно… — Если мне не понравится вопрос, я не отвечу. Договорились? — Договорились, — кивнул мужчина и приблизился к Ренате впритык. Та посмотрела на него сверху вниз, как на гнома. — Вы замужем? Я, наверное, должен был прочитать о вас в «Википедии», но… — Ну как вам сказать, — выдохнула Литвинова и подавила улыбку. И что ему ответить? Что она жената? Чтобы его увезли на скорой и вечер не состоялся? — Я в разводе. — Давно? — выпалил Семенюк, и Рената по-ведьмински прищурилась: ну что за нахал, а. Может, ему еще рассказать, что она любит в постели? — Просто, если это случилось недавно, мы не будем об этом говорить, потому что это может вас ранить. Я не хочу, чтобы вас что-то из моих слов ранило. Понимаете? — Конечно, — улыбнулась Литвинова и мысленно послала мужчину к черту. — Эта тема уже не ранит, но не думаю, что она подходит для такой обстановки, как помощь нуждающимся. Мы же не на личной встрече, Игорь Вадимыч… — Мы можем эту обстановку сменить, — встрепенулся мужчина и сразу же дал заднюю. — Не сейчас, конечно. Вы ничего не подумайте. Такого. А когда-нибудь. Вдруг. Я был бы очень рад поговорить с вами об искусстве. «Так вот как ты это называешь», — подумала Рената и взяла второй бокал. — Мы бы обсудили весь отечественный артхаус. — К сожалению, я знаю только тех, с кем мне довелось работать, — пояснила Литвинова, дернув голыми плечами. — А ваша жена? — Что моя жена? — консул выпучил глаза. Бокал в его руке затрясся. — Ой, вы не сфотографируете нас? — Рената протянула телефон девушке, которая терлась рядом и явно подслушивала. Девушка от неожиданности приоткрыла ротик, но телефон все же взяла. Чья-нибудь помощница. Возможно, даже его жены. — А что жена? — прошептал Игорь Вадимыч, нехотя позируя. Литвинова положила руку ему на плечо и почувствовала, что мужчина дрожит. — Она любит артхаус? — спросила богиня с улыбкой и слегка наклонила голову, чтобы свет подчеркнул скулы. Незнакомка сделала несколько фотографий и вернула телефон. Мужчина крякнул и вытер испарину. Литвинова, закусив губу, стала рассматривать получившееся. Девушка, столь быстро разоблаченная, сбежала. — Не знаю. Вряд ли, — ответил консул после паузы и осушил бокал. — Мы с вами обязательно увидимся, Игорь Вадимыч, — пропела богиня и поправила ему бабочку, которая до этого сидела идеально, а теперь стала кривой. Мужчина посмотрел ей в глаза с такой надеждой, что Ренате стало стыдно. Внутренний голос говорил: «Да отпусти ты уже мужика. Хватит куражиться». — Когда-нибудь. Я уверена. — А еще я хотел бы поговорить о передряге, в которую вы… — Игорь! Ты здесь! Они обернулись. К ним спешила — уже из плоти и крови — жена консула. Ботоксная блондинка — лицо не двигалось вообще. Увидев, что ее муж в компании «странной актрисульки», блондинка оскалилась. Улыбаться у нее не получалось. — О, Рената… Приятно вас видеть. Кто вас пригласил? — Женщина сделала вид, что чмокнула Литвинову в щеку. — Не думала, что вы в Лондоне… — Меня пригласил Игорь Вадимыч, — пояснила Рената и перевела на мужчину взгляд. Мужчина открыл рот, чтобы оправдаться, но жена его перебила. — Вы одна? Нет, вижу. С Ульяной. — Женщина еще раз оскалилась. — Больше никого? — Больше никого, — ответила Литвинова с нажимом, понимая, что жена в курсе ее личной жизни. — Как у нее дела? Все хорошо? — У кого? — не понимал консул. Рената вытаращила глаза и нырнула в бокал, чтобы придумать, что ей ответить. Женщине ответ был не нужен — она довольствовалась реакцией. — Дорогой, мы начинаем. — Жена показала на часы. — Ты следишь за временем? — Да, аукцион, — вспомнил Игорь Вадимыч. Вспомнив, сразу погрустнел. Словно это не благотворительный аукцион, а каторга. — И музыка, — продолжила фразу женщина. — И музыка. — Тебя ждут. — Жена взяла мужа под руку и показала Ренате зубы. — Забыла представиться. Я Ирина. — Прекрасное имя. У нас одну актрису в театре так звали — Ирина Анисимовна. Жаль, умерла, — пропела Рената и закивала, будто все еще сочувствовала. — Будем рады, если вы что-то купите, — метнула Ирина напоследок и увела мужа в зал, где должен был проводиться аукцион. — Вот сука, — выдохнула Литвинова. Щеки ее пылали. — Ну и сука… Официант! — Откуда ты узнала, что я с охраной? — спросила Ульяна у Ростовой, когда к ним поднесли шампанское. Добровская взяла сразу два. — Да мы все с охраной, — ответила Ростова, дернув плечами, и отпила из бокала. Она наблюдала за отцом, который мило беседовал с матерью Ульяны. Уля смотрела по сторонам, пытаясь эту охрану обнаружить, но все казались ей обычными гостями. — Это твоя мама? — Да, — кивнула Уля и тоже посмотрела на них. — Красивая. Она актриса? — А ты ее не знаешь? — удивилась Добровская. — Я в Лондоне живу, в Москве почти не бываю. Благо, учителя здесь хорошие. Язык помню, — пояснила свое незнание Камилла. — Так она актриса? — И актриса тоже. — Добровская задумалась, как лучше представить свою легендарную мать. — Она и швец и жнец. Сценарист, режиссер, актриса… Художник. Она очень красиво рисует. Лично мне нравится. Там есть стиль. — Кажется, папа к ней подкатывает, — догадалась Камилла и вздохнула. — Ты, наверное, меня ненавидишь? — Да за что? — девушка рассмеялась. — За то, что мой папа любит благоволить красивым женщинам? Твоя мама здесь совсем не при чем. — Твоя мама знает? — Конечно. Она умная женщина. Гораздо умнее его. — Камилла вздохнула, думая, говорить дальше или нет. — Он и консулом стал с ее подачи. За каждым добившимся чего-то мужчиной стоит сильная женщина. — Да, папа тоже много чего добился благодаря моей маме. Она его вдохновляла на свершения. Ну, и я, наверное. Немного. Я маленькая была. — Почему в прошедшем времени? Они разошлись? — Ростова сдвинула домиком бровки, и Ульяна почувствовала, что опасности нет и она может открыться. — Развелись. Ужасное было время. — Почему ужасное? Ссорились? — И это тоже, — выдохнула Ульяна и отхлебнула спиртного. — Буду старенькой — в мемуарах напишу. — Неплохо, — оценила Камилла и посмотрела на Добровскую с интересом. — А отчим есть? Я начиталась этих ужасных историй, когда отчим… Ну, ужас. Хорошо, что мои родители вместе. Я бы этого не пережила… — Ну да, мама нашла кое-кого, — нехотя ответила Ульяна и слегка улыбнулась. Девочке, которая живет в Лондоне и не появляется в Москве, рассказать было можно. — Теперь у меня две мамы. — Две… Мамы? — Ростова округлила глаза и сглотнула. Она еще раз посмотрела на Ренату, которая к тому времени фотографировалась с ее отцом. — У твоей мамы есть жена? — Ага. — А мой папа не знает, видимо, — простонала девушка и закусила губу. — Вот казус. — Надеюсь, и не узнает. — Даже представить не могу, что с ним будет, — покачала головой Камилла и схватила Ульяну за плечо. — Пожалуйста, не думай, что я осуждаю. Просто мой папа… Как все русские. Ты знаешь. У него в голове есть только одна пара — мужчина и женщина. Все остальное он не признает. А я, наоборот, поддерживаю. Он, конечно, не знает. Лишил бы меня денег за такое. — Ростова тараторила без остановки, и Ульяна решила, что будет слушать и пить шампанское. — Неужели твоя мама ушла к женщине? Как же это прекрасно, Господи. Просто мечта. Женщина победила мужчину. Мужчины думают, что во всем побеждают, а тут такой случай. Потрясающе. Да, я, наверное, была бы не против того, чтобы моя мама ушла к женщине. Но она не уйдет. Она типичная гетеро. Ты видела ее лицо? Знаешь, сколько она денег потратила? А все, чтобы молодо выглядеть. Чтобы папу удержать. Только этим же не удержишь. Удерживает только любовь. А вот и она… — Камилла увидела, как к ее отцу и Ренате подходит мама. — Моя мама — страшная женщина. Она такая жестокая порой. — Моя тоже не промах, — пояснила Ульяна и стала наблюдать за сценой. — Ну что, пойдешь к маме? — спросила Ростова, когда занавес опустился и все разошлись. — Буду наблюдать издалека. Она сейчас на нервах. Не хочу попадать под горячую руку. — Тогда давай контактами обменяемся. Ты есть в «инсте»? — Я бы покурила… — Уля наклонила голову. — Вам сообщили места? — Ростова взяла Ульяну за руку. — Кажется, да. — Тогда пошли. — Камилла повела Улю и Лин сквозь толпу. — Ульяна… — отозвалась Палмер. — Тебе нельзя. — Да ничего страшного. Мы же на минутку, — ответила девушка и ласково улыбнулась. — А еще ты с нами. Ты нас защитишь. — Ты что куришь? — спросила между делом Ростова. — Сигареты? — А ты что? — нахмурилась Добровская. — Ну, всякое… — Ну и мразь, — не могла успокоиться Рената, раздобывшая в баре коньяк. Шампанское уже не спасало. Это легкая артиллерия, а ей нужна была тяжелая. Она затесалась в угол, под кондиционер и стала сверлить всех глазами. Мужчины — страшные, а женщины — без вкуса. Ничего нового. Ульяна была с Палмер — можно было не беспокоиться (хотя бы за нее). А кто побеспокоится о ней? Кто о ней побеспокоится, блять? В сумочке запиликал мобильник — новое сообщение. Рената приблизила экран к глазам. Это была Ирма. — Ну где? — писала она. — Что? — ответила Литвинова, отхлебнув из стакана. — Фотка. Рената закатила глаза. Она совсем забыла, что обещала прислать фото. И что? Она его пришлет просто так? Без обработки? Литвинова закусила губу. Она еще раз посмотрела на снимок — неплохой, лицо у консула, как будто он в штаны наложил, но можно ведь и лучше. Пришлось закрыть глаза и нажать на «Отправить». Ирма минуту молчала, и Литвинова успела два раза приложиться к коньяку и зацепиться взглядом за наконец-то симпатичную брюнетку. «Наверное, я там страшная. Да, я там страшная. Я просто не могу смотреть на себя объективно», — думала она, забыв, что на ее груди колье, которое стоит миллиард. Новое сообщение вывело ее из транса самоуничижения: — Я люблю тебя. Рената несколько раз моргнула. Чего? Она еще раз прочла сообщение. Это что, шутка такая? Она закрыла диалог и сунула телефон в сумочку. Сердце бешено колотилось, а в горле пересохло так, что коньяк уже не спасал. Она подозвала официантку и, сверкнув пьяными глазами, попросила принести еще стаканчик. Девушка улыбнулась и кивнула. Пока та ходила за горячительным, Литвинова искала в толпе Ульяну, но той нигде не было. Возникла мысль взять телефон, позвонить или написать, но там было сообщение от Ирмы, которое жгло пальцы, поэтому она оставила эту затею. Ничего, Уля знает их места. В любом случае придет. «Любит? Серьезно? — не могла поверить обмякшая, как сухарик в коньяке, Литвинова. — И как теперь общаться?» Официантка принесла стакан виски, сказав, что коньяк закончился, и Ренате пришлось взять и пить виски. Алкоголь тотчас ударил в голову, как в бубен, и Литвинова схватилась за стену. Надо все-таки закусить, а то не доплывет до середины Днепра. Ой, Темзы. Рука, усыпанная бриллиантами и изумрудами, потянулась к съестному. Везде были морепродукты, от которых наворачивалась тошнота. Поэтому взяла фрукты — хоть что-то будет болтаться внутри. От кислого желудок свело судорогой, и Литвинова процедила сквозь зубы проклятья. Уж лучше не есть вовсе, чем так мучиться. — Возьмите морепродукты. Они питательнее, — раздалось над ухом по-русски, и Рената подняла пьяные глаза. Сфокусировались они не сразу. — Не надо мне советовать, — начала она и замолкла. Перед ней стояла та самая женщина, которая чуть ее не убила в туалете кафе, где они обедали с Улей. Сто лет назад. Короткостриженая брюнетка, с черными глазами и пухлыми губами, искривленными в ухмылке. Литвинова открыла рот — настолько она не ожидала ее увидеть здесь. Лавиной пронеслись воспоминания: колье, разговор, пистолет, поцелуй. Оставленные очки, которые она взяла себе — в качестве трофея. Как это было давно, и чего только не было — после. — Я знала, что мы еще встретимся, — пропела брюнетка и, сунув в рот канапе, махнула рукой. — Подождите! — крикнула Рената ей в спину, но та уже успела слиться с толпой. Броситься в погоню она не могла — ноги давно стали ватными, и она с трудом стояла на этих огромных каблуках. — Черт возьми… Было чувство, что Вселенная хочет ее добить. Все складывалось так, чтобы она взяла бутылку водки, пошла в отель, пила и рыдала там до утра, пока не вырубит. Она давно себе такого не позволяла, но сегодня, если еще что-нибудь случится, позволит. Будет долго себя корить, конечно. Бороться с недугами, отекшим лицом. Тошнотой. Но ей не нужен нервный срыв, который разрушит ее и без того шаткую жизнь. Уж лучше вдоволь наплакаться. Она опустила взгляд на колье, украшавшее ее открытую грудь. «Даже ты меня не спасаешь», — прошептала она ему со слезами в голосе. Изумруды блеснули синим, словно подмигивали. — Хорошая, — закивала Ульяна, когда голова слегка закружилась. — Я не люблю крепкую. Мне надо быть в сознании, — пояснила свой выбор Ростова и стала медленно вдыхать сладкий дым. В самом конце закашляла и стала смеяться. — А ты… Это… Курила уже? — Было пару раз, — соврала Ульяна, которая ни разу такое не курила. Но ей всегда хотелось попробовать. А тут такая возможность — дочка консула сама предлагает. — Только Лин не говори. Ладно? — Конечно. Я что, дура? — Камилла отпила из бокала. — Блять, так сушит… — Ты еще и матом ругаешься. — Ты думала, я все такая правильная, что ли? — Ну, ты дочка консула. — Уля пожала плечами. — И что? Жизнь на этом заканчивается? — Ты в Париже бываешь? — А что? — Могли бы там зависнуть. Знаю пару мест. — Добровская сделала еще одну затяжку и закрыла глаза. — Какой же кайф… — Я могу найти предлог. — Ростова задумалась. — А ты тоже по девочкам? Ульяна, не ожидавшая такого поворота, закашляла. — Ну, я подумала, что ты такая же свободная, как и твоя мама, — продолжила Камилла. — Я что-то не то спросила, да? — Она начала по-идиотски хихикать. — Кажется, тебя пробрало. — Кажется, — кивнула девушка, продолжая ненормально смеяться. — Я не по девочкам, если тебе интересно. Но я еще не решила… Меня парни так расстраивают. Нельзя же выбрать, да? Надо человека любить для начала. — А ты любишь? — Даже не знаю, — выдохнула Ульяна. — Сейчас вот думаю, что нет, а тогда думала по-другому. — Самое главное так и не спросила, — опомнилась подруга. — Почему ты с костылем? И что с пальцем? — Меня сбросило с лестницы привидение, — ответила Уля, словно это была какая-нибудь рядовая информация. Рассказать историю она не успела, потому что заметила, как к ним идет охранница. — Менты! Ростова бросила самокрутку под туфлю и стала ее топтать. — Аукцион начался, — сообщила Лин и принюхалась. — Почему я слышу запах… — Тебе говорили, что ты красивая? — перебила Ульяна охранницу и потащила ее в дом. Двигались они не так быстро, как ей хотелось — мешал костыль. — Женщины какие-нибудь… — Мне кажется, я впервые такую красивую девушку вижу… — поддержала ее Камилла, которая все еще боролась с приступом смеха. Рената не находила себе места. Ульяны и Лин так и не было, а где-то рядом была эта ненормальная. Кто знает, что у нее на уме? В прошлый раз она ее чуть не убила. Как и возлюбленную, с которой, по ее словам, они были вместе пять лет. Да что это за срок — пять лет! То ли дело пятнадцать! Вот уж где разносол горестей! Все было, даже стрельба. Литвинова вспомнила инцидент, когда она грозилась себя убить, но была сильно пьяна и Земфира выхватила револьвер. Она отбросила его в сторону, и тот выстрелил — сработал курок, пистолет оказался заряженным. «Ты дура? — крикнула Рамазанова, когда с потолка посыпалась штукатурка. Она схватила Ренату за плечи. — Сейчас соседи прибегут… Пиздец! Ты этого добивалась? Хочешь, чтобы у меня были проблемы?» «Я больше так не могу! Слышишь? — кричала пьяная Литвинова, размазывая по щекам слезы. — Убей меня! Только не мучай!» Земфира держалась из последних сил, чтобы не втащить этой женщине. Если бы не многолетняя терапия, она, наверное, бы серьезно так втащила, а потом долго валялась в ногах, прося прощение. Поэтому ограничивались пощечинами, бросанием вещей и легкими потасовками. Литвинова застонала, как это бывает в душещипательных сценах, и Земфира, прорычав что-то матное, потащила ее в ванную, чтобы пустить в зареванное лицо струю холодной воды. В дверях они долго заламывали друг другу руки и пыхтели. Пока Рамазанова все-таки не бросила жену под душ. Та безостановочно хныкала, причитала что-то о любви, которая ее убивает, о том, что Земфира обязательно в кого-то влюбится и Рената наложит на себя руки, или лучше — убьет ту, другую, «обещай, что будешь любить меня всегда, обещай мне, обещай», а Земфира поливала буйную голову из лейки и топала ногой, думая, за что ей такое «счастье». А в дверь уже звонили. Литвинова закусила губу. Что же делать? Что же делать? Заявить на нее? Попросить, чтобы ее проверили? Рената попыталась напрячь пьяные мозги, но те растеклись кашицей. «Так, она не могла знать, что я буду на этом вечере, — думала Литвинова, искусавшая губы в кровь. — Или знала? Она же сказала, что была уверена, что мы встретимся». Рената закрыла лицо руками, пытаясь вспомнить, было ли на лице незнакомки удивление. Кажется, было. Но какое-то оно было неубедительное. Словно она за ней весь этот вечер следила. Неужели следила? Литвинова стала смотреть по сторонам. В проходе появились Ульяна и Лин, и Рената с облегчением вздохнула — сейчас у них хотя бы будет охрана. И никто не умрет. — Что-то случилось? — нахмурилась Ульяна, усаживаясь рядом с матерью. — С чего ты взяла? — спросила мать и принюхалась. Запах, который принесла с собой дочь, ей показался крайне знакомым. Но мозг отказывался вспоминать и вывесил белый флаг. — У тебя глаза бешеные. — Разве? — распахнула глаза Рената и достала зеркальце. — Господи Иисусе… — Кто-то написал? Или встретила кого? — Все вместе, — отмахнулась Литвинова и стала поправлять макияж. — С этими глазами можно что-то сделать? — Мам, расслабься, — протянула Ульяна и широко улыбнулась. — Хорошо все. — Кто сказал, что все хорошо? — не соглашалась мать. — Может, у тебя все хорошо, а у меня нет. Хотя ты вон ногу вывихнула. У тебя тоже нехорошо. — Завтра буду скакать. Ничего серьезного. — Ты пила? — Литвинова прищурилась, рассматривая лицо дочери. — Ну… — Уля заерзала. — Пару бокалов. — Я же просила… — Мам, я была под присмотром, — улыбнулась дочь и указала на Лин. — Ладно. Не сегодня, — сдалась Рената и вернула зеркало в сумочку. Она вновь стала смотреть по сторонам, пытаясь найти незнакомку. — Сколько уже? — Уля нахмурилась. — Почему не начинают? Во сколько там начало? — Не знаю. — Посмотришь? — Нет, — отрезала мать сквозь зубы. — Почему? — На своем смотри. — Тебе так сложно телефон достать? — А тебе? — Странная ты, — покачала головой Добровская и полезла в сумочку за своим. Аукцион с опозданием, но начался. Сначала консул произнес пафосную речь — под пристальным взглядом жены. Потом долго и нудно говорили какие-то люди из фондов. Потом маленькая девочка что-то пищала в микрофон, и аудитория громко хлопала. Ульяна, которая все еще ловила кайф, представляла, что в микрофон пищит мышка, а в ответ ей хлопает крыльями огромная белая сова. — Уля! — Рената толкнула ее в плечо. — А? — Ты спишь? — Нет. — Тогда открой глаза. Здесь же фотографы. — Господи… — Ульяна открыла глаза и выпрямилась. Принесли первый лот — чье-то платье. Старое, в рюшах. Все стали поднимать таблички, а человек за трибуной выкрикивал цену, которая росла как на дрожжах. Добровская стала шарить под их креслами. — А где наши таблички? Вдруг мне что-то понравится? — Я их не взяла, — прошептала Литвинова и улыбнулась консулу, который бросал на нее жаркие взгляды. — Ну что за поганец, а… — Почему? — не понимала дочь. — Денег нет. — Тогда зачем мы пришли? — Когда-нибудь, дорогая, ты поймешь, что главное в жизни не деньги, а люди… — Поэтому ты так консулу улыбаешься? — съязвила Добровская. — А что я должна делать? Средний палец ему показать? — Я бы показала, — скорчила гримасу дочь и посмотрела на свой забинтованный палец. — Он же хочет затащить тебя в постель… — Я знаю. — А… — Ульяна открыла рот, не зная, что ей на такое ответить. — Ты кого все высматриваешь? — Я встретила женщину… — Может, хватит? — Добровская нахмурилась. — В смысле? — сдвинула брови мать. — Может, хватит убегать от настоящей любви? Все эти женщины… — Это ДРУГАЯ женщина. — Каждый раз это ДРУГАЯ женщина, а потом ты бегаешь по свиданиям, как угорелая. — По каким свиданиям, Уля? — взвизгнула Рената и закрыла ладонью рот, потому что несколько человек обернулись. — По таким свиданиям, мама. Не думай, что я ничего не вижу. — Ульяна скрестила на груди руки. — Я что, должна перед тобой отчитываться? — Рената взяла ее за локоть. — Тебе не кажется, что это уже перебор? — Не нужны мне твои отчеты, — проворчала дочь. — Мне нужно, чтобы ты помнила, кто твоя настоящая любовь. — Я так и знала, что ты будешь на ее стороне, — процедила сквозь зубы Рената и стала рыться в сумочке. — Мне надо покурить. Я уже не могу. — Я не на ее стороне. Я на стороне любви. — Твоя Земфира прекрасно живет с другой женщиной, Ульяна, — громко прошептала Рената и встала. Задние ряды загудели. — Что, помолчать не можете? Потерпеть? — обратилась она к ним. — Извините, мне надо выйти. Иногда людям надо выйти… Ее пустили на площадку для курения, и Рената тотчас закурила. Была бы возможность закурить сразу три — она бы закурила три. Но она и без того женщина со странностями. В сумке вибрировал мобильник, и она одним прекрасным местом чувствовала, чей это — такой настойчивый — звонок. А телефон все вибрировал и вибрировал. — Слушаю, — выпалила Литвинова, оторвавшись от сигареты. — Ты куда пропала? Я тебе писала, — проворчала Ирма. — Занята была. Сейчас аукцион идет. — Тебя забрать? — Мы на такси. — Я могу забрать. — Не надо, — замотала головой Рената. Она накинула на плечи накидку — на улице становилось прохладно. — Я еще раз хочу увидеть это потрясающее платье, — промурлыкала женщина. — Я же прислала фото. — Я хочу вживую. — Извини, Ирма… — Я все равно приеду. — Ты же адреса не знаешь. — Это ты думаешь, что я не знаю. А я все знаю. — Мне бы твою самооценку, — произнесла Литвинова, выдыхая дым и сбрасывая пепел. — Мы правда поедем домой. С нами Лин. — Охранница? — Да. — Мы только поговорим. — О чем? — фыркнула Рената, представляя, как они будут в машине «говорить». — Я соскучилась, — промяукала Ирма, и Литвинова подняла глаза к небу. Небо было черным и молчало. — Я всего лишь хочу тебя увидеть. — Боже, — прошептала Рената. — Ладно, только на пять минут. А потом я поеду домой. На такси. — Хорошо. Только, пожалуйста, бери трубку. А то я начинаю думать плохое. — С нами охрана. Не переживай. — Я напишу, когда приеду. Рената сбросила звонок и зашла в мессенджер. Сообщения, которые она отправила Земфире, все так же не прочитаны. Она пробежалась глазами по буквам: «Привет», «Как дела? Как альбом?», «Ответишь мне?», «Мы можем поговорить?». Значит, говорить она не хочет. Видимо, не хочет с ней никаких дел иметь теперь. Хочет общаться с другими. Ей с другими интереснее. Губы Литвиновой задрожали, и она присела на крохотную изящную лавочку. В горле — шершавым камнем — встали непрошеные слезы. Пришлось поднять глаза к небу, чтобы хоть что-то оставить за плотиной — несколько капель все равно сорвались и обожгли холодные щеки. В шкафчике ее души «Земфира» и «слезы» лежали на одной полке. Вот поэтому «любовь» и «боль» — одно и то же. Второе слово даже честнее. Вот думаешь ты, что любовь — это идти рука об руку всю жизнь, а в результате сидишь с иглой в сердце, а твои сообщения — в игноре. Как и ты сама. Рената смахнула остатки слез, проверила, не потек ли макияж, но он — в отличие от нее — держался. Возвращаться в мессенджер не стала — снова бы заплакала. Поэтому открыла «пленку», стала двигать квадратики — все дальше и дальше в прошлое. Взгляд зацепился за обилие белого. Это они в снегу. Вот Земфира в сугробе, с сигаретой в руке, а вот Рената — падает рядом. О чем же они тогда говорили? Литвинова напрягла память. Зе, кажется, говорила, что они отморозят задницы (и будут ходить без задниц), на что Рената ей ответила: «Купим протезы. Самые красивые и самые дорогие». В общем, разговор был настолько тупой, что хотелось смеяться без остановки. Наконец-то они без дедлайнов и не под чужими, изучающими и обязательно осуждающими взглядами. Сугробы эти были во дворе дачи. Рената специально попросила нагрести ей «как в детстве». Земфира, увидев, как Сергей залихватски орудует лопатой, подстроилась и стала соревноваться — ее любимое занятие. Но руки без перчаток заледенели и покрылись красными пятнами, и она, не привыкшая что-то бросать, бросила со словами «да ну нахуй». Стала курить, контролировать. И Рената, вышедшая во двор в дубленке и огромной шапке, разбежалась и с криком опрокинула благоверную в сугроб. Матов было столько, что Сергей отпрянул и посмотрел на Ульяну, которая в тот момент доставала телефон. Но Уля уже привыкла и к тому времени ругалась (вдали от мамы, естественно) не хуже, чем ее вторая мать, а порой даже и лучше. Литвинова любила все запоминающееся. Она не могла прожить и дня, чтобы не сотворить что-нибудь «киношно-романтишное», даже в обычном быту. Именно поэтому у нее было столько фотографий — хотелось везде видеть красоту и все запечатлеть. Словно это ее последняя жизнь на Земле. Рената заметила, что снег завалился Земфире за шиворот, прямо на голую шею, и стала его оттуда вытряхивать. Это то, чего Рамазанова ждала. Она ловко сунула сигарету в зубы и стала забрасывать Литвинову пушистым снежком: кто с мечом к нам придет — от меча и погибнет. Рената завизжала на весь поселок — так соседи узнали, что не только суровая брюнетка может выдавать лютую многоколенчатую брань, но и экзальтированная, замотанная в жемчуг, блондинка. Они, как два азартных ребенка, схватились в неравном бою. Но Земфира оказалась сильнее, и Рената подняла руки, красные и в перстнях, а потом упала на белый природный флаг, без сил и с водой на щеках — от снега и смеха. «Сколько вам лет?» — спросила Ульяна, успевшая сделать несколько десятков фото. «У нас каникулы», — похвасталась мать и высунула язык, а потом снова раскатилась громким смехом, практически звоном. Как же им было хорошо вместе. В любое время года. Они переживали любую стужу, переносили любой силы ветер — будучи вместе. На то, наверное, и нужна любовь — чтобы спастись. Чтобы не залить лицо слезами, Литвинова сцепила зубы — с такой силой, что они скрипнули. Нет, она не зарыдает. Точно не здесь. Здесь она другая. Здесь она не настоящая (ту, которую можно легко ранить или даже убить). Здесь она R.L., которую печатают на обложках и которой штампуют именные вещи: бокалы, сумки, шампанское и др. Всего и не упомнишь. Литвинова нацепила маску неподражаемой богини и вернулась в зал, где все еще шел аукцион — нудный и тусклый, как все мероприятия чиновников. Ульяна уже проснулась и активно следила за процессом. — Ты плакала? — сразу заметила она, и Рената тяжело вздохнула, проклиная генетику. Ее дочь чувствовала и видела все. Все движения ее перманентно страдающей души. Литвинова отмахнулась и ничего не ответила: не хотелось ни признавать свое поражение, ни врать. — Ладно… Знаешь, я тут увидела женщину. Очень знакомую. Она табличку поднимала. Купила какое-то колье… — С каких пор ты обращаешь внимание на женщин? — не без иронии спросила мать. — Ты про нее говорила? — продолжала Ульяна, пропустив в свой адрес шпильку. — Я не помню, где ее раньше видела. Лицо такое знакомое. Брюнетка, скулы… Не успела ее разглядеть. Она отвернулась. — Что ты хочешь, что бы я сказала? — не понимала Рената, которая никак не могла сесть нормально — от охватившей ее тревожности. Еще и Лин в глаза то и дело заглядывала, проверяя, все ли в порядке. Литвинова вспомнила, что впереди ее ждет встреча с Ирмой, и совсем стало невозможно. — Ты про нее говорила? Кто она? — Ульяна прищурилась. — Ты говорила про женщину… — Никаких больше женщин. — Рената замотала головой, словно женщины были сродни алкоголю или кофе. — Всё. Мы на аукционе, который поможет деткам, Уля. Какие женщины? — Это не мешает ему быть самым скучным в мире, — простонала Добровская и стала разглядывать свой дизайнерский костыль. Появилась мысль поступить на дизайнера или модельера, раз у нее так хорошо получается. Да и у мамы куча связей — если ничего не получится, кто-нибудь точно замолвит словечко. У молодежи эти направления были очень популярными — не пробиться. И хоть мама тысячу раз скажет «решай свои проблемы сама, помогать я не буду», она все равно поможет — тихо, незаметно, будто и не помогала. Только Ульяна все равно узнает. А потом будет пахать из последних сил, словно она Козерог, а не Лев по гороскопу, чтобы оправдать мамины — и немного папины — ожидания. Когда аукцион закончился, все повалили в двух направлениях: одни — слить, другие — залить. Рената прижимала к груди стакан, наполненный ароматным коньяком, словно у нее хотели отнять и его. Ульяна налегала на закуски, и Литвинова поражалась, как можно, во-первых, так быстро поглощать пищу, а во-вторых, делать это рукой со сломанным пальцем. Надо же, и растолстеть не боится. Закуски Уля не менее ловко запивала шампанским. Рената сначала хотела включить мать, сказать что-нибудь строгое, цыкнуть, но мать не включалась — так ей было тяжко от всего, что есть, и от всего, что будет. Хотелось рвануть в гостиницу тотчас, упасть у номера Земфиры и долго царапаться в дверь, чтобы та не выдержала и все-таки открыла. Ей нужна была отдушина. Спасение. Теплые руки — в конце концов. Она все-таки женщина, а не какая-то там статуя. От толпы и алкоголя гудела голова, и Рената, проигнорировав загораживающие цепочки, поднялась на второй этаж. Там было тихо, и она наконец-то вздохнула с облегчением. Можно было сесть на мягкий диванчик и выпить этот коньяк в одиночестве. Хорошо, что она наняла охрану — Ульяна была под присмотром, и можно было не переживать. А консула — дай бог без жены — она встретит перед уходом, скажет ему что-нибудь сладенькое на ушко. Жена у него, конечно… Подножку бы ей подставить, чтобы катилась кубарем и звенела — своими килограммовыми брюликами. На третьем глотке в коридоре раздались громкие женские голоса, и Рената спряталась за угол. Судя по всему, пара выясняла отношения, причем на русском. У Литвиновой пересохло в горле от возбуждения, и она стала активно поливать пустыню спиртным. Одна женщина нападала, другая — отбивалась. Все как обычно. — Почему ты в тот раз не пришла? — Я была занята. Забыла тебе написать. — Но мы же договаривались… — Кир, это было сто лет назад… — Я знаю, что ты полюбила другую. Хотя бы признай! — Ничего я не буду признавать. — И то, что ты меня разлюбила? — Я очень хорошо к тебе отношусь. Мы хорошие друзья. — Друзья? После стольких лет отношений? Думаешь, это возможно? — не унималась вторая. Она срывалась на крик. — Ты издеваешься? Скажи, ты издеваешься надо мной, да?! — Я не хочу ругаться. Кир, не здесь. Зачем ты меня позвала? — Ты не приходишь на встречи, которые я назначаю. Неудивительно, что я здесь. — Что ты хочешь? — Я хочу справедливости! — Какой справедливости, Кир? Ты себя слышишь? — Чем она лучше меня? Кто она? Я ее знаю? — Давай не будем. — Нет, мы будем. Я должна знать. Я должна получить хоть что-то! — Господи, что? Вот ты встретилась со мной… Что еще? — Я не знаю, я не знаю, — лихорадочно говорила Кира. Образовалась пауза. — Ты с ума сошла?! — пискнула возлюбленная. Что-то там происходило, чего Рената не видела. Она явно что-то упускала. — Боишься, да? — Ты с ума сошла… — Не дергайся. Я тоже могу дернуться, — Кира рассмеялась. — Убери пистолет, прошу, — пропищала другая, и Рената зажала рот ладонью, чтобы не выдать себя. Сердце колотилось бешено, а стакан был уже пустой. Надо что-то решать. Спасать или нет? А если она выстрелит? Если все-таки кого-то убьют, а она ничего не сделает? Как же потом с этим жить? Литвинова набрала воздуха в легкие и выскочила в коридор. — Опустите оружие! — О, у нас есть свидетель. — Кира, которая оказалась той самой брюнеткой, посоветовавшей морепродукты, дернула плечом. — Да еще какой… — Пожалуйста, помогите мне, — прошептала другая женщина и попятилась назад. — Ты куда? — Кира заметила ее движение и потрясла револьвером. — Последний раз прошу. Положите оружие. Или вас арестуют, — предупредила Литвинова, раздумывая, как ей поступить, чтобы все остались целы. Голова — на волне адреналина — протрезвела и соображала, как на поединке по быстрым шахматам. — Ее и так арестуют! Я обращусь в полицию! — завопила возлюбленная Киры. — Она с ума сошла! Ее нужно изолировать! — Это тебя нужно изолировать, — процедила сквозь зубы Кира и набросилась на свою любовь. Раздались крики, в свете дорогих люстр блестел словно маслом намазанный револьвер. — Чтобы ты никому больше сердце на разбивала! Не раздумывая, Рената метнулась к паре, схватила Киру за шею, но одной рукой одолеть ее не получалось, поэтому пришлось выбросить стакан — он столкнулся с мраморной лестницей и разлетелся на сотни осколков. Общество на первом этаже наконец-то услышало, что на втором потасовка. Рената потянула руку, чтобы выхватить револьвер. Перед глазами пронеслась вся ее витиеватая жизнь (возможно, даже с кусками будущей — анализ не успевал за картинками). Стало так легко, словно она наконец-то выполнила то, что должна была сделать — в этом странном и жестоком городе. И смерть показалась избавлением, спасением — ничего, собственно, и страшного. Гораздо страшнее, когда умирает другой, особенно — близкий. Кира зарычала и, оттолкнув противников, несколько раз нажала на курок. А по лестнице уже бежали: полиция, охрана и Лин.