Жара

Земфира затянулась сигаретой и взъерошила затылок, который несколько минут назад успел потрепать гостиничный фен. Рената, принимавшая душ по часу, все еще нежилась под теплыми струями, и приходилось постоянно переводить взгляд с себя — в зеркале — на ту, которая тоже в этом зеркале мутно, но отражалась. Фигура медленно двигалась, поворачивалась, поднимала руки, и все это заставляло мячик, который давно образовался в центре солнечного сплетения, подпрыгивать куда-то вверх, чуть ли не к связкам. Тело становилось мягким, как пластилин. Если бы можно было растаять на пол — бесформенной лужей, она бы растаяла. А потом бы ее просто вытерли — тряпкой… И, наверное, забыли бы. Можно, конечно, бросить надоедливую сушку и заглянуть — нагло, по-хозяйски: впиться глазами, пробежаться даже, но игривости настроения явно не хватало. Настроение было скорее уставшим. Настроение — стоять и смотреть, как будто не смотришь. Рената была забавная. Особенно когда не видела, что за ней следят. Наедине с собственными мыслями она выглядела настоящим ребенком. А когда все-таки замечала, напускала на себя привычное «напускное» — смесь из взгляда свысока и холодных губ. Лишь при любимых она приоткрывалась: становилась заботливой (сумасшедшей, но заботливой) матерью и суетливой женой. И только, когда мысли о других покидали эту безумную голову, она переставала играть и возвращалась в девочку с косичками. Такие «моськи» корчила, что невольно пробирал смех, что-то мурлыкала на своем, близком к кошачьему, порой что-то — очень сладкое и вредное, как говорила одна из ее субличностей — с исступлением поглощала, позабыв о всяких спортах и диетах. За ней можно было наблюдать целый день — не надо никакого сериала. Иногда этот сериал — человек. Устав от зрительной гимнастики, Земфира сконцентрировалась на своем отражении. Фен бил горячим воздухом в затылок, в ушах шумело — от шайтан-машины и последних событий, тень которых все еще стояла за спиной, одновременно. И колени все так же тряслись. Надо было как-то возвращаться в реальность, решать эти проклятые дела, жить и смотреть на других, а так не хотелось… Хотелось закрыться в комнате и пробыть там несколько жизней — вдвоем. Повесив фен на стену, Рамазанова обернулась, посмотрела на жену сквозь полупрозрачную занавеску, дабы убедиться, что все не сон, что она реально здесь и вообще существует, и вышла из уже практически парилки. Напялила на себя несколько растянутых и заношенных чуть ли не до дыр вещей, провела рукой по горячему лицу. Щеки пылали, будто она выпила стакан водки. Кстати, водка еще осталась, и можно было бы накатить, но тогда она совсем не справится с желаниями. С единственным желанием. Схватилась за пачку — вот где спасение. Сейчас покурит, и все внутри наладится. Все когда-нибудь наладится. И пройдет этот ебаный раздрай. Земфира заглянула внутрь и выпятила нижнюю губу — сигареты заканчивались. Неприятно. И тут проблема… Она вытянула одну, сунула в зубы. А что, если она попросит курьера? Ну, сбегает два раза — не обломится. Хотя… Это же Лондон. Наверняка скорчит рожу, сколько денег ни давай. Ах, есть же Уля. «Как же удобно, когда ребенок курит!» — подумала Рамазанова и сбросила пепел в чашку. Где-то была пепельница. Должно быть, на балконе. Появилась мысль перенести завтрак туда. Как в старые добрые. Иногда все же надо было выходить из комнаты: чтобы понять, что мир не обрушился, и увидеть, что уже не весна, а практически лето. Вздохнуть полной грудью. И закашляться. Земфира открыла дверь на улицу, и в задымленную комнату ворвался свежий майский ветер. Волосы на голове заходили ходуном, и пришлось их пригладить ладонью, что, конечно, не помогло. Столик, тщательно вытертый салфеткой, за минуту покрылся тарелками, чашками и фруктами. Возникла идея заказать еще что-нибудь (для кучности), но никого не хотелось видеть. Разговор (и не только разговор) под душем выбил ее из привычной колеи, и сейчас она казалась себе крайне уязвимой. Будто отняли не только щит, но и меч. И разбросали по полю остатки доспехов, сшибая головы макам и ромашкам. Там, в ванной, на нее смотрела совсем другая Земфира. От желающей делать больно не осталось и следа. Собрала вещи и съехала. Даже адреса не оставила. Новая Земфира — не та Земфира, которой хотелось быть. Впервые за долгое время не было желания ругаться, выяснять отношения, что-то кому-то доказывать. Эта Земфира — не победитель. Не борец. Не та, которая не потерпит унижения. Она вполне себе потерпит. Потому что и без того чувствовала себя униженной — своими собственными действиями. Никто не унизит тебя так, как ты сама. — А, ты тут! — воскликнула Рената, заходя на балкон. Влажные волосы, на плечах огромный, не по размеру, банный халат, розовое от душа лицо. Пухлые губы, приоткрытые — для следующей реплики. — Почему решила перебраться на балкон? — Она прищурилась, подняв глаза к ослепляющему солнцу, и засос на подбородке стал виден еще отчетливее. — Заебало в норе сидеть, — пробасила Земфира и поправила вазу с цветами, которая стояла не по центру. — А вообще… Я по своему балкону скучаю. Тупо, да? — Почему тупо? Я тоже по нему скучаю. — Рената дернула плечами, выражая недоумение, и приземлилась на соседний стул. Порыв ветра приподнял тяжелые от воды волосы и распахнул полы халата. — Господи, нас не сдует? — Она прикрылась и посмотрела на пустую пепельницу. — Даже пепла нет. — Взгляд пленила сочная груша с женскими формами. Ладно, не грех. Рука легла на округлость. — Как это — пепла нет? Вот! — удивилась Рамазанова и сбросила на стекло пепел, который тотчас рванул с места, сделал прощальный круг и покинул пределы балкона. — И правда… Вот что значит «не писатель». Ничего вокруг не вижу. Только в себя смотрю. — Она сделала смачную затяжку и посмотрела по сторонам: окна, балконы, крыши, облака, а внизу — машины и люди. И что-то их куда-то зовет, что-то им вечно надо. Всем. — В себя смотреть тоже полезно. Главное — не засматриваться, — рассмеялась Литвинова и сунула грушу в зубы. Или зубы — в грушу. — Я такая голодная. Это невозможно! Ты замечала, что груши похожи на женщин? Этими формами… — Я знаю только, что банан… — начала было Земфира и растянулась в улыбке. — Зе! — остановила ее Ре, и они засмеялись. — Как ты? — Земфира наклонила голову, рассматривая любимую женщину. Сердце схватила железная рука совести — и крепко так сжала. — Я, наверное, должна извиниться. — Подожди, — остановила ее Рената жестом и заерзала. Она почувствовала, как в горле — круглым камнем — встают слезы. Нет, если она сейчас расплачется, никакого разговора не будет. Она не покажет, что ей все еще больно, и да, ей все еще больно, но пусть об этом знать будет только она одна. Иначе Земфира, строгая к себе до невозможности, будет себя винить еще больше. И неизвестно, чем это все закончится. — За что? Разве ты в чем-то виновата? — Я сказала много плохих слов. Я просто хочу, чтобы ты знала, что я так не думаю. — Рамазанова сунула окурок в пепельницу, задумалась, улетит он или нет (наверное, нет), и поджала губы. — Когда я в бешенстве, я готова сказать любую хуйню, лишь бы сделать больно. Я даже не помню, что именно говорила. Но точно знаю, что это обидная, несправедливая хуйня. О тебе и о тех, кто… — Она резко замолчала. Рената приподняла брови, не ожидав таких слов от суровой Земфиры. — Кто тебе небезразличен. Ты же не просто так… Считаешь их хорошими людьми. — Земфира стиснула зубы, показывая острые скулы. — Ты не заслуживаешь такого отношения к тебе. Ни от меня, ни от других. Ты заслуживаешь лучшего. И я была не права. — Она выдавила из себя улыбку. — Вот, ты думаешь, что я редко тебя хвалю и никогда не извиняюсь, но я все же временами это делаю. Это так… Сложно. Я готова сейчас сквозь землю провалиться. — Зе, я… — Рената открыла рот, но Земфира затрясла головой, показывая, что не надо ничего говорить. — Мне было хуево, а когда мне хуево, я веду себя отвратительно. Мне самой тошно. Противно… — Рамазанова, чтобы как-то занять дрожащие руки, стала наливать им кофе. Она скорчила гримасу отвращения: растянула губы, взметнула брови. — Даже вспоминать противно… Пиздец. Это такая ошибка. Я так облажалась, Ре. — Ты о них? — Ре нахмурилась. — О веществах? — Да не только. — Земфира дернула плечом, и Рената вспомнила о существовании Вивьен. Если прежде Литвинова вела с ней себя вызывающе дружелюбно, то сейчас бы, мягко говоря, задушила. А потом бы выбросила тело с моста… Господи, и чем она только думала? Почему так быстро сдалась? Почему не боролась — за счастье? Нет, она, конечно, боролась. Но, видимо, недостаточно. Она даже на колени падала. Даже под колеса бросалась (не единожды). И ничего… Нет, надо было бороться. Надо было забыть о гордости и ползти следом. Ползти, пока не кончатся силы. Умолять. Отречься от себя. Доказать, что она не найдет никого лучше. А она не найдет никого лучше. Никогда. Потому что они созданы друг для друга. — Я тоже должна сказать, — начала Литвинова, кусая губы. — Нет, дай мне закончить. — Земфира посмотрела Ренате в глаза, и та изобразила понимающую улыбку. — Ты же знаешь, как я не люблю такие разговоры. — Знаю, — прошептала Литвинова и сжала губы. В глазах заблестели слезы — от жалости к им обеим. И кого она жалела больше, одному Богу было известно. Возможно, их пару — как единое целое. Целое, растерзанное и в крови. — Я терпеть все эти объяснения не могу, — процедила сквозь зубы Земфира и сморщила нос. — Чувствую себя героиней дешевого романчика. Или мыльной оперы, где все плачут. — Она протянула Ренате чашку с кофе, и та сразу сделала глоток, чтобы прогнать вставшие в горле, как рота в ущелье, слезы. — Я ужасно себя веду. Иногда. И, наверное, ужасный человек. — Рамазанова вцепилась пальцами в волосы на затылке и нахмурилась. Сентенция давалась ей тяжелее обычного. — Нет, в чем-то я, конечно, хороша. Но это меня не оправдывает. Число поступков, которых я в себе осуждаю, перевесило число тех, за которые я себя хвалю. — Нельзя посчитать поступки, Зе, — не выдержала Литвинова, и Земфира бросила на нее осуждающий взгляд. — Да, я перебиваю. Извини. Но я не могу молчать, когда слышу несправедливость. Ты несправедлива к себе. — Мы сейчас обо мне будем говорить? — Рамазанова сдвинула брови. — Я просто хочу сказать, что нельзя посчитать поступки. Так же, как нельзя измерить чувства. Нет такой меры. Это не арифметика. — Нет, чувства как раз можно измерить. На одного мне насрать, а на другого — нет. И вот это «не насрать» тоже разное. С одним я могу выпить одну стопку, а с другим — целую бутылку. — А со мной сколько? — Рената наклонила голову. — Винный шкаф, — ответила Рамазанова с улыбкой. — Ты еще спрашиваешь? — Как ты думаешь, а сколько мы уже выпили? — Литвинова закусила губу. В руке ожидала надкусанная груша, как женщина, которую начали любить и бросили. — Ну, за эти годы. — Боюсь представить… Завод? — предложила вариант Рамазанова, и они тихо, с примесью стыда, рассмеялись. Литвинова покачала головой и прикрыла глаза ладонью. — Но я все же хочу закончить, чтобы больше к этому не возвращаться. — Только знай, что я с тобой не согласна, — напомнила Рената и вернулась к груше. — А когда ты была со мной согласна? — Земфира развела руками. Литвинова закатила глаза. — Что? — Ничего, — буркнула та и сделала глубокий вдох. — Продолжай. — Начнем с начала. Ты нарушила нашу договоренность… — Ничего я не нарушала! — Рената затрясла головой, как на суде. — Можешь меня не перебивать?! — прикрикнула Зе, и Ре распахнула глаза. — Извини… Я просто хочу сказать, что принятые мною меры превзошли масштаб случившегося. Это когда человек украл, а его сажают на срок, как если бы это было убийство с отягчающими. Понимаешь? — Вот только не надо об убийстве, — поморщилась Литвинова, на которую налетели лютые флешбэки. — Пожалуйста. — Ладно. Я просто не знаю, с чем еще сравнить. — Земфира сделала глоток из чашки. — В общем, мне не надо было отвечать тебе такими словами и поступками. Надо было выйти на диалог. Мы же еще и о диалоге договаривались. Так что я тоже кое-что нарушила. Я обещала не возвращаться к дури, и я к ней вернулась. Обещала беречь свое здоровье, потому что я знаю, как ты за меня переживаешь. Но я специально шла на все эти риски. Чтобы навредить себе и тем самым навредить тебе. — Она подняла нерешительный взгляд. — Я много об этом думала. Мне кажется, я вообще никогда так много не думала. У меня башка чуть не лопнула. — Ты могла умереть, — проворчала Литвинова. — Ты хоть понимаешь? — Я каждую секунду могу умереть. Нас окружают случайности. Вот, например, балкон. Он же может отвалиться и упасть. Кого-нибудь раздавить. — Это же не хрущевка какая-нибудь, — ответила Рената на полном серьезе. — И здесь нормальный бетон. Здесь не будет так, что песка больше, чем бетона. — А ты откуда знаешь про бетон? — спросила Рамазанова, шутя. Ее душил смех. — Ну, во-первых, я строила дачу… — Так говоришь, как будто ты ее своими руками строила. — Не своими, но… — продолжала оправдываться жена, и Земфира рассмеялась. — Да шучу я. Неужели ты не видишь? — Не надо умирать, Земфира. Что же я тогда делать буду? Ты обо мне подумала? — Неужели тоже умрешь? — Умру. В тот же день, — решительно заявила Литвинова и, кивнув, стала пить кофе. — Я так тебя люблю, это просто ужас, — сказала Земфира со смехом. — Я прям тряпка сразу. Кошмар. С этим можно что-то сделать? — Их улыбающиеся глаза встретились. — Я же чуть не убила тебя, Ре. — Рамазанова выдохнула и закрыла глаза. — Это конец. Это то, с чем я к врачу пришла. — Она открыла глаза, но смотрела на свои руки, терзающие салфетку в кусочки. — То есть я сейчас в той точке, с которой начинала. — Зато ты знаешь, что нужно делать, чтобы это больше не повторилось. Ты уже прошла этот путь. — А что толку? Все же, блять, повторилось. — Возможно, стоит что-то поменять в этом пути… — Литвинова пожала плечами и сглотнула, вспоминая, как ей не хватало воздуха, когда Земфира ее душила, прижав к двери. Даже не было привычного возбуждения, только злость и страх. — Я даже согласна на твою ненависть ко мне. Потому что она оправдана. — А на любовь? Согласна? — Рената, успевшая за время монолога вскипеть, посмотрела ей в глаза: прямо и твердо. Земфира приоткрыла рот. — Согласна на одержимость? На безумие? На самоотречение — ради тебя? — Не понимаю, как меня после такой хуйни можно любить, — выдавила из себя Рамазанова и скорчила недовольную гримасу. — Я сама себя не люблю. И не прощу никогда. — Ты удивительная, Зе. Гениальная. И вот только не надо на меня так смотреть. Я правду говорю. И я говорю это не одна. — Литвинова постучала пальцем по столу. — Единственная, лучшая. Неповторимая. Бесконечная. Лабиринт, которому нет конца. Постоянно расширяющийся. Целое подземелье. — Она опустила плечи и вздохнула. — Я могу о тебе целый день говорить. Да ты ж не даешь, затыкаешь… — Подземелье? — переспросила Земфира, мучаясь от приступа смеха. — Да. И оно мое. — М? — Земфира приподняла брови, словно не расслышала то, что ей было сказано. — Ты моя, — произнесла Рената мягким голосом, из которого ушли злость и слезы. — И только моя. И я никому тебя не отдам. Всё. — Не смотри на меня так. — Рамазанова опустила глаза. — Как? — Так. — Как? — Литвинова прищурилась, рассматривая, как Земфира тычет старый окурок в пепельницу. Увидев эти лихорадочные движения, она расплылась в самодовольной улыбке. Ну вот, смутила человека-подземелье. — Я чувствую себя ученицей, которую соблазняет учительница, — ответила Земфира с улыбкой. Она закусила губу, не давая себе полностью окунуться в смущение. Но краска все равно бросилась в лицо. — Я что, не могу побыть учительницей? — промурлыкала женщина напротив. — Можешь, просто я не хочу быть ученицей. Это время прошло. — Иди сюда. — Нет. — Земфира отчаянно замотала головой. — Я лучше за сигаретами схожу… — Сначала ко мне. — Ты серьезно? — Рамазанова подняла на нее нахмуренный взгляд. Типичный взгляд Земфиры — на всех. — Или играешь? — Да какая разница? Иди сюда. — Рената протянула к ней руки и сделала пальцами несколько зовущих движений. — Прошу тебя… Я же не враг. И не тот, кто хочет одержать верх. Ты давно победила, и я зову победителя. Иди ко мне. Ну… Срочно-срочно. Вас вызывают. — Ладно, но за сигаретами я тоже схожу, — проворчала студентка и подошла к преподавательнице. Та взяла ее за руки и, потянув к себе, поставила на колени. Ладони легли на исхудавшие от страданий и болезни щеки. Глаза поймали глаза. Раздался общий — на двоих — вздох. — Я так люблю тебя, Земфира, — прошептала Рената дрожащим голосом. Она закатила глаза в экстазе. — Буду любить даже тогда, когда ты сама от себя откажешься. Я буду любить тебя за двоих. Я готова вынуть свою душу и отдать тебе, чтобы у тебя было две жизни, а у меня — ни одной. Чтобы ты жила и жила… — Господи, Ре… — Земфира попыталась вырваться. — Эти твои монологи. Они меня когда-нибудь убьют. — И я буду бороться за тебя. Поняла? — Они снова посмотрели друг на друга. — Бороться? С кем? — Рамазанова недоверчиво хмыкнула. — С тобой. — Литвинова погладила ее по щеке. — И любовь победит… — Ре… — Зе опустила глаза. — Иногда мне кажется, что я тебя не заслуживаю. И зачем я тебе — такая? Зачем меня — терпеть? Меня только и можно, что терпеть. — Хватит. Я так хочу тебя, — прошептала Рената ей в губы. — Не могу думать ни о чем другом. — Но не здесь же… — Земфира осмотрелась и не успела сказать, что на них могут смотреть многочисленные соседи сверху, как Рената распахнула халат и зажав хрупкую жертву между ног, запустила ей горько-сладкий язык в рот. Они слились в грушево-табачно-кофейном поцелуе. Земфира перешла от губ к шее, к плечам, к ключицам. Появилась безумная идея заняться этим прямо на балконе, но порыв ветра внес коррективы в сценарий и опрокинул вазу с цветами — прямо на тарелки и кружки. Рената ахнула, и кружка, поддавшись общему хаосу, выплеснула свое черное содержимое на белоснежную ткань халата. Земфира подхватила вазу в полете со стола и выругалась. — Ну еб твою мать… — выдохнула Литвинова и опустила взгляд на пятно. Кружка, в коричневых и зернистых подтеках, вернулась на блюдечко, но осадочек, как говорится, остался. — Блять! — покачала головой Земфира и поставила вазу на место. Она поднялась с колен. — У меня аж с сердцем плохо стало… Ничего не разбилось? — Давай все это уберем? Мне кажется, гроза будет, — сделала вывод мудрая Рената, проанализировав сгущающиеся облака. — Должны же быть в мае грозы. Не только снегопады… Пока Литвинова, как белая кошка с черным пятном на боку, таскала посуду, зазвонил телефон. Земфира взяла трубку и стала кивать. В руке дымилась предпоследняя сигарета. Последнюю закуривала Рената. — Кто? — Уля. — Земфира протянула трубку жене. — Да, родная. Как ты? — Со мной все в порядке. Мы с Лин приехали, только поздно. Я кое-что хотела сказать, но это все потом. Это не так важно. — Ульяна сделала паузу. — Кажется, нам хана, мам. — Почему? — Литвинова затянулась сигаретой и выдохнула струю дыма. — Мне папа названивает целое утро. А сейчас он стал звонить тебе. Наверное, уже сто пропущенных. — И ты не ответила? — Нет. — Почему? — Я боюсь. А вдруг он что-то узнал? О моих делах. Или твоих. — Правильно, врать ты не умеешь. — Рената деловито сбросила пепел в пепельницу и посмотрела на Земфиру, которая ждала новой информации. — Хорошо, что не ответила. Я скажу, что у тебя телефон на беззвучном. — Неужели он что-то узнал? Но откуда? — не понимала Добровская. — Поставь на громкую связь, — попросила Земфира, и Рената положила телефон на стол. — Что случилось, Уль? — Да папа звонит все утро, и мне страшно. Он же ничего не знает. — О чем? — Земфира посмотрела на жену. — Обо всем, — ответила та с выражением лица главы банды. — Уль, я сама с ним поговорю. Не беспокойся. — Зе, как ты? — спросила Ульяна у мачехи. — Норм, — дежурно ответила она. — Держусь. — Вы ведь помирились? — Мы помирились? — спросила Земфира у Ренаты, и они улыбнулись. — А, мам. Это не все. Еще кое-кто звонил… — Добровская замешкалась. — Я могу назвать ее имя? — Говори, — нехотя ответила Литвинова, догадываясь, о ком она. Пришлось даже закрыть глаза, чтобы пропустить хотя бы визуальную часть этого неприятного момента. — Звонила Ирма. Потом я увидела сообщение, что ты должна ей срочно перезвонить. — Ирма? — Земфира стала мрачнее тучи. — Я потом тебе все объясню, — отмахнулась Литвинова. — Все, я поняла, дорогая. Спасибо. Скоро буду. — Она нажала на красную кнопку и стала смотреть по сторонам. — Где мои вещи? В шкафу? — Ты что, сейчас уйдешь? — не верила своим глазам Рамазанова. — Ты серьезно? — Зе, не сейчас. Пожалуйста. — Рената спешно взяла из шкафа платье. — А где чулки? И… Ну, остальное. Я не нахожу. — Не знаю. — А, ладно. Откроешь сейф? Земфира открыла сейф, и Литвинова выгребла оттуда драгоценности. — Пожалуйста, не обижайся. Но это не минутный разговор. А у меня сейчас совсем нет времени. — Я это слышу уже несколько лет, — съязвила Рамазанова и сунулась в сигаретную пачку, но та была пуста. — Да блять… Я с тобой пойду. — Зачем? — Рената округлила глаза. Из рук свесилось дорогущее колье, норовя грохнуться на пол. — У Ули сиги стрельну. Дай сюда. — Земфира сунула в карман телефон, отобрала у жены платье и вышла в коридор. — Ну? — Просто… Я… — Литвинова не могла представить, как она разговаривает с Ирмой под полицейским надзором жены. — Ах, ладно… Иду. Они зашли в соседний номер, и Рената сразу бросилась к телефону. Пока шли гудки, она сказала Уле одними губами: «Люблю тебя». Добровская улыбнулась. — Привет, дорогой… — начала разговор Литвинова и закрыла за собой дверь ванной. — У нее что, синяк на подбородке? — Ульяна повернулась к Земфире, которая уже выцарапывала себе сигарету из пачки, лежащей на столике. — Ну, почти, — ответила та с улыбкой, но снова стала угрюмой. — Кто такая Ирма? — Я видела ее один раз. Мамина новая подруга. Приятельница — точнее. — Только приятельница? — Рамазанова подошла к балкону. — Или там что-то серьезное? — Я не знаю. — Уля пожала плечами. — Думаю, Ирма в нее влюблена… Это можно считать серьезным? — Понятно. И что она ей названивает? Любви хочет? — спросила Земфира с горечью. — Пиздец… — У них какие-то общие дела, судя по всему. Я не знаю подробностей. — А, дела, — многозначительно кивнула Рамазанова. — Ладно. Ты как? Как рука? — Ой, я позвонила врачу, — оживилась Добровская. — Он говорит, что скоро можно повязку с ноги снимать. А вот с шиной так и буду ходить, чтобы палец кривым не стал. Но это такой легендарный жест, что я готова и походить. Я же посылаю на хуй даже тех, кого нельзя. — Наша школа. — Земфира потрепала падчерицу по плечу и вышла на балкон, гонимая желанием курить. Земфира сделала первую затяжку и вспомнила тот поцелуй, под балконом. Должно быть, это была Ирма. Еще одна женщина. Подруга. Как же заебали эти бесконечные подруги. Никуда, блять, от них не деться, даже в другой стране. Длинная такая стена, только из подруг, а не футболистов. И эта стена — по длине сравнимая с Великой Китайской — стояла между ними. Портила им жизнь. Наводила туман и смуту. С одной только Максимовой намаялись (и маятся до сих пор). Теперь вот Ирма… Рамазанова сжала кулаки, как перед дракой. — Принесешь мне вина? — попросила голова Ренаты из ванной. Ульяна кивнула. — А лучше шампанского… — Добровская протянула матери наполненный бокал, и та поцеловала ее в лоб. — Спасибо… Да, Лёнь. Я здесь. Ульяна посмотрела на балкон, где виднелась спина Земфиры. Наверное, ей сейчас непросто. То Ксения, то Ирма… А теперь они помирились (хотя никто уже не надеялся). И что со всеми этими женщинами делать? Неужели мама разобьет им сердце? Господи, как же она живет с тем, что все в нее влюбляются, а она любит только одну? «А в меня вот никто не влюбляется», — надула губы Добровская и, загнув пальцы рядом с шиной, показала себе в зеркало «фак». И мирились ее женщины так бурно, что страдали все соседние номера. Она не удивится, если Земфире что-нибудь такое предъявят на ресепшене: было за сломанную сигнализацию, а будет за слишком громкие звуки посреди ночи. Ульяне даже пришлось врубить музыку в наушниках. Так и уснула — под биты. Ульяна посмотрела на дверь, за которой голос матери пел лживые рулады отцу, а потом — на сутулую спину Земфиры, которая уже не курила, а просто стояла (и ветер трепал ее непослушную шевелюру). «Если их что-нибудь снова рассорит, — думала дочь своих матерей, — то они точно разбегутся. Теперь уже навсегда». Эта связь, особенно сейчас, казалась ей такой хрупкой. Если и связь, то тонкой хрустальной нитью: одно неосторожное движение, и вдребезги. Они настолько обе изранены, что новая борьба их просто уничтожит. Так же рвется тетива, которую натянули сверх меры. Или струна. Оставалось только надеяться, что перемирие чуть крепче склеит их трепещущие на ветру существа. — Ты все-таки скажешь, что происходит? — повысил голос Добровский, и Рената выпучила глаза. — Не разговаривай со мной так, пожалуйста. Ты никогда себе такого не позволял… — Литвинова состроила из себя обиженку, что не помешало сделать ей глоток из бокала. — Извини, дорогая. — Лёня осел. — Я просто очень переживаю. — Ульяна неудачно упала… — Как? Где? — Не переживай, дорогой, — Рената понизила голос до мурлыканья. — Это всего лишь растяжение. И перелом пальца, который быстро заживет. Ты же знаешь, какие в Лондоне хорошие доктора. Нам с доктором очень повезло… — Господи… — Добровский, видимо, схватился за сердце, поэтому образовалась пауза, и Литвинова сделала еще глоток. — Как так вышло? А где была ты? — Я была… На встрече я была. — Рената скорчила гримасу, придумывая легенду. — Ты же знаешь, что у меня ни минуты свободного времени. — Как она сейчас? И почему телефон не берет? Все в порядке? — Да, у нее телефон на беззвучном. Спит, — выдавила из себя Литвинова ложь и покачала головой, оценивая степень вранья как не особо убедительную. — Она столько пережила накануне. Да и я… — Так… О чем я еще не знаю? — встрепенулся бывший муж, и Рената улыбнулась, думая: «Ох, если бы ты узнал всё…» — Ой, да так. Инцидент был, на приеме у консула. И сейчас мы в таком стрессе… Нам нужен отдых. — Что за инцидент? — настаивал Лёня, и Литвинова растянулась в самодовольной улыбке: рыбка заглотила крючок. — Меня допрашивала полиция. Представляешь? — Боже… Дорогая! Что у тебя там происходит? — Добровский нахмурился. — Мне приехать? — Однозначно, нет. Твоя жена будет против. А мама — тем более. — Ох… — Леонид почесал затылок, думая, что мать его дочери и тут права. Она всегда была права. — Так что случилось? — Я была свидетелем ссоры двух женщин. Случайно совершенно. И, в общем, так вышло, что не только Ульяна сейчас с травмами, но и я. — Литвинова опустила взгляд на запястье, заклеенное пластырями. — И ты? Господи, родная, и ты? — Лёня вскочил. Осознав, что за ним наблюдают, он вернулся на прежнее место. — Надеюсь, ничего серьезного? — Так, рана на запястье. Порезалась стаканом. — Рената посмотрела на пузырьки сквозь свет и сделала новый глоток. — На самом деле там была перестрелка. Одна женщина хотела убить другую, и я этому помешала. — Перестрелка?! — Подожди, ты об Ульяне не из газет узнал? — Литвинова нахмурилась. — Я думала… — Нет, я ничего об этом не знаю. Это было в доме у консула? — Тогда откуда? — не понимала Рената. — Мне жена фото показала. Кто-то выложил фото и отметил Ульяну. Все начали комментировать и как-то дошли до нас… Я сначала думал, что они обознались, что это не она, а потом увидел фото, где было видно лицо. Там еще другие фотки были. Где ты с каким-то мужчиной. Это консул? — Ясно, — процедила сквозь зубы богиня и закрыла глаза. Должно быть, это дело руки Ирины. Или ее помощницы. Той девчонки, которая наматывала вокруг них круги. Подслушивала. И зачем это им? Чтобы подхватили газеты и стали разматывать этот клубок? А если узнают, что она участвовала в потасовке? Или о том, что она была за решеткой? Господи… Российские СМИ с ума сойдут. Надо будет откреститься от всего и срочно рвануть в Москву, чтобы забыть весь этот ужас. И не только ужас. — Неужели не было охраны на входе? — Была, но не помогло. — Литвинова допила шампанское и поморщилась. — Сейчас вы в порядке? — Да, но надо закончить дела. Мы останемся еще на какое-то время. Если честно, я так хочу вернуться. В Москву. Поехать в Париж. Но все эти… Дела. События. Я просто не могу всё это бросить. — Она схватилась за голову, вспоминая, сколько с ней всего произошло за последние дни. На целый роман хватит. — Ты говорила, что Земфира хочет песню записать. Вы там вместе? — Да, — отрезала Рената, кусая губы. Одного бокала было мало, но просить второй во время разговора было бы не совсем уместно. Ладно, выпьет потом. Но выпьет — обязательно. — Я просто хочу, чтобы у тебя была поддержка. Чтобы ты не была в такой ситуации одна. — Я не одна, дорогой. Все хорошо, — ответила Рената со вздохом и мысленно добавила: «Я настолько не одна, что не знаю, что и чувствовать». — Как она, кстати? Мы давно с ней не болтали. — Хорошо. Пишет альбом. Все как всегда. — Ладно… — Лёня замялся, не зная, что сказать. — Пусть Ульяна мне перезвонит. Хорошо? — Хорошо… — Рената посмотрела на себя в зеркало и прищурилась, рассматривая яркий засос на подбородке. — Лёнь? — Что? — Ты же на моей стороне? — Почему ты спрашиваешь? Я всегда на твоей стороне, ты же знаешь. — И я — на твоей. — Береги себя там, пожалуйста. — Постараюсь. Это такая ерунда, если сравнивать с душевными ранами, Лёнь… — И душу свою береги. — А вот тут ничего не могу сказать. — Рената закачала головой и опустила глаза. Она бросила телефон рядом с раковиной и присела на край ванны. Какой же хороший мужчина — Добровский. Добрый, чуткий и, главное, щедрый. Не зря она за него замуж вышла. И не зря она сделала его отцом. Прекрасный отец для прекрасной дочери. Дочери, которая пьет и курит, а теперь еще и сексом занимается. Рената закатила глаза и приоткрыла дверь. — Уля! — Да, мам. — Добровская заглянула в ванную. — Шампанское еще есть? — Есть. — Неси. — Что? Бутылку? — Да, я сама налью. — Рената заерзала на месте, чтобы помассировать каменные мышцы. — Ты так и будешь тут одна пить? — спросила Ульяна шепотом и протянула матери «шампань». — Я не виновата, что у меня нет собственного кабинета. Я бы ушла ТУДА. — Литвинова развела руками. — Земфира ушла? — Нет. — Она что, в номере? — спросила женщина шепотом и нагнулась. — На балконе стоит. — Курит? — Нет, просто стоит. — Ульяна пожала плечами. — Просто стоит? — Рената нахмурилась, наливая себе в бокал. — Да. — Хм… — Она сделала глоток и причмокнула. — Господи, хотя бы минутку порадоваться. — Почему только минутку? — не понимала дочь. — Потому что сейчас я буду звонить Ирме. — Ничего, что я сказала о ней, когда мы были на громкой связи? — Добровская вновь зашептала. — Земфира все слышала. — Мне нечего скрывать. — Литвинова поморщилась. — Ну, почти. — У вас с Ирмой что-то было? — Что за вопросы такие? — Женщина покачала головой. — Я хочу знать, переживать мне или нет. Вы же помирились с Зе. — Я сама во всем разберусь, — успокоила ее мать и погладила по плечу, — а ты не переживай. Думай о своем здоровье. — Мам… — начала Ульяна и замолчала. — Что? — Рената открыла сообщение Ирмы, где та просила срочно перезвонить. Сердце, предчувствовавшее нехорошее, стало тяжелым, как кирпич. — Как ты живешь с тем, что в тебя влюбляются сотни мужчин и женщин, а ты любишь только одну? — Добровская опустила плечи, чувствуя неловкость. — Тебе это нравится? — Иди. — Литвинова, поджавшая губы, указала на дверь. — Ладно, — выдохнула Ульяна и скрылась. — Так, нет… Надо выпить. — Рука схватила бокал и опрокинула его в рот. Пузырьки бросились в нос, в горле зажгло от кислоты, и Рената поморщилась. На глазах навернулись слезы. В голове всплыла мысль «А что, если Ксении нет в живых?», и по телу пробежала мерзкая дрожь. «Нет, с ней все хорошо, — успокаивала себя Литвинова, близкая к тому, чтобы расплакаться. — Она должна сообщить, что все хорошо». Палец нажал на контакт, послышались гудки. — Боже, Рита… Ты где была? Я звоню тебе все утро! — пробасила Ирма, и Рената ахнула от того, как реагирует ее тело на этот бархатный голос. Что за предательство… Неужели так будет всегда? — Извини, у меня телефон в сумке. На беззвучном. Совсем о нем забыла. — Ты спала? — Нет, занята была, — выдавила из себя Рита и растянула губы, чувствуя гадость. — Что случилось? — Ксению нашли, — выпалила Ирма, и Рената-Рита открыла рот. Так говорят о живых или мертвых? Сердце запрыгало в груди, как загнанный в угол заяц. Руки, побелевшие от страха, затряслись. — Ты чего замолчала? — Она… Жива? — Жива. Но сейчас без сознания. В больнице. — Боже… — Рита прикрыла мокрые глаза ладонью. — Это они сделали. Эти подонки… — Ты о банде Мигеля? — Да. Только они могли это с ней сделать. Сволочи… Где ее нашли? — На окраине. Она сначала в их больнице была, но, сама знаешь, какие больницы на окраине. И сегодня утром ее перевезли в центр. Ты знаешь родственников? Ну, чтобы приехали… — Не знаю, но знаю того, кто знает. Наверное, знает. — Рената вспомнила, как Земфира говорила о девушке Ксении. Возможно, она знает не только факт, но и остальные подробности. И здорово было бы найти телефон матери Градовой, чтобы она приехала в Лондон и они, после стольких лет раздора, помирились. — Я так рада, что она жива. Потому что она такая… — Какая? — Ей бы промолчать, а она говорит. — Литвинова смахнула с щек слезы. — И зачем же она к ним пошла? — То есть она сама к ним пришла? Она что, ненормальная? — Она что-то скрывала от меня. Все от меня что-то скрывают. — Рената сжала кулаки. — Да, ее видели утром… Когда она вышла из клиники. Она шла куда-то с целью. Это была не прогулка. Тем более, мы ее ждали. Господи… Неужели она смогла нас бросить? Она нам так нужна. — Ну, сейчас она ничего сказать не сможет. У нее серьезная черепно-мозговая травма. Врачи говорят, что удивительно, как она осталась жива. Потому что удар был совсем рядом с виском. Еще бы миллиметр, и могло бы случиться страшное. — Я должна ее увидеть. — Литвинова отлипла от ванной и прижала к себе бутылку. — Скажешь адрес? — В сообщении пришлю. — Хорошо. — Но что ты там будешь делать? Она же просто… Лежит. — Я хотя бы с врачами поговорю. — Потом ты будешь говорить с полицейскими. — И с ними тоже поговорю. Я вообще люблю… Болтать. — Да, я знаю, — выдохнула подруга. — Я так хочу тебя увидеть. Это возможно? — Сейчас — нет. Я буду занята. Извини. — О’кей, — протянула Ирма с обидой. — И спасибо за помощь, Ирма. Не думай, что я это не ценю. — Ты всегда можешь на меня рассчитывать, — доложила подруга, но ответа не было. — Рита? Ты здесь? — Да, — выдавила из себя Рита-Рената с трудом, потому что на нее — сурово и страшно — смотрела Земфира, которая решила проверить, чем же занята ее жена. — Пока. — Она нажала на красный кружок завершения вызова и ссутулилась, ожидая расправы. — И давно ты здесь? — Кто это? — прохрипела Рамазанова, скрещивая руки на груди. — Подруга. — А, еще одна. — Зе, это сейчас не главное. — А что главное? — хмыкнула Земфира и дернула плечами. — Давай не будем ругаться? — А есть повод для ссоры? — Ксению нашли. Это главное. И Ирма звонила, чтобы это мне сообщить, — произнесла Рената на выдохе и прошла мимо Земфиры в комнату. Земфира проводила ее нахмуренным взглядом. Ульяна, услышав новость, вскочила. — Что? Градову нашли? — И где она была? — спросила Земфира с недоверием. — Не знаю. — Рената села на кровать и закрыла лицо руками. — Сейчас она в больнице. — Что-то серьезное? — Рамазанова замешкалась, но все же села рядом. — Неужели все так плохо? Ре, ну… Ты чего? — Она обняла ее за плечи. — Ну ее же нашли. Она жива. Все хорошо. Ты чего? — Повторяла она, начиная пугаться. — Она что-то скрывала от меня, понимаешь? — начала Рената сквозь слезы. — Я выпытывала всячески, но так и не узнала… Возможно, она пошла сама к ним, чтобы что-то решить. Ты же видела ее утром. Господи, какая же она глупая… — К ним — это к кому? — Ой, Зе… — Литвинова снова закрыла лицо руками. — Давай я потом тебе все расскажу? — Она встрепенулась и заглянула любимой в глаза. — Лучше скажи, ты знаешь кого-нибудь из ее окружения, кто может приехать? Ты говорила, что у нее есть девушка. — У Градовой есть девушка? — вскрикнула Добровская и прикрыла рот рукой. — Да, Марина. Ее номера я не знаю. Может, обратишься к тому, кто узнает? — Это к кому? — Рената сдвинула брови, не понимая, кого она имеет в виду. — К детективу твоему. — А, точно. Надо позвонить… — Я так понимаю, ты знала о существовании Градовой еще до знакомства с ней? — спросила Зе, дернув бровями. — Мам, это правда? — офигела Добровская. — Хватит меня допрашивать! — вскрикнула Литвинова и встала. — Что вы меня допрашиваете? Вы не видите, что мне тяжело? — Она подняла глаза к потолку, чтобы остановить слезы. Слезы эти были не по графику и точно помешают ей сделать нормальный макияж. — Сейчас Ирма пришлет адрес больницы, и я поеду. Узнаю подробности. — Я с тобой, — молниеносно отреагировала Земфира и поймала на себе угрюмый взгляд. — Что? — Не надо. Останься, пожалуйста, с Улей. — Я не спрашивала. Я сказала, что поеду с тобой. Это не обсуждается. Только переоденусь, а то я совсем в домашнем. — Она встала и снова обняла жену за плечи, чтобы хоть как-то ее поддержать. — Я не отпущу тебя одну. — Хорошо, — выдохнула растерзанная Рената и посмотрела на экран телефона, где пришло сообщение Ирмы с адресом и сердечком. Земфира мельком заглянула в экран и сцепила зубы. Очередное испытание. И сейчас действительно не время и не место для сцен ревности. Человек, который, так уж вышло, с ними обеими связан, был сейчас в больнице. Но это не мешало Земфире представить, как она убивает Ирму собственными руками. Неизвестно, сколько там было этих поцелуев. И были ли только поцелуи? Вулкан стал выбрасывать пепел, и Рамазанова метнулась к двери, чтобы спасти — себя и других. — Не уходи без меня. Мне надо с ноутом дела решить, — выпалила она и исчезла. Рената смотрела на сообщение Ирмы и не могла двинуться с места — так ей было тяжело, каменно. Словно она превратилась в истукан — божок, плотно припечатанный силой тяготения к земле. Хотелось только двух вещей — пить и плакать. Остатки сил вспыхнули эпизодом бурной деятельности и иссякли. Не было сил даже поднять кисточку с румянами. А ведь надо «встать и идти». Как Лазарь. К тому, кому сейчас гораздо хуже. И почему она такая слепая? Почему она ничего не видела? Почему не удержала? Не уговорила ничего такого не предпринимать? Что она за режиссер такой, который не может повлиять на волю своего окружения? Грош ей тогда цена, раз люди ускользают из-под ее надзора. Как маленькие, несмышленые дети. И опасная жизнь, как Гамельнский крысолов, уводит этих детей в непроглядные леса. Лишь бы не безвозвратно.