Жара

Ульяна смотрела в зеркало и не могла поверить: снова ее закаленная огнем и мечом мать чуть ли не плачет. Доля, что ли, такая — пускать в свое сердце человека, а потом расстраиваться: «благо», эти люди постоянно давали повод. Земфира со своей переменой настроения была безусловным лидером, далее следовала строгая, что не мешало всем ее любить, бабушка, а потом сама Ульяна: курящая, пьющая и постоянно обманывающая (вынужденно — отметила для себя Добровская). Все, не заботясь о маминых чувствах, лажали. Меньше всего лажала мама. Она знала, что любимых надо беречь. Знала каким-то природным чувством. И, если и ловила себя на желании ранить в ответ, то держала себя в руках. Неизвестно, какие расправы она режиссировала в своих мыслях, но в реальности никогда себе такого не позволяла. Она любила, страдала и всегда прощала. После очередной ссоры с Земфирой мама приходила растерзанная: со следами туши на щеках, с размазанной помадой и потерянным взглядом. Молча скидывала туфли, опускала сумочку на диван и медленным движением стаскивала с головы платок, который до этого даже не успела завязать — как делают в кино женщины, когда очень несчастны. И Ульяна, догадываясь, что произошло, уходила в соседнюю комнату, а потом, в страхе за их общее будущее, писала дрожащими руками Земфире: «Все нормально?» И если та не отвечала, значит, пора бить тревогу. Опять мама будет пить, не спать и писать душераздирающие тексты. А Земфира — песни (если не целые альбомы — в зависимости от того, насколько все серьезно). И всем будет плохо. А теперь вот и Градова. И неведомая Ирма, с которой у мамы то ли было что-то, то ли нет. И если о Градовой было хоть немного известно — по крайней мере, что она хороший человек, раз помогла вызволить маму из тюрьмы, то Ирма оставалась загадкой. Единственное, что было о ней известно — она хотела заполучить свою долю внимания. Мама то и дело заглядывала в телефон, читая сообщения, приходившие чередой. — Все-таки поедешь? — спросила Добровская со вздохом. Рената, вспомнив о планах, взяла кисточку: надо было скрыть от посторонних глаз разбросанные по телу засосы. — А что? — Она всмотрелась в пятно на подбородке и качнула головой. Интересно, что бы подумали о ней люди, если бы она пошла прямо так? — Ты можешь узнать о ее состоянии по телефону. — Мне надо ее видеть, — процедила сквозь зубы Литвинова. Она уже представляла примерную картинку, и ей уже сейчас было дурно. — Зачем? — Добровская прищурилась. — А еще мне надо дать показания, чтобы они нашли этих ублюдков. — Отвечать, конечно, она не собиралась. — Они прекрасно могут обойтись и без твоих показаний. — И как это будет выглядеть? — Рената обернулась. — Поставила человека под монастырь, а сама — в нору? Я не такая, Ульяна. — Она с отвращением поморщилась: Это подло. — Это будет выглядеть как нежелание начинать с Земфирой новую ссору, — проворчала недовольная дочь. — Неужели тебя жизнь ничему не учит? — Мы с Земфирой поговорили, — отмахнулась мать. — Как видишь, она сама хочет поехать. Я ее не заставляю. Надеюсь, и она себя не заставляет. Просто хочет поддержать. И как-никак Ксения — ее адвокат. — Она опустила глаза и закусила губу. — Бывший. Наверное. — Это связано с Ирмой, и она не хочет, чтобы вы виделись! — Ульяна взмахнула руками. — Кому это понравится? — Я думаю, она просто хочет меня поддержать. Ирма тут не при чем. Ирма мне помогает. А я здесь мало кого знаю… — Рената отвернулась к зеркалу и взяла кисть. Быстрыми мазками стала накладывать консилер. «Главное — не переборщить с бровями», — думала она, зная, что может увлечься. Она всегда увлекалась: то бровями, то людьми. — Позвони, и всё, — фыркнула Добровская. — Или ты так сильно влюбилась, что… — Уля! — прикрикнула Литвинова, сжав кулаки. — Это переходит все границы. — Мам, я просто не хочу, чтобы все начиналось снова… — Уля припрыгала к матери на одной ноге и положила руку ей на плечо. Они посмотрели друг на друга в зеркало, словно в очередной раз искали общие черты. — Ничто не начнется, — успокоила ее мать, погладив по руке. — Как видишь, с Земфирой мы помирились. Что тебя беспокоит, я не пойму? — Меня беспокоит то, что если не ты ищешь приключения, приключения находят тебя, — ответила Ульяна и вспомнила, что с ней произошло не меньше. — Мне кажется, сейчас вообще из дома выходить нельзя. Иначе что-нибудь такое случится, что мы будем разгребать еще несколько недель. И никогда отсюда не уедем, — добавила дочь со вздохом, думая, что Лондон — просто не их город. Их город — Париж. Главное — выбраться. Они же не могут сидеть тут вечно? — Думаешь, я не устала? — Литвинова сжала руку дочери и вернулась к макияжу. — Мне кажется, я по приезде книгу напишу, столько всего было. Заменю себя каким-нибудь персонажем… — Она по привычке ссутулила плечи. — Родная, я понимаю, что ты переживаешь, но я не могу бросить Ксению. Не потому, что она что-то для меня значит. — «Хотя даже если и значит», — добавила она в мыслях. — А потому, что я виновата в том, что с ней произошло. — Ульяна хотела возразить, но мать остановила ее. — Пожалуйста, не перебивай. Она попала в эту передрягу, потому что защищала меня. — Рената выдохнула: И тебя. — А меня каким образом? — не понимала Добровская. — Подожди, поэтому ты наняла Лин? Нам что, угрожают? — Когда-нибудь я тебе все расскажу, но не сейчас. Я все еще переживаю за твою безопасность. Вот поэтому ты останешься дома. Я надеюсь, ты останешься дома? — Рената строго посмотрела на личико дочери. — Останусь. Куда я денусь? — Хорошо. Или вызови Лин. Договор все еще в силе. — А Земфира знает, что мы в опасности? — Конечно, нет, — фыркнула мать. — Почему? — Потому что эти проблемы касаются только меня, — отрезала Литвинова и стала пудрить лицо, которое и без пудры походило на лицо покойника. — У меня же могут быть дела отдельно от Земфиры? — А Ирма? — Что Ирма? — Знает? — Знает. — Вот мне интересно, почему Ирма знает, а Земфира нет? — не унималась Добровская. — Тебе Ирма дороже Земфиры? — Не говори ерунды, — проворчала мать. И нехотя добавила: Ирма тоже в этом замешана… И не я ее туда втянула. Ее втянули обстоятельства. — А кто не замешан? — Ульяна развела руками. — Как оказалось, даже я… — Она нахмурилась. — Может, расскажем все папе? Он порешит с этим в два счета, я уверена. — Ты хочешь сдать меня Лёне? — спросила Рената сдавленным голосом. Лицо ее окаменело. — Я думала, ты на моей стороне… — Я всегда на твоей стороне. — Я вижу, — съязвила мать и бросила кисточку на трюмо. В горле встали слезы. То ли от предательства, то ли от тотальной усталости. — Не могу дышать… Откроешь окно? — Я просто хочу, чтобы все проблемы исчезли. И побыстрее. Это не значит, что я не на твоей стороне, — пояснила свою позицию Уля и открыла окно. — Так лучше? — Нет, но оставь. — Литвинова сделала глубокий вдох и закрыла глаза, пытаясь успокоиться. — Если хочешь позвонить Лёне и все ему рассказать, то звони. Только знай, что у него проблемы с сердцем. И именно поэтому я не хочу его сейчас тревожить. — Он мне не говорил, — прошептала Ульяна и села на кровать. — И давно? — Она посмотрела на мать обеспокоенным взглядом. — Почему я ничего об этом не знаю? Почему вы мне никогда ничего не говорите?! — Никто не знает. — Рената, закусив губу, стала красить ресницы. — Проблемы со здоровьем никуда не деваются, просто иногда лучше, иногда хуже. И он не хочет тебя расстраивать. И бабушке, пожалуйста, ничего не говори — она его залечит по телефону. — Мам, прости… Я не знала. — Добровская запустила пальцы в волосы. — Бедный папа. — А Земфире я ничего не говорю, потому что у той горячая голова. Я не хочу, чтобы… — Рената хотела сказать: «Чтобы ее впутали еще в одно дело», но вовремя опомнилась. — Не хочу, чтобы она думала о чем-то, кроме музыки. — Вранье было крайне неубедительным, и Литвинова скривила губы. — Она приехала альбом записывать, как ты знаешь. — Мне кажется, она думает сейчас о чем угодно, только не о музыке. Тебя чуть не убили, мам, — напомнила Ульяна, и Рената опустила взгляд на запястье, заклеенное лейкопластырем. — А до этого ты была в участке. — Да, удивительное время, — покачала головой Рената и с горечью улыбнулась. Несмотря на побои и разорванное в клочья сердце, она наверняка будет вспоминать это время с трепетом. Вряд ли с ней произойдет что-то подобное — когда Вселенная хватает тебя за загривок и бросает то под пули, то в тюрьму, то об стенку. В тайне ото всех Рената вела точный счет своим несчастьям. Некоторые были настолько яркими и родными, что не могли перекрыть даже самые счастливые моменты. Поэтому ей было так приятно и больно возвращаться мыслями в одинокую юность: безответная, как всегда бывает в этом возрасте, любовь (уже не первая), есть запрещено (жирная), мама отчитала за аморальный образ жизни (зависла пару раз с друзьями и пришла утром), а в университете — «двойки» за отчеты (и обвинения в том, что она пишет на инопланетном языке). И ты еще не известный режиссер. И вряд ли тебя будут снимать в кино — из-за горбатой спины и в целом ничем непримечательной внешности. И, естественно, ни одной глянцевой обложки. И ни одного — а так бы хотелось! — Оскара. Когда она вспоминала себя ту, ей казалось, что вся ее нынешняя жизнь — не взаправду. Что все, что она создала — на самом деле вранье. Она не та, кем ее считают. Она — одинокая, несчастная, потерянная девушка с блеклым лицом. Брошенная — будто бы — с рождения. Не находящая нигде и ни с кем места. Вечно обжигающаяся, даже ото льда. Смотрящая в небо — в поисках своей планеты. Смотрящая в глаза незнакомцам — в поисках своих… А R.L. — это роль, которую она играет и все никак не может остановиться. — Шампанское осталось? — спросила она после паузы. — Да, немного. — Нальешь? — Может, не надо? — спросила Ульяна со страхом. — Я же не водку пью, Господи. — Рената закатила глаза и тихо добавила: Водки вчера хватило. — Литвинова вспомнила вчерашнее и закатила глаза. Тело отозвалось ноющей болью. — А с Земфирой что? — Уля протянула матери бокал, и та сделала жадный глоток. — А что с ней? — Она не сердится? — А есть на что сердиться? — поинтересовалась Литвинова, дернув плечом. — По-моему, я ангел во плоти. — Особенно после звонка Ирмы, — проворчала Добровская. — Это дела взрослых, — не без раздражения ответила Рената. — Разберись сначала со своими. Как там Эйван, кстати? — Я видела Лили, — ответила Ульяна, проигнорировав неприятный вопрос. — Как? — Литвинова развернулась и распахнула глаза. — Когда? Почему я узнаю об этом только сейчас? — Она приходила к дому консула. Хотела поговорить. — И что? — Рената нахмурилась. — Ты сказала, что она в розыске? — Да, сказала. — Ульяна, не молчи! — Мать сжала кулаки. — Что она тебе сказала? — Извинилась. Сказала, что не хотела меня подставлять. Просто боялась, что ее арестуют, потому что у нее с полицией какие-то давние дела. Якобы это уже не в первый раз. — Добровская вернулась мыслями к их разговору, там, у дверей. Еще Камилла стояла, чего-то ждала. Мешала. Пришлось ее уверить, что все хорошо. И только тогда они смогли поговорить практически без свидетелей. Лин стояла поодаль и, наверное, что-то да слышала. Лили была похудевшая, практически без пирсинга. И так хотелось подойти и дать ей в лицо, как Эйвану. За все эти пролитые — после предательства — слезы. Никому нельзя доверять. — И что? Она просто ушла? — не понимала мать. — Нет, я дала ей номер следователя. Сказала, чтобы она позвонила ему и во всем призналась. Что мне надо уезжать. А чтобы уехать, надо разобраться с этим ебаным велосипедом! — выругалась Ульяна, и Рената посмотрела на нее с осуждением. — Думаешь, я не хочу уехать? У тебя — спектакль, у меня — учеба. Я уже столько пропустила… — Понятно, — кивнула мать, вздохнув с облегчением. — Одним делом меньше… И ты сможешь спокойно уехать в Париж, без каких-либо проволочек. — С тобой? — Нет, я в Москву. — С Земфирой? — Это не от меня зависит. — Думаешь, вы еще раз поссоритесь? — Ульяна приподняла брови и открыла рот. — Ты какая-то нервная… — Литвинова прищурилась. — Я запишу тебя к психологу. — Вот уж нет. Сама к нему записывайся. — Психологи — это, конечно, круто, — кивнула мать и скорчила гримасу, — но я им не верю. Какие-то люди со стороны. Они же ничего не знают. Как они могут разобраться в том, что мне надо, а что не надо? — Рената приподняла брови и наконец-то вспомнила о них. — Я как представлю, что они будут лезть мне в голову, меня аж в дрожь бросает. А вот для подростков они могут быть полезны, если родители уже не справляются. — Только не надо меня никуда записывать. Ладно? — Первый секс — это не шутки, Ульяна. У тебя может быть психологическая травма. Не просто так ты такая раздражительная, на меня весь день нападаешь. — У меня травма физическая, мам. — Добровская потрясла рукой с замотанным пальцем. — Папе и бабушке мы ничего говорить не будем, а вот психологу ты сможешь все рассказать, — продолжала наседка свое кудахтанье. — И он сделает так, чтобы тебе было легче. Они ведь этим занимаются? — Давай лучше я тебе расскажу. — Я не разбираюсь в отношениях с мужчинами. Это совсем другая планета. Я их никогда не понимала. — Рената закончила с бровями и посмотрела на губы: красить или нет? — И не пойму, наверное. — А как же папа? — А папа — это удача. Это он меня понимал, а не я его. Хотя я очень старалась. — Но ты же любила его? — Я не смогла бы жить с нелюбимым. Конечно, я его любила. Но по-другому. Как человека. Как твоего отца. Как мужа. — Она задумалась. — И сейчас люблю… Как можно не любить отца твоего ребенка? Он же не подлец какой-нибудь. Никого из нас не бросил. — Рената вспомнила своего отца и сцепила зубы. Наверное, мама так и не смогла себе никого найти, потому что была в обиде на всех представителей мужского пола. Столько было ухаживаний, цветов, признаний, а она задирала подбородок и шагала дальше. — Мам… — Ульяна сделала глоток из чашки. — Что, дорогая? — Помнишь, я говорила, что люблю Эйвана? — Ну… — Мне кажется, это не любовь. — Добровская пожала плечами. — А что же? — Ну, он очень красивый. Ты же видела его? — Рената кивнула. — Все девочки по нему сохли. Так что неудивительно. Я запала. Чисто на внешность. У тебя такое было? — Сто раз. — Ты западала на мужчин? — Было дело. — А они на тебя? — Ну, как сказать… — Тот случай, когда Ренате не хотелось вспоминать былое. Тогда она за парнями бегала, а не они за ней. И она — на эмоциях — делала много не очень умных вещей, о которых сейчас жалела. А надо было держаться. И не унижаться. Ждать «своего человека» до последнего. Но кто знал, что они — не «свои»? — Это же не любовь, да? Просто очарование? — Ульяна стала кусать губы. — Любовь — это… — Когда понимаешь, что вот этот человек — твой. И что других тебе не нужно, — добавила за нее мать. — Я лично это поняла с первого взгляда. — В общем, мне кажется, что… — Добровская скорчила гримасу, боясь продолжать. — Что? — Литвинова схватила бокал. — Это нормально — очаровываться. Очаровываться можно до бесконечности. Главное, чтобы это тебя питало. Как творца. Это же не означает, что у вас должны быть отношения. Ты можешь просто смотреть. Или слушать. Или читать. — В общем… — Ну что? — Я тоже не понимаю мужчин, — выдавила из себя Ульяна. — Ну, или пока не понимаю. — У тебя что, их было несколько? Я чего-то не знаю? — мать нахмурилась. — Ну, я общалась с мальчиками и девочками. Мальчики… Ну, те, которые по девочкам, не геи… Они какие-то странные… Я не понимаю, что им от девочек надо. Неужели только секс? Никто не хочет разговаривать… Все же начинается с разговора, да? — Ты к чему ведешь? — Литвинова поставила бокал на поверхность. — Мне нравится общаться с девочками, — тихо произнесла Добровская и сразу пустилась в разъяснения: Но это не значит, что я люблю девочек. Я еще не пробовала. — Уля наклонила голову, поймав на себе осуждающий взгляд. — Не смотри на меня так. Мне страшно. — Господи… — Рената шумно выдохнула и закрыла лицо руками. — Только не это. — Мам, я еще ничего не знаю. Ну чего ты? Я же только предположила. — Это уже слишком. — Да даже если и так, ты не будешь рада за меня? — Ульяна округлила глаза. — Я хочу, чтобы у тебя была нормальная семья. — Рената опустила руки и снова посмотрела на дочь, но уже с жалостью. — А у вас с Земфирой что, не семья? — Ты живешь в России, Ульяна. Да, ты учишься в Париже, потом поступишь в Академию моды. Я в тебе не сомневаюсь… — Рената покачала головой, проворачивая возможный сценарий. — Я не хочу, чтобы у тебя были проблемы. — Разве у тебя проблемы? — Я с этим живу. Я уже привыкла. И не хочу тебе такого «счастья». — Ну, я же не знаю, смогу ли я иметь отношения с девочками. Просто… — Добровская посмотрела на пустую бутылку шампанского и пожалела, что там ничего нет. Она бы сейчас выпила. — Просто с ними легче. Это ни о чем не говорит. Но все может быть… Кто знает? — Еще новостей, что дочь Литвиновой — лесбиянка, не хватало. — С горя Рената опрокинула бокал в рот. Она уже видела эти комментарии под каждым постом в Сети: тупые, отвратительные, о любви и не помышляющие. Иногда она заходила почитать такое о себе. И ее всегда разрывал праведный гнев: «Да как вы можете? Кто вы вообще такие, чтобы судить?» — Да никакая я не лесбиянка. Просто в Париже нравы другие… — Ульяна опустила плечи. — Я думала, ты обрадуешься. Ведь ты сама в отношениях с женщиной. И счастлива… Ты же счастлива? — спросила она с надеждой. — И когда ты это поняла? — процедила сквозь зубы Рената. — Неужели, когда Лили увидела? Или, как ее там… Камиллу? — Литвинова посмотрела на гостиничный телефон, раздумывая, заказывать ли ей новую бутылку. Возможно, даже не шампанского, а чего-нибудь покрепче. Оставив пока эту затею, она стала надевать перстни, и пальцы, несмотря на духоту, были холодными как лед. — Я поняла это, когда пообщалась с Градовой, — ответила Ульяна и затихла. Рената развернулась, позабыв о кольцах. — Ты что, влюбилась в нее?! — воскликнула она. — Да нет. — Ульяна улыбнулась. — Как ты могла такое подумать? — Я уже не знаю, что и думать, Ульяна! — Просто мы поболтали. Она многое рассказала о себе… Практически всю свою жизнь. Так откровенно. Словно я не чужой ей человек. — Уля пожала плечами. — Она с самого начала очень хорошо ко мне относилась. Пообещала помочь тебе. И ведь помогла. — Хочешь ее увидеть? — Рената поджала губы, раздумывая. — Можешь поехать с нами. — Ой, нет. Если я увижу ее, там, в трубках, никогда этого не забуду. — Добровская затрясла головой. — Надеюсь, с ней все будет хорошо. — Господи… — Литвинова посмотрела на себя в зеркало. — Никогда бы не подумала, что ты влюбишься в Градову. За что мне это все? — Да не влюбилась я в нее! — воскликнула Уля, взмахнув руками. — Я просто много думаю о себе. О том, кого я могу и хочу любить. Ключевое слово — «могу». Я выбираю, понимаешь? Я еще ничего не решила… — Это не ты любовь выбираешь, это любовь выбирает тебя. По крайней мере, так было со мной. — Рената вновь закрыла глаза, чтобы подышать и успокоиться. Сюжет выходил из-под ее контроля. Вот так оставишь человека без присмотра, а у него уже свои симпатии и антипатии. — Нельзя поставить перед собой людей и выбрать. Это не рынок. — Просто я так злюсь. — Ульяна закусила губу, чтобы справиться с чувствами. — Да, наверное, я злюсь. — На что же? — На то, что меня никто не любит. — Да все тебя любят. Не говори ерунды… Вон Градова тебе всю жизнь рассказала, — добавила с раздражением Литвинова. Глаза нырнули в пустой бокал в надежде, что там осталась хотя бы капля, но раздраженная госпожа Литвинова впитала все, как губка. — Я про отношения. Эйван меня не любил. Лили пыталась начать какие-то отношения, но я не отреагировала. Зачем мне отношения с человеком в другой стране? Да и не люблю я ее… Разве что интересовалась, как это может быть с девочкой. Если бы я захотела, все бы уже давно случилось… — Когда у тебя случится секс с девочкой, надеюсь, сообщишь? — съязвила мать, укладывая волосы, которые без уходовых средств стали больше похожи на паклю. — Все еще осуждаешь меня за то, что я не сказала тебе про Эйвана? — И за то, что пьешь и куришь. — Земфира давно знает, — отмахнулась Добровская. — Так, а вот это уже интересно… — Литвинова оставила укладку и посмотрела дочери в глаза. — Почему она узнает все до меня? — Ну, она не ругает. И не обвиняет. Считает, что все это нормально для моего возраста. — Ульяна перевела взгляд на дверь, моля, чтобы сейчас появилась Земфира и успокоила мать, которая начинала свирипеть. — Она в моем возрасте тоже курила и выпивала. И не только… — Я поговорю с Зе. — Литвинова поджала губы. — Пожалуйста, не надо. Вы и так на грани ссоры из-за Ирмы. — Ульяна посмотрела в телефон, проверяя, не звонила ли Земфира. Но та не звонила. И шагов за дверью не слышно. — Мы всегда на грани ссоры, но это не значит, что мы ссоримся, — отрезала взбешенная мать. — И с Ирмой я сама разберусь. Можно ее больше не упоминать? — Пожалуйста, не говори Зе. Я хочу, чтобы все у вас было хорошо. Помнишь, сколько ты ее добивалась? — Ульяна попыталась взять мать за руку, но Рената вскочила и подошла к шкафу, чтобы найти скрывающее фигуру и наконец-то сбежать. — Ну мам… Всё, мы поссорились? Ты обиделась на меня? — Нет, — отрезала Рената и натянула на себя худи. — Я не переживу, если ты обидишься. — Переживешь. — Ну мам… — Уля, не сейчас. Я не могу, правда. Всё… — Рената взяла гостиничный телефон и заказала в номер бутылку шампанского. Положив трубку на место, она выцарапала себе сигарету и вышла на балкон. Ветер растрепал кое-как уложенные волосы, но Ренате было все равно. Губы вцепились в фильтр, и она стала жадно курить, словно сигарета была самым последним лекарством на Земле. Или ядом. Перед Ульяной она всегда была беззащитной. Как-никак самый дорогой в жизни человек. Человек, ради которого она пошла бы на смерть. Отдала бы ему последнее — ничего не жалко. Никого она так сильно не любила, как Улю. Тогда, в роддоме, она посмотрела в открытые синие глаза и поняла: «Вот что значит любить». Так и полюбила богиня. Не человека со стороны, а того, кого носила в себе девять месяцев и родила в муках. Это было узнавание той самой родственной души, о котором трещит эзотерическая литература. И сейчас эта родственная душа колола ее прямо в сердце. А что, если Ульяна реально влюбилась в Градову? Рената поверить не могла, что этот вопрос вообще встал. Нашептались с ней о чем-то, и теперь девочка думает сверх меры, переживает. Боже мой, Градова… Какого черта она вообще есть в их жизни? Какого черта она вообще существует? Когда она там, в кафе, читала досье о Градовой Ксении Ивановне, она даже предположить не могла, что этот человек перевернет их жизнь с ног на голову. Жизнь Земфиры, Ренаты, а теперь и Ульяны. Литвинову разрывало от противоречивых чувств. Она так переживала за Ксению, с ума сходила от мысли, что ту чуть не убили, когда она вздумала их с Ульяной защищать. Жаждала нагрянуть в больницу, разбудить ее, чтобы все раны в миг зажили, чтобы все это оказалось страшным сном. А с другой стороны, хотелось сбежать от нее, куда-нибудь на край Земли — вместе с Земфирой и Ульяной. Забыть все, что между ними было, и не вспоминать даже под гипнозом. Когда Рената закрывала глаза, она все еще видела окровавленное, безжизненное лицо, с переломанным носом. И зеленые глаза, наполненные слезами. Она же тогда серьезно подумала, что Ксения умерла. Лежала на полу, бледная, бездыханная. Рената стучала ее по щекам и безостановочно плакала. Один из худших ее кошмаров. И теперь этот кошмар повторился, только вот рядом ее не было. «Лишь бы она выжила, — молилась Литвинова, терзая сигарету. — Лишь бы все было хорошо». Ксения — человек, которого оставили все. И который сам оставил всех, оберегая мир от своих колючек. Но… Если бы она сказала, что им было плохо вместе, она бы соврала. Счастье, конечно, сближает, но крепче всего сближает несчастье. Когда вы вместе несетесь под пули, вы одно целое. «И когда вы в одной постели», — добавил внутренний голос, и Литвинова разразилась матами. Она снова не понимала, что чувствует. И в какую сторону — каким таким ветром: северным или южным? — ее несло. Но ее, определенно, несло. И ветер действительно усиливался. Должно быть, перед дождем. Волосы, беспомощно придерживаемые шпильками, так и взлетали. Нет, она не переживет, если Ульяна будет иметь отношения с девушками. На камеру она скажет все что угодно. И в интервью что-нибудь такое брякнет — про свободную любовь. Про любовь без пола. Но чтобы ее любимая девочка оказалась лесбиянкой… Это кара небесная. Она ничем такое не заслужила. Ни сама Ульяна, ни ее мать. Ни, тем более, бабушка. Бабушка до сих пор не может принять выбор собственной дочери. Думает, что они с Земфирой близкие подруги. О том, чтобы сказать, что они зарегистрировали брак, и речи не шло. Да даже если и скажут, все равно не поймет. Потому что в России такое ни у кого в голове не укладывается, особенно у старшего поколения. После очередной желтой статейки мама округляла глаза и восклицала: «Они что там, с ума сошли? Ты же подашь на них в суд?» А если будут статьи про Ульяну, это двойной удар. Никто не переживет. Даже Лёня, которому тоже досталось от проклятой «желтизны». А кому от нее не досталось? Находятся же целые издания, которые их травят… А сейчас заказать статью ничего не стоит. И тогда просто начнется война. И суды, совершенно бестолковые. И время будет утекать в бездну. В какой-то момент она вообще решила, что существуют только «желтые» издания, а хороших нет. От каждого журналиста ждала подвоха. Или провокации. Заранее сжимала кулаки. Настолько они все ее ранили, особенно вопросами про Земфиру. Все эти люди, без образования и такта. Земфира была в ее жизни кровоточащей раной, которая никак не затягивалась, и спрашивать что-то о ней в ключе личной жизни означало втыкать в рану очередной клинок. Еще и Зе в курсе, что Ульяна вот уже несколько лет курит и пьет. И как она могла это от нее скрывать? То есть у них были свои секретики, а мать родная — по боку? И все потому, что она будет ругать? Да как же ее не ругать — за спиртное и сигареты? Какая мать не будет ругать? «Такая, как Земфира», — констатировал факт внутренний голос, и Рената приложила пальцы к глазам. Нет, она не ревновала. Конечно, она не ревновала. То, что она чувствует — другое. Просто два самых близких человека скрывали от нее то, что важно. Опасаясь, что она завопит. Да вопила ли она когда-нибудь? Ну, взвизгивала. И всегда это был праведный гнев. Вполне себе справедливые визги. Если она выскажет это Земфире, они стопроцентно поругаются. А Рената так устала от ссор, что следующую попросту не выдержит. У нее нет больше сил на извинения, на какие-то шаги вперед. Сил вообще было мало, словно она только вчера вернулась с войны. Даже макияж она сделала с трудом. Как это обычно бывает, после всплеска бурной деятельности следовал спад — хотелось обыкновенного отдыха. С книгой, по возможности — у камина. Без нервотрепки. Но внутри все так и клокотало. И даже разглядывание проклятого Лондона — с маленькими человечками и машинами — не спасало. — Блять, — прошептала Рената, чувствуя чуждую ей злость на близких. Она погасила сигарету, от которой не было никакого удовольствия, только страдания, и вернулась в номер. Ульяна уже пила шампанское. Она посмотрела на мать в надежде, что она поймает ее взгляд и привычно улыбнется, но та ее проигнорировала. Литвинова взяла наполненный до краев бокал и сделала глоток. — Иногда мне хочется, чтобы у меня не было сердца, — сказала она словно перед смертью и положила телефон, где была видна череда сообщений от Ирмы, в сумочку. — Ты все-таки обиделась? — Ульяна состроила щенячьи глаза. — Я не хотела. Мам… Правда. — Я верю. — Ну что я такого сказала? Я же честно призналась… — Добровская кусала губы. — Теперь ты все знаешь. Никаких секретов. — Я не готова сейчас разговаривать, — выдавила из себя ее мать и показала болезненную гримасу. — Давай потом? Ручка двери повернулась, и в номер зашла взъерошенная, как после борьбы, Земфира. — Ты что, дралась с кем-то? — спросила Литвинова с порога. — Ноут сбагрила. Наконец-то починят. А еще сиги принесла, — повеселела Рамазанова и сунула сигарету в зубы. — А вы что такие? Что-то случилось? — Шампанское будешь? — перевела тему Рената. Если она сейчас начнет, то уже не остановится. — Дай глоток. — Она взяла у нее бокал и сделала несколько глотков. — Ох… Башка трещит. — Ты точно поедешь? — В смысле? — не понимала Зе, с сигаретой в руке. — Мы же семья. — Может, останешься? — предложила Ре, дернув плечом. — Отдохнешь. — Я не уставала, чтобы отдыхать. — Зе открыла дверь на балкон и закурила. — Эта хуйня пищать не будет? — Она кивнула на сигнализацию. — Да вы чего такие? Кто-то умер? — Никто не умер. Разве что доверие, — заметила остроумно Литвинова и забросила сумочку на плечо. Она повернулась к Уле: Пожалуйста, без эксцессов. И с Лили всё. — Хорошо, — согласилась та. — Мам… — Мы спешим. Рената и Земфира вышли в коридор. — Вы поцапались? — не понимала Рамазанова. — Так, тема отцов и детей, — отмахнулась жена, не зная, куда девать взгляд. — Тогда я тоже в теме. Подожди. — Земфира остановила ее, взяв за руку. — Если я сейчас начну, мы поругаемся. — Рената опустила глаза. — А я не хочу. — Не поругаемся. Обещаю. — Земфира потрясла ее за руку. — Я сдерживаю обещания, ты же знаешь. Говори. — Это и тебя касается. — Так, я догадываюсь, о чем ты. — Рамазанова сунула руки в карманы. — Ульяна доверяет тебе больше, чем мне, — выдохнула Литвинова и посмотрела Земфире в глаза. — И мне это не нравится. Это же может мне не нравиться? — Я так не считаю. — Земфира дернула плечами. — Она тебя любит. Это не о доверии вообще. — Ты все узнаешь раньше меня. — И что? Ты просто сверхчувствительная. Уля не хочет тебя ранить. — А ты что, без чувств? — Рената скорчила гримасу. — Кажется, я телефон забыла. — Земфира пошарила по карманам. — Я быстро. — Она повозилась с ключом и скрылась за дверью. Рената закатила глаза. Опять та сбежала от разговора. Постоянно сбегает. То у нее важный звонок, то надо срочно покурить, то строчка из песни пришла. Привязывать ее, что ли? — А, это вы здесь живете? — раздалось за спиной, и Рената обернулась. Голова не сразу восприняла речь на английском. — Да, я здесь живу, — процедила Литвинова сквозь зубы. Разговаривать сейчас она не хотела, тем более с какими-то незнакомцами. — Извините, но вы не могли бы… — протянула женщина пятидесяти лет, слегка под ботоксом. Рядом покорно стоял мужчина. — Что им надо? — вмешалась Земфира на русском. Она запирала дверь. — Не знаю. — Просто у нас дети, и мы бы хотели, чтобы они спали по ночам, — пояснила соседка, искоса поглядывая на мужа, но тот как воды в рот набрал, только смотрел то на одну соседку, то на другую. Рената открыла рот, чтобы ответить, но Земфира ее опередила. — Купите им… Как их там? Затычки в уши, — ответила Рамазанова по-английски и, взяв Литвинову под локоть, спешно повела ее к лифту. — Ничего смешного, — сказала она уже в лифте, когда Рената расплылась в улыбке. — Спасибо, что хотя бы не послала. — А чего они лезут? Они думают, я хочу с ними разговаривать? Кто они такие? — Все-таки на одном этаже живем. Ты так всех соседей распугаешь. — Не в первый раз, — серьезно ответила Земфира, и Рената расхохоталась. — Они имеют право предъявлять претензии. — Людям сексом заниматься нельзя? Они что, сами не занимаются? — Вот и спросила бы, — ответила Рената сквозь смех. — Я сказала что-то смешное? — Рамазанова прижала ее к стене. — Мы будем целоваться в лифте? — Литвинова судорожно завращала глазами. — А если кто увидит? — Кто нас здесь знает? — проворчала Земфира, и в эту секунду в лифт зашла пожилая пара. — И чего они на лифте едут?— прошептала она, отходя в сторону. Дверь распахнулась, и Рамазанова, схватив жену за руку, понесла ее к выходу. — Миссис Литвинова? — окликнул их администратор. Пара обернулась. — Спокойно пройти нельзя! — Земфира закатила глаза. — Я ему сейчас ебало начищу. — Ничего, я подойду, — успокоила ее жена и подошла к ресепшену. — Утром поступили жалобы на слишком громкие звуки, — начал администратор, молодой парень с серьгой в ухе. — Мы просим вас… — Да какие там звуки? — вмешалась Рамазанова, размахивая рукой. — Ты сам слышал? — Зе, подожди, — остановила ее Рената. — Давай я одна поговорю? — Может, у вас нельзя в отеле разговаривать? — не унималась взбешенная. — Вы тогда скажите. Или напишите где-нибудь. Чтобы мы знали. — Просто у нас правила… — Администратор не поддавался. — У меня тоже правила есть, представляете? — Земфира указала на парня пальцем. Литвинова осмотрелась по сторонам, оценивая, сколько людей наблюдает эту сцену. — Я не разговариваю с теми, с кем я не хочу разговаривать. И я не хочу разговаривать ни с горничной, ни с соседями, ни с вами. Я здесь не просто так. Я плачу деньги, причем немалые. Может, еще заплатить? Чтобы не совали нос туда, куда не следует. А? — Земфира метнулась к выходу. — Идите на хуй! — крикнула она на русском и вылетела на улицу. — Я поняла вас, — ответила Рената администратору с улыбкой. — Постараемся в следующий раз потише. Извините. — Хорошо, — улыбнулся мужчина, и Литвинова побежала за соратницей, которая уже начала курить. — Ты как всегда. — Рената покачала головой и тоже закурила. — Мне всегда их так жалко… — А меня тебе не жалко? — удивилась Земфира. — Я же их убить готова всех. Чего они лезут? — Все в Европе защищают свои права. А парень просто на работе… Их можно понять. — Смотри, сейчас этот урод скажет, что здесь нельзя курить. — Рамазанова кивнула на швейцара, который косился на них. — Почему же урод? — Литвинова оценила мужчину фирменным прищуром. — Очень милый дядечка. — Сейчас этот милый дядечка откроет свой рот и скажет какую-нибудь хуйню, — проворчала Земфира и сбросила пепел. — Это все ерунда, Зе. — Рената взяла ее за руку и улыбнулась. — Главное, что мы вместе. — Это да, — согласилась Земфира и притянула ее к себе. Они обнялись. Трепетный поцелуй в шею. — Ну и жара. Италия какая-то. Где туман? — И где бегающие в тумане собаки? — добавила Литвинова и рассмеялась. — Ты вызовешь такси? — Я их пошлю, ты же знаешь. — Ладно, тогда я, — согласилась Рената и достала телефон. Поймав момент, она сбросила сообщения от Ирмы и зашла в приложение для вызова такси. — И нечего на нас так смотреть! — крикнула Земфира швейцару, и тот отвел глаза. Литвинова, не выдержав, рассмеялась. — Ну что? — Извините, — сказала Рената милому дядечке и фирменно улыбнулась. — На самом деле она очень добрая. — Нихуя я не добрая, — отрезала рок-звезда и снова посмотрела на швейцара. — Я люблю тебя, а значит, знаю тебя лучше всех, — заметила Рената, пытаясь разобраться в приложении. Мелкий шрифт был совершенно нечитаем. Ладно, тыкнет вслепую. Не впервой. — Найдешь немого таксиста? — попросила Земфира с улыбкой. — Там же есть такая функция?

***

— Ты так и не рассказала, откуда он у тебя. — Земфира провела подушечкой пальца по пластырю на руке Ренаты. Та перевернула руку, пряча его. — Это долгая история. — «История, где была еще одна женщина», — добавила она в мыслях и начала молиться, чтобы этот разговор сошел на нет. — Вены себе резала? — пошутила та. — Да нет же. — Рената наклонила голову. — Ну у тебя и шутки… — А что тогда? — Это очень долгая история. Даже не знаю, с чего начать. — Время у нас есть. — Земфира откинулась на спинку заднего сиденья и взъерошила затылок. — Целая жизнь. — Все началось с того, что я… Заказала досье на Градову. — Рената поджала губы, чувствуя вину. — Я же наняла детектива. — Так, а вот это уже интересно. — Глаза жены загорелись. — Это потому что она рядом маячила? — Да, я еще думала, что фамилия Градова — как град на голову. Она же домой к тебе приезжала. И вообще… — Литвинова опустила глаза и стала крутить кольца на пальцах. — Ты сумасшедшая. — Я знаю. — Рената расплылась в улыбке. — Мы судились тогда, а машина была в ремонте. Она меня довозила. — Земфира закачала головой. — Ты думала, я с ней сплю? — Ничего я не думала. — Нет, ты скажи. Мне интересно. — Зе! — Ре закатила глаза. — Ладно. Продолжай. — Я приехала на творческий вечер. Мы гуляли с Улей по Лондону, зашли в русское кафе. И я стала там читать досье. — Литвинова тщательно подбирала слова. — Была на взводе, честно сказать. — И это как-то связано? — Связано. В кафе на меня пристально смотрела женщина. — Женщина… Ясно. — Зе… — Рената наклонила голову. — Что? Она же явно женщина. Ты сама сказала. — Земфира подавила улыбку. — Потом она пошла за мной в уборную. Короче, мы там с ней пересеклись. — Я догадываюсь, что было дальше. — Земфира провела рукой по лицу. — Можешь не рассказывать. — Ничего ты не знаешь. — Рената взяла ее за руку. — Оказывается, она ждала возлюбленную, чтобы застрелить ее. — Она была с пистолетом? — Рамазанова открыла рот. — Ты его видела? — Да, и она мне им угрожала. — Пиздец. Ре, это пиздец. — Земфира сжала ее руку. — Ты вызвала ментов? — Нет. — А что было? Что дальше было? Она просто ушла? — Ну, смысл в том, что она мне угрожала. Это главное. Не знаю, чем я ей так не понравилась. Или понравилась. Я не знаю… — Рената продолжала вращать кольца на пальцах. — Но это не конец. Я встретила ее еще раз. На вечере у консула. — Только не говори, что у нее снова был пистолет. — Был. — Там что, не было охраны? — не понимала Зе. — Какого хрена она была с пистолетом? — Охрана была, но это не помогло. Не знаю, как ей удалось его пронести. — Литвинова покачала головой. — Я, наверное, так мало переживала, потому что мы были не одни с Ульяной. Я наняла ей охранника. Точнее — охранницу. Лин. Ты же знаешь, я больше всего переживаю за Улю… — Зачем ей охрана? — Земфира повернула лицо жены к себе. — Что я еще не знаю? — Это другая долгая история. Я потом тебе расскажу. Можно? — Рената посмотрела на нее с мольбой. — Просто мне все это непросто тебе рассказывать… Я вспоминаю и только сейчас понимаю, какой это ужас. — Ладно… И что? Она опять тебе угрожала? — Нет, она все еще хотела застрелить возлюбленную. — Литвинова встрепенулась. — Ту самую. Я стала свидетелем их ссоры. Случайно совершенно. — И ты бросилась под пули? В драку? — Ну, как бросилась… — Рассказчица дернула плечом. — Я просто спасала женщину. — И совсем забыла о себе, понятно. — Я не могла просто стоять и смотреть. Я не такая. Я бы не пережила, если бы ее убили. Понимаешь? — Рената прикрыла глаза. — В такие моменты ты не думаешь о том, что можешь умереть. Ты думаешь, как бы не умер другой. Ни в чем не повинный человек. Уж не знаю, что между ними произошло, но чтобы убивать… Мне кажется, она ее просто не любила и не знала, как это сообщить. Знала, что у той не все в порядке с головой. — Она посмотрела вверх, словно на потолке мелькали кадры случившегося. — Но женщина какая-то магическая… Не от мира сего. Безумная, только в отрицательном смысле. Вот о таких и надо снимать кино. О тех, кому нечего терять. — А ты в каком? — Что? — не поняла Рената. — Ладно. А порез откуда? — Земфира снова провела пальцем по запястью. — Стаканом поранилась. Упала на осколки. — Господи, Ре. — Лицо Рамазановой дернулось. — Почему ты мне не позвонила? — Ну, мы же были в ссоре… — И что? Это же вопрос жизни и смерти. — Я не хотела тебя беспокоить. Тем более у тебя были… — Литвинова сглотнула. — Ты была не одна. — Понятно. — Земфира сцепила зубы. — Я услышала выстрел и почувствовала, что умираю. Думала, что она меня ранила. Прямо уверена была. Это как во сне… — Рената улыбнулась, вспомнив недавний сон. — Мне недавно приснилось, что меня застрелили в лесу. И я лежала в луже крови. Так отчетливо все ощущала. Уже не в первый раз, кстати. Я постоянно умираю. И всегда по-разному. То пуля, то нож, то яд. То просто в гробу лежу. — Она скривила губы, размышляя. — Что об этом говорят психологи? Я не хочу жить? Разве я похожа на ту, которая не хочет жить? Мне кажется, я очень жизнелюбивая… Или кто-то хочет, чтобы я умерла? — Ты о нас подумала? — Земфира заглянула жене в глаза. — Ни о ком я не думала, — отмахнулась та. — Это не тот случай, когда надо думать. — Ладно я… Похуй. — Рамазанова выдохнула, сдерживая гнев. — А Уля? — Я знаю, что не берегу себя, Зе. Когда мы с тобой в ссоре, я совсем забываю о себе. Меня словно нет. Поэтому я и попадаю во все эти ситуации. Кто меня только не бил, кто только не угрожал… — Литвинова покачала головой. — А мне словно все равно. Словно это какой-то сон. — А если бы тебя серьезно ранили? Или убили? Каково было бы мне? Уле? Маме твоей? — У Земфиры затряслись руки. — Я даже представить не могу! — Да не думала я об том, Господи! — замотала головой Рената. Она готова была разрыдаться. — Ре, послушай меня… — Земфира взяла ее ледяные руки в свои. — Я просто не хочу, чтобы ты намеренно подвергала себя опасности. Я знаю, что это такое — вредить себе чужими руками. Я тоже через это прошла. Хуевый путь, ничего не скажешь. — Она закусила губу. — Но у тебя есть Уля. У вас с ней сильная связь. Ты ей нужна. И всегда будешь нужна. У тебя есть мама. Непростая мама, конечно, но какая есть. Будем благодарны ей за то, что она родила вот такую, безумную. Она очень тобой гордится. Несмотря на все ее замечания. А еще у тебя есть я… — Почему ты на последнем месте? — не понимала Рената. — Почему ты всегда ставишь себя на последнее место? — Речь не обо мне, а о тебе. Хотя о себе я тоже могу сказать… Я знаю, каково это — потерять всех. Потерять самого близкого. У меня есть только ты, и я не хочу потерять еще и тебя. Я этого не переживу, — призналась суровая рок-звезда, разглядывая родные руки. — Это будет последней каплей. — Ты никогда меня не потеряешь, — уверила ее Литвинова. — И почему только я? А Уля? А племянники? — Я не признаюсь, сама знаешь. Когда что-то часто говоришь, смысл этого теряется. Но, видимо, сейчас тот самый момент, когда нужно что-то такое сказать. — Земфира встретилась с глазами, полными слез. — Ты что, плачешь? — Нет. — Рената смахнула первую слезу. — Просто у меня сердце разрывается. — Я никогда никого так не любила, как тебя. И никогда не полюблю. Это не догадки — я более чем уверена. Я всегда буду тебя любить. Это уйдет вместе со мной. Ну, или останется где-то там. Куда мы все попадем. Надеюсь, не в Ад, — пошутила она и горько улыбнулась. — Но и до Рая нам еще далеко… — Господи, Зе… — Рената прикрыла нос рукой, потому что из него потекли слезы. Она нырнула в сумочку за салфетками. — Извини. А, черт с ними! — Литвинова метнулась к Земфире и обняла ее сильно-сильно. Рамазанова, не ожидая такой пылкости, обняла ее в ответ. — Я так ошибалась. Так виню себя, ты даже себе не представляешь. — Она сжимала ее в объятьях и горько плакала. — Мы обе хороши, — ответила та шепотом. — Да не плачь ты. Все же хорошо. — Прости меня, Зе. Прости, — говорила Рената, мучаясь от слез. — Я так люблю тебя. Так люблю. И это тоже навсегда со мной. Я всю жизнь искала лишь тебя. Даже не думала, что такое бывает. Что можно так любить. — Она вытерла слезы и размазала по всему лицу «водостойкую» тушь. — Увидела тогда и всё. Решила, что никогда тебя не отпущу. — Ну всё, всё, — успокаивала ее жена, поглаживая по спутанному затылку, но та продолжала хныкать. — Ну что ты? Я как маленького ребенка успокаиваю… — Мне так стыдно. За все, что я сделала. Боже мой… Ты когда-нибудь простишь меня? — Рената продолжала хныкать в плечо. — Мне кажется, меня вообще невозможно простить. — Все в прошлом. Мы же сейчас вместе. — Я просто периодически думаю, что не нужна тебе, — призналась Рената, и Земфира, взяв ее за плечи, посадила перед собой. — Ты чего такое говоришь? — сказала она, нахмурившись. — Но ты же говорила… Я же… — Литвинова никак не могла справиться со слезами. — Со зла я могу сказать все что угодно. И сделать тоже. Я вообще злая. — Рамазанова подумала о сигаретах, но курить в машине было нельзя. Это тебе не Россия, где за деньги возможно всё. Хотя она предпочитала все-таки свою машину. Таксисты ездили как черепахи. — Никакая ты не злая. Просто ранимая, — ответила Литвинова, немного успокоившись. — Ты так защищаешься. — Нет, я злая. И я ничего не могу с этим поделать. Это мой бич. Мой главный недостаток. — Нет у тебя недостатков, — протестовала Литвинова, поглаживая любимую по щеке. — Вот что значит любить. Не видеть недостатков. Любящий — слеп. — Значит, ты тоже слепая. А я ничтожество… — Прекрати. Ты сама-то веришь в то, что говоришь? — Вся моя жизнь — это борьба с мыслью, что я ничтожество. Так я доказываю, что хоть на что-то способна. — Ты не ничтожество. — Рамазанова вытерла с ее щек остатки слез. — Никогда так не говори. Я злюсь еще больше. — Ты не злая, — продолжала кудахтать Рената. — Сколько там еще? — Земфира повернулась к водителю. Тот ответил, что пять минут. — Господи, у меня же макияж, — опомнилась Литвинова и достала крохотное зеркальце. — Точнее то, что от него осталось. Мама дорогая! — она ужаснулась, посмотрев на свое отражение. — И как же я все это исправлю? — Ничего, что я с тобой пойду? — вдруг спросила Земфира, и Рената нахмурилась. — А что в этом такого? Градова — не только мой адвокат, но и твой. — Хорошо, — согласилась она и, откинувшись на спинку сиденья, стала следить за тем, как Литвинова поправляет макияж. Хотелось схватить ее в охапку и поцеловать, но наблюдение водителя не добавило бы огонька. Не в этот раз точно. А если бы поцеловала, то сделала бы это как в последний раз. Долго и отчаянно. Выразила бы все свои чувства. А чувств было так много, что сердце вновь начало болеть. Как тогда, в больнице. И снова не хватало воздуха. Или наоборот, его было так много, что новый просто не влезал. Пришлось даже опустить стекло — в надежде, что станет легче. Но грудную клетку все так же разрывало — от ликования и боли. Эта боль почему-то никуда не девалась. Она просто иногда затихала, словно ждала своего часа. Земфира представила, что бы с ней было, если бы Ренату ранили. Или, не дай бог, если бы… Нет, это она представлять не будет. Пусть они будут вечными. Нет, не так. Пусть Рената будет вечной.