Жара

Расплатившись с немым таксистом, они направились в сторону очередной больницы. Две черных фигуры, слившихся руками в одно. Жара набирала свои градусы, а одевались они по старинке — черное, максимально закрытое и, конечно, солнцезащитные очки на половину лица. Но лондонцам не было до этих женщин дела — обычная лесбийская пара, которых тут тысячи. Земфира почесала затылок, думая, когда же ее жизнь превратилась в трип по таким — где отдают Богу душу — местам. Не этого она хотела, когда ехала в Лондон. Ой не этого. Хотела записать пару песен (и все, конечно, пошло по пизде) и смачно так насолить своей суженой. И неизвестно, чего хотела сильнее. В результате так насолила Ренате, что чуть не сдохла — сама. То ли карма, то ли они действительно единое целое: когда стреляешь в любимого, оказывается, что целился в себя. — Не люблю я эти… Больницы, — проворчала Рамазанова, закуривая на автомате сигарету. — Как ты, кстати, себя чувствуешь? Сердце больше не беспокоит? — закудахтала жена, припудривая синюшный подбородок. — Оно всегда беспокоит, — образно ответила Земфира и, высасывая из сигареты душу, осмотрелась. — Мы хоть где? — Я не запоминаю названий, ты же знаешь. — И что мы там будем делать? У тебя есть план? — Я поговорю с врачами. Надо узнать, насколько все серьезно. Нужны ли финансы… — Рената взяла из рук любимой пачку и вытянула себе сигарету. — Ксюша рассказывала о маме. Может, стоит ей позвонить? Они, конечно, в напряженных отношениях, но у кого они не напряженные? Все-таки мама. Не чужой человек. — Она щелкнула зажигалкой. — Не понимаю, как с мамой можно ругаться… Нет, я ругалась, конечно, но не так, чтобы совсем прекратить отношения, не общаться. Она же стареет. Мы не вечные. Ей нужна помощь. Даже если она говорит, что не нужна… Это твой долг, как ребенка. Уж извини. И все-таки надо любить. — Рената затянулась дымом и закрыла глаза, наслаждаясь процессом. — Да, надо любить. Земфира молчала, запомнив из этого монолога только одно слово — «Ксюша». Неужели она так и будет ревновать? И злиться? Или все же имеет на это право? — Давай мы просто позвоним ее девушке. И она будет с этим разбираться. Не мы, — выпалила недовольная Рамазанова и вгляделась в лицо жены, которое сразу изменилось. И еще актрисой себя называет… — Я не знала, что у нее есть девушка. Я бы давно это сделала, — огрызнулась Литвинова и сразу одернула себя. — Тем более у меня нет ее номера. Если нашли телефон Градовой, то… Конечно, ей надо сообщить. — Она закатила глаза от того, как трудно ей было все это говорить. Еще и Земфира сверлит своими нефритами — хоть прячься. — Это уже не наше дело. Не находишь? — Нет, это мое дело, Земфира. — Рената сжала губы. — И давай не будем ругаться. — Мы не ругаемся. — Жена пожала плечами. — Я просто говорю очевидные вещи. Для меня тут все очевидно… — Градова лежит в больнице из-за меня, — продолжала Рената. — Я не могу умыть руки и свалить в Москву. И там сидеть пить шампанское — в уюте и радости. Когда она на грани жизни и смерти. Понимаешь? — Нет, если с ней случилось говно, значит, она сама виновата. — Не только с ней случилось это… — Литвинова не стала продолжать, вместо этого сделала глубокую затяжку, от которой заболело в груди. — Мои руки тоже в крови. Я не хочу, чтобы они были в крови, но они в крови. — Так и будешь держать меня в неведении? Что случилось такого, что ты не можешь отлипнуть от нее и уехать со мной? — Земфира вцепилась глазами в любимое лицо и стала ждать. Рената, разозленная этим разговором, молчала. И что ей отвечать? Что она, любящая всем сердцем свою жену, слегка «залипла» на другой? Что с этой «другой» они прошли самое страшное — боролись за жизнь? Отбивались от отморозков — в луже крови. Бухали как черти — в компании с Джиной-Магдой. И вытворяли порой такое, что никак не забывала память. И все это, к слову — в обстоятельствах, когда отношения в паре не висят на волоске, а уже разрушились. Она серьезно думала, что вскоре они разведутся. Хотя что бы это изменило… — Это мой долг, — выдавила из себя благоверная, насколько хватило сил. — Я не могу ее просто так бросить. И не надо так на меня смотреть… — Она поймала осуждающий взгляд. — Я должна дождаться человека, который будет ухаживать за ней. Если приедет ее девушка, то хорошо… — Что это? Влюбленность? — спросила Земфира в лоб. — Не могу понять. — А… — Рената открыла рот от неожиданности. — Нет, конечно. — Я никогда ее не прощу. — Рамазанова выкинула окурок в урну. — Я тебя поняла. Твое право. — Рената выкинула окурок и сунула руки в карманы, потому что пальцы за время разговора заледенели. С одной стороны, она дико боялась: а вдруг так и есть? А с другой, ей хотелось чего-нибудь разбить — от охватившей ее злости. Опять Земфира гнула свою линию — до чего же упрямая. Принципиальная. И на себя тоже злилась. Наверное, даже сильнее. За вранье, которому не было конца. Только начнешь врать, тебя вынуждают врать еще. С тяжелым сердцем, они зашли в здание больницы. Земфира осталась у выхода, а Рената отправилась на респешен, чтобы узнать, с кем она может поговорить о состоянии Градовой. Улыбчивая девушка стала задавать дежурные вопросы, и Литвинова уже готова была ответить, как услышала знакомый голос. — Наконец-то! Рената обернулась и ахнула. К ней направлялась Ирма. Все такая же: уверенная, сильная и с широкой улыбкой. «Ебанный пиздец», — пронеслось у Литвиновой в голове. Она обернулась, чтобы понять, где сейчас Земфира. Та разговаривала по телефону, отвернувшись к двери. — Привет, — прошептала подруга, пытаясь поцеловать свою Риту в щеку. Рита спешно увернулась. Ирма скорчила гримасу, не понимая, что происходит. А Литвинову просто начало трясти — она уже знала, что будет дальше. Ничего хорошего не будет. — Зачем ты приехала? — простонала она и закусила губу. — Зачем? Ну зачем? — Хотела тебя увидеть. Это что-то плохое? Встречаться ты отказываешься, вот и пришлось тебя… Ловить. — Ирма облизнулась. — Поймала. — Улыбка с ее лица спала. — Я не понимаю, ты чем-то расстроена? — Ирма, как же не вовремя… — Рената обернулась на Земфиру и встретилась с ней взглядом. Ну все, действительно пиздец. — Что не так? Ты не рада меня видеть? — Ирма попыталась взять подругу за руку, но та спрятала руки в карманы. Ирме это не понравилась. Она посмотрела в ту сторону, куда смотрела ее Рита. Это была женщина, и, если верить глазам, проклинающая сейчас их обеих. Похожая на парня. Какая занятная женщина… Ирма даже наклонила голову — так ей было интересно разглядывать ее. — Я не одна. — А с кем? — Ирма дернула бровями. Догадки были. Женщина, на лице которой не отображалось ничего, кроме недовольства, подошла и уставилась на Риту, словно они были только вдвоем. — Ирма, это Земфира, — тихо сообщила Литвинова и натянула улыбку. — Моя жена. — А… — Подруга подзависла и через секунду протянула ладонь. — Приятно познакомиться. — Ей очень хотелось добавить: «Наслышана о вас», но не стала. Потасовка им тут не нужна. — Вы договорились о встрече? — не понимала Рамазанова, игнорирующая эту неприятную особу. — Нет, просто Ирма… Захотела со мной поговорить. — Поговорить, значит. — Земфира сжала губы, чувствуя, как закипает. — Она ведь русский не знает? — Нет, а что? — Пошли ее на хуй. — Земфира… — Рената нахмурилась. — Ты здесь, чтобы меня поддержать или посылать моих знакомых? Не считаешь, что ты перегибаешь палку? — Одно другому не мешает, — огрызнулась жена. — Я не буду с ней разговаривать. Пусть идет на хуй. — А женщина стояла, смотрела. Рубашка, брюки, массивный перстень. — Пожалуйста, Зе… — Если бы я знала, что она тут будет, не поехала бы. — Блять, — выругалась Литвинова, разрываемая любовью и гневом. — Мы можем поговорить после? Не сейчас… И мне нужна твоя поддержка, если ты сомневаешься. Останься. — Я буду ждать тебя на улице, — бросила Рамазанова напоследок и зашагала к выходу. Сутулая спина исчезла в дверях. — Она точно не рада меня видеть, — сделала вывод Ирма, провожая ее глазами. — Она всегда такая. Не очень приветливая. — Но очень интересная. — Ирма почесала подбородок. — Я думала, врежет мне. — Ну зачем ты приехала? Почему не предупредила? — Рита закачала головой. — Мы могли бы встретиться в другом месте. Но только не здесь… Господи! — Хотела увидеть любимую женщину. — Подруга сделала шаг вперед. — Я же говорила, что люблю тебя? Или только писала? Не помню уже. — Ирма… — Рита покачала головой. — У меня есть жена. — И что? — Ирма развела руками. — Я должна тебя сразу разлюбить? Думаешь, так это происходит? — Я люблю ее. — Вот такую, грубую? Которая издевается над тобой? — Она не издевается. — Да, я вижу, — съязвила подруга. — Ты прямо светишься от счастья. — Она поправила сбившуюся прядь у Риты, и та сделала глубокий вдох. — Неужели я тебе не нравлюсь? Хотя бы немного. — Мне было хорошо с тобой. Это не разговор для такого места, Ирма. — Она сглотнула, так как пересохло в горе. И почему в больнице нет автомата с шампанским? — Давай не здесь. — Я хочу, чтобы ты уехала со мной. — Ирма решила выложить все карты. — Знай, что, когда я рядом, я всегда этого хочу. — Этого не будет. — Что поделать? Я верю в собственные в силы. — Мне бы твою уверенность… Они замолчали. Рената прокручивала в голове дальнейшие события: они вернутся с Земфирой в номер, начнут со спокойного тона и перейдут на крик. И все начнется по кругу. Та будет ругаться матом, а она будет плакать, как если бы наживую вырезали сердце. Закажет бутылку коньяка и будет пить, пока не вырубится, прямо со стаканом в руке. И Ульяна поймет, что они снова поссорились. Будет переживать. Спрашивать. И за что ей такие родители? Которые вечно выясняют отношения — порой не было и дня, чтобы они не препирались. Разъезжались, съезжались, бурно мирились, отправлялись в путешествие, а возвращались по одиночке, потому что Земфире снова что-то не понравилось. Ей всегда что-то не нравилось. Ей все чаще казалось, что дальше она уже не вывезет. Что силы уже на нуле. И ничто уже не поможет: ни семья, ни работа, ни вещества. И она все равно бросалась то в одно, то в другое. Надо было жить, а точнее — выживать, вот так — без сердца, с огромной дырой в груди. Пока на экране не всплывет: «Я не могу без тебя. Приезжай». И она мчалась на Фрунзенскую, бросив все свои дела. Они сливались в горячем, злом поцелуе. И сколько было этих поцелуев, именно злых? И сколько еще будет? Почему нельзя просто любить — без ненависти? Не разбивать сердце, не топтаться на осколках… — Она очень ревнивая, — пояснила Рита, крутя перстни на пальцах. «Хорошо, что хотя бы людей не убивает», — так и просилось в продолжение. — Это ее проблемы. — И я не хочу с ней ссориться. — Мне кажется, вы уже поссорились. — Я разберусь. — Она неадекватно себя ведет. Мы же не целовались у всех на виду… Зачем так бурно реагировать? Разве брак — это не когда уверен в человеке на все сто? — Да, это так. Но мы слишком много раз расходились, чтобы так доверять. Начинали новую жизнь. — А… Кармические отношения, — пошутила Ирма и расплылась в улыбке. — Гадость еще та. — Я так не считаю, — выдохнула Рита и подняла на подругу глаза. Совсем недавно эти глаза были совсем рядом, а они, обезумевшие, целовались в машине, и, если бы не такое малое количество алкоголя, неизвестно, чем бы все это закончилось. — Давай встретимся вечером? — Ты меня слышишь? — Рита-Рената прищурилась. — Ты хочешь, чтобы мне было плохо? Чтобы у меня были проблемы? — Со мной тебе будет очень хорошо, обещаю. — Давай не будем. Не об этом. Не сейчас, пожалуйста. — Рената замотала головой. — Я хотела тебя спросить, — Ирма взяла подругу под локоть и отвела в сторону, — ты действительно хочешь продолжать? Хочешь дать показания против мафии? Потому что, если ты что-то скажешь против них, они вас в покое не оставят. Нужно будет с охраной ходить. Поставить охрану здесь, чтобы к Градовой не пришли. Будет такая заварушка… — Она понизила голос. — Ты готова к этому? — То есть мы должны забыть, что они чуть не убили человека?! — громким шепотом спросила Литвинова. — Какого хрена я должна оставлять их в покое? Может, их еще поблагодарить? — Чтобы сохранить себе и своим близким жизнь. Они совсем отбитые. — Но Ксения не такая. Она очнется и даст показания. Расскажет все, я уверена. Она никого прощать не будет. У нее чуть не отняли жизнь. — То есть ты готова к тому, что в Лондоне тебе будет небезопасно? Готова пугаться каждого незнакомца? — Ирма говорила шепотом. — Габа я защищу. Жаз — не знаю. Давно должна была свалить, но все ошивается в клубе. Дура такая. — И что ты предлагаешь? — Я предлагаю молчать. Но это не гарантирует того, что они не придут за тобой или Градовой — завтра. Лучше всего уехать. Как можно скорее. Я связалась с определенными людьми, узнала об этой компании получше. Рита, они держат весь наркотрафик здесь. Весь. Это не банда подростков. Если они покушались на Градову, то им ничего не стоит заказать тебя и всю твою семью. Прости за то, что говорю сразу о плохом. Хорошего тут попросту нет. И быть не может. — А как же Градова? Полиция же не знает, что ее нужно защищать и дальше. — Полиция наверняка в доле. Они не будут стараться. — Ирма осмотрелась, проверяя, есть ли свидетели их разговора. — Это огромная сеть. Ты не знаешь, как здесь популярна наркота? На каждой вечеринке занюхивают… Если честно, я сама в шоке. Взяла Габа за жабры, стала расспрашивать, он мне и рассказал. Тоже дурак. В такое ввязался. — Она задумалась. — Вот если бы у Мигеля были конкуренты, можно было бы маякнуть им. — Слушай, Жаз написала все имена и телефоны. Места. Все, короче. У Градовой должен быть этот блокнот. — Думаю, они его забрали. Еще и по голове ее — тюк. За все хорошее. — Это ужасно… — Рита вцепилась в волосы. — Как это может происходить в современном мире? Мы же не варвары. — У меня для тебя плохие новости. — И Градова будет здесь одна? — спросила Литвинова после паузы. — У нее кто-то есть? Кому мы можем сообщить… — С мамой она в ссоре. Есть девушка, но я не знаю, какие у них отношения. Не думаю, что очень близкие. — Она прокрутила в голове последние события. — Но она, конечно, все равно должна знать, что случилось. — Так что ты выбираешь? Лучше, конечно, быть живой, чем мертвой. Нет, похороны ее были бы на зависть: помпезные, с красивым портретом, перечисляли бы все ее заслуги, устроили бы марафон фильмов, все ринулись бы писать некрологи, дали бы какое-нибудь звание посмертно, создали бы музей с декорациями, а заголовки новостей бы вызывали восхищение и ужас одновременно — «Рената Литвинова скончалась в Лондоне от рук бандитов» или «Случайная смерть как любовь: богиню отечественного кино убили бандиты». Литвинова тряхнула головой. Заманчиво, но не в этом воплощении. С одной стороны, хотелось отомстить этим подонкам — чтобы их закрыли на несколько лет и не давали еды и воды (желательно), но если они как-то связаны с полицией, то… На секунду мелькнула мысль, что можно было бы устроить самосуд. Тоже найти каких-нибудь отморозков и разбить бы всем головы — за все эти синяки, за перестрелки, за то, что они сделали с Градовой. «Кесарю — кесарево, подонку — подоночье», — подумала Литвинова, кусая губы от нервяка. С другой стороны, действительно была опасность лечь в гроб раньше времени. Как-никак они не в романе, а в реальной жизни. Никто тебя тут не воскресит — взмахом руки. Земфира и Уля. А что если банде известно что-то о них? От данной мысли бросало в холодный пот. И без того Ульяна уже с охраной ходила. Рената тяжело вздохнула: надо беречь любимую дочку, а они опять ругаются. «Отношения с девочками… Бред собачий!» — подумала Литвинова-мать, снова разозлилась и вернулась к разговору. — Мы можем подождать, пока Градова очнется. И спросить у нее, — решила Литвинова. — А пока я буду молчать. — Это может занять месяцы. — Ирма хмурила брови. — Тебе это подходит? — Ну, или подождем, пока за Градовой будет присмотр. Должен же быть у нее хоть кто-то! — Этот «присмотр», кем бы они ни был, тоже под угрозой. К сожалению. — Я хочу просто подождать! — выпалила Рита, сжав кулаки. — Извини, нервы на пределе. — Ты ударилась? — Ирма рассматривала ее лицо. — У тебя синяк на подбородке. — Да, немного, — соврала Литвинова в очередной раз. — Ничего серьезного. — Надеюсь, она тебя не бьет. — Как ты могла такое подумать? — скорчила гримасу Рената. — Извини, просто… Мне показалось, она на такое способна. — Ирма взяла ее за руку и посмотрела на заклеенное лейкопластырем запястье. — Как, кстати, твоя рана? Не боишься, что инфекция попадет? — Все хорошо. Я уже и забыла. — Рената опустила руку. — Я очень тебе благодарна. Решаешь мои проблемы, как если бы мы дружили сто лет. Мне так мои самые лучшие друзья не помогали. — Она задумалась. — А ты помогаешь… — Тогда поцелуй меня. — Ирма рассмеялась. — Ты с ума сошла? — Рената-Рита открыла рот. — Не хочешь здесь, сделай это в другом месте. — Я не буду тебя целовать. — Рита закачала головой. — А тогда я была очень пьяна. Мне вообще нельзя так много пить. У меня голова отключается. — Мне кажется, она прекрасно соображала. — Ирма… — Литвинова наклонила голову. Она даже улыбнулась. — Мне просто нравится загонять тебя в тупик. — Ирма с грустью улыбнулась. — Ты разговаривала с врачами? — перевела тему подруга. — Да, ничего хорошего. Неизвестно, сколько уйдет времени на восстановление. Да не пугайся ты так… Надежда есть. Все будет хорошо. Здесь хорошие врачи. Если не будет улучшений, перевезем ее в другое место. — Ты моя спасительница, Ирма, — выдохнула Литвинова. — Не знаю, чтобы я делала, если бы не ты. И если тобой движет та самая любовь, я ей благодарна. — Иногда я думаю: и почему именно ты? Женщина с другой планеты… Рената оторвала взгляд от пола и посмотрела спасительнице в глаза. Ее так тянуло к этой уверенной в себе женщине, что хотелось оторвать себе голову. И Ирма прекрасно это чувствовала, раз позволяла себе такие наглые приставания и шуточки. — Я могу увидеть ее, как ты думаешь? — Если тебе это поможет, можем устроить. — И как ты это делаешь? — Просто я всегда добиваюсь того, чего хочу, — ответила подруга с улыбкой и стала кому-то звонить. Рената, продолжая кусать губы до крови, посмотрела в сторону выхода. Интересно, Земфира все так же ждет? Или не выдержала и уехала? Можно было делать ставки. Сердце напомнило о себе глухой болью. Эта женщина всегда рвет ее душу в клочья. Рядом с ней всегда боль, кровь и тяжесть. Но одновременно она источник ее самой большой радости. Только с ней Рената была счастлива и улыбалась своей самой искренней улыбкой — если не считать Ульяны, но там все-таки родное. Любовь к Земфире убивала ее — сто тысяч раз. И столько же раз — воскресала. И не было этому изуверству конца… Последняя ночь была потрясающей, незабываемой — тело до сих пор было в шоке от того, что с ним вытворяли. А надо было думать что-то, решать, с кем-то вести серьезные разговоры, только хотелось совсем другого: вернуться в номер без ссоры, а с диким желанием продолжить начатое. И продолжать, пока не кончатся последние силы. Иногда Рената ловила себя на том, что в ее жизни нет полумер: то она не думает о сексе и направляет эту энергию в трудоголизм, пропагандируя строгий целибат, где даже нельзя воспользоваться помощью будоражащих фантазий, то заваливалась в постель на несколько суток — совсем не поспать. А ей, между прочим, уже не восемнадцать. Душа — повзрослевшая, истерзанная — просила покоя: не гонять по всей Москве, не отчитываться никому, с кем была и сколько пила, а приходить после съемок домой и ложиться рядом. Заключать друг друга в теплые объятья. «Если мы будем жить вместе, я тебя убью, — сказала ей как-то Земфира. — Ну, или ты меня». — Ну что, я договорилась. — Так быстро? — удивилась Рената. — У тебя такое выражение лица было… О чем ты думала? — Да так, все о том же. — У меня дела, поэтому я уеду. — Ирма взяла свою Риту за руку. — Но ты всегда можешь мне позвонить. — Я знаю. — И отвечай на мои сообщения хотя бы смайликом. Когда ты молчишь, я начинаю думать, что с тобой что-то случилось. Пока ты не уехала, пусть будет так. Ладно? — Хорошо. — Рита убрала руку и улыбнулась. — Спасибо тебе за все, Ирма. — До встречи, — попрощалась подружка и кивнула на девушку в халате. — Она тебя проводит. Рената пошла к Градовой в сопровождении медработницы, а Ирма вышла на воздух, чтобы покурить. Столкнувшись с Земфирой, она выругалась. Земфира сделала то же самое. Воздух, и без того накаленный жарким днем, стал искрить. — Ваша жена скоро вернется. — Иди на хуй, — ответила Рамазанова и посмотрела на экран телефона. — Я вас не понимаю, но это что-то очень грубое. — Чего тебе от меня надо? — спросила Земфира уже на английском. — Она будет со мной, — сообщила Ирма со стопроцентной уверенностью и закурила. — Это с какой еще стати? — Вашими же руками. Из-за вашего отвратительного к ней отношения. — Ты куда шла? — Рамазанова кивнула в сторону парка. — Вот и иди дальше. — Хватит ее мучить, — Ирма не успокаивалась. — Я бы дала тебе в морду, если бы мы были в другой обстановке. Так что шагай. — Я не удивляюсь. Вы только на это и способны. — Твоего мнения никто не спрашивал. — Земфира скорчила недовольную гримасу: Ты кто такая? — Всего доброго, — попрощалась Ирма и спустилась со ступенек. — Ну и сука же, — процедила сквозь зубы Земфира уже по-русски. — А это слово я знаю, — бросила женщина на прощание и махнула рукой. Рамазанова, чтобы не видеть ее самодовольного лица, отвернулась. Кулаки так и чесались. Перед глазами до сих пор стояла сцена с поцелуем, под дождем, возле отеля. И один Бог только знает, сколько у них было подобных сцен… Черт возьми, внутри все так и кипело! Хотелось задушить сначала одну, а потом другую. Земфира начала сжимать и разжимать побелевшие от гнева пальцы. В висках стучало, а сердце билось о стены грудной клетки, словно просилось наружу. Тело трясло так, словно у нее был очередной отходос, даже в пот бросило так же. Не справляясь с эмоциями, она закрыла лицо ладонями и зарычала.  — Ее перевели в палату? — спросила Рената у девушки, и та кивнула. Женщина со странным акцентом вызывала у нее интерес.  — Да, час назад.  — Это ведь хорошо?  — Мы стабилизировали ее состояние. И даже есть улучшение. Иначе бы мы оставили ее в реанимации.  — А вы не знаете, телефон ее нашли? — Рената замялась. — Мне нужен контакт ее девушки. — А мне сказали, что ее девушка — вы. Разве… — Брови поползли вверх, и Литвинова выругалась про себя. Захотелось Ирме дать подзатыльник. — У нас все сложно. Нужен контакт БЫВШЕЙ девушки. — Тогда нужно спросить у полиции. Они же собирают доказательства. Я не в курсе. — Медсестричка пожала плечами и посмотрела на удивительную женщину подозрительно-подозрительно. «Здесь явно какая-то драма», — крутилось у нее в голове. И то, что обе русские, приносило особый флер достоевщины или толстовщины. — Я поняла. — Только, пожалуйста, недолго, — предупредила девушка и приоткрыла дверь. — Прошу, держите себя в руках. Это может шокировать. — Хорошо. — Рената кивнула и вошла в палату. То, что она увидела, довело ее до слез. Она закрыла губы руками и начала тихо плакать. На щеках Градовой краснели глубокие ссадины, нога висела на вытяжке, а голову опоясывал бинт. Губы были синего цвета: то ли от потери крови, то ли от синяков. «Лицо мертвого», — подумала Литвинова и сползла на стул. Тот случай, когда смотришь на человека и не чувствуешь живой энергии. Будто он где-то далеко от тела. Возможно, в действительности все так и было. Ее бил озноб — от ужаса и чувства вины. Она размазывала по щекам слезы и не могла поверить, что все это не сон, не книга, в которую она погрузилась с головой, а реальность. Бедная Ксения. Бедная-бедная. Сколько же она всего натерпелась… И зачем она пошла к ним? Зачем? Думала, справится? Одна — против всех? Перед глазами мелькали кадры из страшного кинофильма. У Градовой отнимают блокнот, а потом с размахом бьют по лицу, она падает, сверху прилетает еще удар, а потом еще один. Она не может подняться и ничего не видит из-за крови, которая начинает литься на глаза. Пытается выругаться, но губы немеют. Сыпятся удары — по ногам, чтобы совсем ее обездвижить. И нет больше света, только темнота. Она чувствует под собой что-то прелое и холодное. Подняться не получается — тело словно не ее. Или она больше не свое тело. «Надо позвать на помощь, надо позвонить», — проносится в голове перед тем, как тьма обступит не только картинку, но и сознание. — Господи, Градова, — начала Рената, немного успокоившись. Она не поднимала глаз, чтобы не казалось, что она хочет поднять ее из гроба. — Я так виновата. Втянула тебя в это все. Если бы не я, ничего бы не произошло. Дорогая… — Она решилась и посмотрела на безжизненное лицо. Глаза не откроет, не ответит. Было бы слишком просто. — Прости меня. Прости за то, что привязала тебя к себе. Если вообще можно кого-то привязать… Я не хочу, чтобы ты страдала. Я больше не хочу, чтобы ты страдала из-за меня. — Рената опустила голову. — Какая же я сволочь… Я такая сволочь. Я сама себе противна сейчас. Пошла на поводу у своих желаний, не взяла себя в руки, не сказала вовремя «стоп». Ты ни в чем не виновата, дорогая. Это все я… Бросаю людей на смерть. Надеюсь, ты этого ничего не слышишь, но я не могу это никому рассказать, кроме тебя. Кому я еще это скажу? — Она взяла паузу, собираясь с мыслями. — Все будет хорошо. С тобой все будет хорошо. Ты придешь в себя, мы накажем этих подонков. Все не должно оставаться вот так, с этой чертовой несправедливостью. Виновные должны быть наказаны. Меня уговаривают уехать, говорят, что я тоже в опасности, что в опасности моя семья. Неизвестно, что взбредет им в голову. Не охватит ли их ненависть ко всем, кто в этом деле замешан. Но я… Я не смогу… — Она гладила руку человека, чья душа была где-то далеко, и тихо плакала, позабыв о макияже. — Если я уеду сейчас, кем же я тогда стану? У меня сейчас сердце разрывается. Я не знаю, что делать. Я впервые не знаю, что мне делать. — Рената остановила руку. — Вот зачем ты туда пошла? Почему ты ничего мне не сказала? Почему?! Аппарат с монитором пикнул, и постетительница вздрогнула. Тотчас вошла та самая медработница и попросила покинуть палату. Литвинова взглянула на Ксению, словно в последний раз, и вышла. Там, в коридоре, она достала салфетки и стала вытирать мокрые от слез щеки. Как же ей хотелось сейчас выпить. Или даже напиться. И, может, тогда бы ушла эта смертельная тяжесть, прибивавшая ее к земле. Уйдет ли она вообще когда-нибудь? Было ощущение, что ее ударили в центр солнечного сплетения — она не могла ни вздохнуть, ни выдохнуть. Кто-то спросил, не нужна ли ей помощь. Она замотала головой, так как помочь ей бы никто не смог. Только если выстрелить в сердце, чтобы больше не мучиться. Нет, надо держаться. Надо держаться. У нее есть Земфира. Уля. Мама. Им нужна ее забота. Она им нужна только такая — сильная, без рыданий в три ручья, железный человек. И на работе нужна ее твердая, а не трясущаяся рука. Такой рукой ничего не сделаешь, даже не напишешь ничего, не нарисуешь. Она впервые посмотрела на себя со стороны, и ей стало противно — от жалости, которую она стала чувствовать по отношению к себе. «Еще не хватало, чтобы я стала себя жалеть. Жалость к себе отвратительна», — подумала Литвинова и достала зеркало. В зеркале на нее смотрела женщина, бухавшая неделю. Волосы стояли дыбом, подтеки туши по всему лицу, от помады не осталось и следа. Но самым страшным были глаза, из которых сквозила боль. Глаза избитого жизнью человека. Она нацепила очки. Не легче, но хотя бы пусть думают, что ей легче. Земфиры не было: ни у входа, ни в парке. Она набрала ее номер, но тот не отвечал. Пальцы сжали айфон и с остервенением бросили его в глубину сумки. «Я так больше не могу, не могу больше, не могу», — повторяла Рената в мыслях, не зная, на что направить свой взгляд. Появились первые признаки панической атаки — давно у нее такого не было. «Не могу, не могу, не могу», — твердила она, выворачивая пальцы, словно они были чужеродными наростами. Кольца бились друг о друга. Было чувство, что, если она сейчас ни с кем не свяжется, то умрет, прямо здесь и сейчас. Но кому звонить? Уле — пугать? Земфире — чтобы услышать в очередной раз гудки? Лёне — чтобы тот схватился за больное сердце? Подругам — чтобы те потом перемывали ей косточки до скончания веков? Кому? Господи, кому? Литвинова откопала телефон и стала листать переписку. Руки тряслись, а картинка расплывалась, ускользала. Реальность стала гаснуть, и Литвинова говорила в трубку речитативом: «Пожалуйста, поговори со мной. Скажи хоть что-нибудь. Я не могу так больше. Мне так плохо. Ирма, скажи хоть что-нибудь…» Она, с развевающимися волосами, в белом платье, бежала по темному лесу. Ветки, словно специально, хлестали ее по раскрасневшимся от погони щекам, а сучки под ногами кололи голые, нежные стопы. Она спотыкалась, падала, но продолжала бежать. Сзади отчетливо были слышны спешные шаги — кто-то хотел ее убить. За одним буреломом был следующий, и не было полян, на которых можно было бы разогнаться. Над головой смыкались черные головы елей, и совсем не было неба, словно его не существовало — вместе с теми, кто уже там. Камни били по коленям, платье рвалось на кусочки, а подол постепенно превращался в ленты, как на ярмарке или свадьбе. А шаги все приближались. Кто-то большой. И дыхание — тяжелое, звучное, с примесью рычанья. Осознав, что конец близок, Рената закричала, и в ответ на крик ели сомкнулись еще теснее. Неужели это все? Ладони были испещрены ранами, в которых прочно засели иглы — насколько можно было разглядеть в этом сумраке. Камень словно подпрыгнул и ударил так сильно, что она свалилась на колени. Силы иссякли. Она обернулась и зажмурилась, боясь встретиться с лицом своего убийцы. И во вселенской тишине вдруг раздался выстрел. Деревья загудели, передавая друг другу новость: «Человек умирает, человек умирает». Тело упало на ковер из сухой хвои. Щека прижалась к прелой земле, а из закрытого глаза начала свой путь вымученная, мутная слеза. Из живота хлестала горячая кровь, словно она была фонтаном в центре города. И не помогала рука — этот поток не останавливался. Она стала кашлять: липкая жижа полилась из сжатых от боли губ. С каждой секундой становилось все легче и легче, словно она засыпала. В последние секунды она услышала, как рядом встал человек. Огромные сапоги приземлились рядом с ее лицом.

***

Земфира лежала и пускала в потолок струйки сладковатого дыма. Одна рука была занята косяком, вторая — бокалом красного. Как же было хорошо… Или почти хорошо. Вокруг валялись вещи, словно она что-то искала. А она не искала — она пыталась собрать чемодан, но психанула, как это обычно бывает, и бросила. Но весь этот бардак не отменял того факта, что она твердо решила уехать — подальше от всей этой еботни. Вернется в свою любимую квартирку, начнет писать песни как из пулемета, и не факт, что эти песни увидят свет. И не ответит ни на один звонок. Запись в Лондоне она отменила, написала парням, чтобы те не собирались, забрала починенный ноут, осталось только взять чемодан, сунуть деньги администратору и встречай, Москва! Уберется в квартире, польет цветы, покормит рыбок, включит телек, любимый спортивный канал. Помониторит, что в мире делается, с айпада. Ответит на рабочие письма. Письма от фанатов быстро просмотрит — в некоторых все-таки есть доля здравого смысла, но зачастую, конечно, шлак. Нажмет «Удалить». Выдохнет. Нальет себе ведро красного, закурит сигаретку, посмотрит в окно. Как же она скучала по этому виду… Ни на что его не променяет. Рената зовет ее жить на Патрики, но там совсем не то, там нет реки, парка. Этих кораблей, проплывающих по воде, словно белые киты. И лес не будет менять цвет. У Ренаты столько хлама, что он раздражал. Посмотрит на портрет, который висит тут уже целую вечность. Хороший портрет, нарисован хорошо — снимать она его пока что не будет. Пустота в этом месте будет пугать. Был человек, и нет человека. Словно умер. Неровной походкой, с бокалом и косяком наперевес, она направилась в спальню и чуть не споткнулась о часть — не своего — белья. Подняла эту тряпочку и покрутила в руках. Дорогущие. Это ж надо… Осталось врубить на всю какую-нибудь хорошую музыку, но нельзя — снова будут орать, черти. Подушка встретила запахом духов и секса. «Блять», — прошептала кайфушница и затянулась травкой, чтобы перебить эти воспоминания. Но память уже было не остановить — она задорно подкидывала картинки с прошлой ночи, что тело, уставшее от страданий, отозвалось там, где это обычно бывает. Она закрыла глаза и встретилась с кадром, который нравился ей больше всего. Эта прелюдия в кресле. Незабываемое зрелище. И ощущения незабываемые, правда слегка стушеванные обилием алкоголя в крови. Острый подбородок закинутой головы, грудь в обрамлении изумрудов и бриллиантов, стоны и вздохи, жаркое тело у тебя в руках и на языке. Голова кружится, воздуха не хватает, ты мокрая попросту везде, хоть выжимай, кровь движется бешено и с шумом. Каждый рывок твоей женщины отдается в тебе таким же рывком, словно вы подключены к одной электрической сети. Пальцы впиваются в затылок, и ты с остервенением желаешь, чтобы они пронзили тебя и двинулись вглубь. Вы целуетесь, но не так, как за просмотром очередного кинофильма, вы скорее деретесь языками. Режете губы зубами, хватаете язык друг друга и начинаете терзать его, как будто он в чем-то провинился. Плоть ныряет глубоко в горло, становится влажно, тесно, в какой-то момент вы останавливаетесь и, тяжело дыша, смотрите в глаза друг другу. Будто проверяя, явь ли это. И в глазах напротив не будет обычной нежности, покорности, преданности — это будут глаза охотника. И одному Богу известно, кто кого поймал в эти силки. Как же она любила ее, как же она хотела ее — уму непостижимо. Даже после всех этих ссор. Нет, не даже, а после ссор — особенно. Да, с одной стороны, это было вот такое самоутверждение: с другими тебе так же хорошо, как со мной? Ты скучала по мне? Скажи, ты скучала по мне? А с другой стороны, это было желанием обладать вот этим, конкретным, человеком снова. Не только его мыслями, но и телом тоже. Да и наказать в очередной раз не помешало бы. Поразительное сочетание любви и ненависти. Женщина билась в ее руках, как в предсмертной судороге. А она продолжала делать свое, ощущая, как кровь приливает к голове и начинается их общая, на двоих, разрядка. В особые моменты Рената открывала дверь с ноги, сбрасывала с себя пальто и туфли, выкидывала сумку в самый темный угол и толкала жену на постель. Сигарета падала на пол, и Земфира долго уворачивалась, пыталась ее поднять и положить в пепельницу, но благоверная на унималась. Садилась сверху, стягивала футболку и принималась за брюки. «Ты чего творишь?» — не понимала обескураженная жена, но язык затыкал рот. И Земфира думала: то ли у жены слишком плохой день, то ли, наоборот, слишком хороший. Получать удовольствие, когда она не действовала сама, не получалось. Нет, временами она доходила до пика, потому что ее женщина не на шутку старалась, войдя в свой собственный раж. Приходилось уговаривать себя расслабиться и ни о чем не думать, довериться ощущению, и тогда она, устав от обилия себя в себе, направляла свой взгляд на любимую. Неизвестно, замечала ли та, но она постоянно ей любовалась. Запоминала каждый поворот головы, каждую улыбку, блаженные, пьяные глаза, которые тоже хотелось целовать. Этот шепот до сих пор стоял в ушах: «Я так люблю тебя. Слышишь? Я так люблю тебя. Только тебя…» Тело разрывало от желания, и, чтобы хоть как-то его угомонить, Земфира сделала большой глоток из бокала. Приятное, с фруктовыми нотками. В сочетании с травой — редкая амброзия. С травой каждое пойло — амброзия, но не суть. Поставив бокал на тумбу, она достала телефон: десятки пропущенных от Ренаты и незнакомых номеров. Она нажала на значок самолетика. С кем она хотела поговорить, с тем уже поговорила. Залезла в галерею, стала листать «терабайт фотографий». Остановилась на фотографии Ренаты с одной из последних фотосессий. И зачем она его сохранила? Живые фото все-таки лучше. И в реальности Рената совсем другая… Нельзя быть фанатом своей жены. Ничего хорошего из этого не выйдет. Хотя Рената бы, конечно, поспорила. — Вы никак не выходите у меня из головы, — призналась та в начале их сотрудничества, наматывая прядь волос на указательный палец. — Ваши песни, точнее. Песня. — По-моему, отличный опыт для нас обеих, — буркнула себе под нос девочка Земфира и спрятала глаза под челку. — Я всегда хотела попробовать. — Вас надо покрасить, осветлить. — Рената кивнула на почти рыжие волосы своей новой знакомой и закусила губу. — И снять это все… Оно вас полнит. — Что еще надо со мной сделать? — недовольно отозвалась та, и Литвинова прищурилась, словно давно знала ответ. — Все, что я хочу сделать, я оставлю при себе, иначе никакого сюрприза, — загадочно ответила Рената Муратовна, а Земфира постепенно вжималась в кресло, осознавая, что вопрос можно трактовать двояко. Господи, замужняя дама. Снимающая странные фильмы. Почти фанатка. Хочет с ней что-то сделать… Хочет с ней… Хочет… — У вас есть кто-нибудь? — спросила фанатка в лоб, когда они вышли на воздух, чтобы покурить. — В смысле? — Ну, вы в отношениях сейчас? — Зачем это вам знать? — не поняла Земфира, закутываясь в теплый пиджак. — Да я не просто так спрашиваю. Просто интересно, кому посвящены все эти песни. Одному человеку? — Фанатка захлопала ресничками. — Я оставлю это при себе, иначе никакого сюрприза, — ответила певица, цитируя недавние слова Ренаты, и та рассмеялась, громко и звонко. — Я вас уже люблю, — ответила она сквозь смех и посмотрела с таким теплом, что хотелось провалиться сквозь землю. «Приехали, блять», — подумала Земфира Рамазанова. Впервые она что-то такое, запретное, почувствовала, когда Рената гадала ей по руке. Она перевернула ладонь и стала водить по ней пальцем. Мягко и нежно, совсем не как другу. Говорила, что в ее жизни скоро появится очень важный человек. Любовь всей ее жизни. Долгой-долгой жизни. «Какая ты скрытная, оказывается», — сказала она, водя подушечкой указательного по линии сердца, начинающейся на бугорке Юпитера. «Ты слышала мои песни вообще?» — засмеялась Земфира в ответ и задержала дыхание, потому что от всех этих прикосновений ее начинало трясти. Палец пропутешествовал по линии жизни и выехал на запястье, а потом выше. Земфира сделала глубокий вдох и схватила ее за руку. В этот момент в студию кто-то вошел, и пришлось извиняться — сообщить, что они, девочки, просто гадают. «Да ничего-ничего», — последовал ответ со смешком. «Еще не хватало, чтобы о нас шли слухи», — подумала тогда Земфира и решила больше не реагировать на такие провокации. Она никогда не будет любовницей. И никогда не уведет женщину из семьи. «А если их интересуют мои сексуальные предпочтения, то пошли они в жопу». И проиграла. Влюбилась, как малолетняя дурочка. По уши. Бредила ночами. Видела ее в каждом предмете. Каждая мысль, вполне обычная, заканчивалась вопросами: «А что бы подумала Рената? А что бы она сказала? А Ренате бы понравилось?» В один из последних дней перед признанием она села за стол переговоров с собой и официально заявила, что это одержимость. Что она уже не выдерживает. Что она ни о ком в жизни так много не думала. И что надо что-то с этим делать… Но что? Неудовлетворенное желание сводило ее с ума, и мысль о том, что нужно все это закончить, так как человек все-таки семейный, била прямо в солнечное сплетение. Она слишком уважала Ренату, чтобы плюнуть на эти обстоятельства и просто переспать, как она делала это раньше. Здесь совсем другая история. Пыталась отвлечься другими, но ничего не выходило. Все не те, все не то. Впервые появилась мысль, что хочется заниматься сексом с любимым человеком, а не какими-то непонятными девочками, всегда разными. «Старость, что ли?» — с усмешкой подумала озадаченная Земфира и сбросила пепел в пепельницу. «Да нет, просто втюрилась», — отвечал внутренний голос. И далее шел целый спор с собой на темы «Любит она меня или нет?» и «Как быть дальше?» Неизвестно, любит ли, но соблазняет так, что уже невозможно терпеть. Разве можно так — издеваться? Обычный вечер. Они пили вино и целовались, называя это «дружбой». Поцелуев становилось все больше и больше. Сначала в вертикальном положении, потом в горизонтальном. Лежали и смотрели друг другу в глаза, боясь что-либо сказать. Сделать первый шаг. Признаться. — А я сегодня еще одну песню написала, — сообщила Земфира подруге. — Сыграешь? — Не сегодня. Завтра. Когда-нибудь. — Завтра, — решила Рената за нее и улыбнулась. — Ты теперь так часто пишешь… — Ну да, творческий подъем. — И часто такое бывает? — Ну, чтобы так много… Наверное, впервые. Я же много шлака сочиняю, который дальше никуда не идет. — Уверена, это не шлак. Просто ты очень строга. — Я теперь в студии живу. Вот время на тебя нашла. — Спасибо. Я так хотела увидеться. Земфира смотрела в эти темно-серые глаза напротив и не могла поверить, что ее бунтарское сердце выбрало эту женщину главной женщиной ее жизни. Замужнюю, с ребенком. Удивительную до ступора. С толпой тараканов, которых можно запрягать вместо тройки лошадей. Но такую красивую. Можно просто смотреть, ничего не говорить и только смотреть. Они делали несколько глотков и возвращались к поцелуям. Странные были, конечно, отношения, ничего не скажешь. В дверь постучали, и Земфира, улетевшая в трип по воспоминаниям, вздрогнула от неожиданности. Она с трудом поднялась и повернула ручку, представляя, кого она сейчас увидит. Пришла-таки на зов. Извиниться, наверное. Или вцепиться в лицо — как вариант. Но это была не Рената. Это был человек, которого она хотела увидеть меньше всего.