Рената повернулась на бок и, чуть не свалившись, вскрикнула. От испуга она села, прижав к груди теплый клетчатый плед. Совершенно незнакомая квартира, где-то в глубине играет Billie Holiday в современной обработке, соблазнительно пахнет едой и горячим кофе. «Господи, где я?» — пронеслось в гудящей голове, но ответа не последовало. Женщина собрала глаза в кучу, пытаясь вспомнить последние события. Что-то начало вырисовываться. Нехотя, с трудом, практически под дулом пистолета.
Или
кто-то.
— Проснулась? — Ирма, в белом махровом халате, помахала ей. — Что-то ты рано… Всегда так рано просыпаешься? — Она держала чашку с кофе. — Прости, я музыку тихо поставила. Не мешает? Люблю что-нибудь такое ставить с утра… Если утро хорошее.
— Где моя одежда? — Литвинова обратила внимание, что она в нижнем белье. Она крепче закуталась в плед и поморщилась от боли в безумной голове. Наконец-то до нее дошло: Мы что, переспали?! — Если они переспали, это какое-то ебучее Колесо Сансары, из которого не выбраться. Неужели она опять прыгнула на те же самые грабли? И чем она только думала? Явно не головой.
— Мне интересно, что ты помнишь последним. — Ирма по-лисьи прищурилась. — Кстати, завтрак на столе… Я уже поела. И тебе советую.
— Только не говори, что я тебя изнасиловала. — Рената рассмеялась, а хотелось заплакать. Она закрыла лицо пледом и застонала. Ей было так стыдно, что она готова была сбежать, прямо так, в нижнем белье. Бежала бы по улицам Лондона, пока ее не поймали бы менты. — Какой кошмар… Ирма, прости меня. Прости.
— Изнасиловала? Ха-ха. Интересная идея, конечно. — Хозяйка квартиры положила ей на диван халат, чтобы та могла прикрыться и отправиться в душ. — Ты вообще помнишь что-нибудь?
— Помню, что мы много пили. — Литвинова показала опухшее лицо. Подруга, оценив его, снова рассмеялась. — У тебя можно курить? — пробасила она, прочистив горло. — Пить я больше не буду, а вот покурить…
— Ну, ты вчера курила. Так что…
— Принесешь сигаретку? А где моя сумка? Где вообще все? — Безумная осмотрелась, но вещей рядом не было. Она стыдливо прикрыла голые плечи. Вот что значит — переборщить: то с алкоголем, то с людьми. И, видимо, не будет этому конца. И амнезия будет сопровождать каждую такую вакханалию. Рената отчаянно гнала от себя мысли, что они действительно с Ирмой переспали — та ничего не хотела пояснять, будто специально издевалась над ней. А если был просто петтинг, считать ли его сексом? Или все-таки стоит переживать, если это не физическая близость, а эмоциональная, чувственная? «И о чем я думаю? — не могла поверить Литвинова, качаясь на одном месте, словно у нее mental breakdown. — Почему нельзя жить нормально?» «А когда ты жила нормально? Ты посмотри на свою жизнь», — прошептал прокуренный внутренний голос. А действительно… Если и были попытки в нормальность, то только попытки, всегда — тщетные. И от мужа ушла не к мужчине, а к женщине — это о многом говорит. И ненавидела тогда и его, жирного и лысого, и всю его родню, а как все изменилось… Сейчас на Леню разве что молиться. Жизнь доказывает абсурдность какой бы то ни было ненависти: вчера ты плевал человеку в спину, а сегодня роешь с ним один окоп, чтобы попросту выжить — в этой войне.
Что же было вчера? Что же, блять, все-таки было? Кажется, они рассказывали анекдоты. Да, были анекдоты. Рената вспомнила, как ей было смешно. Она драла глотку: то текилой, то сигаретами, то взрывами хохота. Она пыталась рассказать несколько любимых матерных анекдотов из загажника, но никак не могла перевести эти выражения на английский. Потом она учила Ирму ругаться матом, и та удивлялась, какой же русский язык богатый. «Ебаный хуй?» — спросила Ирма с сильным акцентом, и Рената расхохоталась. «Ну почти», — ответила она, впадая в истерику.
Еще они смотрели фотографии. Она помнит огромный альбом на коленях. Лица, лица, лица. Некоторые черно-белые. Много пейзажей. Габ — на велосипеде. Загадочный муж — в очках, похож на маньяка из британских сериалов («И как ты могла в него влюбиться?»). Мама Ирмы — «Ты так на нее похожа». А папы нет — «И у меня нет. Что это за тенденция?» Ирма в юности — короткая стрижка, пиджак с высокими плечами, кольца в ушах. Ирма со своей первой университетской любовью. «Влюбилась в нее на последнем курсе, представляешь? Дружили, а потом бац… — говорила Ирма с задумчивым взглядом. — Интересно, где она сейчас? Я пыталась искать, просто пообщаться, но ее словно нет в Интернете…» И Рената, будучи в пьяном бреду, вспоминала, как влюблялась в парней, а все они выбирали не ее. И как она впервые обратила внимание на девочку, с которой тогда они были дружны. Странные отношения — смесь дружбы и страсти. Потом она столкнется в общей дымной компании с парой лесбиянок и долго будет думать: разве такое бывает? Оказывается, что бывает. И Марлен Дитрих в «Марокко», целующая женщину, станет такой близкой. Но пока что во сне, в ночных фантазиях — на реальность не хватало смелости.
«Неужели я и свои фотографии показывала?» — опешила Литвинова и стала искать глазами телефон, но тот тоже пропал. У нее же там тонна компромата. Красивого, но все-таки компромата. Но надежда все же теплилась: женщина она скрытная, так что возможно, что фотографии остались нетронутыми. Пусть она разденется догола, но фотографии не покажет. «Должна же оставаться хоть какая-то интимность, — подумала безумная Рената и вспомнила, что она сейчас в нижнем белье. — Ну, должна… По сути».
Вернулась Ирма, протянула ей сигарету и зажигалку.
— А ты? — Рената сунула сигу в зубы. Сейчас она покурит, и все проблемы испарятся — вместе с клубами дыма. Улетят далеко-далеко.
— Не буду. Тошнит. — Подруга скорчила гримасу. — Не знаю, как ты, а я вчера перепила.
— А я буду. — Литвинова сделала затяжку и подняла на Ирму взгляд. Красивая все-таки женщина. Ни убавить, ни прибавить. И когда кончится бесконечное на эту красоту залипание? Хотя за просмотр денег не берут… — Садись.
— Вспомнила хоть что-нибудь? — Ирма присела рядом, словно это она была в гостях.
— Боюсь, то, что я вспомню, радости мне не прибавит.
— А если прибавит? — Она поцеловала Риту в голое плечо, и та натянуто улыбнулась. Хотелось провалиться сквозь землю — сквозь эти этажи, прямо в ад.
— Мы ведь не играли на раздевание? — предположила Рита, пытаясь шутить.
— Нет.
— Слава Богу, — выдохнула она и сбросила пепел в пепельницу. — Она же вернется?
— Кто?
— Память.
— Вот уж не знаю. Я-то все помню. — Подруга громко рассмеялась. — Ты такая забавная. Нет, я, конечно, знала, что ты забавная, но чтобы настолько…
— Мы целовались, это я помню хорошо. — Рената взъерошила стоящие колом волосы. — А потом… Я вела себя агрессивно? — Она закусила губу. — Я, когда так напьюсь, веду себя неадекватно. Мне говорили. Не раз. И набрасываюсь с поцелуями, ничего не могу с собой поделать. Всех подруг перецеловала. Для меня это, видимо, такой жест — выражение глубокой симпатии. Я прямо лезу, мне даже наплевать на свидетелей… Вот поэтому я стараюсь не напиваться. — Литвинова опустила голову, как перед казнью. — И все равно напиваюсь.
— Я еле тебя успокоила. — Ирма взяла из рук Ренаты сигарету и сделала затяжку. — В тебя как будто кто-то вселяется… Ты об этом думала? Или это раздвоение личности?
— Мне нельзя так много пить, я знаю! И я все равно пью! — Литвинова вернула себе сигарету. — Вот по-русски есть такое выражение… — Она задумалась. — Короче, только смерть это изменит.
— Опять смерть? — Подруга прищурилась.
— Потому что стыдно до смерти.
— Я еще спать тебя укладывала, а ты не хотела. Как маленький ребенок, капризный. — Ирма скорчила недовольную гримасу, вспоминая сына в детстве. — Пришлось тебя раздеть, извини. Не в худи же спать.
— И как мы не переспали? — Гостья философски пожала плечами. — Удивительно…
— Ты была очень пьяная. Переспать с тобой в таком состоянии — означало воспользоваться твоим беспомощным положением. — Подруга погладила ее по плечу и остановила ладонь на шее. — Можешь не верить, но я не рассчитывала на секс. Я хотела, чтобы ты отдохнула. Уж не знаю, как можно отдыхать, так набухавшись, но надеюсь, тебе стало полегче… Разрядка все-таки нужна, иначе можно с катушек слететь.
— Я давно слетела с катушек. Это мне не грозит. — Рената прижалась щекой к ее руке, как кошка. — Спасибо. Мне правда легче. Но очень стыдно… Просто ужас.
— Незабываемый вечер. Это тебе спасибо.
— Ну, этим я похвастаться не могу. Я практически ничего не помню. — Литвинова стала приходить в себя. Она снова осмотрелась в поисках потерянной жизни. — Подожди… Мы Ульяне написали? Телефон!
— Да, у тебя телефон вырубился. — Ирма сняла айфон с провода и протянула Ренате. — Я поставила его на зарядку. Потом ты что-то долго писала. Наверное, Ульяне. Это было бы логично. Она должна знать, что с тобой все в порядке.
Литвинова вспомнила, что у нее разбит экран, и простонала: вот такая и она сейчас, вся в трещинах, того и гляди рассыпется — и не соберешь. Она зашла в сообщения. Да, Ульяне она написала. Пьяная, а написала — все-таки не такая она и плохая мать. Опять будет расспрашивать, на пороге, но хотя бы не в первой. Надо будет что-нибудь придумать, иначе нотации не избежать. Она смахнула уведомления, где было несколько пропущенных — от Земфиры.
— Мне надо идти. — Литвинова спустила ноги с дивана. — Где моя одежда?
— Так скоро? — Ирма схватила ее за руку. — Позавтракай хотя бы.
— Телефон был выключен. Меня, наверное, все обыскались.
— Я тебя не выпущу, пока ты не позавтракаешь. — Ирма наставила на нее указательный палец. — Поняла? Не хочу, чтобы ты в обморок упала по дороге.
— И зачем я тебе нужна? — не понимала Литвинова, натягивая на себя худи. Подруга без смущения рассматривала ее. Рената заметила и наклонила голову: Поставишь кофе? Если у тебя есть цианид, добавь пару ложек. Или лучше — три. Вместо сахара.
— Никакого цианида, дорогая.
— Жаль.
Хозяйка удалилась греть кофе, и Рената спокойно натянула оставшиеся вещи.
И зачем Земфира звонила? Хотела извиниться? Или решила узнать, куда она исчезла — с радаров? Скорее второе.
Внезапно Рената вспомнила, как они с Ирмой целовались на балконе и чуть не уронили бутылку на головы прохожих. Как же ей было стыдно, словами не передать. И почему, будучи под градусом, она на всех вешается? Почему нельзя дома сидеть? Она перебрала в памяти похожие ситуации — наберется целая коллекция. Как, например, то, с чего всего началось — когда она перебрала с веществами вкупе с алкоголем и ответила на старания активной журналистки. Кажется, это была журналистка. И ладно бы, если это было скромное, уютное местечко, а это было рядом с толпой народа. Еще и с Земфирой под боком. Просто ужасно, бесчеловечно, жестоко и совсем без любви. И как Земфира ее тогда не задушила? Задушила бы там, в машине, и дело с концом. Умереть от рук любимой все-таки можно, когда есть на то основания. И не было всех этих приключений, любовных в том числе. Не за что было бы стыдиться. А так — вечное возвращение в точку, откуда начал. И словно невозможно выбраться, ноги утопают все глубже, и вот уже сдавило грудную клетку, и тяжелее дышать. И даже губы в этой черной жиже — мешают сказать наконец-то правду. Себе, ей, другим. Было ощущение, что правды вообще не существует.
Хотя какой может быть контроль, когда ты себе не принадлежишь, когда в тебе бурлят те самые запрещенные вещества? Не зря же они запрещены. Человек начинает творить такие вещи, о которых он в трезвом уме даже не помышляет. Ладно еще снюхать дорогу, когда вы вдвоем — чтобы секс был незабываемым. Хотя был же секс незабываемым и без этого дерьма, к которому периодически хочется вернуться — от безысходности. От безысходности, от бессилия, от обычной усталости. Сложно назвать что-то ненормальным, когда это позиционируется как норма. Сложно отказаться от того, что приносит тебе даже минимальную радость. А эта Рената так долго жила без радости…
Литвинова заглянула в зеркало. Завтра — ну, или когда они там вернутся в Москву? — она будет богиней, а пока это бомжиха, у которой неспокойно в одном месте. Она оскалилась. Захотелось в эту женщину плюнуть. Это ж надо до такого себя довести, опуститься, забыть все нормы приличия. И еще, на пике алкогольного инсайта, пропагандировать данный образ жизни! Стыд, позор, и никакой тебе похвалы!
— Есть будешь? — Ирма заметила, что с подругой не все в порядке. — Или только кофе?
— Кофе, — отозвалась подруга и подползла на кухню. — Успокой меня, Ирма. Мы ведь не переспали?
— Нет. — Ирма налила ей в чашку. — Но ты собиралась.
— Собственно, ничего бы не изменилось, — подумала Литвинова, усаживаясь за стол. — Я бы все равно себя так же ненавидела.
— Ты осознаешь, что довела себя? Что это уже
конец?
— А было ли начало? — философски поинтересовалась у Вселенной Литвинова и сделала глоток. — Не против, если я еще закурю?
— Кури. Я тоже буду.
Они закурили. Ирма порывалась спросить о личном, но почему-то останавливала себя. Образовалась пауза. Рената напряженно смотрела в телефон.
— Ты вернешься к ней? — все-таки спросила подруга, и Рената шлепнула и без того разбитый экран о стол.
— Я ее люблю, ты это знаешь, — ответила она уклончиво. — Так что это не от меня зависит. Не только от меня. Я ее обидела. Я ее обидела — наличием тебя. Такое, оказывается, возможно. Я обидела ее наличием женщин вокруг. Вокруг меня постоянно какие-то женщины. До того, как мы разбежались, была журналистка. Я даже имени ее не помню. Потом была… Были, в общем. Та же Градова.
— Ты влюбилась в Градову? — Ирма вытаращила на нее глаза. — Вы были вместе?
— Она просто мне понравилась, — еще один уклончивый ответ. — Не знаю, что это. Разве можно любить нескольких? Или, любя одну, влюбиться в другую? — Рената запустила пальцы в волосы, и пепел посыпался на спутанные локоны. — Я уже ничего не понимаю. У меня одно желание — сбежать отсюда. Заняться обычными делами. У меня репетиция спектакля, Ирма. А я что делаю? Я была в тюрьме! Меня чуть не убили несколько раз! Я даже думаю пройти курсы самообороны, только отбиваться буду сумкой. Надеюсь, у них есть такой инструмент. А если нет, то я очень попрошу…
— Я приеду в Москву. Давно хотела увидеть этот город. — Ирма рассмеялась и затянулась сигаретой. — Что? Устроишь мне экскурсию?
— В Москве меня все знают. Я же… — Литвинова прикрыла рот ладонью. — Звезда.
— Это будет фан-встреча, — пояснила подруга. — Да не нервничай ты так… У меня дел полно.
— Ты меня напугала. — Литвинова, как олицетворение мема «вы напугали деда», сделала глоток из чашки. — У меня ощущение, что жизнь в Лондоне — это какая-то отдельная жизнь. Что с жизнью в Москве они не пересекаются. Это как перелететь из сна в реальность.
— И чем же ты будешь заниматься в реальности?
— Вернусь в репетициям пьесы. Я пропустила все сроки. Меня ждут артисты, и главное, я не смогу сказать им правду — почему я не отвечаю на сообщения. И зачем вообще рассказывать? Надо будет встретиться с мамой. Ой, мама… — Рената глубоко вздохнула. — Если бы она узнала правду, она бы меня убила. Я тебя породил, я тебя и убью.
— Она, кстати, вас приняла?
— Ну, как сказать… Она считает, что мы хорошие подруги. Смешно, конечно.
— И когда ты ей расскажешь?
— Возможно, никогда. У нее все-таки слабое сердце.
Рената представила, как она говорит матери, что они давно заключили брак, что все вокруг знают, кроме нее, как мама хватается за сердце и сползает по стеночке, а потом нитроглицерин под язык, но уже в карете скорой помощи… Ну уж нет. Если беречь человека, то беречь до самого конца.
— Я пойду.
Литвинова собрала манатки в сумку, припудрила синяки перед зеркалом, осмотрелась в поисках смысла жизни и подошла к двери. Ирма последовала за ней. Несколько секунд они молчали, не зная, как прощаться — в таких отношениях.
— Давай я тебя отвезу?
— Нет, я на такси. Спасибо.
— Я быстро.
— Нет, Ирма. — Рената-Рита взяла ее за руку.
— Это всё, да? — Ирма сжала ее ладонь. — Мы больше не увидимся? Скажи, что мы еще увидимся. Пожалуйста.
— Не рви мне сердце.
— Я люблю тебя.
— Я знаю. Ладно, я пошла. — Рита обернулась, но Ирма потянула ее к себе за руку. Они обнялись в последний раз.
— Напишешь мне, звезда? — спросила та, поглаживая ее по волосам.
— Не знаю, надо ли… — Литвинова вырвалась из ее объятий и, повернув ручку, выбежала на площадку. Немного помедлив, она понеслась вниз. Этаж был высокий, но она обязательно добежит. А если упадет, то сломает шею, но значит, таков у нее сценарий…
***
Ульяна еще раз посмотрела на сообщение
«я в п ряд ке жи ва» и закатила глаза. Видимо, ее мать настолько напилась, что не видела букв. Хотелось отчитать ее на чем свет стоит. Вот придет она — так и сделает. Выскажет ей все, что она о ней думает. Что она таскается по женщинам, а это, когда ты в браке, запрещено! Что надо помириться с Земфирой — встать на колени, если необходимо! Биться головой об пол и умолять! Что нельзя так нажираться — нужно во всем знать в меру, особенно когда тебе за пятый десяток! Что в конце концов нужно быть матерью, серьезной женщиной со статусом, а не подростком, которого поджидаешь с утра со сковородой в руке, чтобы этой сковородой двинуть по башке! Добровская сжала кулаки, и если на одной руке это получилось сделать сразу, то вторая — с замотанным пальцем — просто скрючилась. Повязку с ноги она уже сняла, а вот палец ее все же беспокоил, и не хотелось, чтобы кости неправильно срослись, и «фак» до скончания дней выглядел бы кривым — она так часто его показывала друзьям.
Лили она заблокировала — не хотелось иметь дело с еще одной предательницей. Камилле не отвечала, а та продолжала забрасывать ее сообщениями. Неужели не понимает, что она не хочет общаться? Почему люди такие глупые? Страница Эйвана пестрила новыми фотографиями — с красивой девушкой, и хотелось вырвать себе сердце, глядя на всю эту поеботу. Кому-то везет в личной жизни, а ей вот — нет. И, если она влюбится когда-нибудь в девушку, мать ее проклянет. «Нет, не хочу влюбляться, — решила Ульяна окончательно. — Чтобы вот так мучиться, как мама с Земфирой?» Любовь до гроба, когда действительно хочешь лечь в гроб — от этой самой любви.
По ту сторону загремели ключами, и Добровская решила не мучить гостя и распахнула дверь. Увидев мать, она положила руки на талию.
— И где ты была? — выпалила она, топая ногой.
— Началось… — Мать шагнула в номер. Она скинула обувь и бросила сумку на кровать. — Я так устала. Хочу в душ.
— Твое сообщение — тоже от усталости? От усталости буквы пропускаешь?
— Ну я же написала. — Литвинова открыла шкаф с одеждой. — А могла не писать. Я все-таки о тебе думала.
— Ты была с ней? — спросила дочь после паузы.
— С кем? — Рената перебирала вещи.
— С Ирмой. Мама! — крикнула Добровская, и Рената вздрогнула, как от удара.
— Ты чего кричишь? — спросила она, обернувшись. — Я была там, где меня сейчас нет. Давай без нотаций?
— Ты совсем с ума сошла? — Ульяна заходила кругами. — Поверить не могу… Почему всегда одно и то же? Почему ты приходишь утром, а я тебя отчитываю? Разве не должно быть наоборот?
— Ты сняла повязку? — Рената опустила взгляд на ногу дочери. — Больше не болит?
— Не переводи тему! — взвизгнула дочь.
— Ульяна, я бы все тебе рассказала, но мне сейчас так погано. Мне хочется плакать, понимаешь? — Литвинова села на кровать рядом с сумкой. — Если я начну, я не остановлюсь. Это ужас… Но я должна держаться, мы должны уехать отсюда. Когда-нибудь мы же уедем отсюда? И забудем все…
— Мне Земфира звонила, — холодно ответила Ульяна и села рядом. От матери пахло чужими духами, и она поморщилась. Любовь и ненависть раздирали ее исстрадавшееся сердце на части.
— И что она сказала? — спросила мать и затряслась.
— Что приехала Марина, девушка Градовой. Испугалась, что с ней что-то произошло, и приехала. — Ульяна взяла мать за руку, чтобы поддержать. — Так что теперь мы можем уехать.
— Хорошо, что она приехала, — выдохнула Рената и зажмурилась. Вот и всё,
ВОТ И ВСЁ. Так и заканчиваются истории.
— Земфира с ней нянчилась весь вечер.
— С кем? — не понимала Литвинова, которую душили предательские слезы.
— С Мариной… С тобой все хорошо? — Ульяна попыталась заглянуть матери в лицо, но та отвернулась. Ей нечем было дышать. — Мам?
— Я… Просто… Не могу… — Рената не могла ответить полной фразой, поэтому она резко вскочила и стала себя успокаивать. — У нас… Есть… Успокоительные? Хоть что-нибудь…
— Выпей воды. — Ульяна протянула ей стакан воды, но та замотала головой.
В дверь лихорадочно постучали.
— Уль, я обещала… — начала Земфира с порога. Увидев Ренату, стоящую в странной позе, она замолчала. Литвинова, набрав воздуха в легкие, жалобно пискнула. Добровская закрыла лицо руками, зная, что будет дальше. Она уже видела такое не раз. — Так, ты куда? — Земфира метнулась за Ренатой, которая пыталась забаррикадироваться в ванной. — Открой, слышишь? Да блять! Что за хуйня? Открой!
— Я не открою! — кричала Литвинова по ту сторону. — Я боюсь! Я имею на это право!
— Я ничего тебе не сделаю! Убью и всё! — Земфира дергала за ручку, пытаясь выломать дверь. — Открывай, блять! — Она ударила по двери ботинком.
— Поэтому я не открою! — Рената из последних сил пыталась повернуть замок, но пальцы соскальзывали. — Давай потом поговорим! Ты можешь дать мне отдохнуть?
— Отдохнуть после чего?! — кричала жена. — После секса с другими бабами?!
— Никакого секса не было! Блять… — Рената все еще пыталась повернуть замок.
— Как меня все это заебало, — прошептала Ульяна, не отнимая рук от лица. — Господи, помоги.
— Ульяна! — Земфира кивнула на дверь. — Чего сидишь? Помоги мне!
— Нет уж, сами разбирайтесь. — Дочь отползла к подушке.
— Я убью тебя, Литвинова! Задушу, блять! — взвыла Рамазанова и, применив все свои силы, все-таки открыла эту несчастную дверь. Литвинова закричала, чтобы Ульяна вызывала полицию, и отбежала к стене. В ванной началась потасовка.
— Ну давай! — вопила Рената что есть мочи. — Задуши меня при дочери! Ульяна, ты свидетель!
— И где ты была? — Земфира прижала ее к стене, и Рената ворочалась под ее напором, как жук под пальцем. — С Ирмой, да? Как там ее…
— Ульяна, да сделай ты что-нибудь! — вопила мать. — Иди сюда!
— Не приплетай ребенка! — рявкнула Земфира ей в лицо.
— Да даже если и с ней! — выпалила Литвинова, и Рамазанова замахнулась, чтобы ударить ее. Останавливала Ульяна, которая смотрела на них в проеме двери.
— Хватит! — крикнула та, не выдержав. — Как же вы меня ОБЕ достали! Я хочу нормальную семью! Что, блять, с вами не так?
— Если мы ругаемся матом, это не значит, что ты тоже должна! — крикнула мать номер один через плечо матери номер два.
— Ульяна, закрой дверь. — Земфира обернулась на дочь.
— Я не хочу, чтобы ты ее убила.
— Это личный разговор. Никто никого не убьет. Закрой дверь, я сказала! — Рамазанова сцепила зубы, и Ульяна прикрыла дверь. Она боялась закрывать ее полностью. — Ну что? — Земфира шарахнула Ренату о стенку, и та пискнула. — Как провела вечер? Хорошо тебе было?
— У нас ничего не было, — выдавила из себя сквозь слезы Рената. — Отпусти меня! — Она попыталась прорваться к двери, и они замахали руками, отвешивая друг другу тумаки. — Отпусти меня, я сказала! — Но Земфира оказалась сильнее. Она схватила ее за талию и толкнула к стене.
— Была бы моя воля, я бы действительно тебя убила. Прямо сейчас, — цедила сквозь зубы Рамазанова в лицо жены, а та плакала от беспомощности. — И села бы. И сидела бы. Только не хочу ранить Ульяну. Ты же все-таки ее мать… Такая хуевая мать.
— Прекрати, — говорила Рената сквозь рыданья. — Это все неправда. Ты так не думаешь.
— И жена тоже хуевая. — Земфира сделала шаг назад. — Я, кстати, не просто так пришла… — Она вцепилась в волосы, пытаясь привести себя в сознание. Сердце готово было выпрыгнуть из груди.
— У нас ничего не было, Зе. — Литвинова сползла по стенке и села. — Не знаю, веришь ты мне или нет. Ты просто меня оставила в больнице, мне стало плохо, я звонила тебе. Ты не отвечала. Ты просто меня бросила! Ты всегда меня бросаешь! Почему ты всегда меня бросаешь?
— Я пришла попрощаться, — пробасила Рамазанова, щелкая зубами. — Не с тобой. С Ульяной. Тебя я вообще видеть не хочу.
— Как? — Литвинова подняла на нее заплаканный взгляд.
— Скоро самолет. — Рамазанова открыла кран и брызнула себе холодной водой на лицо. — Так что прощай.
— Подожди, а как же мы? — не понимала Рената. — Почему так скоро… Я не понимаю.
— Это твое дело — не понимать. — Земфира толкнула дверь ногой и обернулась. — Меня все это крайне заебало. И я не хочу в рехаб. А все к этому ведет.
— Подожди! — Литвинова побежала за ней.
— Уль, пока! — Зе махнула дочери и вышла в коридор.
— Ты не можешь сейчас нас оставить! — Рената подбежала к ее номеру. Земфира, цедя сквозь зубы проклятья, вытащила свой чемодан. — Не уезжай, пожалуйста, Зе. Что мне надо сделать? Что мне сделать, чтобы ты меня простила?
— Будь другим человеком, — процедила сквозь зубы Рамазанова, и Рената упала перед ней на колени. — Ты серьезно? Хочешь, чтобы я опоздала? Мы не в МХТ. Вставай.
— Давай поговорим. Пожалуйста. — Жена загородила ей путь собой. Она завопила на весь коридор: Я не отпущу тебя без разговора, Земфира! Выслушай меня!
Из соседнего номера вышла пара, и Земфира, выругавшись, подняла жену с колен и затолкала ее в номер. Рената снова встала на колени.
— Ты простишь меня? Что мне сделать, чтобы ты меня простила?
— Прекрати. Это жалко. — Земфира отвернулась к окну и спешно закурила. Руки ее тряслись.
— Давай поговорим с холодной головой, — предложила Рената, поднимаясь. — Дай мне тоже. — Земфира проигнорировала эту просьбу, и пришлось взять себе сигарету самой. — Ты мне веришь? — Литвинова затянулась дымом. — Ты слышала, что я сказала?
— Это неважно. Это уже неважно. — Рамазанова не поворачивалась. Она смотрела в окно.
— У нас с Ирмой правда ничего не было. Я напилась, страшно. Уснула. Это все, что мне было нужно. — Рената посмотрела на чемодан у двери. — И ты снова меня бросаешь… — Она сглотнула. — Неужели ты меня не любишь?
— Это тоже неважно.
— А что важно тогда?
— Что я больше так не могу. — Земфира повернулась. Она посмотрела на нее глазами, полными слез. И Рената открыла рот, не ожидая, что та заплачет. — Эти отношения меня добьют. И неважно, спала ты с ней или нет. Ты поехала не ко мне, а к ней, Ре.
Это конец. Всё. Давай разведемся?
— Из-за Ирмы? — Литвинова чуть не упала и схватилась за стол. Она не верила тому, что слышала сейчас. Какой развод? Какой еще, блять, развод?
— Из-за тебя, — пояснила Земфира и смахнула с щеки слезу. — Все из-за тебя. А людей ты просто используешь.
— Ты… — Рената все еще держалась за стол, пол под ней ходил ходуном. — Ты разлюбила меня?
— Нет, Ре. Я никогда тебя не разлюблю. Это навсегда со мной. Как проклятье. — Земфира затянулась сигаретой и выдохнула струю дыма. — Но как-то я должна освободиться, идти дальше. Без тебя. Ты нож в моем сердце, и я его вытащу. Буду идти, с этой раной, кровоточащей, но без ножа. — Ей стало противно от этих метафор.
— Развод… Господи. — Рената села в кресло, в котором до этого сидела голой.
— Да, развод.
— А как же? — Литвинова завращала глазами. Она не могла поверить, что они обсуждают развод. — Ну, собственность… Хотя… Блять… Зе, я убью себя.
— Ты дура? — Земфира сунула окурок в цветок.
— Я же не смогу без тебя. И что мне делать?
— Жить своей жизнью. Не учить дочь плохому. — Рамазанова посмотрела на часы. — Я опаздываю. Мне надо идти.
— Но она и твоя дочь тоже.
— Будем общаться. Взрослые люди все-таки. Уля здесь не при чем.
— Пожалуйста, не уходи. — Рената сползла с кресла и встала на колени. — Я же люблю тебя, Зе. К черту самолет. Останься с нами. Со мной. Мы же семья. Ты сама говорила, что мы семья. Я не выживу без тебя, Зе. Ты отнимаешь у меня жизнь сейчас…
— Ты бы себя сейчас видела… — Земфира скорчила гримасу отвращения. Она выдвинула у чемодана ручку. — Вставай. Я номер закрою.
— То есть развод? — Рената вышла в коридор.
— Да, развод. — Земфира повернула ключ. Она подняла взгляд и посмотрела жене в лицо. — Все, гудбай.
— Ты убиваешь меня, Зе. — Рената закрыла лицо руками и заплакала.
— Ты давно меня убила, Ре. — Земфира пошла к лифту.
Литвинова смотрела ей вслед и не могла сдвинуться с места — ноги словно вросли в пол. Двери лифта закрылись, и она свалилась на ковролин. Хотелось биться об этот ковролин головой. Ульяна вовремя подоспела — она взяла мать под руки и отвела в номер. Слава богу, не было свидетелей этой душераздирающей сцены.
— Пей. — Ульяна сунула ей в губы стакан с чем-то вонючим.
— Зачем она так со мной? Что я ей сделала? — вопила мать, будучи в бреду.
— Пей, я сказала! — приказала Уля и начала вливать лекарство ей в рот. — Так-то лучше…
— Она хочет развестись! Ты это слышишь? — не верила Литвинова, полностью потеряв рассудок. — Лучше бы она убила меня! Я хочу умереть! Зачем мне тогда жить? Зачем мне жизнь без нее? Какая это будет жизнь? Как можно — любить и бросить? Что я ей сделала? Почему я всегда во всем виновата?!
— Ложись. — Добровская положила ее на кровать и укрыла одеялом. Мать еще долго причитала, кричала и плакала, пока не затихла — уснула после успокоительного. Ульяна сидела рядом — она уже выпила до этого свою дозу, поэтому не плакала, а очень хотелось.
***
«Гудбай, гудбай, гудбай», — крутилось у Земфиры в голове, как на заезженной пластинке. Она действительно будет любить ее, такой вот фатализм. И никак это не исправить. Рената — вся ее жизнь. Прошлая, настоящая — точно. А вот будущая… Если эта жизнь еще будет. Она понятия не имела, как будет жить без нее. Но надо же что-то делать. Писать песни, но о ком? Для кого? Это как жить без сердца… Земфира положила руку на грудь и сжала футболку в комок. Слезы застилали глаза, текли без остановки. И даже не стыдно плакать — перед таксистом. Да, она сейчас плачет. Сто лет не плакала, а сейчас плачет. И захлебывается слезами, и те капают на футболку, и руки трясутся, словно у нее очередной отходос. Она размазывала соленые реки по щекам, а те все текли и текли, стремясь в океан боли, которому не было конца и края.
Я еще буду любить тебя, Ре. Я буду бредить — ночами. Искать тебя на улице, полной ненавистных прохожих. Буду зарываться в подушку в надежде, что там остался твой запах. Ловить ухом твой смех — на очередную шутку. Смех, отскакивающий от стен, как мячик, в центре которого звон. И прислушиваться к ударам собственного сердца — такого маленького и детского. Уставшего, уставшего, уставшего — любить тебя.
