Жара

Ульяна, успевшая накатить винца, снова посмотрела на мать — та все еще спала. Прошло уже два часа, а она не пошевелилась, даже на бок не перевернулась, словно… Умерла? Ульяна присела рядом, провела рукой по волосам — нет, дышит, только лицо такое, словно она только что с похорон. И пряди на висках склеились от бесконечных слез. «Бедная-бедная мама», — подумала дочка, вспоминая то, что произошло два часа назад. Если бы не она, наблюдавшая за потасовкой, Земфира ее бы точно ударила. Нет, она никогда не видела подобного воочию, но кто знает, что происходило за закрытыми дверями? От одной мысли, что это не первый случай, становилось дурно. И когда любовь трансформируется в удары? Когда любовь заставляет плакать и вставать на колени? «Прости, что не попрощалась. Даже не поболтали, — писала Земфира. — Ты как?» «И что ей ответить? — не понимала Ульяна. — Высказать все, что думаю?» Очень хотелось снять груз с сердца, встать на сторону матери, защитить. Кто ее защитит, если не дочь? «Мне не понравилось то, что я увидела, извини, — призналась Добровская. — И я не хочу, чтобы такое повторялось. Это ненормально». Земфира долго молчала, и Ульяна кусала губы — не хватало, чтобы еще и они поругались, вот тогда вообще будет крах. Земфира — такой человек. которого может ранить одно-единственное слово. Да не только слово — жест, взгляд, вздох. Нарваться на очередной приступ гнева было проще простого. Мама вот постоянно нарывалась. zzz: Я вела себя неадекватно. Прости. uliana: Хорошо, что ты это понимаешь. Я просто считаю, что должна в этой ситуации маму защитить. Она не должна оставаться одна. zzz: Как она? uliana: Спит. zzz: А в целом? uliana: Мне кажется, она чуть с ума не сошла. zzz: Я была в бешенстве, У. Ты знаешь мой характер. uliana: Мама сказала, что ты хочешь развестись. Это правда? zzz: печатает… zzz: печатает… zzz: печатает… Ульяна закрыла глаза. Неужели это правда? Земфира была для мамы огромной частью ее жизни. Если считать, что их пара — это организм, то Земфира была его сердцем. И как мама будет жить дальше, без сердца? Без своего постоянного вдохновителя, а порой и конструктивного критика? Если Ульяну и маму она слушать не хотела или слушала через раз, то Земфиру она слушала всегда. Потому что — как не слушать Бога? zzz: Да, хочу. Так дальше продолжаться не может, ты сама это видишь. Я теряю контроль. Развод — это вынужденная мера. Я должна сделать хоть что-то, чтобы обезопасить себя и ее. Тебя. Не знаю, что из этого получится. uliana: Но можно пожить отдельно и без развода? Просто взять паузу. Вы так уже делали. Разве развод что-то решит? zzz: Она всегда будет для меня родным человеком, как и ты. Хорошее я не забываю. Но и плохое тоже. uliana: Ты разлюбила ее? zzz: Мое отношение поменялось, так скажем. В этой любви слишком много примесей, которых там быть не должно. uliana: Мне кажется, ты либо любишь человека, либо нет. zzz: Я ее люблю. И всегда буду любить. Но эта любовь делает мне хуево. И ей тоже. Даже ты страдаешь, видя наши ссоры. uliana: Тогда возьмите паузу. Зачем сразу все рушить? Это же не влюбленность в другого человека, которую не исправить, а просто невозможность продолжать отношения в таком ключе. Я уверена, мама любит только тебя. С этими женщинами ее ничего не связывает. zzz: Посмотрим. Нужна трезвая голова. А у меня она совсем не трезвая. Ульяна посмотрела на мать, которая подала первые признаки жизни — и у нее с головой тоже не все так трезво. Два часа назад заслуженная артистка Российской Федерации билась головой об пол и хотела себя убить — из-за несчастной любви. Хорошо, что они не в Москве — давно просочилось бы в какие-нибудь желтые газетенки. Тут только соседи косо посмотрят и, возможно, пожалуются администратору на слишком бурных русских, — и черт с ними. Лишь бы не ранили ее, лишь бы никто ее больше не ранил… Против лома нет приема. Земфира знала Ренату Литвинову лучше всех. И здесь не работали ни образ, за которым можно было спрятаться, ни манипуляции, ни ложь, ни пыль в глаза, ни стратегические соблазнения. Не было ни щита, ни, главное, меча. Рената просто не могла ответить: «Хочешь развод? Получай! И иди-ка ты вообще к черту, дорогая Земфира!» Она не могла отказаться от человека, которого никто никогда не заменит. Гении на дороге не валяются. Более того, гениальные женщины, с которыми вас свело само Провидение. Рената приоткрыла глаза и поморщилась, словно ее отвращал сам факт своего существования. Она перевернулась на спину и посмотрела в потолок. Ульяна не стала нарушать тишину — знала, что матери нужно время, чтобы привести мысли в порядок, если мысли вообще были. Добровская налила бокал шампанского — заранее. А женщина, со склеенными на висках волосами, с опухшими от слез глазами и искусанными губами, продолжала смотреть в потолок, практически не моргая. Прошло десять минут. Ульяна стала ходить по комнате в надежде, что мать ее заметит и очнется. — Шампанское есть? — пробасила заслуженная артистка, не отрывая глаз от люстры. — Холодное, — с радостью отозвалась дочь и протянула матери бокал. Та наконец-то села, прислонив спину к подушке. Половину бокала — за один глоток. И все бы ничего, но на глазах стали наворачиваться слезы, и совсем не от пузырей. Нет, нет, только не истерика. Добровская запаниковала: что делать, если это новый срыв? — Она писала тебе? — Может, успокоительное? Вместо шампанского… — Ульяна заломила руки. Ей было страшно видеть родного человека в таком состоянии. Мама всегда держалась, до последнего, а тут все-таки сорвалась. Упала. Разбилась. — Она писала? — повторила свой вопрос Литвинова и посмотрела на дочь глазами, полными слез. Добровская содрогнулась: как же она любит Земфиру, как же она сейчас, бедная, страдает. Ранили в самое сердце и пустили жить — дальше. Выживать. — Да. Мам, все хорошо. Она понимает, что сделала дичь. — Она меня убила, — пояснила Рената и залпом допила остатки игристого. — Ладно, надо брать себя в руки. Столько дел, а я страдаю. — У тебя есть все причины страдать. — Ульяна присела рядом. — Она написала, что любит тебя и всегда будет любить. Не знаю, станет тебе легче после этого или нет… — Не станет. — Литвинова смахнула слезу, поставила бокал на тумбу и взяла дочь за руку. — Ты мой самый близкий человек, Уля. И как-то ведь мы жили… Раньше. — Ты согласна на развод? — Добровская округлила глаза. — Ты серьезно? — Если она хочет развестись, если я для нее уже невыносима, я… — Рената выдохнула, чтобы успокоить внутренний тремор. Снова хотелось биться в отчаянии, но не было на это ни сил, ни времени. — Я приму любое ее решение. Не заставишь человека любить тебя, жить с тобой, если он не хочет. Не угрожать же ему ножом. Или пистолетом. Кстати, в моем совсем не осталось пуль. Земфира их вытащила. Может, к лучшему. Интересно, куда она их дела? Выбросила, что ли? — Литвинова закусила губу, вспоминая, как она нажала на курок, а пуля не вылетела. Вот это был поворот. За это и получила — по лицу. И упала. Чуть спину себе не сломала. Вот это да, дичь. Хорошее слово. — Я думаю, она изменит свое решение. — Ульяна крепко обняла маму, и та все-таки, расчувствовавшись, заплакала. — Сколько раз такое было? — Чтобы так… Резко… Не было. — Рената глотала слезы и не могла поверить, что любимая жена больше в ней не нуждается. Это сродни тому, что от тебя откажется весь мир. — Ничего, придет в себя. Ей просто нужно время, — успокаивала ее дочь. — Всем нужно время. Тебе, мне. Мы все живые люди. Просто многое говорится на эмоциях. — Я так устала, родная. — Литвинова тихонько плакала ей в плечо. — Устала от того, что постоянно плачу. Эта лестница на Фрунзе — самое печальное место на свете. Я каждый раз убегаю и не хочу жить, так мне больно. Эта лестница знает все мои самые плохие мысли… — Она громко всхлипнула, сочувствуя себе той, бежавшей по лестнице вниз. — Но потом я вспоминаю, что нужна тебе, маме. Так я и буду думать. Я буду жить ради вас. Вы — самое дорогое в моей жизни. И я никогда вас не оставлю. — И мы тебя не оставим, мама. Мы всегда тебя поддержим. Я — точно. — Ульяне стало стыдно за все, что она творила и говорила. — Прости меня. Я не самая лучшая дочь. Я столько скрыла от тебя, это нечестно. Надо было все сразу тебе сказать. Довериться. Я очень тебя люблю. Я никогда тебя больше не раню, мама. Они обнимались и плакали, как в каком-то душещипательном фильме про отцов и детей. Рената посмотрела дочери в лицо, вытерла слезы с пухлых раскрасневшихся щек. — Я тоже виновата. Я так виновата, Ульяна. Наверное, Земфира права. Я плохая мать. Иногда я бываю такой безучастной. Отсутствую. Увлекаюсь своей жизнью. И была бы она хорошая, эта жизнь, а она… — Она затрясла головой. — Я совсем забыла о людях, которых люблю. Я снова отделила себя от вас. Это неправильно. И это всегда чревато. Словно Вселенная тебя наказывает — за эту потерю любви. — Никого Вселенная не наказывает, просто у людей есть сердце. Иногда этого сердца слишком много, — мудро заметила дочь. — Ты у меня самая умная. И самая красивая. — Рената наконец-то улыбнулась. — Вся в тебя. — Не буду спорить. — Литвинова продолжала улыбаться. — Помнишь, какие мы были, когда сюда приехали? Такие беззаботные. Гуляли, ходили по музеям, кафе. А сейчас… Я боюсь выпускать тебя на улицу, потому что там опасно. — Она по привычке закусила щеку. — Ничего, завтра мы уедем. Сегодня последний день. — У тебя есть планы на сегодня? — Добровская не понимала, почему нельзя уехать прямо сейчас. — Да, мне нужно в пару мест. — Литвинова с трудом встала. — Надо закрыть гештальты. Ульяна не спрашивала, что это за гештальты, но догадывалась. Один из них — явно Градова. Она бы и сама с ней повидалась, но, если мама говорит, что на улице опасно, то лучше посидеть в отеле — Только дай мне паспорт, — добавила Рената и, взяв халат и белье, отправилась в душ. Литвинова посмотрела на себя в зеркало. И в кого она превратилась — за эти недели? Какой она приехала и какой она уезжает? Небо и земля. Недавно еще теплилась надежда, что они с Земфирой помирятся, что все будет как раньше, и они уедут, крепко держась за руки, а сейчас никакой надежды, что что-то исправится. И за руку она Зе больше не держит. И не смотрит в глаза. И не говорит: «Люблю. Люблю. Люблю». Не обнимает ночью, прижавшись всем телом. Не слушает дыхание. Не зарывается носом в волосы, пахнущие рекой и сигаретами. Больше ничего этого нет. Земфира ушла и забрала с собой все. Литвинова зажмурилась и заплакала, вцепившись в раковину, чтобы не свалиться — так ее душило неподъемное горе. В груди сильно болело, словно там зияла огромная рана — от пули. Да, это была Земфира. Земфира ее убила. Выстрелила там, в лесу. Среди черных елей. Рената вспомнила лицо: темное, искаженное гневом, с тонкой ниточкой губ. Как рука держала раньше гитару, так сейчас она держала ружье. Вот откуда вся эта кровь. Вот откуда ощущение, что ее, Ренаты-Риты, больше нет в живых. Она пополнила сонм мертвых, белых и с крыльями. Оказывается, это был вещий сон: смерть наконец-то исполнилась, счастье не исполняется, а вот смерть — да. Смерть всегда исполняется. Она рыдала так громко, будто хоронила себя. Хоронила их любовь. Прошлое — богатое, теплое, с улыбками. Все их общие фотокарточки — пылали в костре. Лица корчились от боли и исчезали — в черноте, превращаясь в пепел, который разносило во все стороны ветром. Было больно и горько той Ренате — умирать. А ветер ворочал страницы, рисунки, шатал цветы в вазе, колыхал пламя в камине. — Мы с тобой как две старухи, — заметила Земфира, оторвав от губ сигарету. — Сидим у камина, пьем, слушаем музыку. Сколько нам лет? — Почему как старухи? — не понимала Рената, собирая кубики скраббла. — Очень даже красивые женщины. — Я бы сто лет так сидела, только вот наступит утро… — Рамазанова поправила плед на коленях. — Трубку, что ли, купить? Буду табак курить. — И кепку заодно. — Литвинова взъерошила ей волосы. — Тебе пойдет. С ушами. — Нет, странные шапочки — это твое. — Земфира рассмеялась и посмотрела на жену с такой любовью, что у той затрепетало в груди. — Хочу, чтобы этот миг длился вечно. Я так тебя люблю. — Рената обняла ее за шею. — Пусть утро никогда не наступит. Можно же так сделать? — Разве что умереть прямо здесь и сейчас. — Земфира отпила из стакана. — Я согласна. Рената корчилась от воспоминаний, как корчатся на электрическом стуле. И не оторвать себе голову, чтобы не помнить. И сердце не вырвать, чтобы больше не любило. Огромное, тяжелое, как камень-валун. Да даже если вырвешь, бросишь на дорогу, к другим камням, все равно будет любить и помнить. И только одну. Навсегда. Навсегда. Вода лила по обнаженному телу, но легче не становилось. Разве что можно было быстро смыть слезы, которые не прекращали свой бег. Литвинова села на пол и уткнула лицо в колени. На острый, страдающий позвоночник рушилось небо — целым океаном. Било хлыстом. Она тряслась — от страха и неопределенности, от того, что невозможно было представить, что будет дальше. В любом случае не будет ничего хорошего. Никто не заживет счастливее. Никто не будет прыгать на одной ноге — после случившегося. Разве что на сломанной, как Ульяна. «Жили они долго и счастливо» — теперь не про них. И нет уже этого «они», как и «мы». Семья — после долгих шатаний — разрушилась. Ульяна прислушивалась к плачу в ванной и смотрела на экран телефона с сообщениями от Земфиры. И проклинать бы ее на чем свет стоит, но она ведь тоже сейчас страдает. И кто не страдает? Кому сейчас хорошо? Даже Ирме, поди, не очень — Добровская с ужасом подумала о разлучнице. И даже той ничего не досталось, кроме разбитого сердца. И Градова — в бинтах. И Марина наверняка убивается у ее постели, не зная подробностей. Уля наконец-то задумалась о себе: Лили сбежала, Эйван веселится с другой, Камилла капает на нервы, а подругам лишь бы уши погреть, обсудить очередную сплетню. Хотя нет, есть, наверное, нормальные девчонки, но надо искать. Земфира уехала. Не предала только Градова. Градова, такая искренняя и всегда веселая, которой хуже всех — тут без сомнений. Литвинова вышла из ванной и, налив себе шампанского и взяв сигарету, вышла на балкон. Хотелось попрощаться с Лондоном, точнее с видом. А на соседнем Земфира сидела с другой, а в номере — не только сидела… Рената сделала глоток и затянулась сигаретой, как в последний раз. Можно было бы, конечно, пересчитать всех этих женщин — кто с кем, да разве станет легче? Неужели так и дальше — до смерти? Искать кого-нибудь — на день, на месяц, на полгода, если не надоест? В голове не укладывалось, что рядом может лежать, говорить кто-то еще, не Земфира. У Земфиры разве может быть кто-то, из плоти и крови, с любящим сердцем — и не Рената? А что если да? Что если она влюбится в какую-нибудь хорошую, красивую женщину с ебанцой? Или просто залипнет — залипают же другие. Уходят, не оборачиваясь. Строят новые отношения. Литвинова сжала губы. Нет, она будет бороться до конца. Убьет любую, кто приблизится к Земфире, как она делала это с музыкантами, которые позволяли себе чуть больше, чем дружбу с гениальной певицей. Приезжать в два часа ночи, чтобы обсудить аранжировку — это недопустимо. В два часа ночи может приезжать только Рената. И если нужно будет заново завоевать Земфиру Рамазанову, она подключит все свои умения. Покажет себя во всей красе, напишет что-нибудь грандиозное, придет в сногсшибательном платье. Очарует. Заворожит. Просто они сделали несколько шагов назад, к самому началу их отношений. Вечное возвращение — к тому, с чего начинали. И хотя Рената тряслась как осиновый лист, переживала за их совместное будущее, заламывала руки в отчаянии, где-то глубоко, в центре своего спасительного стержня, она знала, что все будет так, как она захочет. Ульяна встала рядом, она тоже курила. — Не будешь ругаться? — спросила она с опаской. — Да кури уж, — отмахнулась мать. — Только водку не пей. Запрещаю. — А виски можно? — пошутила Добровская, и Рената закашлялась. — Да шучу я. Не буду. — И наркотики. Никогда. Узнаю — убью. — Мам, у меня есть голова на плечах. — Ульяна обняла ее за талию. — Какие мы с тобой взрослые, я поражаюсь. Даже курим вместе. — Давно надо было сделать. — Но папе все равно не говори. Подождем пару лет. — Мам… Может, все-таки я признаюсь? — И про секс тоже. — Литвинова наставила на нее палец. — Когда я их подготовлю, то дам отмашку. Нам не нужны инфаркты. — Как скажешь, — согласилась дочь и сунула сигарету в зубы. — Хотя, наверное, надо сказать. — Рената задумалась, прижав бокал к щеке. — Бабушка будет в шоке… — А как ты ей призналась в том, что у тебя был первый секс? — Она узнала, что я занимаюсь сексом, когда я забеременела тобой. — Литвинова рассмеялась. — Она так и спросила: «У тебя что, была близость?» И это при том, что я была замужем. Близость… — Рената закатила глаза. — Близость! — Бедная бабушка. — Надо будет подготовить почву. Мы сломаем этот сценарий. Докурив, они вернулись в номер. Рената начала собираться, а Ульяна с грустью смотрела на свои дизайнерские костыли. — Так жалко их выбрасывать, — призналась она. — Но нельзя оставлять улик. — Ничего, мы с ними торжественно попрощаемся. — Литвинова перебирала вещи на вешалках. — Хотя они такие красивые, их можно было бы продать. Это же дизайнерский продукт. — Опять ты о деньгах… — Я просто знаю, на чем можно заработать. — Рената цокнула языком. — О! — Она достала из шкафа мешковатый костюм. — И когда ты стала ходить в мешках? — Устала от каблуков, хочу свободное. И ботинки какие-нибудь надену. Или кроссовки. — Она стала натягивать на себя костюм, который был ей на три размера больше. Повернулась, посмотрела на себя в зеркало. — Удобно. И нигде не жмет. — Ты на мужчину похожа, — заметила дочь. — Только лицо женственное… Точно, на гея! — На гея, которого поколотила судьба, — добавила мать, наматывая на шею крупные цепи. Она зачесала волосы назад, добавив немного геля. — Скажешь тоже… — Ульяна покачала головой. — Меня поражает твое умение перевоплощаться. То ты в платье, с дорогущим колье, со стрелками до ушей, то совсем без мейка, в мешковатом костюме. Как два разных человека. — Земфира тоже так говорила, — вспомнила Рената, и они замолчали.

***

Рената освободилась к вечеру. Она подписала почти все документы. Почти все, потому что даже в Лондоне нельзя было все сделать с первого раза. По крайней мере, они смогут спокойно уехать. Относительно спокойно — Литвинова постоянно смотрела по сторонам, боясь, что за ней увяжется подозрительный тип. Время поджимало, и она помчалась в больницу. Пусть она запрыгнет в последний вагон, но все-таки увидит Градову и попрощается. Но и тут все не получилось с первого раза. Вездесущей Ирмы рядом не было, и ее отказывались пропускать. Она смотрела на часы и проклинала все на свете — скоро ее не пустят даже с поруки Ирмы. В последний момент ей на глаза попалась та самая девочка, которой пришлось объяснять про бывшую и нынешнюю. Девушка отвела ее в сторону. — Но там уже есть посетитель. Это ее девушка. Вы сказали, что это бывшая, но она не бывшая. — Пусть бывшей буду я, только пустите. Времени совсем не осталось, — взмолилась Рената, сложив ладони в молитве. — Я улетаю завтра. Боюсь, что мы больше не увидимся. — Но у нее посетитель… — Медсестричка не знала, что делать. — Конфликта не будет? — Я ее знаю. Все хорошо, — соврала Литвинова и взяла девушку под руку. — Пожалуйста, помогите мне. У меня такой отвратительный день, вы бы знали. Можно я просто попрощаюсь? Это быстро. — Хорошо. Я вас провожу. Они поднялись к палате. Девушка отошла в сторону, а Рената постучала в дверь. Выглянула Марина. Литвинова натянула самую доброжелательную улыбку, несмотря на то что хотелось сдохнуть. — Здравствуйте, Марина. Вы, наверное, удивлены… — Рената? Вы без Земфиры? — Марина заглянула в коридор. — Да, я одна. Могу я увидеть Ксению? — Разве вы знакомы? — не понимала бывшая-нынешняя. — Да, Ксения работала на меня. Я завтра улетаю, просто хотелось увидеть ее. Удостовериться, что все в порядке. Можно? — Да, конечно. Я как раз хотела сходить за кофе. — Марина вышла в коридор. — Вы чудесная. Спасибо. — Рената погладила ее по плечу. — Я быстро. Марина отправилась за кофе и скромным ужином, а Литвинова, набрав воздуха в легкие, шагнула в палату. То, что она увидела, повергло ее в шок — Градова была в сознании. Она повернула голову и посмотрела на гостью. Рената, очнувшись, бросилась к ней. — Господи, Градова… Ты пришла в себя. — Литвинова не знала, что говорить. Она была не готова к такому повороту событий. Еще вчера Градова лежала с безжизненным лицом, а теперь — смотрит, даже что-то пытается сказать. И как после этого не верить в чудеса? — Я на несколько минут. Скоро вернется Марина. — Рената… — прошептала Ксения и закрыла глаза. — Я не могу… Много… Говорить. Нельзя. — Тогда молчи. Буду говорить я. — Рената осторожно взяла ее за потеплевшую руку. — Я завтра улетаю. Прости, что я оставляю тебя в таком положении. Но сейчас с тобой Марина. — Она замялась. — Ладно, это неважно. Ксюш, я так виновата перед тобой. Ты простишь меня? Это же я втянула тебя в это дерьмо… — Не извиняйся. — Градова сжала ее ладонь и сглотнула слезы. — Это я… Пошла… Туда. Сама. Ты не знала. — Я наняла Уле охрану. Но нас никто из этих подонков не беспокоил. Ты напишешь на них заявление? Ты же так это не оставишь, да? — Литвинова вытерла слезы, которые пошли носом. — Не сейчас. Но все равно… — Градова попыталась пошевелиться, но тело отозвалось болью, и она поморщилась. — Хуй им в жопу. — Узнаю прежнюю Градову. — Рената погладила ее по бледной щеке. — Мне так хочется рассказать тебе все. Столько всего произошло, Градова… Но времени совсем нет. — Ты такая… Красивая. Как всегда. — Да я даже без мейка. — Литвинова обернулась и прислушалась. — Скоро Марина придет. Она, наверное, в шоке. Не ожидала меня увидеть. — Я люблю тебя. — Ксения моргнула, и из глаз горшинами скатились слезы. — Это меня и спасло… Наверное. — Дорогая, сколько ты всего пережила. — Рената продолжала тереть мокрый нос. Дыхание перехватило, и она запаниковала. Резко бросило в жар. — Ничего. Я выживу. Я живучая. — Ксения еле заметно улыбнулась. — Как Уля? — Все хорошо. Она тоже хотела с тобой увидеться, но я ей приказала сидеть в номере. — Не вини себя. — Градова говорила с трудом, голова болела безумно. — Если тебе будет плохо, мне тоже будет… — Все будет хорошо, Ксюш. Это не конец. Дорогая, это не конец. — Рената, услышав за спиной шаги, встала. — Я, наверное, с ума сошла, но я не могу сказать, что ты чужой для меня человек. Я… — Она открыла рот для следующей фразы, но ей помешала Марина, которая принесла кофе. Девушка застыла, не понимая, что происходит. — Ладно, я побежала. — Литвинова снова погладила Марину по плечу. — Спасибо вам. Рената выпрыгнула в коридор, не обернувшись. Чтобы не упасть, она села на первый попавшийся стул. Руки, заледеневшие, тряслись, а в висках стучало. Тем временем Марина села рядом с Ксенией и, выдержав паузу, сказала: «Не знала, что вы знакомы». Градова поморщилась. «Да, немного», — сказала она и попросила воды. Марина заметила следы слез на ее щеках — и что это значит? Что все это, блять, значит? А Рената не могла подняться и сделать хотя бы два шага. Ноги не слушались. В голове все еще звучала фраза «Я люблю тебя», сказанная синими — от ударов — губами. Которые когда-то были так близко… Магда-Джина, с детьми под боком, спала, а они продолжали — курить — на балконе. После диванных экзерсисов. — Ты веришь в судьбу? — Ксения усмехнулась, сбрасывая пепел вниз. — Хотя чего я спрашиваю… Конечно, веришь. Я просто о том, что как так получается, что два человека не знали о существовании друг друга, а потом бац… Где-то есть план, о котором мы не знаем? Мы так мало знаем, просто пиздец. Слепыши какие-то. — Все от чего-то зависит, и все к чему-то ведет. — Рената взяла себе сигарету. — Не бывает так, чтобы не было последствий. Последствия всегда придут. — Почему я думаю, что ничего хорошего меня не ждет? — Градова горько рассмеялась. — Мне кажется, я во стольких сферах облажалась, что завтра меня переедет грузовик… — Прекрати. Все, о чем думаешь, случается. По крайней мере, у меня так. — Я вот о тебе думаю. Ты тоже случишься? — Ксения посмотрела на нее с улыбкой. — Знаешь, я мерцаю. Когда обо мне думаешь, я есть. Когда забываешь, я исчезаю. — Мы просто пьяные. — Градова посмотрела вниз. — Это все пьяные разговоры. — Мне нравится. — Рената схватила ее за пояс брюк и притянула к себе. — Я что, пугаю тебя? Почему у тебя каждый раз такое лицо? — Рената, это все алкоголь… Ты же понимаешь? — Ксения развела руки в стороны, словно хотела взлететь. — Нельзя столько бухать. У меня голова кружится. — Она посмотрела на возлюбленную снизу вверх. — Завтра по этой башке прилетит. Мне так стыдно… — Завтра я умру, пусть я завтра умру, — выдохнула пьяная Литвинова и, после взрыва хохота, набросилась на подругу с поцелуями. Ксения пыталась отвернуться, но руки безумной были сильными, как и их общее желание. — Хватит трястись… — Слушай, давай оставим все как есть. Ни больше, ни меньше. Дальше будет только хуже. — Градова задыхалась под ворохом поцелуев. — Ты не хочешь меня? — не понимала Рената, начав расстегивать ей брюки. — Не хочу, чтобы мы все испортили. — Ксения пробовала остановить эти манипуляции, но мешала сигарета. Голова продолжала кружиться — прилетели те самые алкогольные вертолеты. С шумом и потерей контроля в виде десанта. — Давай сейчас все испортим. — Литвинова отчаялась, потому что брюки не поддавались, и, взяв Градову за руку, потащила ее в номер.

***

Написав, что все хорошо и она скоро вернется, Рената открыла стеклянную дверь и стала искать барную стойку. Давно ее тут не было. Кажется, целую жизнь. Музыка все так же грохотала, и, судя по всему, та же самая. Или похожая — все они на один мотив, ничего интересного. Некоторые отрывались на танцполе, и пришлось пробираться через толпу, чтобы оказаться у бара. У бара тоже было не протолкнуться. Литвинова втиснулась между красавчиков, которые сразу обратили на нее внимание. — «Продай душу дьяволу», пожалуйста! — крикнула она в спину бармену. Тот обернулся. — Глазам своим не верю… — Габ поставил перед мужчиной коктейль и подошел к ней. — Я жива! — Рената помахала рукой. — Мы выжили! — И подруга твоя? — Она в больнице. — Литвинова залезла грудью на стойку. — Эти подонки чуть не убили ее… — Я так и знал, что этим все закончится. — Габ принял заказ и стал мешать новый коктейль. — Я тоже хожу, оглядываясь. Дырку в потолке так и не заделали. Часто на нее смотрю. — Разве тебя Ирма не уволила? — Рената кивнула на полки со спиртным. — Ты занят? Налей что-нибудь крепкого. — Так вы познакомились? Я видел, как вы общались. — Познакомились, — ответила подруга многозначительно. Так познакомились, что не забудешь. — И как тебе она? — Габ поставил перед ней стакан с виски. — Суровая, да? Я ее как боялся, так и боюсь. Еле уговорил меня не увольнять. Она всех эскортниц выгнала… Сказала, чтобы никто с ними не сотрудничал. — Она очень хорошая. — Литвинова сделала глоток. — У тебя потрясающая мама. — Только не говори, что вы переспали. — Архангел расхохотался. — Ты в ее вкусе. — Ты дурак? — Рената, не зная, куда деть глаза, стала цедить сквозь зубы спасительный виски. — Понятно. — Парень покачал головой. — Удивительно, что я тебя сегодня встретила. — Почему? — Я завтра улетаю. Пришла сюда и даже не думала, что ты тут до сих пор работаешь. — Да тут многие работают. — Архангел скорчил гримасу и посмотрел в толпу. Рената посмотрела в этом же направлении. — Нет… Блять, нет. — Она затрясла головой, словно увидела галлюцинацию. — Что она тут делает? Почему она не уехала? — Голова отказывалась верить. — Габ, я сделала все, что могла. Но, видимо, этого недостаточно… — Они взяли ее на крючок. — Габ скорчил гримасу. — Им нужны такие, внушаемые. — Я же дала ей денег, чтобы она сбежала. — Литвинова вцепилась в стакан зубами. — Она занимается этим уже несколько лет. Другой жизни она не знает. — Архангел вздохнул. — Только не говори, что она так же с тобой живет. — Не говорю. — Он улыбнулся. Рената заметила, как Жаз направляется к барной стойке, и отвернулась. Сбежать или нет? Сбежать или нет? Черт возьми, что за день такой! Вселенная хочет ее убить? Уничтожить? Растоптать? Градова, Архангел Гавриил, Жазмин — она что, вернулась в прошлое? Как это… Время собирать камни? Или — время получать этими камнями по башке? Хотела закрыть гештальты, называется. А что если гештальты — это люди, а не дела? Пока Литвинова лихорадочно размышляла, Жаз села от нее через одного и заказала себе коктейльчик. Рената боялась сказать слово — та сразу бы ее узнала, если бы услышала сквозь музыку. Габ смотрел то на одну, то на другую. Ему очень было интересно, чем все это закончится. — Ты чего? — не понимала девушка. — Коктейль дашь? Спишь, что ли? Эй! — Сейчас. — Габ нехотя отвернулся. Рената выглянула из-за мужской спины и посмотрела на Жаз. Чтобы добавить эффекта, она потрясла льдом в стакане. Жаз будто сначала не узнала ее, но потом широко открыла глаза, тем самым показав, что встреча века произошла. Литвинова сделала глоток. «Если ты белка, то твои орехи с белым содержимым», — подумала она с иронией, вспоминая их первую встречу. Так сильно хотелось ее спасти, а все-таки не спасла. Если человек разогнался на этом спуске, то даже стена участия и заботы не поможет — снесет и помчится дальше. — Пошли со мной. — Девушка, позабыв про коктейль, схватила ее за руку и потащила за собой. Поняв, что ее тащат в уборную, Литвинова двинулась в обратном направлении — на улицу. На воздухе она оттолкнула от себя Жаз и разразилась отборным русским матом. — Ты почему не уехала? — кричала она уже по-английски. — Ты с ума сошла? — Они угрожали мне, моей семье. Я не могла. — Жаз спешно закурила сигарету. — А деньги я тебе верну. Наверное. — Не нужны мне эти деньги. Я хотела, чтобы ты начала новую жизнь. — Рената дрожащими руками закурила. — Почему ты меня не послушала? — Ты меня слышишь? Они угрожали моей семье! — А когда ты стала так ценить свою семью? — не понимала Рената. — Внезапно проникалась любовью? — Ладно, мне просто нужна работа. — Девушка боялась посмотреть на Риту, потому что, если посмотрит, сразу все вспомнит. — Тут легко можно заработать. Ну, относительно легко. — Тебе денег не хватило? — Литвинова скорчила гримасу отвращения. — Я была им должна. Все ушло на долги. — Ты должна была уехать. Нельзя заниматься тем, чем ты занимаешься! — Можно я сама решу? Ты не моя мать. Хватит меня воспитывать! — огрызнулась Жазмин и все-таки посмотрела на Риту. — Я думала, что никогда тебя не увижу. — Она выдохнула, рассматривая ее лицо. — Думала, что ты уже уехала. Еле тебя узнала. Черт… — Она пнула стену. — И зачем ты сюда пришла? Напомнила о себе? Зачем ты вообще существуешь?! — Я тоже думала, что никогда тебя тут не увижу. — Литвинова затянулась сигаретой, чувствуя свое превосходство. — Просто знай, что люди, на которых ты работаешь, чуть не убили близкого мне человека. Она была на волоске от смерти. — Кто? — Жаз нахмурилась. Варианты были. — Неважно. — Рената не хотела отчитываться. — Я знаю, что они сволочи. Думаешь, я не знаю? — Ты катишься на дно, Жаз. — Я давно на этом дне. Рената посмотрела на Жаз, а та посмотрела на нее. Жазмин думала, что вот она, женщина, которая всколыхнула ее жизнь и заполнила голову томными воспоминаниями, а Рената не могла поверить, что она так облажалась — пригласив эту девочку к себе в номер и дав ей крупную сумму денег, которая уплыла в карман мучителям Градовой. — Я забрала пояс, — сказала Литвинова, сбрасывая пепел. — Я знаю. Я его не нашла. — Жаз стала кусать губы, подбирая слова. — То, что я сказала тогда… Когда… Это была правда. — Не надо. Давай забудем. — Рената стала рыться в сумочке. — В какой-то момент я хотела, чтобы ты умерла, так я тебя ненавидела, но… Та ночь… — Не надо, Жаз. — Литвинова сунула ей в руку купюру. — Передай Габу. За виски. — Ты не вернешься? — тихо спросила девочка, убирая деньги в карман. — Я же больше тебя не увижу? Это все, конец? — Это конец. — Рената выбросила окурок в урну и обернулась: Пожалуйста, начни когда-нибудь новую жизнь. Литвинова зашагала широким шагом по улице. Навстречу ей плелась парочка темнокожих трансвеститов, и она, закатив глаза, улыбнулась. Нет, в «Дафну» она ни ногой.