Жара

Алиса Михайловна, с матерчатой сумкой наперевес, вытерла ноги о чудаковатый коврик и — без стука и звонка, совершенно по-хозяйски — шагнула в квартиру. Рената, наливавшая в эту секунду шампанское, вздрогнула. — Пьешь? — спросила мама с прищуром и села на стул, чтобы снять обувь. — Да это же просто шампанское, мама, — заныла дочь, вытирая капли возле бокала. Сердце колотилось так, словно ее застали за сексом. — А если бы я была не одна? Почему без стука? Без звонка? — Поправив халат и прическу, она повернулась к матери. — Я бы хоть как-то приготовилась к твоему приходу, купила что-нибудь… — Дай лучше тапки, — отмахнулась Алиса и, нырнув в сумку, достала банку варенья. — Чайник горячий? Будем чай пить. — Опять варенье? — Литвинова взяла подарок, чтобы мама не держала его на весу, и прижала его к груди. Мама никогда не скажет, что любит, но всегда принесет что-нибудь такое: то варенье, то книгу из букинистического, то носки вязаные. И это было лучше всяких слов. — Тапки? — напомнила Алиса Михайловна. — Да положи ты его! — Тапки! — Рената, ушедшая в астрал, поставила банку рядом с шампанским и вручила маме «вечные» тапки. Вечной Алисе — «вечные» тапки. — Конечно, вареньем шампанское не закусишь, — проворчала женщина, натягивая домашнюю обувь. — И зачем столько пить? Пила бы чай, и то полезнее. Лучше на травах. Успокоительный. — Выпрямив спину, она сердито сдвинула брови: У тебя с печенью все нормально? Когда ты в последний раз УЗИ делала? — Мама-а-а, — протянула дочь и нажала на кнопку чайника. Он был полон, просто успел остыть. — Считаешь меня алкоголичкой? Как ты можешь думать обо мне такое? — Она наклонила голову в осуждении. — Между прочим, это шампанское, а не какая-нибудь водка. Шампанское у меня всегда для настроения. — И кто тебе это настроение испортил? — Алиса прищурилась, рассматривая лицо своей дочери, и та в очередной раз закатила глаза. Мама знает ее лучше всех. Даже говорить ничего не надо. С порога скажет что-нибудь — и в десятку. — Это чем у тебя пахнет? Ладаном, что ли? Как в церкви… Кстати, я была в церкви! — Она перешла на мягкий диван, чтобы отдохнуть. Поправила очки. — И я поражаюсь, как… — Взмахнула рукой, начиная свой праведный монолог. — Подожди, а как же нога? — Рената нахмурилась, скрестив на груди руки. — Ты сама ходила? Или тебя Сергей возил? — Все у меня нормально с ногой. Если бы было ненормально, я бы не пошла, — заявила мать, и Рената подумала: «Пошла бы!» — Хватит меня перебивать… Что за привычка дурацкая? Кто тебя этому научил? Ты сначала выслушай, потом вопросы задавай. Так вот, пошла я в церковь… — Мама, у тебя нога! — У меня их две. — Алиса Михайловна вытянула ноги, и Рената рассмеялась. — Ты дашь мне рассказать? — Женщина постучала по подлокотнику пальцем, на котором блестело кольцо с рубином. — Проходила я мимо церкви. Ходила за кормом для кота. Ты знала, что он у тебя бешеный? И как только ты с ним живешь? Он же дом разнесет! — Она закусила губу, качая головой. — Ладно, иду я мимо церкви… — Мам, написала бы Сергею, — Рената не унималась. — Ага, чтобы он тратил бензин — на кошку? — Мы… — Литвинова закатила глаза: чуть не спалила контору. — Я плачу ему. Это нормально. — Нет, я сама все сделала. Дай мне рассказать! — Алиса Михайловна кивнула на принесенную банку. — Лучше варенье в розеточку положи. Только в хрустальную. С гранями. Которая от мамы… — Она сдвинула брови. — Ты же не разбила ее? Она на месте? — Не разбила, — кротко ответила пионерка, возрадовавшись, что сегодня ревизия пройдет успешно. Разбила она совершенно другое. И, стыдно признаться, не по своей рассеянности, а в приступе гнева. Рената покрутила в руках стеклянную банку и заметила надпись черным маркером: «Для Рю». Это ж надо… И как она все это съест, если только для Рю? Разве что — с горя. Обожрется сладким и умрет, как в какой-нибудь сказке. Что такое мама делала с этими банками, если никого больше угощать нельзя? Но она, конечно, угощала. Может, все последние несчастья случились от того, что она нарушила этот запрет? — Зашла я в церковь, а там какая-то церемония. Я не поняла, какая. Короче, пели они. Красиво так. Много народу, все при параде. И я почему-то о тебе подумала, Рю. — Алиса Михайловна с тяжестью вздохнула. — Подумала, как ты там. Не пишешь, не звонишь. Должно быть, ничего хорошего. Или слишком много работы. Почувствовала что-то. — Она опустила глаза, словно извинялась за то, что сейчас говорит. — Купила свечку, подошла к иконе и помолилась. Поставила за тебя и Ульку. Чтобы все было хорошо. Даже если все хорошо, пусть будет еще лучше. — Мамуся… — Растрогавшись, Рената села рядом и обняла маму за шею, прижалась щекой к ее пушистым волосам. Женщина сразу улыбнулась. Она, конечно, суровая, но нежности любила. — А я думаю, почему все так сразу наладилось? А это ты за меня свечку поставила, — сказала она то ли серьезно, то ли в шутку, и на глазах навернулись слезы. — Почему, кстати, Рю? — Ну, некоторые тебя Ре называют, а мне не нравится. Как-то грубо, не идет тебе. — Мама погладила ее по рукам в кольцах и браслетах. — Поэтому ты Рю. — Как Хрю, — рассмеялась Литвинова и стала перекладывать содержимое банки в хрустальное блюдце. Получилось не сразу, так как варенье задубело от прохлады. Клубничное, с небольшими ягодками. Все как на подбор. Ни одного слизняка. Вот бы так в жизни… — Просто ты у меня сказочница. — Да брось. Какая я сказочница? Я врач. Мы прагматики. А вот ты… — А я в бабушку. — Рената пыталась удержать слезы, которые были готовы оросить ароматную амброзию. Нет, она должна улыбаться. Никто не узнает, как ей сейчас погано. Особенно мама, которая, если начнет переживать, всю ночь спать не будет. — Вот да. Воспитала свою копию. Даже бусы такие же носишь. — Женщина не знала, радоваться ей или негодовать. Негодовать она устала, так что, наверное, радоваться. — Как Уля? — перевела она тему. — Написала два слова и пропала. Не случилось ли чего? — Алиса впилась глазами в спину дочери, а та сразу ссутулилась, потому что надо было врать, а если не врать, то хотя бы увиливать. — Все хорошо. Уехала в Париж. — Рената повернулась, показывая натянутую улыбку. — Позвонит на днях. Не переживай. — Почему не приехала с тобой? Я так соскучилась… Наверное, похудела опять. — Алиса покачала головой. — Это все твои диеты! Гоняешь ее то по Парижу, то по Москве! Не даешь есть ничего, потому что сама не ешь! — Буду есть твое вкусное варенье, — успокоила ее дочь. — Ну хочешь, я печенья наемся? Как тебя успокоить? — Я знаю, что ты готовить не любишь. — Я готовлю! — Литвинова завращала глазами. — Видела я, что ты готовишь. Это нельзя есть. — Алиса махнула рукой. — Но люди едят! — Они просто тебя любят. Не могут тебе ничего сказать. Терпят. — И что ты предлагаешь? — Рената положила руки на талию. — Заказывай нормальную еду, перестань считать калории. Ты себя в зеркало видела? — Женщина вытянула губы. — Ну, или возьми поваренную книгу. Научись. Ты мужу тоже будешь готовить не пойми что? — Какой муж, мама? — Литвинова открыла рот от этой предъявы. У нее аж дыхание перехватило. — Ну, не всю же жизнь ты будешь одна. Надо искать мужчину хорошего. Леня себе пару нашел, а ты? — надавила она по-матерински, и Рената замолчала: каминг-аут дышал в спину. — Ты спрашивала про Улю, — сдавленным голосом напомнила та и сглотнула, чтобы вернуть прежнюю непринужденность, но внутри все так и клокотало. Доколе она будет выслушивать про всех этих потенциальных мужчин? Не любит она мужчин — она любит женщин. Женщину. Одну. Жену свою. — Да, — согласилась Алиса Михайловна. — Как она? Она же приедет? — У нее учеба. Приедет, но позже. — Литвинова, собравшись с духом, закрутила банку и достала чашки. Разбить бы все к чертовой матери! — Тебе какую? — Мою любимую. — Мама гордо задрала подбородок, но потом цокнула языком: Нет, давай сервиз. С лебедями. — Так не праздник же. — Рената так и зависла, с чашками в руках. — Ты вернулась. Это праздник. — Алиса по-доброму улыбнулась. — И ты заберешь наконец-то своего кота… — Господи… — Литвинова громко рассмеялась. Чашки отправились на место. — Ладно, сервиз так сервиз. — Она была готова сделать все угодно, лишь бы ее любимая мама была довольна. А в голове камнем стояла фраза про мужа. Неужели ей это выслушивать до седых волос? Хотя они уже седые… — Ты куда-то идешь? — Женщина заметила, что ее дочь напомажена. Цокает по дому в кремовом халате. — Или ждешь кого-то? — Еще раз оценила аутфит: ну да, макияж, колье, браслеты, серьги. Прозорливая мама даже почувствовала вину: а вдруг ее дочь ждет мужчину? Или собралась на встречу с мужчиной? И у нее наконец-то будет сильное плечо? — Никого я не жду, — соврала уже второй раз Рената, не зная, куда деть глаза. Она улыбнулась, пытаясь успокоить мамину тревогу. — И никуда не иду. — А Земфира была? — Алиса осмотрелась в поисках вещей «вечной» подруги. — Я, как ни захожу, она у тебя сидит. И что вы делаете? Болтаете? О чем можно болтать так долго? — Она приходит иногда. — Литвинова сцепила зубы, ей хотелось смеяться и плакать одновременно. — Не надо преувеличивать… — Хотя мама была абсолютно права. И они, конечно, не только болтали. — По крайней мере, я постоянно на нее натыкаюсь. Нет, я хорошо к ней отношусь. Но почему она у тебя, а не у себя? — Она мой друг. И ты знаешь, что мы сотрудничаем. — Загнанная в угол звезда держалась из последних сил, чтобы не сигануть в окно. — Ну, раз сотрудничаете, то ладно, — дала добро Алиса. — Так она не приходила? Она в Москве сейчас? — Я не знаю, где она. — Рената отвернулась и стала молиться, чтобы они поскорее сошли с этой темы. — И нет, она не приходила. — Странно… Может, и к лучшему. — Алиса взяла блюдечко и отправилась с ним в большую комнату. Рената последовала за ней — несла сервиз, который до этого пришлось помыть, настолько долго он простоял без дела. — Что тут было? — Мать принюхалась. — И почему тут свечи? И пахнет так… Рю, только не говори, что ты организовала секту. Меня все это пугает! — Лучше бы я организовала секту, — прошептала Литвинова и спешно убрала Таро, загасила свечи с ароматической палочкой. Чтобы проветрить, открыла окно. Наткнувшись на хрустальный шар, набросила на него черный бархат. Ну, хотя бы не предметы из ее сексуальной жизни… — И в кого ты такая? Копишь и копишь! — Алиса села за стол и поморщилась. — Зачем тебе это все? Только пыль собирать. — Чтобы было красиво. Я имею право на красоту? — Рената дернула плечом. Ее дом — это, конечно, «хайван», но это ее любимый «хайван». Вдобавок она с детства собирала всякие брошки и тряпки, просто успешно их прятала от мамы. — Поэтому ты дома на каблуках ходишь? — Глаза сверлили домашние туфли с пушком. — Бабушка тоже на каблуках ходила, — заметила дочь и стала разливать ароматный чай по чашкам с лебедями. — И ногу подвернула. — Алиса поерзала на стуле. — А я ей говорила! — Ты тоже ногу подвернула, — напомнила ей дочка с прищуром. — И еще за кормом пошла. И куда ты так далеко ходила? У нас рядом магазинов нет? — Так ты сказала, что ему нужен специальный. Для бешеных. — Женщина затряслась от смеха, и Рената покачала головой. — Ничего, дошла. Полезно. — Мать обратила внимание на лишнюю чашку. — А эта кому? — На всякий случай, — бросила мимоходом сектантка и сбежала на кухню, чтобы перевести дух. Там она опрокинула бокал в рот и поморщилась, как от водки. Налила себе еще, но мама крикнула: «Куда ты ушла?» Литвинова закатила глаза и с грустью поставила полный бокал рядом с бутылкой. Надо было возвращаться. — Чай пей, — приказала ей мать и подвинула чашку. — Он на травах? Ты какая-то нервная… — Не знаю я. Обычный чай. — Пионерка села за стол и опустила голову. — Как творческий вечер? Ты ничего о нем не говоришь. — Алиса сделала глоток. — Фух, горячий. Подожду… Он вообще был? — Был. — Рената нацепила на лицо блаженную радость. — Очень хорошо прошел. Помидорами не забросали. — Ну, ты любишь болтать. Любого заболтаешь. — Глаза пробежали по столу. — А где ложечки? Рю, как мы будем варенье есть? Руками? Закатив глаза, главная звезда МХТ имени Чехова отправилась на кухню — за ложками. И все-таки выпила припасенный бокал — иначе хотелось выть, как волчица, очень долго и громко. Голова сразу зашумела. Зато станет легче отбиваться от материнских пуль. Лишь бы она не начала тему мужей по новому кругу — тогда Рената засмеется и будет истерически хохотать до тех пор, пока мама не скроется за дверью с мыслью позвонить «03». Рената положила себе варенье и слопала сразу две ложки. Ягодки забегали на языке, после шампанского в самый раз. Душа просила разговора о чувствах, а не о традиционной фигне: муж, дети, дом. И кот, бешеный — катается на занавесках. Ну и что, что у нее по-другому? Она всегда ото всех отличалась, а на университетских фотографиях стояла крайней, сбоку. И Вселенная словно услышала ее: «Вот такой у тебя будет путь, Рената. Ты будешь мучиться, но все преодолеешь, потому что не дается испытаний, которых человек не может вынести. За каждым испытанием — рай, стоит только подождать». «Да нужен ли такой рай?» — спрашивала Рената, успевшая к тому времени опьянеть. — Если я тебе помешала, ты так и скажи, — вывела ее из небытия почетная гостья. — Я же не дура. Я вижу, что ты куда-то собралась. Не скрывай ничего от матери. Мать — самая лучшая поддержка. — Алиса взяла дочь за руку. — Ты что, мужчину себе нашла? Ты готовилась ко встрече, а я все испортила? — Она заглянула в родные глаза и увидела, как в них собрались давно удерживаемые слезы. — Дочка, ты что? Что-то случилось? А Рената не могла вымолвить и слова. Это тот момент, когда надо открыть рот и храбро сообщить, что отныне мужчин не будет в ее жизни, потому что больше десяти лет назад она встретила свою единственную, узнала ее из миллиарда — по походке, по глазам и, конечно, песне. Никто так ее не чувствовал, никто не заглядывал в самую суть души, никто не поднимал в душе и теле столько сладостных вихрей, аж голова кружилась — не от алкоголя, а от счастья. «Мама, мама, — произнесла она в мыслях. — Ты меня совершенно не знаешь. Я люблю ее, люблю. И всегда буду любить. Она мой самый близкий человек, после тебя и Ули. Это не дружба. Точнее не только дружба, но и любовь, какая бывает между мужчиной и женщиной. Так уж вышло, что мы обе женщины. И нам повезло, что мы встретили друг друга». — Рю? Литвинова опустила голову и уже открыла рот, чтобы что-нибудь такое наконец выдать, как в дверь несколько раз позвонили, а потом и постучали, да так сильно, что Алиса Михайловна сжала кулаки — от негодования. Рената испугалась: появилась мысль, что их дом горит или, наоборот, кто-то кого-то затопил, и всем нужно срочно эвакуироваться. Сердечко заколотилось, а глаза забегали по вещам: что же такое взять, самое дорогое? Но ничего не приходило на ум, кроме бутылки шампанского. Стыдно, Рената, стыдно. — Откроешь? — Алиса кивнула на дверь. — Кто у нас такой настойчивый? — Может, что-то произошло? — предположила дочь и, поправив халат, заглянула в глазок. — Ну? Что там? — не унималась матушка, а пионерка все смотрела в глазок и смотрела. — Рю! Ну? — Я сейчас! — крикнула Рената и бросилась к зеркалу, чтобы привести себя в порядок. Алиса следила за ее движениями и не понимала, перед кем можно так прихорашиваться. Леня, что ли, пришел? Или тот самый, новый, мужчина? Дочь даже успела помаду на губы мазнуть — перед тем, как открыть. И духами прыснуть на шею, практически на лету. — Прости, что без пре… — Земфира шагнула в квартиру и встретилась взглядом со старшей Литвиновой. Та прищурилась. И никто не удивился. — Без предупреждения… Здравствуйте, Алиса Михайловна. Приятно вас видеть. — Здравствуйте, Земфира. А мы о вас говорили, — спалила контору Алиса, и Земфира перевела взгляд на Ренату, которая тут же отвернулась. Последней надо было собраться с силами и хотя бы частично унять внутреннюю дрожь. Она положила ледяные ладони на пылающие щеки, но легче не становилось. От нервов вкупе с алкоголем ее затошнило, и окружающая реальность предательски пустилась в пляс. «А это работает! — ликовала она, несмотря на тошноту. — Это действительно работает!» И чего она только не сделала, чтобы Земфира бросила все и пришла — отозвалась на ее отчаянный крик. Отозвалась! А значит, они действительно связаны. До сих пор. — Извините, если не вовремя, — выдавила из себя соратница. Мельком взглянула в зеркало: черная футболка, черный пиджак. Взъерошила волосы на затылке, поправила челку. — Надо было позвонить… Я не помешала? — Она повернулась к Алисе. — Вместе веселее. Рената даже чашку поставила. А я все думала, кому? — Алиса раскатилась тихим смехом. Гостья поставила гитару в угол и стащила с себя ботинки. Алиса Михайловна покачала головой: ботинки были грязные, как у какого-нибудь бомжа. Земфира этот взгляд заметила и отодвинула обувь ближе к двери. Но лицо тещи-свекрови не менялось — она все так же была недовольна. «Ничего, не в первый раз», — подумала Рамазанова и натянула на лицо фальшивую улыбку. Больше всего ее беспокоило, что Рената до сих пор стояла к ней спиной: то ли смеялась, то ли плакала. Или, быть может, испугалась? Земфира пробежала глазами по волосам, затылку, напряженной спине, талии, которую обвивал пояс. Появилось желание подойти, прижаться, поцеловать — по привычке, но оставалось делать это только глазами. Многое приходилось делать только глазами. Или в голове. — Мы действительно о тебе говорили, — сказала тише обычного Литвинова и обернулась. Они наконец-то посмотрели друг на друга. Земфира выдержала лишь пару секунд, а потом впилась взглядом в свои черные носки. Пошевелила пальцами. Хорошо, что без дыр, а то Алиса Михайловна бы не простила. — Мама удивилась, что ты еще не у меня. Представляешь? Я же приехала несколько дней назад. Какое это было число? — Она сделала два шага навстречу. Заметила гитару и улыбнулась. — Неважно. В любом случае то, что тебя не было здесь со времени моего приезда — это ненормально. Даже мама заметила. — Литвинова, сделав над собой усилие, взяла Земфиру за запястье. — Я забыла поздороваться. Привет. — Она хотела посмотреть ей в лицо, но челка закрывала глаза. Как при их первой встрече. — Привет. — Земфира, застывшая, как грызун в страхе смерти, смотрела на соединение их тел. Отчаянно хотелось сбежать, но, наверное, было уже поздно. Покажется дурой, особенно перед Алисой Михайловной. И не выдумаешь ничего — повода нет. «Я люблю и боюсь» — разве повод? А пальцы, непривычно холодные и влажные, сжимали запястье и явно что-то говорили. Только что? — Рю, ну что ты на нее напала? Чуть ли не к двери прижала, — вмешалась Литвинова-старшая и махнула рукой в сторону зала. — Человек устал с дороги. А у нас как раз чайник горячий. Сейчас будем чай пить. Или ты кофе любишь? — Чай. Да, спасибо, — выдавила из себя гостья и осторожно освободила руку. Рената отошла на противоположную сторону и, немного замявшись, пожала плечами. Когда мама была дома, у нее не было прав. Словно ничего не изменилось, словно ей все так же пятнадцать… Но больше ее тревожило, что Земфира никак не отреагировала на жест, даже не улыбнулась. Ничего. — Пригласи гостью в зал, — попросила мама, и Литвинова закатила глаза. — Вы идите, а мне надо позвонить, — сообщила она и взяла из сумочки телефон. Нажала на кнопку электрического чайника. Гостьи не двинулись с места. — Мне надо позвонить! — сказала она еще раз, как для глухих, и Земфира с Алисой таки отправились в большую комнату. Рената налила себе полный бокал, взяла сигареты и телефон и вышла на лестничную площадку. Никому она, конечно, звонить не будет. Просто выкурит с десяток сигарет, пока мать не закричит: «Ну куда ты ушла?», потому что Земфира забьется в угол и перестанет отвечать на ее вопросы. Курить хотелось безумно. Щелкнув зажигалкой, прикурила первую. Поставила ногу на железку у перил, наполовину отвалившуюся из-за ветхости, и показала миру ажурный край чулок. Но никто не смотрел. Даже жалко, что никто не смотрел. Сердце все так же колотилось, а голова гудела. Единственное, прошла нервная тошнота. Такая тошнота, когда сталкиваешься с самым запретным или самым страшным. Так рушатся жизни, и так исполняются мечты. Ты о чем-то долго-долго мечтал, возможно, даже колдовал, выл на луну, молился разным богам и одновременно демонам, формировал в голове образ исполнившегося, а потом в какой-то момент махнул рукой, потому что не исполнилось сразу. Или отчаялся, потому что идея показалась тебе слишком сказочной. Захотел напрочь все это забыть, стереть из памяти до самых мелких кусочков, оболгать мечту, назвав ее бредом, или то, что ты этого недостойна (не смей и думать!), как это тебе преподносится на тарелочке с голубой каемочкой. И надо смотреть в глаза. И надо нести — вновь — ответственность. Убеждать, что не зря — не спала ночами. И, наверное, была права. А главное — надо ли? Настолько ли тебе надо, так скажем? Конечно, надо, блять! Какие могут быть вопросы? Если бы не мама, Рената бы действительно прижала желанную гостью к двери или к стене. Если бы хватило смелости, а смелости бы точно хватило — после всех бокалов вкупе с волшебным вареньем, в котором наверняка содержалась тайная сила. Боже мой, это же ее сокровенная мечта — быть в этих отношениях ведущей, а не ведомой. Мечта, в которой не хотелось признаваться даже себе. Не хотелось, потому что страшно. Ибо кто она тогда такая? Границы настоящей Ренаты стирались. Этих Ренат становилось несколько, и все какие-то незнакомые. И она ходила от одной к другой, заглядывала в лицо и спрашивала: «Я ли это?» Тот случай, когда играешь роль, сбрасываешь с себя грим и платье, идешь курить для кадра, а потом понимаешь, что роль не кончилась, просто поменялась на другую. И не факт, что за этой ролью что-то есть настоящее, честное. Возможно, еще одна личина, защищающая суть чем-то привычным, из книжек — агрессией или страхом. И доберется ли она до сути своей? И есть ли что-то там, в центре ее скрытого под сотнями лиц и личин, естества? Младенец, не знающий о жизни ничего-ничего? Но все-таки пришла. Бросила все свои дела. И песни. Нет, одну песню все-таки оставила — и принесла с собой. Потому что не может терпеть. Настолько она, наверное, хороша. От любопытства даже дыхание перехватывало и начинался нервный чес. Что это будет — очередное признание или последнее «гудбай»? Начало или конец? Конечно, хотелось думать, что новое начало. Потому что сколько было этих концов? И каждый конец — не конец. Так и перестанешь верить в эти «концы», настолько их было много. Все, что Рената успела выцарапать глазами — это то, что ее возлюбленная похудела. И даже зависть брала, чисто женская. «Худела, худела и поправилась», — подумала Литвинова о себе. И, кажется, на костяшках пальцев были ссадины, словно та кого-то ударила. Уже второй раз она думала об их первой встрече. Или первых встречах. В один из таких дней она тоже заметила ссадины, но спрашивать не стала. Руки были либо в ссадинах, либо в шариковой ручке — вот такая вот борьба с миром и творчеством. Она посмотрела на пепел, который успел образоваться за время ее астрального путешествия, но ни баночки, ни того, что можно было бы использовать как пепельницу, даже с натягом, не было. В этот момент дверь в подъезд распахнулась и на площадку влетел свежий майский ветер, а, когда влетел, оторвал от сигареты кусок пепла и понес его вниз, прямиком к нарушителям спокойствия. Рената проводила его глазами и увидела знакомую плешь, которая с кряхтеньем поднималась по лестнице. Точнее не плешь, а тот, кому она принадлежала. Сосед, очень вежливый, кстати, мужчина. Товарищ Волков. Пепел рассыпался над его головой практически в прах, и невозможно было не улыбнуться. — Товарищ Волков! — крикнула Рената. Пока Волков искал источник прекрасного голоса, она отпила из бокала и затянулась сигареткой. — Я здесь! — О, Ренаточка! — Волков покачал головой: надо было подняться еще на несколько ступенек. Литвинова, заметив его беспокойство, спустилась сама и протянула по привычке руку. Мужчина сладострастно впился губами в перстни. — Вернулись? Говорят, вы в Лондон уезжали, на творческий вечер… — Как ваша жена? — спросила Литвинова, разглядывая мелкие волоски на его лысине. — Замечательно. Скандинавской ходьбой занялась. — Волков наклонил голову, раздумывая спрашивать или нет, но все-таки спросил: А ваша? — Что? — Рената подняла брови. Сыграв непонимание, стала пить из бокала. Глазки соседа забегали. — Спрашиваю, потому что выглядите как никогда прекрасно, — пояснил отважный Волков. — Видимо, все хорошо? — У меня всегда все хорошо, товарищ Волков, — пропела Литвинова, поправляя халат. Она все еще смотрела на редкие волоски, которые в солнечном свете составляли ореол над блестящей от испарины головой. — А курить здесь нельзя. — Мужчина погрозил пальцем. — Сами же ругаете. — Так где же мне курить? — Не надо курить вообще, Ренаточка. Это такая дрянь… — И пить тоже нельзя? — рассмеялась соседка, отпивая из бокала. — И пить тоже. Только любовь, только любовь, — многозначительно ответил Волков и посмотрел на часы. — Так я же от любви. Курю и пью. — Литвинова покачала головой. Сунув окурок в пачку, она достала себе новую. — Значит, не так уж все и хорошо. — Мужчина развел руками. — Извините, жена заждалась. — Он взял два полных пакета и пошел вниз. — Приятно было поболтать, дорогая соседка. Заходите на огонек! — И мне, товарищ Волков, — сказала Рената ему в спину и, ссутулившись, прикурила вторую сигарету. Появилась мысль, что жена действительно заждалась. Как и мама. Скоро, наверное, крикнет. И как у них там проходит Безумное Чаепитие? Выкурив половину и сбросив пепел в пролет — на гипотетические головы, Рената сунула окурок в пачку и вернула ее в карман, где лежал телефон, к которому она так и не прикоснулись — за время важного телефонного разговора. Шампанское отправилось в рот, и стало немножко легче — откуда-то взялась робкая веселость. И Волков, конечно, рассмешил. И как его жена любит? А если любит, то хочет? Целует ли она эту жидкую лысину во время секса, которым они занимаются сразу после скандинавской ходьбы? С этим мыслями Литвинова вернулась в квартиру. Перед тем, как зайти в зал, она оросила себя духами и сунула в зубы брикетик мятной жвачки. А в зале к тому времени происходил очень интересный разговор. Земфира Рамазанова была на допросе. С пристрастием, естественно. А как же иначе — от тещи-свекрови, которая еще не в курсе, что она теща-свекровь? — Рената сказала, вы сотрудничаете. Работаете над фильмом? — спросила Алиса Михайловна с прищуром. Ложечка нырнула в варенье — ей, хоть эта масса и для Рю, позволительно. — Или спектаклем? — Нет, — выпалила Земфира и закусила губу, потому что можно было бы соврать. Не удалось. — Я пишу альбом. И периодически исполняю Ренате песни из него. Те, которые точно войдут в плейлист. Ну, или в EP. — Почему ей? Она разве компетентна? — искренне не понимала женщина. — Ну, у нее есть сердце. — Рамазанова протянула руку за вареньем, и Алиса Михайловна цокнула языком, потому что то было для ее любимой дочки. Земфира положила себе парочку порций, не заметив ни цоканья, не взгляда. Алиса даже обернулась, надеясь, что Рената вернется и даст Земфире по руке. — Еще у нее есть вкус. Она точно определит, красиво это или нет. — Не знала, что она разбирается в музыке. Знаю, что Рената разбирается в кинематографе, но это все-таки другое. А тут… — Женщина снова обернулась, но дочери и след простыл. — Рената разбирается в моем творчестве, это я точно знаю. — Сунув ложку в рот, Земфира стала пить чай. — Мы давно… Дружим. Общаемся. И она уже знает, что хорошо, а что не очень. Я, конечно, стараюсь не показывать ей то, что не очень. Я и сама вижу, что это не дотягивает до моего идеала. И она знает, каков мой идеал. И я ей полностью доверяю. — И я тебе доверяю, — сказала Рената с улыбкой. Она налила кипятка в общий чайник. — Все твои песни гениальны. — И кому вы их посвящаете? — Алиса взяла чайник и долила себе в кружку. — Их же много… Я некоторые слушала. Одному человеку? Или нет? — Она задумалась. — Хотя, наверное, не все песни — для кого-то. Есть же чистые ощущения. Это как со стихами… Я, конечно, не разбираюсь. Земфира нахмурилась — как грозовая туча. Литвинова начала отчаянно придумывать, что бы ей такое сказать, чтобы вопрос остался без ответа. — Мам, как там Миша? — Дочь, кусавшая кубы, кивнула на массивные бронзовые часы. — Его не пора кормить? — Ничего, потерпит. Вода в миске есть. Что еще надо? — отмахнулась женщина. — И не перебивай меня. Тут важный разговор. Литвинова повернулась к Земфире, которая боялась поднять взгляд — смотрела в чашку, словно искала там ответ. Та действительно не знала, что ей ответить. И надо было что-то срочно придумать. Соврать — в очередной раз. Рената проклинала все на свете: не только она сейчас страдает, но и Земфиру зацепило — осколками. Попытка увести беседу в другое русло провалилась, а значит, она сейчас что-нибудь скажет. Литвинова еще раз взглянула на часы, стрелки которых словно стояли на месте. Этот день когда-нибудь закончится? Как прокрутить его на быстрой перемотке, чтобы пропустить все самое неприятное? — Я их посвящаю любимому человеку, — ответила Рамазанова и посмотрела Ренате в глаза. Та открыла рот. Не это она ожидала услышать, ой не это. Образовалась пауза. Литвинова так и стояла — с открытым от шока ртом. Земфира покачала головой и вернулась к чаю. — Вот, Рю, у Земфиры есть любимый мужчина, а у тебя нет. — Алиса посмотрела сначала на одну, потом на другую. — Значит, что-то ты неправильно делаешь. Надо знакомиться с мужчинами. Не с такими, какими ты знакомишься. Не из модной среды. А как Леня, ну ты понимаешь… — Женщина вернулась к диалогу. — И где вы с ним познакомились? Простите за любопытство. Может, моя дочь призадумается, последует вашему примеру… — Мы сотрудничали, — кратко ответила Земфира с улыбкой. Рената схватилась за спинку стула, намереваясь ее сломать. — Любовь с первого взгляда? — Алиса Михайловна не унималась. — Думаю, да. — Рамазанова смотрела на Литвинову впритык, а та кусала в неистовстве губы. Спинка стула дрожала. — И он вас тоже любит? — Алиса положила руки на стол. — Некоторые песни такие грустные. — Мама… — Рената попыталась вклиниться в разговор. — Ты не думаешь, что эти вопросы слишком личные? И что не стоит их задавать сейчас? Что они могут не понравиться? — Если бы они не понравились, Земфира мне бы сказала об этом. Да? — Сказала бы. — Земфира, продолжая улыбаться, взъерошила себе волосы. Становилось все интереснее. — Вот видишь. Ничего, я скоро уйду. Просто хочу узнать, чего лишает себя моя дочь, — пояснила свою позицию Литвинова-старшая. — Значит, он вас тоже любит? Это ведь взаимно? Рената села за стол и закрыла лицо руками. Она не могла больше это терпеть. — Надо у него спросить, — усмехнулась гостья, покачав головой. — Вот, дорогая, учись. Земфира нашла себе любовь. Взаимную. И счастлива. А ты все одна и одна… И готовишь страшную бурду. Это нельзя есть. — Женщина с трудом встала. — Ох, мои колени… Говорят, надо заниматься скандинавской ходьбой. Ходить с лыжными палками. Но это смотрится так по-идиотски. Лыж нет, а палки есть. Зато, наверное, не упаду. И ударить можно кого-нибудь, если пристанет. Ладно, пойду кота кормить. — Алиса опустила взгляд на дочь, которая сидела спиной и не двигалась. — Рю? Что с тобой? Тебе плохо? — Да, мне плохо, — ответила дочь, не отрывая рук от лица. — А я говорила, что нельзя так много пить. — Женщина направилась к выходу. — Проводишь меня? Рената, не удостоив Земфиру взглядом, бросилась к двери, словно ее гнали собаки. Алиса поплелась следом. Она села на стул, чтобы надеть обувь. Сбросила тапки. Тяжело вздохнула, потому что каждое движение давалось ей с трудом. — Давай я помогу? — предложила Литвинова и встала перед ней на колени. — Чтобы ты не наклонялась… — Ты что, плачешь? — не понимала мать. — Что я не так сказала? — Давай я просто помогу… — Рената надела один ботинок, а второй прижала к животу, словно он был живым и нуждался в защите. Она медлила. Но это был именно тот момент, который нельзя упускать. — Так, давай рассказывай, что случилось, — Алиса понизила голос до шепота. — Ты ревнуешь, что ли? Или завидуешь? — Нет, мам. — Рената закачала головой. Ей было смешно и страшно одновременно. Так бывает, в особо значимые моменты. После которых жизнь уже никогда не будет прежней. — Я должна тебе кое-что сказать. — Она подняла на нее полные слез глаза. — Хорошо, что ты сидишь. — Не пугай меня. Что-то с Улей? — Нет, со мной. — Рената надела второй ботинок и прикрыла дверь в зал, чтобы Земфира ничего не услышала. — Ты больна? У тебя рак? — Алиса схватилась за сердце. — Нет, мам, все хорошо. Это не связано со здоровьем. — А что тогда? Ты потеряла все деньги? — Мам… — Литвинова вцепилась в стол. Подавив нервную тошноту, она продолжила: У Земфиры действительно есть муж. Но это не совсем муж. Это женщина. — Как это? — Женщина нахмурилась. — Разве такое бывает? — Да, сейчас заключаются однополые браки. Женщина может заключить брак с женщиной. — И ты с ней после этого общаешься? — спросила мать громким шепотом. — Тебя это не смущает? — Не смущает, потому что… — Литвинова подняла глаза к потолку. — Потому что ее жена — это я. «Вот и всё», — пронеслось в разрывающейся от боли голове. Неизвестно, призналась бы она без алкоголя, которого влила в себя предостаточно, но тот сделал свое дело. Да и что терять? Годы вранья — разве что. — Ты? — Алиса прикрыла рот рукой. — Я не понимаю… — Мы с Земфирой давно находимся в официальном браке. Это то, что я от тебя скрывала. Но теперь я больше не могу… Не могу врать. Это невыносимо. — Рената снова встала перед ней на колени. — Прости меня, мама. Прости, что не сказала сразу. Я боялась, что ты не поймешь. Или у тебя не выдержит сердце. Что тебе будет плохо. Но ложь — это тоже плохо, понимаешь? Каждый раз врать тебе, что-то придумывать — это каждый раз предавать тебя. Твое доверие. Твою любовь. — Она взяла ее за руку. — Все хорошо? Как ты себя чувствуешь? Пожалуйста, не молчи… — Дай… воды, — прошептала женщина, и дочь протянула ей стакан. Она выпила все. — Насколько давно? — спросила мать, вытерев губы. — Давно. — И все знают? — Да. — Что, только я не знаю? — Да. — Даже Леня? — Алиса посмотрела на дочь с ужасом. — Даже Леня. Мы все общаемся. Все в курсе. — И Уля? — Уля тем более. Земфира ее воспитывала. И воспитывает. — Рената заглянула матери в глаза. — Ты хорошо себя чувствуешь? Ничего не болит? — Что? — Глаза Алисы округлились. — Воспитывает? Как мать?! — Да, как мама. — Рената взяла ее руки в свои. — Точно ничего не болит? У тебя руки холодные. Может, давление измерим? — Какой кошмар… — Алиса закрыла лицо ладонями и замолчала. — Мам, прости меня. Я должна была тебе это рассказать еще в юности… — Литвинова села на ковер. В действительности хотелось на него лечь, прижаться щекой к ворсу и зарыдать. — Что ЭТО? — Женщина посмотрела на нее с отвращением. — Что я еще не знаю?! — Что я люблю не только мужчин, но и женщин. — Рената провела ладонью по ковру. — Я сама долго не понимала, что со мной. Но потом я посмотрела некоторые фильмы… Почитала книги. И там это было в порядке вещей. Как можно считать ненормальной любовь? Это же любовь. Это не только желание, как можно подумать. Сначала любовь, потом желание. Ладно, про желание не будем… — Литвинова закрыла глаза. — Я устала от вранья. Я так устала от вранья, мама. Вся моя жизнь — вранье. Я уже не вижу, где заканчивается ложь и начинается истина. — Она быстро смахнула первую слезу, чтобы не впадать окончательно в патетику. — Я просто хочу быть собой. Хотя бы с близкими. Я уже привыкла, что нельзя ничего показывать на людях. Что надо скрываться. Я уже считаю это нормой, вот это самое поганое. Ненорму я считаю нормой. Я прогнулась… Но я больше не хочу прогибаться. Я человек. Я ничего плохого не сделала, просто полюбила человека своего пола. И я, как и все, заслуживаю счастья. — Все равно это ненормально. — Алиса Михайловна снова схватилась за сердце. — Кажется, у меня давление… Налей. — Она кивнула на бутылку. — Что? — не понимала дочь. — Шампанского твоего. — Тебе же нельзя. — Налей. Мне сосуды расширить. Голова сейчас лопнет. — Хорошо. — Рената налила половину бокала и протянула матери. Та сделала несколько глотков. — Так лучше? — Лучше мне уже никогда не будет. — Женщина зажмурилась. — Я ничего не понимаю… В чем я виновата? Неужели это я тебя так воспитала? Не досмотрела? Была занята собой, работой, а ты все время была одна… — Мамочка, все хорошо. Ориентация — это генетическое. Нельзя ее себе придумать, — успокаивала ее пионерка. — Я сейчас так счастлива, ты бы знала. Я мечтала тебе это рассказать. Чтобы между нами не было тайн. Чтобы ты наконец-то узнала, что у меня есть любимый человек. И что это не какой-то там мужчина, а Земфира. Что я люблю ее. Давно. И я не могу ее вырвать из сердца. Променять на кого-то, правильного. Забыть. Любовь не выбирают. Она либо есть, либо нет. Я так ее люблю, как никого никогда не любила. И это невозможно перепутать. Ты сразу понимаешь, что это твоя судьба. Что это Высшие Силы так решили — встретиться вам и полюбить друг друга. — Ничего себе! — сказала Земфира, которая незаметно приоткрыла дверь и наблюдала всю эту душераздирающую сцену. Рената посмотрела на нее так, что у свидетельницы дрогнуло сердце. Улыбка с лица тотчас спала. — У меня нет слов. — Алиса поднялась со стула и повернулась к Земфире. Та выпрямила спину, как солдат. — Нет, одно слово есть… — Она выдохнула, собираясь с силами. — Земфира, не обижайте, пожалуйста, мою дочь. Не разбивайте ей сердце. Она у меня очень ранимая. Она просто не выдержит. Если она так к вам привязалась, значит, есть на то причины. Значит, вы действительно хороший человек для нее. — Постараюсь. — Рамазанова опустила голову. — По поводу хорошести не знаю. — И как вас угораздило? — Алиса взяла сумку и шагнула к двери. — Не понимаю… — Мам, точно все хорошо? — Литвинова взяла маму за руку. — Потом поговорим. Мне надо это переварить. Извини. — Я понимаю. — Спасибо, что сказала. На это нужна смелость. — Алиса положила ладонь на сердце дочери. — Она у тебя есть. — Позвонишь мне? — Рената не стала ждать и обняла любимую, вечную маму. — Когда буду готова. — Хорошо. — Я провожу. Рената с мамой вышли на лестничную площадку, а Земфира так и стояла в проеме. Если она скажет, что ей было тяжело, она соврет. Ей стало намного легче. Наверное, с таким чувством уходят от священника, когда выдают ему все свои грешки. Она открыла шкаф и достала виски, плеснула себе в стакан и закурила сигарету. Можно было пить и курить — без свидетелей. Наконец-то. Она вспомнила о гитаре. Ах да, у нее же песня… — Мне кота твоего кормить. Он, наверное, с ума сходит. — Мам, прости. — Можно мы потом поговорим? Слишком много информации для одного дня. — Я тебя очень люблю. — И я тебя, Рю. Я могу сердиться, но я все равно тебя люблю. Такую… Неправильную. — Что ж, я во всем выделяюсь. — А кота я верну. Он мне спать не дает. — Я приду, заберу. Завтра. Можно? — Она у тебя останется? — спросила Алиса, выходя на улицу. — Я не знаю, — ответила Рената, хотя прекрасно знала ответ. — Ладно. Я позвоню. Рената вернулась в квартиру. Она молча налила виски в припасенный Земфирой стакан, сделала пару глотков и протянула руку — за сигаретой. Земфира отдала ей свою и прикурила новую. — Думала, что будет легко, а нихуя не легко, — сказала Литвинова после паузы. Она затянулась сигаретой и сбросила туфли. — Ты бы видела ее лицо… Мне показалось, что я ее убила. — Я вот своей так и не сказала. — Земфира распахнула с грохотом створку окна. Дым, накопившийся в комнате, двинулся в сторону улицы. — Жалеешь? — Если скажу, что нет, совру. — Рамазанова села на подоконник, отодвинув в сторону вазу. — Там ваза, — напомнила Литвинова. — Дорогая? — Земфира по-доброму улыбнулась. — Да нет, просто человека убьем. — Значит, так ему и надо. — Давай я все уберу. — Рената прижалась к жене и стала убирать вещи с подоконника, чтобы те не слетели вниз. — Я же не знала, что у тебя такая страсть к подоконникам. Убрала бы все. — Значит, знала, что я приду? — Земфира наклонила голову и ловко зажала фигуру между ног. Рената застыла с фарфоровым львенком у груди. — Даже чашку припасла. И почему я не удивлена? — Я до последнего надеялась, что ты придешь. — Литвинова, зажатая в довольно привычной позе, с трудом поставила фигурку на стол и положила руки на ноги-тиски. — Я всегда тебя жду. И неважно, с чем — с любовью или ненавистью. Лишь бы ты пришла. — А сейчас я с чем, как ты думаешь? — Земфира провела свободной рукой по вороту шелкового халата и остановилась на поясе. За него было удобно держать жертву. — Не думаю, что эта песня о ненависти. — Рената, набравшись смелости, ответила тем же — положила руки на пояс джинсов и стала расстегивать пуговицу. — Ты как всегда права, — выдохнула Рамазанова с дымом и спрыгнула с подоконника. Сунув сигарету в рот, она взяла гитару и забросила ее на спину. Вспомнив о штанах, застегнула ширинку. — Ну что? — Что? — Литвинова скрестила на груди руки. — Я же с песней. Пойдем. — Я думала, ты ее после исполнишь. — После чего? — После секса. — Рената сунула окурок в пепельницу. — Кто сказал, что секс будет? — усмехнулась Рамазанова и исчезла в коридоре. — Ах вот оно как, — прошептала Литвинова и стала подтягивать чулки, которые, будучи без петель, сползли чуть ли не до колен. Нет, надо все-таки надевать с петлями — чтобы ничего не подтягивать. «Зато их удобно снимать, — подумала она, разглядывая ажурную сетку. — И, вы меня простите, секс все-таки будет». — Не понимаю, почему ты так переживаешь, — говорила Земфира, готовясь исполнить новую песню. Провела по струнам, сделала затяжку и махнула рукой, чтобы Рената принесла ей пепельницу. Рената поставила рядом стул с пепельницей, чтобы было удобнее. — Принесешь стакан? — спросила она между делом, и Литвинова покорно пошла за виски. — Думаешь, она тебя разлюбит после такого? — Она будет думать обо мне хуйню. — Рената протянула ей стакан, и они чокнулись. — А она думала о тебе всегда хорошее? — Земфира наклонилась к гитаре. — Ты сама говорила, что она твой самый большой критик. — Значит, будет думать еще хуже. — Куда уж хуже? — улыбнулась Рамазанова, и Литвинова закинула ногу на ногу, готовясь слушать. — Действительно, уже некуда. Ее дочь спит с женщинами. — С женщинами, — закивала Земфира, прикусывая губу. — Я фигурально. — Да-да, — продолжала троллить жена. — Давай не будем. — Рената сделала еще один глоток. И, видимо, последний, потому что голова закружилась. — Так, у меня всё. — Она поставила стакан на столик. — Мы обе хороши. — Хочешь об этом поговорить? — Рамазанова положила локти на гитару. — Только без драки. — А я надеялась… Какой же разговор без драки? — Зе… — Литвинова упала на спинку дивана. — Ты прекрасно знаешь, что я люблю только тебя. И хочу только тебя. Не надо меня сейчас мучить. И мучить — вообще. Я проебалась, я знаю. Я давно извинилась. Нельзя было так… Поступать. И тебе тоже. — Она указала на нее пальцем. — Это предательство друг друга. Предательство любви, дарованной Богом. И это нарушение всех наших принципов. И договоренностей. — Хорошо говоришь. Был бы в этом толк. — Ты пришла меня унизить? — Рената прищурилась, собрав глаза в кучу. — Взять реванш? — У меня просто хорошая память. — Рамазанова запустила пальцы в челку, чтобы поправить волосы и выглядеть неотразимо. — И я все еще зла… — Пойдем в постель. — Литвинова протянула ей руку. — Оставим песню на утро. — Думаешь, все так просто решается? — Да, вот так просто. Не будем усложнять. — Тебе хоть стыдно? — спросила Земфира после паузы. — Расскажу, как мне стыдно, в постели. Пойдем. — Рената все еще тянула руку. — Я тебе кое-что принесла. Кстати! — Гостья оставила гитару и принесла сумку. Стала рыться в карманах. — И я не отказываюсь от своих слов, когда говорила о разводе. Я все прекрасно помню. — Ты принесла документы? — Литвинова опустила взгляд в сумку, выискивая там белые листочки. Но ничего такого там не было, и Рената, успев к тому времени запаниковать, выдохнула. Интересно, решают ли такие вопросы российские адвокаты? И как это вообще делается? — Браслет. Ты забыла у меня. — Земфира протянула ей браслет в форме змейки. — Там еще чулки были, но я их выбросила. — Зачем же ты пришла, если видеть меня не хочешь? — не понимала Литвинова, надевая на запястье россыпь бриллиантов. — Если собираешься развестись… Или по привычке? — Она расставила руки в стороны и наклонила пьяную голову. — Мне стоит надеяться на прощальный секс? Или нет? — Слышала бы это Алиса Михайловна, — проворчала Земфира, возвращаясь к гитаре. — Знаешь, что я знаю? — Рената, вошедшая в раж, сунула в губы сигарету, и развязав пояс, распахнула халат. Под ним было тонкое, почти прозрачное белье. — Что ты никуда отсюда не уйдешь. По крайней мере, сегодня. Не знаю, что должно случиться, чтобы ты ушла. Всенародная эвакау… — У нее заплетался язык. — Э-ва-ку-а-ци-я? — И как я буду играть? — Рамазанова закатила глаза. Ее душил смех. — Смотри на меня и играй. — Это невозможно. Я все слова забуду. — Тогда пошли в постель. — У тебя есть другие фразы? — Земфира рассмеялась. — Я вся во внимании. — Рената отбросила полы халата в стороны, чтобы было лучше видно. — Эту песню… — Ты написала, будучи под гашишом? — сказала за нее жена и расхохоталась. — Прости. Я вся во внимании. — Я тебя убью. — Рамазанова показала ей кулак. — Дай мне сказать. — Даю. — Эту песню я написала в самолете. Начала тогда, в номере. Еще до встречи. — Земфира сдвинула брови, вспоминая. — Несколько строчек пришли в лифте. Дописала уже в самолете. Пришлось записать на листочке. Ты бы видела этот обрывок… Но, стоит признать, я боялась его потерять. — Она положила ладонь на струны. — Вряд ли она войдет в альбом, потому что у меня есть концепция. И она под нее не подходит. Потому что слишком светлая, что ли. Грусть, но светлая. — И кому она посвящена? — Рената вытянула губы. — Даже не знаю. — Можно я сразу скажу, что она гениальна? — Так ты же ее не слышала. — У тебя нет других песен. Все гениальные. — Это ты так хочешь меня в постель затащить? — Не оставляю тебе выбора. Земфира прочистила горло и начала бить по струнам. «Мы оторвались от края земли и прыгнули вниз»…