Carte Blanche 2: Reload

— Почему ты меня не разбудил? Огорошить меня с утра тем, что эта сладкая, прости Господи, парочка, была тут ночью — это ещё полбеды. Настоящей пыткой было то, что сейчас мне действительно стоит взять себя в руки и наконец спуститься к этим остолопам. Посмотреть в глаза каждому, разговаривать с ними. Чёрт... вина не осталось? — Эта ночь была твоей, — за всеми мыслями и забываю, что задавала Гоше вопрос. И его ответ, как ни странно, заставил хоть ненадолго выдохнуть. Парень... скажи, что ты реальный. И ещё скажи, где ты был раньше... — хотел, чтобы ты выспалась. Проблемы могут и подождать. Как и моё недоброжелательное выражение лица. Потому что после слов Вишну трудно удержаться от улыбки. И ещё труднее не подойти к нему и обнять. За то, что сделал для меня. Пускай и мелочь, но такая, чёрт возьми, нужная. — Спасибо тебе, — подхожу, смотрю в его глаза, а сама зачем-то убеждаю себя, что это отнюдь не прощание, что такие вечера у нас ещё будут не исключением. — Ты мне очень помог, — напоследок робею, как школьница последняя, и зачем-то очень быстро целую его в щёку. Наверное, чтобы самой не успеть понять, что это было. Его хитрые глаза окончательно вгонят в краску, я знаю это, поэтому и порхаю мимо него пулей, вылетая из двери и шагая к лестнице. У которой, кстати, шаги замедляются. Чего не скажешь об ударах сердца, которое так и норовит из груди выпрыгнуть. Коридор не пустой далеко, мой взгляд неизменен: смотрю чётко на нашу дверь, замедляясь, насколько это вообще позволительно. Набираю в грудь побольше воздуха раз, наверное, двадцать, но оказываюсь сбита тонким голосом, что раздаётся сзади. — Нина? Оборачиваюсь автоматически, оставаясь на месте. И вижу лицо Наташи, которое заключает в себе все эмоции мира. Возможно, она так пронзительно смотрит, потому что я едва пытаюсь источать обиду, которая всё ещё сидит во мне, не скрою. Но те глаза, которыми я на неё смотрю — они говорят лишь об одном: такими глазами я могу смотреть после долгой разлуки только на неё. И этот взгляд уж точно ни с чьим не перепутаешь. Между нами отнюдь небольшое расстояние, которое мы удерживаем какое-то время. Я вижу, что к её глазам так и норовит влага подступить, отчего сама поджимаю губы и не могу сдержать эмоций. А Нэт... Нэт быстро преодолевает это маленькое расстояние и бросается на меня с объятиями, утыкаясь в мои волосы носом и, кажется, даже хлюпая. Нет, моя обида не делась никуда, но руки автоматически обвивают мою девчонку, крепко прижимают, заставляя прикрыть глаза. — Натали... — шепчу куда-то в её спутанные тёмные волосы, пытаясь угомонить бешеное сердцебиение. Я бы обязательно уронила слезу, если бы вспомнила, что за последний год это единственное наше расставание, продлившееся больше недели. А ещё я бы обязательно сказала бы что-нибудь, если бы Нэт, отпрянув, смотрела на меня. Но её взгляд сейчас направлен за мою спину, и мне и экстрасенсом быть не нужно, чтобы определить, кто сейчас за ней. Поворачиваюсь я отчего-то медлительно, словно хочу оттянуть момент этой встречи ещё хотя бы на минуту. Но стойкое желание увидеть бесстыжие глаза берёт верх, и в следующее мгновение я вижу перед собой Сименса. Чуть взъерошенного, растрёпанного, невыспавшегося. На нём какие-то мятые шмотки, наспех обутые кроссы с неправильной шнуровкой. А в глазах — бездна. И она пугает меня. Пугает, как пугала всегда. Нэт за моей спиной слабо держит мои руки, не желая выпускать после объятий. А внутри стойкое ощущение, что вместо крови — бензин, и Глеб — горящая спичка, которой никоим образом не стоит приближаться. — Мы можем поговорить? — говорящая спичка, как мило. Всё-таки не проглотил язык. — Это ведь неизбежно, — не знаю, хочу ли я его этими словами задеть, но речь не контролируема. По его выражению лица понять сейчас ничего невозможно, ибо слишком много на нём сейчас написано. Злость, страх, ревность и разочарование, и последний из пунктов мне непонятен отнюдь. Чего он ожидал? Что за время моего отсутствия приютит в нашей комнате эту стерву, а потом я вернусь, и вместе со мной вернётся всё на круги своя? Так... только не думать об этом сейчас, иначе предстоящий разговор обернётся скандалом. Если уже не оборачивается... — Только не там, — киваю на нашу комнату, дверь которой, вроде, даже не до конца закрыта. — Как скажешь, — от этого диалога так и веет чем-то сухим, отчуждённым и неродным отнюдь, и я до сих пор не могу поверить, что всё это происходит между нами. Понятия не имею, что делать и куда идти. Мы как две особи из церковно-приходской на первом свидании, которые представления не имеют, что говорить и куда деть вообще себя. И эта сцена немая донельзя, она рождает только желание закричать и унести отсюда ноги, только бы не испытывать этого дискомфорта. И, что ещё хуже, я понятия не имею, с чего начинать. Что говорить. И говорить ли вообще. — Пойдём, — он кивает головой и за собой зовёт, топая, очевидно, к заднему ходу. А мне второй раз повторять не нужно, я мимолётно киваю Наташе и нехотя отпускаю её руку. Слово честное, я бы предпочла провести весь этот день с ней. Но предстоящий разговор действительно неизбежен, поэтому я молча плетусь за его спиной. На заднем дворе общежития на удивление тихо. Не знаю, кто чем занят этим утром, но нам это определённо на руку. Мне, по крайней мере. Глеб заходит за угол, останавливается, и я вижу, как подскакивает его грудная клетка. Нервничает. Заметно. — С чего начнём? — потому что я не собираюсь отмалчиваться и ждать, пока он начнёт атаку. — С моего ночлега в комнате Гоши? — потому что его вспыхнувшие злостью в этот момент глаза мне отнюдь не страшны. — Или с этой блондинистой красавицы, которую ты успешно со мной путал всё то время, пока спал с ней в обнимку в нашей кровати? — потому что мозги начинают поджариваться, как на кипящем масле, как только представлю эту девку под его боком. — А может, с того, как твои глаза в задницу укатились, что ты даже различить не смог? — потому что Миронов, тот самый, которого я встретила год назад. Озлобленный, нахальный мальчишка, у которого сейчас руки сжаты в кулаки, а в голове наверняка единственное желание — заткнуть меня как можно скорее. Именно этого человека я вижу сейчас перед собой. — Мы можем начать с проверки, которую ты решила устроить, — мои уши... с какой, твою мать, проверки??? — к чему вообще была эта подмена и где тебя носило?? — Что? — я нихрена не понимаю. Только слово успеваю вставить, ибо его атака напрочь вытеснила из моей головы всё наигранное спокойствие. — К чему вообще это всё было? — руками всплескивает, начинает голос повышать. — Почему ты постоянно сбегаешь и вынуждаешь меня из себя выходить?? — да что за мать твою??? — Зачем вообще всё это шоу? И эта твоя ночь в его кровати... — Затем, что меня похитили, мудак ты тупой! — и не надейся меня заткнуть своим поносом словесным, Сименс, не надейся... — меня кинули в машину и увезли, а эта сука видимо рядом была, и успешно мою позицию занять решила!! — думал, ты один тут орать умеешь? — А вы, идиоты, поверили должно быть в её сказки и повелись! Аргх... ты вообще через сколько дней понял, что обнимаешь не меня??? — слушая весь мой пламенный поток, он медленно охуевает. А я догадываюсь сразу, что ни о каком похищении он и не догадывался. — Меня отвезли к отцу, ясно тебе? Он умирал, и напоследок хотел время со мной провести. И знаешь, что я тебе скажу?? — по его отвисшей челюсти чувствую — не знает. — Его общество мне было приятней, чем твоё! Особенно после того, как я выбила шанс на звонок, чтобы предупредить тебя, что со мной всё хорошо! — дрожащие руки, дрожащая челюсть... мне на минуту показалось, что ему в пору сейчас стены крушить, ибо сильно его, видать, Оксана обработала. Молодец, близняшка. Продуктивно. — Но при звонке я нарвалась на неё. И знаешь... это было лучшим шансом понять, какой же ты всё-таки мудак. — Я хотела прокричать это, правда. Прямо ему в лицо. Но вышло только злостное, ядовитое шипение, которое влекло за собой дорожку мурашек по его рукам. Слышать его сейчас хотелось меньше всего. Как я и думала, разговора нормального у нас не выйдет, да и продолжать сейчас бессмысленно, учитывая моё адское желание не видеть его лица. Поэтому и делаю то, что в этой ситуации будет самым верным решением — разворачиваюсь и шагаю прочь, пока в спину не начинают лететь обрывки его фраз. — И куда ты? — за словами шаги, Боже, дай мне силы не сойти на бег. — Нина!? — он уже близко, я чувствую его. — Опять пойдёшь к этому уёбку? — прощай, контроль. Во мне будто разом всё переворачивается, и я даже не теряю времени на раздумья. Просто резко останавливаюсь, разворачиваясь к нему вновь и со всей силы прикладываясь к его щеке ладонью. Звонкая пощёчина, его дикий взгляд. Миронов явно не ожидал этого, ровно, как и я. Но что-то изнутри приказало мне это сделать. И, возможно, я об этом пожалею, но сейчас мною правит лишь желание залепить ещё и по другой щеке. Господь, ещё немного силы... — Этот уёбок отличил меня от этой потаскушки с одного, мать твою, взгляда, — эта желчь в голосе пугает даже меня. Чёрт возьми, я готова была простить этому парню все грехи мира, но сейчас я бессильна... — и тебе стоит взять у него пару уроков. Уничтожающий взгляд напоследок — вестник того, что на этот раз ему стоит трижды подумать, прежде чем идти за мной. Он держится за щеку и смотрит на меня так, словно впервые видит. Видит другую сторону меня. Я, кстати, тоже её вижу впервые, и никак не могу с ней совладать. Меня лихорадит так, что я невольно окунаюсь в тот самый день в больнице, когда узнала о скорой гибели матери. Потому что помню... помню, с каким цинизмом он знакомил меня со своим вторым «Я». Помню, как оставил, когда я как никогда нуждалась тогда в поддержке. А ещё я помню его некогда сказанную фразу: «Бумеранг над головой не перестанет летать». Ловите, мистер Сименс. Потому что зачастую вырытая для других яма может однажды оказаться собственной могилой. Мне для фееричности не хватает только плюнуть ему в лицо, но я сдерживаюсь. Только головой качаю и оставляю его одного, стоящего на месте столбом, как будто к земле прибили. Захожу в общагу и на автомате топаю к комнате, в которую стучаться не нужно. И, на мою удачу, она оказывается открытой. — Ты тоже тот ещё мудак. Но тебе несказанно повезло, что ты мой старший брат, — без особого приветствия я появляюсь на пороге и огорошиваю Депо прямо с лёту . Не скажу, что он слова нужные подбирает, отнюдь нет. Просто ошалело смотрит, после чего в мою сторону движется. — Дура, — и те самые крепкие братские объятия, хотя вшатать ему сейчас хочется не меньше, — моя любимая дура... — сжимает своими ручищами чуть ли не до хруста костей, не давая мне даже намёка на шанс его хорошенечко пиздануть. И тому, что руки механически тянутся за его спину, чтобы обнять, лишь одно объяснение — после беседы с Мироновым я была истощена морально. Не хотелось больше криков, ссор, хотелось лишь уткнуться в кого-то и выплакаться. И пусть этот кто-то даже мой приплюснутый брат, вечно озабоченный своими делами и ничего кругом не замечающий. — Я всё ещё тебя ненавижу, — и таким тоном, словно ребёнок обиженный, которому Киндер не купили. — Только Морта не трожь, бедняга вообще в плену был, — он не выпускает из объятий, продолжая говорить. И правильно делает, — а Лера вообще беременная, недавно жидкое мыло с кокосовым сиропом перепутала, — затихает, ожидая моей реакции, видимо. Но всё же размыкает объятия, когда чувствует мой смешок. — Прости идиотов... — этот взгляд, эти глаза Чеширского кота... Боже мой, когда я брата ещё таким увижу? Ущипните... — Я даже не знаю... — вздыхаю, глаза закатываю, но не могу сдержать улыбку, когда вижу подплывающую к нам Наташу. — Мы готовы выслушать все оскорбления в наш адрес, только одно условие... — но я и бровей насупить не успеваю, когда Артём протягивает мне мизинец, — мир? Блять, да эти двое издеваются! Один смотрит, как котёнок провинившийся, и вторая из-за его спины выглядывает, пряча улыбку свою бесстыжую. Нет, они определённо не отделаются. Я им, блять, выскажу всё, что накипело! Но для этого мне кое-что будет нужно. Поэтому я выглядываю в кухню, делая до жути серьёзный вид и заставляя этих двоих улыбнуться шире прежнего. — Выпить имеется? *** С момента их разговора он будет стоять на заднем дворе ещё какое-то время. Щека всё ещё будет полыхать, мозги — кипеть, да и желание отпиздить ебучие стены никуда не денется. В общагу он не вернётся. Он выйдет на дорогу и поймает первое такси, напрочь забывая, в каком он сейчас виде. Но его отнюдь не будут волновать домашние застиранные шмотки. Будет лишь желание прокричаться и накидаться в каком-нибудь баре. А если ещё и подраться с кем-нибудь удастся — то вообще красота. Начальный путь его будет лежать далеко не в бар, нет. Сначала он назовёт таксисту адрес больницы, потому что как никогда сейчас хочется увидеть Макса. И не потому, что это будет маленьким зачётом в копилочку с кармой, ибо Макс, наверняка, нуждается сейчас в поддержке. Нет. Скорее, его поддержка сейчас нужна Глебу. И к чёрту отлетают все домыслы о том, что изливать душу Максиму — не лучшая идея. Как раз-таки лучшая. Ведь именно брюнет в последнее время поражал своим спокойствием и рассудительностью больше, чем Депо. И именно к нему сейчас можно было обратиться за советом. Миронов доберётся до клиники сравнительно быстро, без пробок почти. Захочет отзвониться Максу и хлопнет по карманам, тихо матерясь, когда не найдёт там телефон. Зато найдётся две мятые сотни, чему рад будет несказанно. Ибо таксист вряд ли будет рад той новости, что впустил зайца. Около регистратуры будет ждать ещё одно разочарование. — Кто, простите? — медсестра приподнимет чётко вырисованную бровь и переспросит, когда блондин поинтересуется о местонахождении Килиан. — Ну такая... в татуировках... — он будет щёлкать пальцами, кажется, бесконечно, пока не вспомнит главного, — с пулей в ноге. — Лиана? — Точно! — даже присвистнет, пугая молодую медсестру. — Четвёртый этаж, — девушка поведёт бровью снова, окидывая Сименса недоверчивым взглядом. — Спасибо, — снова щелчок пальцами и движение к лестнице. Больничные лифты он не любил никогда — ломались часто. Да и зарядка для ног сейчас не была лишним. Лишним было нечаянно проскочить этаж, когда блондин снова тихо под нос себе ругнулся, возвращаясь. — Глеб? — в коридоре его встретит развалившийся на диване Макс. Ладонь голову подпирает, а в глазах намёк явный на то, что парень не спал всю ночь. — Как сам? — ладонь в ладонь и крепкое рукопожатие. — Как Килиан? Макс скажет о Лиане буквально несколько слов. На поправку идёт. И этого достаточно будет, чтобы знать, что с девчонкой всё более-менее хорошо. Ну... не считая вырезанную из ноги пулю. Или что там с ней делали... Даже паузы для приличия не выдерживая, Глеб заведёт шарманку о произошедшем. И Макса отнюдь это не напряжёт. Скорее даже отвлечёт немного, потому что больничные термины и жалобы снующих тут пациентов уже порядком поднадоели. В ходе монолога брюнет не вставит ни слова, будет лишь слушать. Головой ещё изредка качать, пока Глеб точно понять не даст, что изливание души окончено. — Не думаю, что ты оставил Окс лишь потому, что проблем на голову хотел, — как итог всех душевных переживаний, вылитых на свежую голову. — Разберись в себе, и никого не обманывай. В первую очередь — себя. Максим говорит лишь пару фраз, но их достаточно, чтобы Глеб ушёл в раздумья. Чтобы брови поплыли к переносице, а взгляд ушёл в одну точку. Ему всегда было, что ответить, но сейчас он оказался бессильным. Наверное, впервые. Он никогда бы не подумал, что придётся столкнуться с подобным. Что некогда свободный от чужого влияния бандюган, плюющий на всевозможные правила, окажется вот в такой вот ситуации, меж двух огней. Глаза застелит пелена противоречий, в голове будет полный кавардак. И он даже не вспомнит, когда успел оказаться в мелком баре, допивая кружку ледяного пива. Когда успел попрощаться с Максом и такси вызвать — тоже задача непосильная. Кажется, он вообще пошёл до бара пешком. Опомнится он уже на барном стуле, когда настигнет бешеное желание выкурить сигарету. Но ни сигарет, ни денег на них в кармане не будет, а стрелять у местных завсегдатаев... он пока слишком трезв для этого. Казалось, часть мыслей должен бы заполонить этот псих с пистолетом, который явиться может в любое время дня и ночи. Но тут же на смену этой проблеме приходит другая: не разорвётся же он между двумя, когда тот стволом взмахнуть удумает? Что вообще сделать для предотвращения? Какого вообще хрена Оксана вытесняет из башки всё логическое мышление? Почему с приходом этой девчонки все мозги перетекли в недоступное место и отказываются появляться!? — Повторите! — потому что с пустым бокалом продолжать грызть себя изнутри плохо получается. Примерно на четвёртом бокале он сбивается со счёта, изредка рыская глазами по этим квадратным метрам в поисках жертвы, на которой можно сорвать своё плохое настроение. Но посетители на редкость тихие, как будто перепутали сие заведение с библиотекой. Аж тошно... — Пойду отолью, — поднимая два пальца, блондин зачем-то оповещает бармена о планах, хотя тому плевать глубоко. Ему вообще, кажется, на всё плевать, даже если тут самый тучный волосатый мужик на стойку залезет и стриптиз устроит. И Глеб, не мешкаясь, выходит. Справляет нужду неспешно, улыбаясь самому себе и вспоминая: раз денег нет на сигареты, то на пиво не имеется и подавно. Удача это, или простое совпадение, но у входа он встречает громкую, достаточно большую компанию, в которой можно затеряться. Что он и делает, незаметно шныряя меж ними и просачиваясь к выходу. Ухмыляется, качая головой и даже в ус не дуя, что за халявное пиво парнишке за стойкой может неслабо прилететь. Но сейчас всё равно. Сейчас только асфальт под ногами и отрезвляющий осенний ветер. Он сопровождает Миронова до самого общежития, и тот даже чуть пошатывается, когда хватается за ручку входной двери и с размахом открывает. И идёт от отнюдь не к себе. Он чётко шагает по лестнице, шаркая по старому паркету ровно до дверей Вишну. Уверенно стучит трижды, даже громче положенного. Хотя, если цель этого стука — перебудить весь этаж, то диапазон выбран правильно. Открывая дверь, Гоша смотрит практически исподлобья, морща нос, как только чует запах всё ещё исходящего алкоголя. — Чего тебе? — время за полночь, или около того, Глеб и знать не знает. — Она у тебя? — косой взгляд на стоящего напротив парня, а внутри дикое желание оттолкнуть его от прохода и войти внутрь. Но Вишну вдруг заставляет от планов отойти, удивляет даже, когда делает шаг вперёд, заставляя таким образом Глеба отшагнуть, захлопывая за собой двери. — Ты либо в башке своей контакты наладь, либо оставь её в покое, — Вишну шипит в вытянутое от удивления лицо. И губы на этом лице, кажется, забывают, как шевелиться. — Ей тоже нелегко, и прежде, чем обвинять всех вокруг, задай себе вопрос: почему она идёт ко мне? — Миронов только смотрит глазами округлившимися, пытаясь в этот момент совладать с трезвостью рассудка, ибо нужно. — Ты не сделаешь ни шага за этот порог, пока я не буду уверен, что после встречи с тобой на её глазах не будет слёз, — он будто рычит в лицо блондина, даже не дожидаясь его ответа и хлопая перед его физиономией дверью. И у того чувства смешанные. То ли ногой эту дверь выбить, после чего выбить и всю дурь из башки этого наглого типа, то ли действительно задуматься, почему сказанные им слова так овладели мозгом, обволакивая и забирая в плен. Он несвязно ругнётся, понимая, что виток пьяного настроя требует продолжения банкета. Но свернувшиеся морским узлом чувства возьмут верх, и он вынужденно двинет к своей комнате. Откроет дверь настолько громко, бесконтрольно ударив по ней кулаком так, что сидящая на кухне Оксана подскачет чуть ли не до потолка. И что-то ей подскажет в этот момент, что смываться отсюда надо было, пока была такая возможность. — Он весь день звонил, — она встанет в проёме, наблюдая, как Глеб возится с оставленным дома мобильным. И пожалеет и об этом. Кто знает, вдруг он бы не заметил, продолжил бы себе тихонько телефон материть. Нервы обжигает внезапным пламенем, когда девчонка настораживается, стоит Глебу повернуться. И бежать теперь хочется ещё больше и, желательно, дальше, когда он настигает её в буквально считанные секунды. Её шею, едва отошедшую от покраснений, снова обвивают холодные пальцы, а жёсткий напор сбивает с ног, и она быстро оказывается прижатой к столу. Тик-так — Как!? — кричит, вынуждает жмуриться, чуть ли не вжимать в шею голову. — Как ты это делаешь? — держит не так сильно, но пошевелиться страшно, да и возможности нет совсем, учитывая, как в эту долбанную столешницу он вжимает всем своим телом. — Он ведь с ней, наверху, а тебе плевать... — до неё наконец доходит суть вещей, как и то, почему она снова вдруг стала грушей для битья. — Улыбаешься, делаешь вид, что ничего не произошло... — крик сходит на гулкое шипение, теперь ничтожно малы даже шансы пошевелить головой. — Как? Как, сука!? Всё, что сейчас в её силах — вспомнить, кто она есть. Кем ей приходится быть, чтобы выживать. И пускай Глеб не видел её настоящую, пускай он в какой-то степени уверен, что ей действительно плевать, то так тому и быть. Может, она хоть для кого-то немного побудет полезной? И без всякого смятения она преодолевает донельзя маленькое расстояние, прикасаясь к его губам своими, на мгновение образуя оглушающую тишину, нарушать которую рискуют только настенные часы. Тик-так Этот поцелуй нельзя назвать взрослым, нет. Он отнюдь не глубокий и даже какой-то робкий, но блондинка требовательно закусывает его нижнюю губу и проводит по ней языком. — Что... — вертит головой, пытаясь разорвать поцелуй, — ты... — сразу не выходит, и ему нужно это признать, — делаешь... Она не скрывает улыбки, которая лезет на ангельское личико. И для него оно действительно ангельское... с глазами демона. Который прожигает в душе дырку своим взглядом и ничуть не смущается, когда облизывает пухлые губки после поцелуя. — Просишь помощи? — она ухмыляется сильнее, стреляя глазами, кажется, бесконечно. И он противится. Противится до конца и до полного провала, когда наконец опускает взгляд. Тик-так На ней её тонкий, шёлковый халат кофейного цвета. Широкий пояс на нём служил верой и правдой, вот только от грубых движений блондина не сильно стянутый узел дал трещину, и ткань чуть спала, предоставляя теперь полный вид на её вздымающуюся грудь. Часть плеча немного оголилась, и бархатная кожа была так близко, как желание разорвать эту особу прямо на кухонном столе. Мысли о том, что происходит этажом выше, временно покинули, верх взял только первозданный инстинкт. — Сука... — она никоим образом не старалась освободиться, наоборот. Блондинка не шевелилась даже, давая понять, что она полностью под контролем его желаний. — Наглая, эгоистичная сука, — забывая об осторожности, он смещает руку и сжимает в кулак её волосы, оттягивая назад и вынуждая запрокинуть голову. Шея оголена ещё больше, но даже при слабом искусственном свете он отчётливо видит на ней каждую венку, что пульсирует мелко и часто. Приоткрытые губы невесомо касаются её кожи и почти что опаляют её горячим, сбитым воздухом. Между ними — пропасть и ничтожно малое расстояние одновременно, и оба застывают в молчаливом диалоге, которым обмениваются терзаемые души. Но всего один момент, и ко всем чертям летит со стола салфетница, прихватывая с собой пустую солонку. Туда же летят и взращённые принципы, что обволакивали доселе забытое «Я», хранящее себя, настоящего. Тик-так Причины разбившейся утвари витают сейчас над этими двумя, переплетаясь и, возможно, заставляя мозг отключить сердце, потому что другого способа выхода эмоций сейчас не дано. И как бы он не противился, его губы теперь намертво впиваются в её, целуя глубоко и в какой-то степени, кажется, насильно, что у девчонки попросту не остаётся возможности вздохнуть. Его руки больше не держат, и она ловко прижимает блондина к себе, разжигая огонь страсти и буквально сгорая изнутри. И, если быть с собой хоть капельку честной, то эта страсть — первая за последние пару лет, когда она действительно чувствовала самое настоящее возбуждение. То, что не даёт внутренним противоречиям дать отпор. То, что заставляет кусать его губы практически до крови и впиваться когтями в спину, оставляя багровые тропы. То, что сейчас застилает разум обоих и остаётся на стенках сознания мутной дымкой. Глаза в глаза и жаркий воздух, покрывшиеся испариной тела и бешеная дикость в глазах. Сейчас они отражение друг друга. А завтра... Завтра не умрёт никогда. Только бы не тушить. Только бы не позволять этому огню погаснуть, потому что слишком велик риск остаться во мраке. Тик-так...