Carte Blanche 2: Reload

— Да что на тебя нашло!? — Оксана дёргается, прикрикнуть пытается, но выходит только сдавленное глухое шипение, ибо рука Гоши слишком уютно чувствует себя на её тонкой шее. — Отпусти! — Знаешь... — кажется, её последняя просьба была воспринята им, как «Вожми меня в эту долбанную дверь ещё крепче», что он и сделал. — Я смирился с тем, что ты ускакала от меня в закат когда-то. Смирился с тем, что знал, какой ты ведёшь образ жизни. С тем, что ты легла под самого конченного ублюдка, который тебе жизнь отравлял. Но сука... — его шипение яростнее, а пальцы непроизвольно сжимают тонкую шейку сильнее, заставляя девушку судорожно хватать воздух из последних сил, — теперь ты явилась сюда и решила, что можешь трахаться направо и налево у меня под носом!? — снова применение силы, и в очередной раз он прикладывает блондинку о дверь, пока у той уже блестящие созвездия перед глазами. — Ты знала о моих чувствах. Знала, что ты для меня значишь. И всё равно явилась сюда, и теперь виляешь своей задницей у меня перед глазами, — он чуть приближается, оставляя между их лицами совсем маленькое расстояние. — Так дай же мне, маленькая шлюшка, хоть одну причину не спустить собак и не растерзать тебя прямо здесь... У него вены на шее вздутые, а у неё — паника в глазах, которую доселе не испытывала. Даже страх быть пойманной одним из опрокинутых ею мужиков не так ярко был выражен, как сейчас, когда Вишну перебирает пальцами косточки на горле. — Не надо, — она едва сказать это может, и в голове даже где-то задвижка щёлкает, что, может, не стоило вот так открыто быть уверенной в том, что некогда любящий парень ничего ей не сделает? И пальцем не тронет? — Я отпущу тебя сейчас, но только для вразумительного ответа, — а шатен стреляет словами, как патронами, смоченными ядом, вгоняя их под кожу и не оставляя надежды освободиться от его рук невредимой. Пальцы и правда чуть ослабляют хватку, и Окс как-то хрипло, и даже чуть болезненно вбирает в лёгкие побольше воздуха. А ещё хочет отойти, хотя бы немного выбить себе личного пространства, но Богданов уверенно прицыкивает и отрицательно жестикулирует перед её носом пальцем, мол, хрен ты куда пойдёшь. — Что ты хочешь от меня услышать...? — чуть отдышавшись, она едва поднимет на него глаза. И спрячет за ними то самое, что рвётся через нутро и хочет выбраться наружу громким и отчаянным воплем, что всё это — фальш. Что эта созданная её красками жизнь — лишь прикрытие, под которым скрыты настоящие чувства, настоящее «Я». И это «Я» всеми известными и неизвестными способами хочет, чтобы её любили, окутали огромными ангельскими крыльями и сказали, что её жизнь теперь не бессмысленна. Вот только в свою роль она успела вжиться сильно, и переступить через себя было подобно самоуничижению. — Правду, — снова рык и его близость. Такая, что рвёт душу на куски и вынуждает бороться с собственным комом в горле, который подпёр так, что не оставляет права бороться даже с проступившей в краешках глаз влагой. — Какого чёрта ты тут делаешь, Окс? Планируешь и дальше кувыркаться с другим у меня под носом? По-твоему, нож в моём сердце недостаточно глубоко? — а ей и отрадно и до жути скорбно. Чёрт возьми, чувства мальчишки и правда до конца не затоптаны, но доставляет ли теперь удовольствие мучать его ещё больше? Да и тот факт, что она спала с Мироновым, мимо него, кажется, не прошёл. — Отвечай! — пока мысли закипают, как в раскалённом котле, Вишну встряхивает её по новой и не даёт времени взять себя в руки, чтобы найти вразумительный ответ. Хотя, по большому счёту, ответа не существует. Она просто-напросто заигралась, нахально пользуясь вседозволенностью, будучи уверенной, что на ней это никак не скажется. — Прости... — кажется, даже мышки чихают громче. И Гоше приходится слух напрягать, чтобы расслышать то слово, которого она отродясь не знала. — Чего? — растерянность, усмешка и дикое замешательство. За что простить? За то, что выворачивала наизнанку и хлестала душу плетью? — Прости за то, что однажды меня встретил, — теперь его брови подлетают ещё выше, но хватки он не теряет. Зная её, это может быть просто отвлекающим манёвром. Да и она всё что угодно сказать готова, лишь бы шкурка целой осталась. — Прости, что не умею выражать своих чувств. Прости, что однажды их побоялась и сбежала. Прости, что на большее не способна. Прости, что я такая бездушная тварь, потому что другой быть не умею. И прости, что я просто не знаю, как находиться рядом с тобой. — За речью тишина и мелкие слёзки, что собрались у нижнего века влажной полоской. А у него борьба. Ярый поединок насмерть, участниками которого являются старые чувства и непобедимый холод. Тот самый, который он взращивал с того самого момента, когда пришлось от гнетущих чувств отказаться. И хочется, до безумия хочется поверить её словам. Но ещё больше хочется вновь об них не обжечься, ибо уж слишком велик риск этот лёд растопить. Наверное поэтому он и отпрянывает, цепляясь зорким взглядом за её глаза и тщетно пытаясь отыскать за холодным взглядом расчётливой суки ту девочку, которую полюбил однажды. Ту самую, которую последний раз он видел несколько лет назад. Ту, что однажды провожала его по делам у порога. Те самые глаза, в которых он когда-то не смог прочитать безмолвное «Пожалуйста, пойми, что я с тобой прощаюсь...». Вот только сердце в этой схватке проигрывает, когда оставшиеся шрамы вдруг начинают ныть отдалённой болью. Не говоря больше ни слова, он грубо отталкивает девушку от двери, собираясь вылететь из комнаты быстрее пули. И даже не замечает, как тело вводят в ступор её слова, заставляя отложить спешку. — Можешь думать что угодно, — Оксана тихо всхлипывает, провожая парня безжизненным взглядом, — в моём сердце всегда был только ты. Обернувшись, он увидит картину, которую видел только во снах: непроизвольно проступившие слёзы скатятся по её щекам медленно, чуть щекоча кожу и оставляя после себя две ровные дорожки. Та периодичность, с которой будет вздыматься её грудная клетка скажет о том, как редко девушка делает короткие вздохи, будто борясь с самой собой. И будет видно, с каким трудом эта речь ей дастся, но Гоша лишь сглотнёт практически бесшумно, подавит в себе настоящее желание поддаться чему-то, что сидит глубоко-глубоко. И сухо улыбнётся, выстреливая напоследок последним зарядом. — Нет у тебя сердца. Боль снова сожмёт сердце в тиски, и теперь он вылетит в коридор немедля, оставляя после себя только шлейф мужского одеколона. А ещё страшное чувство мучительной ломки, с которым Окс останется один на один. Она будет стоять у порога ещё какое-то время, прежде чем решит закрыть за ним дверь. Вся жизнь пронесётся перед глазами яркой вспышкой, и девушка обессиленно рухнет на пол, поджимая под себя руками худые коленки. Усмехнётся, только горько как-то, от чего очередная порция слёз явит себя на свет. И она даже не удосужится их смахнуть, позволяя тем стечь ровно до подбородка, а после — оставить ничтожно маленький след на полу. Она слишком давно не плакала, даже разучилась, наверное. И всё накатывающее состояние выйдет наружу нервными смешками и хаотичными движениями пальцев по коже. Они дрожат, порой сжимаясь и оставляя на ногах следы от острых коготков. Возможно даже причинят дискомфорт, но он и близко не сравнится с тем, как будет дико ныть что-то внутри. Нужно снова собраться, снова найти в себе силы и вспомнить, кем она является. Вот только на зов о помощи альтер эго не явится. Останется лишь та самая девочка, возвращение которой вернёт за собой всю ту боль, которую однажды уже довелось испытать. Боль от одной лишь мысли, что никому до её существования дела нет. Кажется, это зовётся чувством собственной ничтожности. Именно с ним она и останется в этой комнате один на один, наконец заходясь слезами настолько, что всё это родит в ней давно позабытую истерику. Рука ко рту, Окс будет только громко выть в собственную ладонь, опасаясь уже быть услышанной не только кем-то снаружи, но и, кажется, самой собой. И некогда вырытая для её же слабости яма станет собственной могилой, откуда, кажется, выхода уже нет. *** Смутно помню, во сколько вообще уснула. И это чёртов минус сбитого режима, ибо сейчас, протирая глаза и таращась за окно, никак понять не могу, сколько сейчас время, какой день недели, да и какой, блять, год на дворе. Приведёт в чувства только появившаяся перед глазами Наташа, а её улыбка будет что-то сродни бальзама, хорошенько вылитого на сердце. — Пойдём есть, — она кивнёт головой и позовёт за собой на кухню. А я, на своё удивление, найду себя в их с Артёмом кровати одетой в уличные шмотки. Ладно... надеюсь, мне это простят. Следуя за запахом жареной картошки, я долечу до кухни быстро, даже очень. Усядусь за стол и снова потру сонные глаза, благодаря девчонку за... — Завтрак? — да, я всё ещё не знаю, сколько время. — Скорее, ужин, — она хоть и пожмёт плечами, но косвенно на мой вопрос ответит. А там и появление Артёма не за горами. Брат явится немного растерянным, но вид содержимого тарелки быстро приведёт его в чувства, и он охотно примется трапезничать. — Как он? — Нэт направит вопрос ему, а я и догадаюсь сразу, о ком речь. — Похмелье, больная башка и неспособность встать с кровати, — ненароком отзовётся брат. Наверное, именно поэтому эти двое не атакуют меня вопросами насчёт произошедшего. Все и так всё поняли, чего уж брать меня за ноги и трусить вниз головой. Да и по взгляду Натали я понимаю, что она покорно дождётся того момента, когда я сама захочу ей всё рассказать. Так, кстати, и произойдёт, только на следующий день. Вернутся Морт с Лерой, вернётся желание парней снова посетить качалку, где они обычно вымещают всё скопившееся на висящую там грушу. И что-то мне подсказывает, что эта груша отдалённо жизнь мою напоминает. Вернутся былые привычки оставаться девочками и перемывать всем по очереди кости. Вернётся, кажется, прежняя жизнь, за которой я так, чёрт возьми, скучала. И вместе с тем вернётся и желание даже пары посещать, а то преподы, кажется, лица наши забыли. Вот только желание заговорить с Мироновым усердно возвращаться не хочет, поэтому и решаю пустить всё на самотёк. Просто потому, что устала. Мне нужно ещё немного времени, чтобы вернуть себя в жизненную струю. В один из дней мне захочется разделить душевные терзания не только с девочками, но и с Гошей. Но всё исчезнет в тот момент, когда он откроет дверь своей комнаты. — Боже мой... — по его виду мне будет казаться, что из нас двоих далеко не мне нужна моральная помощь, ой как далеко... — Проходи, — попытаясь нарисовать на своём лице не то, что улыбку, а жалкое её подобие, он жестом пригласит меня внутрь. — Только из меня сейчас собеседник не очень. — Я заметила, — не стесняюсь своей реплики и неуверенно захожу, настороженно на него глядя. — Что с тобой? — Не обращай внимания, — он просто отмахивается, а у меня мыслей других нет. Не обращать внимания на подавленность? На щетину, которую у него ни разу не видела? На синяки под глазами? На щёки впалые? Или, на количество пустых бутылок возле его кровати? На что, блять, именно мне не обращать внимания!? — Так, — подхожу к окну и распахиваю наглухо задёрнутые шторы. Тоже мне, человек подземелья. — Ты сейчас же говоришь мне, в чём дело, иначе начну щипцами вынимать с тебя по слову, — я ещё руки по бокам так забавно ставлю, как будто я строгий учитель, а он — бессовестно прогуливающий школу ученик. — Нина, — нет, не-а, даже не думай голову мне пудрить. Ты не оставил меня, когда мне было плохо. Моя очередь. — Я правда очень ценю твою заботу, мне это дорого, — кого-то мне напоминает эта способность мысли читать... — но мне просто нужно сейчас побыть одному. Пожалуйста. — Он трёт переносицу двумя пальцами, пока меня от удивления даже немного перекашивает. Он что, на дверь мне сейчас указал? — Прости, не сочти за грубость, но мне правда это нужно, — подходит, заключает мои руки в свои ладони, и я даже вздрагиваю от того, насколько они, чёрт возьми, холодные. — Гош... — опускаю на его тонкие пальцы глаза, а в сердце что-то предательски ёкает. Как? Как, мать вашу, я его сейчас оставлю?!? — Я не наложу на себя руки, успокойся, — усмехается даже, во даёт. — Мне правда нужно немного времени. Хорошо? — смотрит в глаза, а такое ощущение, что в душу. Ещё и подчиниться непроизвольно вынуждает, когда я, не отдавая себе отчёта, просто, блять, киваю, и как завербованная топаю на выход. Он ещё говорил мне что-то, успокаивал, но окончательно прийти в себя мне удалось только тогда, когда за мной дверь закрылась. Это вот что сейчас было? — Ты идёшь? — передо мной всплывает Наташа со всем своим удивлённым видом, на часы свои наручные пальчиком тыкая. — Опоздаем. Универ. Блять. Точно. Быстро встряхиваю гривой и несусь в комнату, где меня, сиротку, блин, любезно приняли пожить брат с любимой женщиной. Хватаю сумку, хаотично провожу расчёской по волосам пару раз и выхожу, пытаясь понять, не забыла ли дорогу до универа. Как оказывается, не забыла. Не забыла даже нумерацию кабинетов и некоторых преподов в лицо. — Эммм, — останавливаюсь и хватаю Наташу за рукав, тыкая пальцем у стоящего возле аудитории Миронова. — Что он здесь делает? — Учится, — Нэт улыбается со всей своей детской непосредственностью и берёт меня под руку, продолжая вести за собой. Ну конечно, начинать всё с нуля, так всем вместе. Куда ж без этого... Единственное отличие — одну парту с ним на двоих больше не делим. Ладно... вру. Второе отличие — мы так и не общаемся. Только взглядами на перерывах перекидываемся, когда собираемся вместе, будь то коридор или столовая. Но я тщетно пытаюсь находить отговорки и прятаться то в туалете, то в библиотеке. Хотя, кому я рассказываю, всё равно рано или поздно отмазки кончатся, и придётся вступить в диалог. — Как насчёт пива с креветками после пар? — кажется, роль главного алкоголика нашей компании потихоньку переступает от Морта к Наташе. Тоже мне, пиволюб. — О, с радостью, — саркастично подмечает Лера, тыкая пальцем на пока ещё плоский живот. — Бля... — Морт разводит руками в стороны, пытаясь поговорить с нами глазами. И они несут печальное: «Во имя равноправия». — Может, в другой раз? — и Леру ещё так приобнимает, потому что гормоны этой девчонки теперь правят балом, и пьёт он исключительно с позволения госпожи. Даже смешок непроизвольно вырывается. — Это не смешно! — Конечно не смешно! — руки примирительно выставляю, но по закону жанра начинаю смеяться ещё больше, в конце концов не сдерживаясь. — Мы выпьем за твоё здоровье, — в бок Наташу пихаю, и та принимает эстафетную палочку, после чего слышу от Славы в нашу сторону тихое и печальное «Козлы». — Я, пожалуй, откажусь, — голос Глеба заставляет взгляд на него перевести. А ещё он плавно снимает с лица искреннюю улыбку. — В зал сгоняю, грушу побью, — лицо себе побей, индюк... Тем лучше. Меньше неловких ситуаций и нелепых взглядов, даже проще будет. Опять молчание, жутко неловко. И я ни на что другое не решаюсь, кроме как извиниться и отлучиться в уборную, потому что находиться вот так близко — пока ещё выше моих сил. А в туалете — сигаретка, которая приятно успокаивает. Но только до тех пор, пока в голове вдруг не складывается два и два. Оксана... я ведь не видела её уже сколько? Четыре дня? Пятый? Ну, с того самого момента, как девчонка вернулась. Зато я точно видела её авто на заднем дворе, а это значит, что она ещё там, в общежитии. И именно с её появлением с Гошей произошёл невообразимый пиздец, который вязался только с появлением этой сучки. Моментально тушу сигарету и вылетаю в коридор, чуть ли не бегу. Останавливает Нэт, окрикивая меня. И у меня, право, нет другого выхода, кроме как рассказать ей всё. А точнее: как сильно я хочу сказать этой стерве пару ласковых. Как, возможно, хочу хоть немного потаскать её за волосы. А ещё, быть может, хочу дать пинка, чтобы она катилась от нас куда подальше. Как ни странно, Наташа даже меня не тормозит. Только просит быть аккуратнее и предупредить препода. В конце концов, только появилась, и уже исчезаю. Также быстро лечу в аудиторию и нахожу за преподавательским столом лектора. Откашливаюсь, будучи в дверях. А сама вспомнить пытаюсь, как его, блин, зовут! — Извините пожалуйста, — о да, всегда срабатывало. Усатый дядечка даже очки приспускает, улыбается слегка. — Такое дело... — мнусь, прохожу в аудиторию, будто слов собственных стесняюсь. — Женские дни врасплох застали, можно с последней пары отпроситься? — Боже, я ещё и губы кусаю, и подол юбки мну. Ну точно — школьница. — Кескевич... — выдыхает так по-доброму, очки и вовсе снимает. — У тебя, смотрю, каждый день — женский. — Это он что сейчас, раскусил меня так? — Иди, но только завтра чтобы — как штык! Чёрт, я аж по стойке встаю и чуть честь ему не отдаю, как солдат боевой. Осталось только сказать «Есть сэр!», но благо, кусочки логики ещё присутствуют, и я просто искренне его благодарю и вылетаю за двери. С такой же скоростью несусь и до общежития, напрягая память и усердно вспоминая, где обитает эта шумоголовая, чтоб её... Влетаю на второй этаж, сжимая пальцы в кулаки и вспоминая, как Нэт просила быть аккуратней. Интересно, что она имела ввиду? Опасаться её боевых навыков, или же не войти в раж и не оставить её мозги на стенах? Ай чёрт с ним, буду действовать, исходя из ситуации. Кровь в жилах закипает, скулы сводит авансом, я наконец останавливаюсь перед её дверью, сжимая пальцы в кулак и стукая по этой двери так, что если не снесу к чёрту, то точно вмятины оставлю. С той стороны движения никакого, повторяю операцию. И так трижды, пока не закипаю окончательно и не хватаюсь за ручку, с упором на ту нажимая. Примерно тогда и настигает всепоглощающая эмоция «рукалицо», потому что я, блять, долбилась в открытую дверь. Несмотря на то, что на дворе день, в квартире темно. И опять дежавю, стоит увидеть наглухо задёрнутые шторы. Прохожу медленно, крадусь зачем-то. Тихонько закрываю дверь и прохожу дальше, не разуваясь. И удивление себя ждать не заставляет, когда среди разбросанного по комнате хлама вижу Окс. Такое чувство, что давеча тут орудовали воры. Иначе объяснить этого погрома я не могу. Ну, либо это её бесы наружу выползали, и она персонально всё разнесла. И теперь сидит себе на полу, облокотившись на кровать и хлестая виски прямо с горлышка. — Убить меня пришла? — её мёртвые глаза смотрят на меня с... надеждой? Нет. Игра воображения. Они до чёртиков пустые. Что тут, твою мать, творится? — Как раз вовремя, — ещё и бутылкой мне салютует, зазывая к себе. — Даже сопротивляться не буду, — делает глоток и даже не морщится. — Эм, — выбивает из колеи, вводит в ступор, и я воровато осматриваюсь, пытаясь понять хоть что-то. Ещё бы вспомнить, зачем пришла. — И который день? — киваю на бутылку в её руках, понимая, что она не единственная. Об этом говорят отёки под глазами и измученно-уставший вид. Ещё бы, столько пить. — Понятия не имею, — разводит руками, даже предпринимает попытки подняться. Провальные попытки. — Устала быть дрянью? Перезаряжаешься? — не кулаками, так словами. Да, Кескевич? — Ха, — только сейчас замечаю, что с её волосами. Не дурно... — сечёшь фишку, — не огрызается, не прыскает ядом... да в чём дело?!? — Я, вообще-то, поговорить хотела, — выдерживая паузу, собираю пальцы в замок и невинно выдаю, наблюдая за её подавленной физиономией. — Ну, ещё пару волос тебе выдрать, — она что, усмехается? — Возможно, выбить пару зубов. — Так вперёд, — снова разводит руками, отставляя бутылку, — вот она я. Беспомощная и беззащитная, — блять. Брови хмурю, губы поджимаю, пока она смотрим взглядом своим выжидающим. Но, так и не дождавшись, фыркает, снова хватаясь за горлышко. — Ну и не мешай тогда, — мордаху свою обиженную отворачивает и снова принимается вливать в себя пойло. Примерно с минуту ещё стою, а потом не выдерживаю. Подхожу, нагло бутыль из её рук забираю и остаюсь рядом стоять, заставляя её поднять голову свою бестолковую. — Эй, отдай... — ручонки свои тянет, жалкое зрелище. — Спасибо, — выдаю вдруг, и её правая бровь ползёт вверх, мол, за что это? — За то, что показала, как я буду выглядеть, если нахуй сопьюсь. — Хм, — снова танго её покусанных губ, а руки балластами падают на пол. — Ну ведь знала, не до конца я бесполезна... — Да что с тобой, мать твою!? — не сдерживаюсь настолько, что хочется пнуть эту девку, вот только нога не поднимается. — Слушай, — так, судя по тому, что ладонью она на кровать опёрлась, следует ожидать, что сейчас встать попытается, — вместо того, чтобы мне тут нотации читать — иди лучше к друзьям, к мужику своему, который тебя, блять, любит! — О-о-о, судя по тембру, не сложно догадаться, что в этом пьянстве неразделённые чувства виноваты. Странно только слышать это от снежной королевы. — Ну перепутал малость, ну с кем не бывает. Просто не повторяй моих ошибок и не теряй, ик, любовь. Это, сука, такая редкость в наше время! — спустя тонну попыток она наконец встаёт на обе ноги, и теперь её лицо прямо напротив. Вместе с перегаром... — Умей засовывать гордость в жопу, вот, что я тебе скажу! — только говорит она это, по-моему, не мне. — А то наступит необратимый момент, и будешь лить слёзы, что была гордой ебанутой дурой... — не знаю, что конкретно она хотела: вальяжно волосы поправить, или об собственную ногу споткнуться. Если второе, то вышло на ура. — Лить виски, ты хотела сказать... — дыхание сбивается, поскольку в этот момент ловлю её пьяное тело практически в полёте. Ещё и за талию удерживаю, лишь бы эта пьяная идиотка не грохнулась. Она ещё что-то возмущённо бормотать принимается и пальчиком своим тычет, пока я делаю вместе с ней несколько шагов и кое-как дохожу до ванной. — Ты чего делаешь? — это она говорит, будучи опущенной башкой своей в ванную, где я направляю на неё душ и щедро поливаю холодной водой. — Блять! — трезвит, однако. Она сейчас не в том состоянии, чтобы со мной справиться, поэтому я легко осуществляю задуманное и наконец отпускаю. В тот самый момент, когда рвотный позыв ждать себя не заставляет, и девчонка быстро плюхается на коленки перед унитазом, поспешно открывая крышку и извергая из себя практически всю гадость, которой пичкала себя все эти дни. Господи... — Легче? — кажется, я просто мастерски притягиваю к себе эпический пиздец. Полчаса назад я шла сюда, сжимая в кулаки пальцы и мечтая расцарапать этой сучке морду, а теперь стою тут с ней над унитазом и придерживаю заботливо так её мокрые волосы, пока она блюёт. Красота, ничего не скажешь. — Ты всё? — ещё и интересуюсь, Боже ты мой. А когда получаю в ответ кивок утвердительный, то с лёгкостью поднимаю её с пола, снова окуная в ванную и проводя ту же самую процедуру с душем, пока эта истеричка кроет меня всевозможными матами. Очухалась, блять. — Держи, — кидаю ей в руки полотенце и умиляюсь, как быстро она его ловит. Реакция на месте, значит. — Пошли, — одной рукой под локоть её беру, а второй за талию придерживаю, потому что ловкость рук может и вернулась, а вот ноги ещё держат плохо. — Да отвали ты... — ещё и брыкаться пытается, вот только настолько вяло, что мне и силы то применять без надобности. Поэтому и довожу её спокойно до комнаты и скидываю на диван, садясь рядом. — Чего ещё? — обиженно цыкает и даже ноги под себя поджимает. А я улыбаюсь отчего-то, уж слишком она мне мокрую кошку напоминает. — Да так... — ухмыляюсь в ответ, получая взгляд недоверчивый. Неужто думает, что я дождусь, пока протрезвеет окончательно, дабы морду ей набить? — Полагаю, это из-за тебя Гоша в таком же состоянии? — мне стоит его имя произнести лишь, как у девчонки шерсть дыбом. — Ну, он, по крайней мере, на ногах стоит, — тут же руки поднимаю примирительно, поясняя, что он не в такую стельку. — Тебе вообще какое дело до меня? — всё ещё недоверительно косится, а меня вдруг как иглой пронзает... Это насколько же нужно загнать себя в угол, чтобы шугаться от любого проявления человечности в свою сторону? — Не хочу, чтобы ты совалась в коридор в таком виде, — нагло осматриваю её с ног до головы, сама головой качаю. — А то увидят ещё, каким помятым моё лицо может быть, ну его нахуй... — не знаю, зачем, но улыбаюсь. По-доброму так, сама от себя не ожидая. И Оксана эту улыбку зеркалит, чуть губы скашивая. Дескать, за столько дней забыла, как улыбаться. — Не высунусь, не переживай, — отводит взгляд и смещает его на отставленную мною бутылку. — Просто отдай мне моего друга, и можешь быть спокойна, — её палец направлен на бутылку Джека, а мой — к переносице, которую я тру с несколько секунд прежде, чем совершить в своей жизни очередную глупость. Потому что я буду не Кескевич, если не усугублю. — Есть предложение получше, — плавно с дивана поднимаюсь и подаю ей руку, пока та глазами дикой кошки смотрит на меня. — Предлагаю пойти на измену и выпить пива с креветками, — и пока её брови медленно, но верно лезут на лоб, я чуть наклоняюсь, продолжая уже шёпотом. — А Джеку мы ничего не скажем... Немая сцена, моя протянутая рука и её застывшее на лице удивление. Всё это выглядит так, будто кто-то поставил нашу жизнь на паузу, и сейчас мы покорно ждём, пока этот кто-то снова нажмёт на кнопку, чтобы увидеть продолжение. Так и происходит, и Оксана неуверенно, но всё же укладывает в мою руку свою влажную ладонь. Поднимается с дивана, всё ещё пошатываясь, но тут же находя во мне поддержку. Опору, если быть точнее. А я, в свою очередь, нахожу очень забавным то, что наступать на грабли постепенно становится моим любимым занятием по жизни. Точнее, я на них не наступаю. Я на них прыгаю. С разбегу. С удовольствием. И уже с широко закрытыми глазами.