Where's My Love?

♫ Hozier — Take Me To Church Церковь не была для Тины никогда чем-то необычным. Нет, едва ли в мире найдётся верующий маг, но разве можно запретить немагам знать, что хоть в какой-то степени чудо возможно даже для них. Возможно, девочка понимала этих людей более многих волшебников, ведь в поисках магии обычные люди ставили себе идеал поклонения — и Тина сама построила свой алтарь, по правде говоря, шедший рука об руку с ней. Лавочки в наосе отнюдь не пустовали. Девочка оглянулась, всматриваясь в тёплый, чайный от солнечных лучей мрак нефов, сверкавший охрой колонн. Она посещала церковный хор каждое воскресенье, потому что знала: там научат и не обидят. Как бы глупо это ни прозвучало, но Тина повсюду искала поддержку, боясь критики, что зачастую перепадала на её долю во время учебного процесса — причём с самим Персивалем Грейвсом. Священнослужители у немагов добрые, терпимые, и оттого она чувствовала в исписанных ликами блаженных храмах спокойствие, не имея нужды поддерживать хрупкую скорлупку защиты. Мистер Грейвс редко посещал занятия хора вместе с ней, но если возможность была — он ни в жизни не стал бы упускать её. Тина пела… Признаться, он едва ли имел понятие о том, как она пела. Голоса детей и взрослых сливались воедино в аккапельной мелодии, повествующей о библейских пророчествах, и всё, что на самом деле волновало в эти моменты мужчину, было лицо Голдштейн. Подернутое дымкой, струящейся от сожжённых благовоний, оно золотилось в витражных бликах, и, вдыхая, он мог ощутить её кожу на вкус: Персиваль знал, что она была солёная, сродни святым слёзам мученников с икон, и одновременно приторная, как лаванда или тягучий ладан. Потом в дурмане его глаза цеплялись за её широко раскрытые губы, растянутые в букву «О», потрескавшиеся — и то мимолётное движение, когда она кончиком языка пробегала по ним, оставляя на своей коже блестящий влажный след. Следующим шагом каждый раз было закрыть глаза, вспомнив, что он в святом месте — и трижды нет разницы воспитанному человеку, что конфессия не его, но уважение к другим не позволяло ему дальше развивать мысли о губах девочки, тонкой ниточке слюны меж её зубов, оборванной кончиком юркого язычка, и глазах, порой бесстыдно рассматривавших его самого. Оттого походы в церковь лишь тревожили его. Но он не смог бы отказать в этой чистой прихоти своей Тине. Поэтому сейчас он сидел на заднем ряду лавочек в церковном зале, из-за полуприкрытых век чуть опьянённым взглядом высматривая поглощённый цветными витражами свет. И голоса людей всё звенели и звенели эхом чего-то древнего. В толпе он видел знакомых магов: ничего удивительного, впрочем. Многие так же посещали хор, да и просто саму церковь как место, чтобы успокоиться, расслабиться, да и на самом деле — поделиться чем-то, что терзало душу уже долгое время. Служба подходила к концу. Люди уже начинали расходиться. У алтаря он разглядел Тину, что стояла рядом со священником, стройным мужчиной, похлопывавший улыбавшуюся девочку по голове. Ревность вдруг сверкнула глазами где-то там, сбоку, напав на Грейвса, и тот ощутил злость — как от древних тёмных артефактов. — Нам пора, Тина, — неожиданно для себя девочка услышала напряжённый голос Грейвса. — Через час примерка. Святой отец наклоном головы поприветствовал «сына божьего», на что тем же сухо ответил сам Персиваль. Правда, служителя перехватили спустя мгновения, и девочка с осталась один на один с аврором. — Пошли, нам пора, — он аккуратно, но резко придержал её за локоть, ведя к выходу. Примерка… Голдштейн зажмурилась без явного удовольствия: она терпеть не могла всё, что было связано с приобретением одежды. Нет, она любила платья, юбки, клёш на широких мягких штанах и пальто: только вот одежда её явно не любила. Со своей долговязой фигурой, будто выточенной на пробу из грубого камня неумелыми руками скульптора-самоучки, она никогда не могла найти нужный размер, что вгоняло её в краску, порой перерастая в серьёзные комплексы. Её разум силился остаться в реальности, плавая на самом деле в формалине воспоминаний, в чувствах и эмоциях, пережитых ею ранее, но нахлынувших сейчас вновь. Она снова ощущала себя неловко, похолодевшими тонкими пальцами очерчивая своё острое запястье, выступающую косточку, а глаза её бездумно шарили по тёмно-синей глади «Фантома» всё те десять метров их пути к нему.

~•~•~

— Мистер Грейвс, я… Можно, вы сделаете это? — она неловко смотрела в пыльные ворсинки ковра в его кабинете пару недель тому назад, закусанная до болячек губа дрожала в смущении, а тонкие брови были сведены к переносице. Грейвс поглядел на неё поверх очков в толстой чёрной оправе, чуть приспустив их на кончик носа, откладывая в сторону свежий выпуск «Нью-Йоркского призрака». Он смотрел на её худенькую фигурку, сжавшуюся, очень внимательно, потом вздохнул, потерев затылок. — Хорошо, Тина, — произнёс он, решая оставить дело без вопросов, — я сам сниму мерки. Откинувшись на спинку кресла, мужчина устало сжал пальцами виски, наверняка лишь краем глаза ловя благодарную улыбку на её бледно-розовых губах. — Переоденься и спускайся в гостиную, — махнув рукой в сторону выхода, бросил он, сжав веки и уже определенно пропустив кивок со стороны девочки — только лишь услышал приглушенный мягким ковром топот ног. Совсем скоро Тина стояла на небольшом помосте у барной стойки, покачиваясь из стороны в сторону в ожидании Персиваля. Руки девочка скрестила за спиной, ловя чуть влажными ладошками локти. Она стояла спиной ко входу, и только спустя пару мгновений в отражении в стеклянных дверках буфета увидела Грейвса: рукава вновь закатаны, в одной руке — мерная лента, в другой — блокнот с пером. — Готова? — спросил мужчина, близко подойдя к ней, так, что она могла чувствовать сквозь тонкую ткань сорочки его горячее дыхание, пускавшее бушующее море мурашек по тонкой коже её спины, и Тина едва смогла кивнуть. Когда Персиваль обхватил холодной лентой её шею, она в буквальном смысле начала задыхаться, словно та душила её — на самом деле воздуха не хватало только лишь от ощущения горячих пальцев на оголенных ключицах. Мужчина продиктовал самопишущему перу значение, и Тина больно сглотнула вязкую слюну, ощущая, как края мерной ленты остро впиваются в нежную кожу. Пряные чувства заполнили кончики ее пальцев, по венам возвращаясь с кровью в сердце, чтобы ухнуть в миг к низу живота, грея новыми ощущениями девочку изнутри. Измерение длины рук так и осталось ею незамеченным. Ладони Персиваля опустились на её талию, раздвинув в сторону прижатые в страхе руки, и мерная лента легла на грудь, слабо сжав, и кожу вновь кольнуло волной мурашек, заставляя чувствительные соски девочки затвердеть. Щеки тут же полыхнули, и губы разомкнулись, когда альвеолы легких затребовали больше воздуха: Грейвс повернул её к себе лицом, внимательно считывая значение с ленты, сжатой у самой ложбинки груди. Тине безумно захотелось растереть горевшие скулы, покрывавшуюся пятнами стыда шею под этим взглядом, и она уже начала жалеть, что попросила снять мерки именно его. Уж лучше бы это был портной в ателье, не было бы так неловко. Персиваль плавно перешёл на талию, вновь поворачивая Голдштейн к себе спиной, и тогда она почувствовала, как он её приобнимает. Её грудная клетка дрожала неровным быстрым дыханием. Ей еще никогда не было так одновременно хорошо и паршиво. После пережитого она с отвращением к себе поняла, что нижнее белье её полностью намокло, и Тина премного благодарила Мерлина за то, что была в сорочке, едва ли представляя, что бы тогда она делала без нее. Едва эти воспоминания легли на глаза свежим потоком, пеленой застилая обзор реальности, отчего-то капля стыда от пережитого растеклась в целый океан, а разум твердил, что все это неправильно, да только вот… Сердцу не прикажешь.

~•~•~

Девочка чувствовала себя неуютно в машине, то и дело поправляя воротник своей блузы, вдруг своей прохладой ставший похожим на мерную ленту, все возвращая и возвращая ее в постыдные воспоминания. Она так хотела уйти от них, что чаще начинала думать о том вечере, шепотом ругая себя и свое отзывчивое тело, заливаясь жаром смущения. Когда они подъехали, Тина была уверена, что смогла совладать с собой. Ничто не выдавало смятение в её уверенной походке, широко расправленных плечах и чуть выше обычного поднятой голове, когда она самолично толкнула стеклянные двери в помещение, словив из-за этого строгий взгляд Грейвса, кольнувший укором, и девочка невольно сжалась под его напором, растеряв крохи своего пыла. Её ждала обычная школьная форма Ильверморни — та же гофрированная чёрная юбка, приталенный жилет и белая блуза для примерки. Сменный пиджак с жесткими плечами, тёмно-бордовая мантия. Пожалуй, только две вещи отличали её от большинства сокурсников: матовый блеск дорогой ткани и то изысканное исполнение, привычное высшему обществу магов. — Ты выглядишь прекрасно, Тина, — формальность, скользнувшая в последующую улыбку на лице Персиваля, такую недостижимую в будни, и потому желанную. — Спасибо, мистер Грейвс, — девочка не могла не улыбнуться мужчине в ответ, и розовые цветы смущения вспыхнули на её щеках.

~•~•~

Грейвс постукивал пальцами по рулю, сдерживая напряжение в скопившейся веренице вкопанных на трассе машин. Глаза его нервно блуждали по утренним проспектам города, в попытке ухватиться, перевести внимание и бушующее желание хотя бы во что-либо — гнев бы был сейчас как нельзя кстати. Движение в, казалось бы, заглохшей линии авто возобновилось, и Персиваль, плавно ведя Ролс-Ройс, чтобы не спугнуть морок Морфея с глаз Тины, полностью отдался дороге. Придерживая чуть согнутые пальцы у плотно сжатых губ, он следил за неугомонными безумцами за рулями дорогих и не очень автомобилей, в попытке не сорваться и применить конфундус на парочке особо неприятных личностей. Включив кондиционер — солнцепек и безветренный день превращали фантом в жаровню, он мельком взглянул на Тину, но отвести жадный взгляд уже не мог. Настойчивые лучи золотили кожу спящей девочки, прикрытые веки подрагивали, а нецелованные губы были слегка приоткрыты. Соблазняя прикоснуться к ним пальцами и увлажнить в такой зной языком. Напряженное лицо Тины было чистым, безэмоциональным пергаментом: отождествление хрупкости, которую хотелось защитить от необъятного мира опасностей, подставить себя под град недоброжелателей в ее будущем, спрятать это сокровище от всех бед и запереть глубоко от мира, ради безопасности. Эта невинность, юность девчонки манила его как дьявола на кровавый ритуал, созданный ее же руками. Грейвс сходил с ума, зачарованный грехом соблазна. Грешник, скованный цепями. Тина, доверенная ему старыми друзьями, была его искусителем, и сдерживать себя, взять себя в руки, собраться — было сложнее с каждым прожитым рядом с ней днем. Но сегодня воскресенье — единственный выходной Персиваля и последний день Голдштейн в Нью-Йорке: Едва покинет пределы города, жить ему станет в разы легче. Она — его зависимость, спастись от которой можно только лишь лишившись ее. Набирая обороты двигателя, вгоняя постепенно педаль газа в пол сильнее и наслаждаясь зверским урчанием под капотом, Грейвс натасканным острым зрением уловил знакомые пиджаки, палочки и группу своего отдела на поляне в парке, мимо которого они сейчас проезжали. То ли сетуя на свою работу, то ли получая такое желанное освобождение от клетки его мыслей Грейвс вздохнул: домой они сегодня точно не попадут.