My Hero Academia

Мидория Изуку еще никогда в своей жизни не испытывал настолько сильной боли. Даже ломать раз за разом пальцы было не так больно. Часто Изуку даже не успевал понять, что произошло, когда дело доходило до переломанных конечностей. Но сейчас он не понимал, что с ним творится, потому что такое случалось впервые, и ему было страшно. Так страшно, что на глаза наворачивались слезы. Предательские слезы, доказательство того, насколько он слаб. Слаб перед своей природой. Внутри все буквально горело вот уже который час подряд. Мидория не мог даже вздохнуть нормально, скрутившись на холодном полу в позе эмбриона, обняв руками согнутые в коленях ноги и сильно прижимая их к себе, утыкаясь лбом в холодный пол. Ему было невыносимо жарко, так жарко, словно он залпом выпил полный чайник кипятка, и теперь тот тек по венам вместо крови. Школьные брюки давно и бесповоротно были испорчены выделяющейся без перерыва смазкой. Она противно стекала между бедер, а мокрая ткань липла к коже. Желудок и все органы внизу живота сжимало так, что от боли было тяжело даже двинуться. Изуку казалось, что кто-то невидимый горячими руками сжимает его внутренности до предела, оставляя на них язвенные ожоги. Его рвало на части каждую секунду прошедших часов, словно кто-то вонзил крючья в тело и теперь тянул их в разные стороны. Было очень больно. Жарко и больно. Мидория задыхался от боли и страха и хотел только одного: альфу. Сильного, огромного альфу, который заполнил бы его собой до отказа и помог бы справиться с болью. От безысходности Изуку хотел даже пересилить себя и попросить помощи у Каччана. Тот бы сделал все, как нужно, до боли, до крови, вгрызаясь в шею и оставляя метку. Для Мидории эта течка была первой. Первой за пятнадцать лет его жизни. И он понятия не имел, что будет настолько невыносимо терпеть. Эти часы, что он провел на грязном полу кладовой для спортивного инвентаря, сжавшись в комок и дыша через раз, были для него худшими в жизни. Изуку не смог выбраться и провести течку дома, поскольку она застала его неожиданно, когда он прибирался в зале по просьбе Айзавы-сенсея. Хорошо, что в школе уже никого не было, и его запах никто не мог почувствовать. Ребята из его класса уже давно были в общежитии. «Кто-нибудь, пожалуйста, — мысленно повторял про себя Мидория. — Пожалуйста, я больше не выдержу!» Изуку действительно казалось, что он умирает. Жар усиливался, дополненный острой и резкой болью, будто в органы стали по одной втыкать длинные медицинские иглы. Когда дверь кладовой внезапно резко приоткрылась, впуская тусклый свет из спортзала, Изуку едва не задохнулся от сильного, резкого запаха альфы, который забился в легкие, мгновенно усиливая все чувства до предела. Единственным желанием, которое пульсировало в голове, стало «хочу!». Изуку хотел, чтобы его поимели, как самую последнюю шлюху, только бы быстрее. — Мидория, мальчик мой, ты в порядке? — донесся до пока еще остающегося в сознании Изуку голос его кумира, человека, которого он безмерно уважал и любил, и Мидория до крови закусил губу. Только не он! Почему именно Всесильный нашел его? Почему он должен видеть своего ученика таким, с мокрыми штанами на заднице, всего в слезах и с красным от стыда лицом? — Ухо… дите, — прохрипел Изуку от недостатка воздуха. Он так долго не произносил ни слова, что во рту образовалась пустыня, и говорить было больно — царапалось горло. — Пожалуйс… та, не на… до! Но Всесильный не особо-то пытался слушать его болтовню. Он прекрасно понял, что происходит с его любимым учеником, поскольку запах того разносился далеко по территории школы, и Тошинори был рад, что в здании никого особо не осталось и что он первым успел добраться до Мидории. Мальчику было больно, нестерпимо больно. Это можно было понять, просто взглянув на его лицо. Его трясло, словно в лихорадке, рубашка промокла от пота, а штаны — от постоянно выделяющейся смазки. И запах в кладовой стоял такой стойкий. Запах яблок и корицы. Потрясающий, легкий, чуть пряный и свежий. Тошинори было дьявольски тяжело держать себя в руках, но он не мог так просто позволить себе сорваться и навредить своему ученику. — Не говори глупостей, мой мальчик, — отозвался Всесильный, осторожно, словно драгоценность, беря Изуку на руки. Тот вздрогнул всем телом, когда желанные руки коснулись его, глубоко выдохнул и беспомощно уткнулся лицом в грудь наставника. Ему было стыдно, больно и одновременно спокойно, потому что рядом был альфа. И не просто альфа, а тот, кого Изуку желал больше всего. Тошинори бережно придерживал продолжающего дрожать Мидорию, цепляющегося сильными пальцами за его плечи, и нес его в сторону медпункта, надеясь найти там хоть какие-то подавители, чтобы после отнести ученика домой. При этом герой старался не дышать слишком глубоко, потому что и так держать себя в руках было тяжело. Мальчик не должен был пострадать. Тошинори не мог навредить самому важному человеку, который появился в его жизни за многие годы одиночества. Всесильный рассматривал красное и заплаканное лицо Изуку, его искусанные в кровь губы и искренне желал помочь. Он взвалил на этого ребенка слишком тяжелую ношу, подверг его опасности, привел к тому, что теперь все руки его были покрыты шрамами, которые не исчезнут никогда. Иногда Тошинори хотелось забрать эту силу обратно, отгородить Изуку от опасностей, но он не мог, потому что мальчик сам хотел этого. Он хотел быть героем. И он уже им был. В медпункте никого не оказалось, что не удивительно. Школа ведь почти закрылась. Всесильный осторожно усадил Мидорию на одну из кроватей и принялся искать подавитель, слыша за спиной тяжелое и горячее дыхание. Но подавителей не было. Ни в таблетках, ни в уколах. Тошинори не видел среди лекарств ничего подобного. — Всесильный, я больше не могу, — задыхаясь, неожиданно прохрипел Мидория. — Пожалуйста, уходите. Не хочу, чтобы вы видели меня таким. Только не вы… «Только не вы, значит», — подумал Тошинори, рассматривая изможденного долгими часами борьбы с течкой ученика. И сделал к нему осторожный шаг. Мидория поднял голову, смотря со смесью страха и удивления. Даже руки вперед выставил, чтобы не позволить приблизиться. Но Всесильный все равно подошел так близко, как мог, остановившись напротив. — Я могу помочь, если ты позволишь, мой мальчик, — осторожно заявил Всесильный, чем заставил ученика испугаться еще больше. Тот забился ближе к стене, прижав к себе ноги и уткнувшись лицом в колени. — Не нужно, пожалуйста, — Изуку почти умолял. Ему никогда еще не было так стыдно. Он уже опозорился дальше некуда перед человеком, которого любил. — Почему? — искренне недоумевая, спросил Тошинори. Он не мог сделать ничего, если Мидория не разрешит ему. — Потому что я вас уважаю и… я вас люблю, поэтому не хочу, чтобы вы видели эту сторону меня, — совсем тихо, едва слышно, выдохнул Изуку, но Всесильный все равно услышал заветные три слова, от которых перевернулось что-то внутри. Тошинори шумно сглотнул и сделал еще один шаг, подходя ближе и ближе, опускаясь на кровать рядом с дрожащим, как осиновый лист, учеником. Наверное, то, что Тошинори сейчас делал, было неправильным. Ведь он зарекся когда-либо думать о своем ученике в таком ключе, желать его или же пытаться прикоснуться. Тот молод, горяч, силен. У него впереди вся жизнь, полная приключений и любви. Он должен был любить девушек, у которых с каждым днем становился все популярнее, а не его — человека, потерявшего свой огонь, свои последние силы, превратившегося в бледную тень прошлого величия. Всесильного больше не было, он канул на страницы истории, ярко вспыхнув в последний раз и потухнув. Но противиться больше не было сил. К тому же сейчас, когда его мальчик страдает, до крови кусая губы. — Не нужно бояться, мой мальчик, — Тошинори прижал к себе хрупкого Изуку, поглаживая его по взмокшей и дрожащей спине. — Все хорошо, не нужно переживать об этом. И, прежде, чем Мидория успел что-то ответить, Тошинори приблизился, осторожно держа мальчика за подбородок, и поцеловал. Без напора, только касаясь губами, дожидаясь, пока Изуку перестанет бояться и позволит чуть больше. И тот вскоре расслабился, глубоко выдыхая и касаясь ладонями широких плеч, стискивая в пальцах форменную рубашку учителя. И приоткрыл рот, позволяя углубить поцелуй. Изуку буквально горел изнутри. Его кожа, щеки, даже рот были горячими, словно раскаленный камень. Он дрожал с каждым разом все сильнее, прижимался и тихонько поскуливал. Запах смазки с каждым разом становился все сильнее и сильнее, заполняя собой все пространство медкабинета. От него было трудно дышать, он сводил с ума, лишая остатков разума и самоконтроля. Но Тошинори на то и первый герой, чтобы не сломаться так просто. Он осторожно гладил сильную и жилистую спину, приподняв мокрую от пота рубашку ученика, целовал мягко и ласково, стараясь не испугать и без того испытывающего оглушающе сильные эмоции Мидорию. Тошинори уже и забыл то время, когда он последний раз вот так касался кого-то. После окончания академии он полностью посвятил себя работе героя, забыл о том, что у него может быть личная жизнь и семья. Раньше ему не приходилось думать об этом. До того момента, пока на крыше он не встретил мальчишку с непослушными вихрами зеленых волос и веснушками на щеках. Тогда впервые Тошинори задумался о том, чего он хочет для себя. Он хотел омегу, хотел защищать, оберегать, помогать. Это были странные чувства, не такие, какие привык испытывать Тошинори эти долгие годы. И сейчас, держа Мидорию в руках, Всесильный немного смущался, потому что не был уверен, что ему следует делать первым. Он не назвал бы себя опытным в таких делах, поэтому боялся все испортить. Но где-то внутри жили инстинкты, которые нашептывали, что стоило бы избавить мальчика от одежды. Что Тошинори и сделал, стянув с послушного и совсем ручного Изуку рубашку и мокрые от смазки штаны. После чего уложил его спиной на кровать, подхватывая под колени и разводя в стороны сильные ноги. Мидория расфокусировано посмотрел на учителя, отмечая позу, в которой оказался, испуганно взвизгнул и прикрылся руками, пряча глаза и закусывая губу. — Не смотрите, — попросил он, на что Тошинори мягко улыбнулся. Мидория мог быть поразительно неуверенным в себе, хотя в бою за ним такое замечалось редко. Он был очень разным в зависимости от ситуации, в которой оказывался. — Ты мне доверяешь? — спросил Тошинори, кладя свои руки поверх рук Изуку. Тот посмотрел на учителя из-под упавших на лицо волос и кивнул. — Да. — Тогда не бойся, мой мальчик, — Всесильный отвел руки Изуку в сторону, открывая вид на аккуратный и небольшой член мальчика, истекающий смазкой, и на поблескивающий, влажный вход. — Я никогда не должен был прикасаться к тебе, не должен был мешать тебе жить так, как ты заслуживаешь, и любить кого-то другого, но сейчас позволь мне помочь. Мидория захлопал глазами от удивления, рассматривая наставника, как диковинное животное. — Всесильный, о чем вы? — спросил он с запинкой. — Никогда не должны были прикасаться? А вы хотели? — С того момента, как увидел, — признался тот со всей искренностью, потому что так оно и было. Изуку покраснел еще сильнее и внезапно доверчиво протянул руки, обнимая Тошинори за шею и притягивая к себе. Они оба позволили себе поддаться инстинктам. Но Тошинори все равно действовал очень осторожно, прислушиваясь к тихим стонам и просьбам извивающегося под ним Мидории, долго растягивал его, пока не убедился, что его ученик полностью раскрыт и расслаблен, входил медленно, осторожно, до тех пор, пока Изуку не обнял его ногами и за талию, подталкивая вперед, насаживаясь до самого основания и прогибаясь в спине. Тошинори придержал его за талию, замирая, давая время привыкнуть, после чего приподнял уже слабо что соображающего Мидорию, усаживая его на свои бедра и помогая двигаться. Мальчик тихо постанывал и поскуливал, уткнувшись носом в плечо Всесильного и обняв его за шею. Тошинори владел омегой безраздельно и долго, до тех пор, пока боль и жар не ушли, позволив Мидории расслабиться и отключиться. Тот обмяк в сильных руках и откинулся на подушки. Его волосы намокли от пота и липли к лицу и шее, губы были красными, искусанными, весь живот был перепачкан белесыми разводами, а слегка припухшее колечко мышц поблескивало от смазки. Тошинори привел мальчика в порядок и одел его, а потом отнес того домой, передав в руки матери. На следующее же утро Всесильный совершенно не знал, как смотреть своему ученику в глаза. После того, что было, едва ли все могло стать, как прежде. Боже, да он всю ночь только и думал о том, каково это — держать в руках любимую омегу. И когда Мидория, выглядящий куда лучше, чем вчера, столкнулся с ним в коридоре, Тошинори готов был провалиться сквозь пол. — Д-Доброе утро, — поздоровался Изуку, страшно краснея. Они остановились посреди коридора, словно два истукана, и не знали, куда себя деть. — Как ты себя чувствуешь, мой мальчик? — решился спросить Тошинори, рассматривая веснушчатое лицо Мидории и вихры его волос. — Я в порядке, — ответил тот, поднимая глаза и смотря на учителя прямо, открыто. — Но течка продлится еще несколько дней, и я подумал, что вы… Он замялся, но Тошинори прекрасно понял, что именно ученик хотел ему сказать. Он вздрогнул, вспоминая то, что случилось вчера, и рванул к переполненному надеждой Изуку, сжимая его в объятиях. Тот сдавленно пискнул, обхватывая руками в ответ и сжимая пиджак на спине Всесильного. — Я приду, — ответил Тошинори, заставив Мидорию улыбнуться. Тот довольно уткнулся носом в чужое плечо и «угукнул». — Я вас люблю, — довольно легко выдохнул он, вгоняя Тошинори в краску. Всесильный зарылся носом в пахнущие яблоком и корицей волосы ученика и пробормотал: — Я тоже. После чего Мидория коротко коснулся уголка его губ своими и побежал на занятия, махнув рукой на прощание. Тошинори улыбнулся, смотря ему вслед, и не заметил, когда за его спиной вырос вездесущий Айзава. — Учеников растлеваешь? — спросил он с усмешкой, чуть не доведя героя до инфаркта. Тот закашлялся и повернулся в сторону друга. — Никого я не…! — возмутился Тошинори, но его прервали коротким жестом. — Я рад, что ты нашел своего человека, — просто ответил Айзава и скрылся вслед за Мидорией. Своего человека, да? Возможно так оно и есть.