My Hero Academia

Эта миссия должна была стать своеобразным триумфом Кацуки. Он только получил свою лицензию, пройдя при этом через все мыслимые и немыслимые муки Ада. Поэтому он хотел оторваться как следует и завалить как можно больше злодеев. А теперь он стоял на обломках разрушенного склада и смотрел в пустоту, борясь с желанием сорваться и поубивать всех к ебаной матери. Почему? Да потому что в миссию, в ЕГО, мать вашу, миссию вмешались гребаный Деку и этот половинчатый ублюдок, отобрав себе тот триумф, который Кацуки так ждал. Деку снова отобрал у него все, сверкнув зеленой молнией перед глазами. Всего одно мгновение, за которое этот ублюдок сумел затмить собой все. Его и без того любили, поскольку он спас не один десяток людей после того, как мир потерял Всесильного, а теперь же Деку попросту боготворили. И Бакугоу это бесило. Этот задрот всю его жизнь таскался где-то позади, блеял какую-то чушь едва слышным голосом и со всхлипами сносил все удары и побои. Он жалкий, никчемный Деку, который и героем-то стал лишь по счастливой случайности, приглянувшись Всесильному. — Каччан, идем, нам уже пора уходить, — раздался позади Кацуки ненавистный голос. — Дальше полиция сама со всем разберется. У Бакугоу нервно дернулась скула. Он не обернулся, продолжив стоять спиной. Стоит только увидеть эту вечно улыбающуюся рожу — и он сорвется. Но Деку не умел чувствовать настроение, не умел смываться, когда это было чертовски необходимо. Кацуки услышал его легкие шаги и шарканье подошвы смешных красных ботинок по обломкам. Он подошел ближе, положив легкую руку на плечо. — Ты был чертовски крут сегодня, Каччан! Лучше бы этот хренов задрот заткнулся. Лучше бы ничего не говорил. Кацуки и так закипал быстрее чайника, а теперь ему совсем сорвало резьбу. Чертовски крут? Он так издевается? Хочет показать, что нихуя Кацуки себя не проявил? — Как же ты меня бесишь! — прорычал Бакугоу угрожающе, поворачиваясь и хватая недоумевающего Деку за лицо, сильно стискивая пальцы. Раздался взрыв нитроглицерина на ладонях. Бакугоу не рассчитал силы, поэтому взрыв вышел очень сильным, а после него послышался крик. Истошный вопль, полный боли, голосом, который Кацуки так сильно ненавидел. Бакугоу тупым взглядом вперился в упавшего на колени Деку, продолжающего кричать и зажимающего лицо руками. Он видел кровь, стекающую сквозь тонкие пальцы и капающую на бетонные обломки. Лицо! Он обжег Деку лицо! Блять! Деку умел сносить боль — это Кацуки знал, поскольку причуда этого задрота дорогого ему стоила. Но Кацуки впервые слышал, чтобы Деку кричал вот так, завывая, словно побитая псина, продолжая зажимать ладонями лицо. Кровь все еще стекала между его пальцев. И Кацуки в одно мгновение стало страшно. Он хорошо знал свои силы и понимал, что в один удар вложил слишком много. Его рука была слишком близко к лицу, поэтому сила взрыва оказалась колоссальной. — Деку… — хрипло позвал Кацуки, делая к нему шаг, но четкий удар в скулу откуда-то сбоку сшиб его с ног. Половинчатый придурок выскочил, как черт из табакерки, хватая Бакугоу за волосы и с силой впечатывая носом в бетон. Бакугоу впервые видел его в такой ярости, разве что при разговоре с Деку тогда, перед выходом на арену на спортивном фестивале. Тодороки рычал, нанося удар за ударом, но мгновенно прекратил, услышав жалобный скулеж Мидории. Он бросился к нему, осторожно отнимая руки того от лица и рассматривая его. Бакугоу услышал судорожный вздох и едва разлепил глаза, чтобы посмотреть самому. Кожи на лице Изуку почти не осталось, ее словно бы сняли наживую. Только свежие ожоги и окровавленные ошметки ткани, державшиеся на одном честном слове. Выглядело страшно. Жутко. Такое едва ли теперь можно будет восстановить простой исцеляющей причудой. — Сволочь! — прорычал Тодороки, закусывая губу — смотреть на окровавленное лицо, где не осталось живого места, ему было больно. Он хотел было кинуться к Бакугоу, которого не добил до конца, но Мидория схватил его за руку. Тодороки мгновенно остыл и осторожно поднял Мидорию на руки, прижимая его к себе. Самому Бакугоу никто даже помогать не собирался. Мол, сам разберется. Он остался лежать среди обломков, смотря вслед удаляющейся спине Тодороки. Выкарабкиваться пришлось самому. Точнее, соскребать себя с бетона, по которому Тодороки его едва тонким слоем не раскатал. Стерев с подбородка порядком подсохшую полоску крови, Бакугоу тряхнул головой и осмотрелся, понимая, что провалялся на обломках больше двух часов, так как время медленно стало клониться к вечеру. А он даже и заметить не успел, пребывая в прострации, к которой не привык. Как говорила его мать, Бакугоу всегда сразу делал и даже потом не думал. Ему никогда не перепадало за проступки, на нем это никак не сказывалось, поэтому Кацуки всю жизнь творил то, что в голову взбредет. Он сильный, и этого должно хватить, чтобы ему либо сошло с рук, либо к нему вообще лезть боялись. А теперь вот не прокатило. Ранение Деку ему так просто не простят. Особенно такое. Лицо. Он обжег ему лицо, сжег всю кожу, чудом не зацепив глаза и не оставив Мидорию слепым. Хотя, возможно и оставил. Глаз он ведь не видел. Заскочив в агентство и оставив там свой геройский костюм, Кацуки, набросив на голову капюшон толстовки, пытаясь так скрыться от окружающего мира, поплелся в больницу, хотя что он там будет делать, он понятия не имел. Один хрен к Деку его не подпустят, особенно если там будет этот половинчатый. После случившегося его вообще никто к Деку не подпустит, скорее всего. Будут держать на расстоянии, словно дикое животное, которое только и знает, что вцепляться в глотки. А Кацуки, блять, не такой. Он не скотина и не животное. Да, его порой заносит, да, он бывает безбожным мудаком, которому хочется красиво прописать по роже. Да, да, да, блять! Он дерьмо, какое только нужно поискать, но он не хотел! Никогда прежде он не причинял Деку настолько сильный вред. Было ожидаемо, что почти весь геройский класс соберется в больнице под дверью в палату Мидории. Внутри, судя по голосам, были Всесильный, мама Изуку и Тодороки. Стоило Кацуки приблизиться, на него посмотрели так, словно он прямо при этих идиотах живую крысу сожрал. Даже Киришима и Каминари, с которыми в последнее время Кацуки наладил более-менее нормальные отношения, потому что эти двое были непрошибаемыми. — Бакугоу-кун, как ты мог? — первой начала круглолицая, вставая перед ним, уперев руки в бока. Кацуки знал, что она сохнет по Деку с самого первого дня в академии. Тут и дурак бы догадался. И сейчас она готова была убить его. Ее взгляд был похож на тот, что он часто по утрам видел в зеркале. Кацуки терпеть ее не мог, но после спортивного фестиваля стал уважать. Девчонка сильна, это стоило признать. — Что ты, мать твою, хочешь услышать? — огрызнулся он в ответ, пряча руки в карманы и смотря на нее из-под капюшона. — На этот раз ты перегнул палку, приятель, — вмешался Киришима, заслоняя собой хрупкую Урараку, потому что беспокоился, чтобы взрывной товарищ не пробил ей голову ненароком. — Ты терпеть не можешь Мидорию, но обжигать ему лицо — это дерьмово даже для тебя, Бакугоу. Терпеть не мог Деку? Нихуя это не так! Если бы Кацуки просто терпеть его не мог, было бы проще. Его бы сейчас тут не было. Он бы забил и просто отсиживался дома. Но он здесь, стоит перед дверью в палату и готов падать перед Деку на колени, скулить, как псина, и вылизывать каждый оставленный шрам. Так можно ли это назвать «терпеть не мог»? Едва ли. Скорее это походило на то, что Бакугоу сдыхал по нему с самого гребаного детства, хотел себе, да только Деку ему никогда не принадлежал и не будет. Он открыт для всех, готов всем помочь, поддержать. Всем, даже Кацуки, который шпыняет его не просто потому, что хочется, а потому что он мудак, который иначе не умеет. Ну как, блять, как он может просто подойти и сказать, что гнобил его все эти годы только потому, что ему кукушечку сносило от одного присутствия этого задрота? Ебаная чушь! — Отвали, дерьмоголовый, — отмахнулся Кацуки. Он собирался силой убрать с дороги друга, но дверь в палату внезапно открылась, и в коридоре появились Всесильный, исцеляющая девочка, Тодороки и мама Изуку. Все четверо разом посмотрели на Кацуки. Половинчатый снова едва не с кулаками кинулся на Кацуки, но его удержал Иида, яростно призывающий к тишине в больнице, хотя орал больше всех. В глазах Всесильного было разочарование, которое Кацуки было трудно вынести. Он все еще восхищался этим человеком, вознося его на вершину пьедестала, куда собрался взобраться. До этого момента Всесильный всегда смотрел понимающе, докапываясь своими взглядами и речами до самой сути Кацуки, которая была куда более хрупкой, чем казалось. Исцеляющая девочка никак своего отношения не показала, а вот мама Изуку подошла к Кацуки и влепила ему звонкую пощечину. У нее была тяжелая рука, потому что голова Бакугоу сильно мотнулась в сторону. Капюшон слетел, позволяя рассмотреть ранее избитое Шото лицо и растрепанные волосы. — Как ты мог? — сквозь слезы выговорила Инко, собираясь ударить во второй раз, но Кацуки мягко перехватил ее руку, стараясь не пережать запястье. Инко Мидория всегда казалась ему хрупкой и маленькой женщиной, так похожей на Деку, которую он когда-то в детстве обещал защищать. — Если я попробую извиниться, вы же один хрен не поверите, — резонно заметил Бакугоу, отпуская дрожащую ладонь женщины. — Я этого не хотел. Инко посмотрела на него долгим взглядом. — А другое хотел? — спросила она жестко, заставляя Кацуки дернуться. — Я знаю все о том, как ты издевался над ним в школе. Он не говорил, но я знаю. Этого ты хотел? Бакугоу сглотнул. — Да, — честно признался он, потому что так оно и было. Он хотел причинять Мидории боль, ему нравилось это, потому что синяки на его теле показывали какую-то принадлежность. Деку был только его, только ему можно было так с ним обращаться. Инко ударила во второй раз по той же самой щеке. Место удара запульсировало. Кожа горела и стала красной. На этот раз женщина зацепила обручальным кольцом губу Кацуки, порвав кожу. По подбородку побежала кровь. — Это низко, Кацуки-кун, — выговорила Инко, утирая тыльной стороной ладони слезы. Бакугоу ухмыльнулся. — Уж простите, что вырос таким дерьмом, — коротко бросил он, набрасывая на голову капюшон, засовывая руки в карманы и направляясь прочь. Как и ожидалось, он ничего не добился.

***

Ночью в больнице было поразительно пусто и тихо. Лишь за столом дежурного врача горел свет. Пробраться внутрь для Кацуки не составило труда. Он осторожно шел длинными темными коридорами, оглядываясь и прислушиваясь к многочисленным звукам, вроде стука капель о кафель в туалетах или чьего-то дыхания за дверью. Остановившись перед палатой Деку, Кацуки шумно сглотнул и открыл дверь. Деку спал, откинувшись на подушку, положив одну руку возле лица, а другую — на живот. В палате было жарко, поэтому тонкое покрывало валялось на полу, сбитое бесформенной кучей. На Деку была смешная пижама с изображениями Всесильного и дурацкая шапочка. Его лицо в некоторых местах было заклеено большими пластырями, а глаза — замотаны несколькими слоями бинта, что дало понять — они тоже пострадали. Кацуки прикрыл за собой дверь и опасливо подошел ближе. Он боялся быть обнаруженным, разбудить Деку. Никто не должен знать, что он сегодня был здесь. Это его единственный способ извиниться и побыть рядом хотя бы несколько часов, после чего подойти к Изуку ему не дадут вообще. Сегодня ему ясно дали понять. Даже собственная мать уже успела пригрозить, чтобы больше он к Мидории вообще не подходил. Остановившись рядом с кроватью, Бакугоу долго рассматривал спокойное во сне лицо Изуку, его обожженные, чуть подрагивающие ресницы, опаленные брови и шрамы от ожогов. Исцеляющая девочка смогла залечить большую часть повреждений, но, скорее всего, все до конца сможет убрать только операция по пересадке кожи. Протянув руку, Кацуки провел кончиками пальцев по шрамированной коже, остро осознавая, каким мудаком выставил себя сегодня. Он гладил лицо Изуку, пытаясь не разбудить его, после чего наклонился и коснулся кожи губами. Было непривычно, он никогда не касался кого-то так, словно хрупкую вазу в руках держал. Он целовал четкие линии скул, чуть нахмуренный лоб, изломанную линию бровей, плотную повязку, закрывающую глаза, маленький нос, возле губ, чувствуя горячее дыхание. Самих губ пока не касался, только проводил по ним подушечкой большого пальца. Он давно хотел поцеловать Деку. Последний их поцелуй был еще в средней школе, когда Кацуки прижал Изуку к стене, втиснув между его ног колено, жестко обхватил небольшой, вялый член и принялся дрочить до тех пор, пока Деку с криком не излился ему в руку. Тогда он просто кусал его, сминал губы, не давая сопротивляться и даже дышать. Сейчас же просто накрыл своими губами чуть подрагивающие губы Деку, проведя по ним языком, смачивая сухую и потрескавшуюся кожу. Мидория чуть дернулся, приоткрывая рот, позволяя немного углубить поцелуй. Кацуки не преминул воспользоваться, проталкивая язык глубже, вылизывая горячий и влажный рот. Стоило Изуку чуть вскинуться и замычать, Бакугоу отстранился, отходя от постели на шаг. Он даже забыл, как дышать, наблюдая, как Деку недовольно ворочается, облизывает губы и приподнимается, ворочая головой. — Тодороки-кун, это ты? — спросил он, пытаясь прислушаться. Кацуки же словно током ударили. Деку не ждал его. Деку ждал этого половинчатого ублюдка. Хотя, с какой стати ему ждать мудака, который только и делал, что поганил ему жизнь день за днем? Рядом ведь есть этот преданный, как пес, половинчатый, который в рот смотрит и на руках носит. Ничего не ответив, Бакугоу развернулся, чтобы позорно сбежать, но у самой двери его остановил тихий голос: — Каччан? Кацуки слишком резко и шумно выдохнул, чем дал Деку ответ. Тот как-то мягко улыбнулся, поворачивая голову безошибочно в ту сторону, где Бакугоу стоял. — Рад, что ты пришел. Рад он, блять! Да как можно радоваться, находясь в комнате с человеком, который тебе, мать твою, лицо взорвал? Кацуки никогда этого не понимал. Сколько бы дерьма он Деку ни делал, тот и бровью не вел. Как был рядом, так и остался, плюя на все побои, попытки изнасилований, которые были, но ни разу не заканчивались самым страшным. Благо, мозгов Кацуки иногда хватало. — Не неси херни, Деку! — прорычал Бакугоу. — Я и не несу, — тот пожал плечами. — Все, что надо, я уже принес. — Я тебе лицо обжег, чертов задрот! Ты это понимаешь? — Да, я заметил. Это больно. — Ты совсем дебил? — Нет, с чего ты взял? — ДА С ТОГО, ЧТО ТЫ РЕАГИРУЕШЬ НОРМАЛЬНО, НАХОДЯСЬ В КОМНАТЕ С ЧЕЛОВЕКОМ, КОТОРЫЙ ВЗОРВАЛ ТЕБЕ ЛИЦО, БЛЯТЬ! — Кацуки не выдержал, заорав так, что вся больница могла услышать. Но на Деку это эффекта не возымело. Он продолжал сидеть со спокойным лицом. — Не кричи, а то услышат, — мягко заметил Деку и внезапно распростер руки в стороны. Кацуки словно наждачкой по оголенным нервам провели. Он бросился к Деку, падая на колени и утыкаясь тому в живот, крепко обнимая руками за талию. Изуку улыбнулся, наклоняясь, целуя в макушку заходящегося в слезах Кацуки и ероша пальцами его волосы. Бакугоу практически никогда не плакал. Последний раз был, когда Всесильный показал миру настоящего себя в битве со Все за одного. А теперь и не стыдно было. Кацуки понимал всю степень того дерьма, которое натворил. Для него тяжело признавать ошибки, просить прощения, исправляться. Его этому, блять, никто не учил. Но он может попытаться. Потому что Деку не требует всего и сразу. Он просто принимает таким, какой есть, понемногу заставляя меняться. — Прости, — выдавил из себя Бакугоу, целуя живот Изуку, сминая пальцами пижамную кофту на его спине и прижимаясь сильнее, чтобы почувствовать тепло. — Прощаю, — выдохнул Деку, поглаживая Кацуки по голове и стирая большими пальцами мокрые дорожки слез. Одним словом будто все грехи отпустил, прощая Кацуки все то дерьмо, которое он творил долгие годы. — Поцелуешь меня? Бакугоу и в окно выпрыгнуть готов, если Деку его попросит, если честно. Он приподнимается, садится на кровать, прислоняясь спиной к изголовью, а Деку садится между его ног, придвигаясь близко-близко, кладя свои ноги поверх ног Бакугоу. Его лицо все еще в шрамах, повязка закрывает глаза, но Кацуки плевать. Он поглаживает большими пальцами кожу щек, чуть сжимая и притягивая Деку к себе, накрывая губами губы. Изуку плавится от мягкого и такого непривычного для Бакугоу поцелуя. Его гладят, обнимают горячие руки, Кацуки выцеловывает его лицо и шею, ерошит пальцами волосы и не отпускает ни на миллиметр. Это странно для обоих, но к хорошему быстро привыкаешь, поэтому спустя какое-то время уже нет причин задумываться. Кацуки просто целует, Деку просто позволяет и наслаждается. С Бакугоу непросто, это он понял давно, но никто другой все равно не сможет с ним совладать. Ни для кого другого Кацуки не будет становиться таким наедине, позволяя себе слезы, слабость и тихие мольбы о прощении, ласковые поцелуи и нерешительные прикосновения. Уснули они тоже вместе. Кацуки занял кровать, запрокинув одну руку за голову, а второй обнимая Деку, лежащего у него на груди. Нашедшие их в таком положении исцеляющая девочка и Всесильный решили не будить. Тошинори лишь улыбнулся уголками губ, про себя думая, что глубину отношений между этими двумя не дано понять никому. Он также успел заметить красные дорожки на щеках Бакугоу. От слез.