«Не рыдай Мене, Мати, зрящи во гробе…» Ирмос девятой песни канона Космы Маюмского на Великую субботу.
***
Был уже поздний вечер. Мэтт весь день выносил мне мозг и в итоге настоял на том, что нам надо немного расслабиться и отдохнуть. В переводе на нормальный язык — попить пива и посмотреть какой-нибудь низкопробный фильм, от просмотра которого мозг отключается на первых же секундах. Признаться честно, фильм я даже не пытался смотреть, борясь вместо этого со сном. Впрочем, Мэтт, похоже, тоже не был заинтересован происходящим на экране. Да и вообще он был какой-то непривычно задумчивый и вялый. А потом вдруг ни с того ни с сего выдал: — Слушай, Меллс, когда я умру, не грусти очень сильно, ладно? — Что, прости? — я в полном недоумении уставился на него, надеясь, что ослышался. — Ты чего это вдруг о смерти заговорил? — Да так, просто… Подумалось вдруг… — Мэтт пожал плечами и немного растерянно посмотрел на бутылку с пивом у себя в руке. — Обещаешь не грустить? — Да я и не собирался, — попытался отшутиться я. — Больно ты мне нужен, грустить ещё о тебе. — Мелло, я серьёзно, — Мэтт нахмурился и поджал губы, и я невольно повторил его мимику. — Хорошо. Тогда я тоже серьёзно. С какого перепугу ты вообще эту тему поднял? Ты что, помирать собрался? Что мы сейчас с тобой это обсуждаем? Вот будет нам лет по пятьдесят — шестьдесят, тогда и обсудим, кто кого хоронить будет. А сейчас-то что? — Да ничего. Ни о чём уже поговорить нельзя с тобой, — Мэтт отвернулся и присосался к бутылке. — А ты темы выбирай нормальные, тогда и поговорить можно будет, — недовольно фыркнул я и тоже отвернулся. Настроение окончательно испортилось, но зато вся сонливость прошла моментально. Всё-таки уж очень специфическую тему поднял Мэтт. А с учётом того, что он вообще всегда был безнадёжным оптимистом и не любил задумываться о будущем, всё это выглядело ещё более странным. Больше тем вечером Мэтт не проронил ни слова, прикончил четыре бутылки пива и заснул, сидя на диване, подперев щёку рукой. Фильм давно закончился, а я всё сидел и думал над тем, что сказал мне Мэтт. Всё это было как-то дико. И сам факт упоминания им своей возможной смерти, и просьба не грустить. Всё-таки нам лет-то было ещё! Мэтту только в феврале должно было исполниться двадцать, обычно если кто в таком возрасте и говорит о смерти, то сопровождает это словами вроде «если» или «вдруг», ну или ещё какими-то такими, обозначающими внезапность. Но уж никак не «когда», будто уже предопределённый факт. Нет, понятное дело, все однажды там будем, но почему он об этом вдруг задумался? Уж точно не из-за моих попыток поймать Киру. Раньше это его как-то не смущало, он наоборот пытался убедить меня, что есть все шансы справиться с этой проблемой без потерь. И тут вдруг такие заявления. А потом я вдруг вспомнил, что Мэтт сегодня днём подозрительно долго ходил в магазин себе за сигаретами и мне за шоколадом. Объяснил он это тем, что якобы в ближайшем к дому магазине не было того, что нужно, но я точно знал, что это не так. Когда я вытаскивал покупки из пакета, я видел чек, всё было куплено у нас. Было очевидно, что Мэтт пытался что-то скрыть. На свидание ходил? Да вряд ли, о таком он бы мне сказал… А что тогда? Я задумался, вызывая в памяти все моменты сегодняшнего дня. Вот Мэтт возвращается домой. Ему явно не по себе, и он пытается это скрыть слишком громким смехом безо всякого повода. Вот он отдаёт мне пакет с шоколадками, предварительно вытаскивая оттуда сигареты и какую-то скомканную бумажку. Я сначала решил, что это чек, но потом обнаружил, что чек так и лежит пакете. Вот он как-то невнятно объясняет мне, почему задержался, и убирает сигареты в тумбочку. Хм… А бумажку-то он куда дел? И что там на ней было, если не чек? Недолго думая, я решил посмотреть в тумбочке, вдруг Мэтт не выкинул листок, а сунул его в ящик вместе со своим куревом. И, конечно же, оказался прав — скомканная бумажка лежала рядом с ещё запечатанным блоком. Развернув её, я принялся читать, но буквально с первой же строки руки у меня задрожали. Это был рецепт, причём на какие-то сильнодействующие обезболивающие, наркотические, насколько я понял. На самом верху страницы был проставлен числовой код, и я тут же рванул к компьютеру Мэтта, чтобы посмотреть в интернете, что этот код означает. Не знаю, наверное, лучше бы я не смотрел… Так плохо мне ещё не было никогда. Зато теперь стало всё понятно — и этот внезапный разговор про смерть, и слишком сиплый голос, и постоянный кашель, и болезненная худоба, и даже недосмытые капли крови на раковине в ванной. С трудом подавив в себе желание сразу же выбросить к чёртовой матери все сигареты Мэтта, я встал из-за стола и подошёл к дивану. Меня всего колотило, внутренности будто скрутило в тугой комок, воздуха не хватало. Мэтт все так же спал в неудобной позе, и я осторожно уложил его на диван, подсунув ему под голову подушку и накрыв сверху пледом. От одной мысли, что я могу потерять его навсегда, мне становилось так плохо, что хотелось выть и лезть на стену. Во сне Мэтт завозился и крепко сжал мою руку, и мне пришлось сесть рядом, чтобы не разбудить его попытками высвободить ладонь. Ну вот за что? За что его-то?! Многие вон всю жизнь курят, доживают до преклонных лет и горя не знают… Так почему же Мэтт не может быть одним из них? Мэтт снова зашевелился, устраиваясь поудобнее, и сквозь сон забормотал: — М-м-м… Люблю тебя, Меллс… Я зажмурился и свободной рукой яростно потёр глаза, чтобы случайно не расплакаться. Не знаю уж, что там такое ему снилось и что он имел в виду, но мне было ужасно больно осознавать, что в любой момент Мэтт может… Ох, я даже про себя не мог произнести это слово. Когда Мэтт наконец отпустил мою руку, я убрал обратно в тумбочку рецепт, почистил историю браузера и лёг спать, но заснуть мне так и не удалось. А утром, когда Мэтт проснулся, я тут же потребовал, чтобы он объяснил мне, почему он накануне попросил меня не расстраиваться в случае его смерти. — Блин, ты хоть понимаешь, о чём просишь?! Вот просто представь на минуту, что тебя больше нет. И вот что мне делать? Как мне жить дальше, а?! И как я могу не расстраиваться?! Да это, наверное, самое страшное, что со мной может произойти! Мэтт грустно улыбнулся — одними губами, и хлопнул меня по плечу. — Да ладно тебе, ты так болезненно это воспринял… Нет, я рад, что ты так дорожишь мной, но… Я не прошу ничего невозможного, правда! Просто хочу, чтобы ты не грустил сильно, когда останешься один. Мёртвые очень расстраиваются, когда живые сильно по ним тоскуют, и не могут обрести покой, а это нехорошо. — Почему «когда», а не «если»? — нет, я знал, почему, но хотел услышать это от Мэтта лично. — Ну, мы все рано или поздно там будем, — он пожал плечами. — Просто хочу убедиться, что если умру раньше тебя, то ты не будешь очень убиваться из-за этого. — Почему это так важно для тебя? — Я же говорю, мёртвые расстраиваются, когда живые грустят о них. Души покойных тяжелеют от слёз, пролитых живыми, и не могут подняться на небеса, но и в тело своё вернуться уже не могут. Это неправильно. — А как я могу не грустить, если у меня никого, кроме тебя, нет? — я почувствовал ком в горле и сделал глубокий вдох, чтобы немного успокоиться. — Не плачь, — Мэтт снова пожал плечами. — И вспоминай всё самое классное, что у нас с тобой было в жизни. Можешь напиться в хлам, но только не грусти. Некоторое время я внимательно смотрел на Мэтта, пытаясь понять, действительно ли он рассчитывает, что сможет скрыть всё от меня, или просто хочет, чтобы мы оба делали вид, что всё в порядке, но так и не понял. И тогда решил спросить его прямым текстом: — И что говорят врачи? Сколько тебе осталось? — Что? — Мэтт вздрогнул и побледнел, видимо, всё-таки надеялся, что я не подниму эту тему в разговоре. — Ты меня слышал. — Ну… Если ничего не делать, то вряд ли больше полутора лет… — всё-таки он не стал отпираться и всё отрицать, но сразу заметно поник и отвернулся от меня. — Так может быть, лучше что-нибудь предпринять? Не знаю, операцию, химиотерапию… Чем там обычно лечат? — Не знаю… — Мэтт неопределённо повёл плечом. — Я не уверен, что стоит начинать… — Это ещё почему?! Ты совсем дурак что ли?! Так хоть у тебя шанс появится! Как я без тебя жить дальше буду?! — Даже так? — он чуть улыбнулся на мою последнюю фразу и прикрыл глаза. — Давай сначала с Кирой разберёмся. И если всё закончится благополучно, я пойду лечиться. Договорились? — Ладно. Только обещай мне, что не умрёшь раньше! — я поджал губы и крепко обнял Мэтта. Больше всего на свете мне сейчас хотелось, чтобы всё закончилось хорошо. — Постараюсь, — Мэтт обнял меня в ответ, положив подбородок мне на плечо. А я не удержался и задал ему ещё один интересующий меня вопрос. — Скажи, а ты правда меня любишь? Мэтт сразу ощутимо напрягся и хотел отстраниться, но я не пустил его. — С чего ты это взял? — Ты во сне говоришь. Так это правда? — не знаю, почему я так насел на него с этим вопросом. Я никогда не проявлял интерес к своему полу, Мэтт всегда был для меня лучшим другом, почти братом… Но сейчас, в связи с его страшным диагнозом, я решил для себя — если он испытывает ко мне определённые чувства, если он хочет быть вместе со мной не как друг, то я готов на всё ради него и ради того, чтобы хоть как-то скрасить ему жизнь. Ведь нет никаких гарантий, что лечение ему поможет, но так он зато будет счастлив. Мэтт долго молчал, собираясь с мыслями, а потом тихо и нерешительно ответил: — Правда… А… А ты? Ты… — он на мгновение запнулся. — Почему ты спрашиваешь? — Я тоже тебя люблю, — вот я и сказал это. Теперь назад дороги нет. Надеюсь, это хоть немного поможет тебе, Мэтт. — И я обещаю, если ты всё-таки… Ну… Ну ты понял… Обещаю, я не буду плакать. Я буду вспоминать, как нам было хорошо вместе.