Навечно твой...

      Я до сих пор не понимаю, как мы с ним вообще смогли сойтись — при том, что он почти постоянно был в наушниках и из-за этого почти никогда не слышал, когда к нему обращаются. Я не говорю уже о том, что он ещё и подпевал тому, что у него там играло, порой даже забывая о том, что сидит на уроке. Получал, естественно, замечания за это, но никак на них не реагировал. При этом ещё и учиться прилично успевал. Но изначально меня в нём привлекло не это, а незнакомый мне акцент, с которым он говорил и пел. Я не мог разобрать ни слова — возможно, потому, что сам носителем языка не был и с трудом воспринимал любые отклонения от классического английского.       Отношения между нами возникли сами собой, ни он, ни я ничего для этого не делали. Мы просто были соседями по комнате, он постоянно пел под свой плеер и играл в приставку, а я лежал на соседней кровати и вместо того, чтобы учить уроки, слушал его звонкий, почти девчачий голос и залипал на его губы. Потом мы почему-то всё чаще стали оказываться на одной кровати — то на моей, то на его, — занимаясь ровно тем же. Наверное, просто стали друг для друга своими. Потом добавились объятия. Ещё немного позже — поцелуи. Мы почти не разговаривали, только он стал чаще давать мне один из наушников, чтобы мы могли слушать его музыку вместе.       У него была любимая песня. Вот прямо самая-самая. Её он слушал чаще других, иногда ставил на повтор надолго, подпевал ей громче, чем всем остальным. В принципе, мне тоже она нравилась, но не сильнее многих других. А вот Мэтт просто жить не мог без неё. Слова я в ней начал разбирать только после того, как сам услышал, ещё до того, как научился разбирать акцент Мэтта. И, возможно, именно из-за слов я не мог однозначно записать её в свои самые любимые песни. Вроде бы про любовь была песня, а вроде и про что-то нездоровое в этом… А слова в припеве: «мы слишком молоды, чтобы умирать», — вообще приводили меня в состояние лёгкой паники. Несмотря на то, что я был сиротой, как и почти все в нашем приюте, я о смерти старался не задумываться. Панически боялся этого и запрещал себе вспоминать о том, что мы все смертны.       Мэтт, видимо, относился к этому иначе. У него вообще было много песен про смерть. Ну и про любовь тоже. Мне всегда было интересно, что творится у него в голове, но от всех вопросов об этом он уходил, то делая вид, что не слышит, то отвлекая меня поцелуями. Я не знаю, что он ко мне чувствовал, потому что не мог даже про себя это понять. Любили ли мы друг друга? Чёрт его знает. Мы друг про друга даже не знали почти. Как можно любить человека, которого не знаешь? Как можно знать человека, с которым почти не разговариваешь? Не знаю. Но мне иногда казалось, что нам это и не нужно, нам было достаточно просто быть рядом.       Когда передо мной встал выбор: перешагнуть через себя или уйти — я не сомневался. Наступить себе на горло я не мог, поэтому хлопнул дверью, разорвав все связи с прежней жизнью. Фактически бросил Мэтта, который был ни в чём не виноват и совсем не при чём. Просто потому, что он был частью той жизни, от которой я выбрал сбежать. И только покинув приют я понял, как сильно облажался. Я и не думал, что бросить человека может быть так больно. Может, я всё-таки любил его? А что, если он меня тоже любил? Ему, наверное, тоже было больно.       То, что я скучаю по Мэтту, было ясно с самого начала. Но вот то, что я схожу с ума, мне стало ясно, когда я заметил, что целыми днями слушаю на повторе его песню. Ту самую. А в памяти всплывал голос Мэтта, такой звонкий, такой родной… Было слишком больно. Настолько, что я иногда не мог даже дышать. И всё чаще мне казалось, что его песня — про меня. Каждое чёртово слово. Да, наверное, я действительно никогда так не любил его, как теперь. И, чёрт возьми, да, я слишком зациклился на нём, до такой степени, что можно было уже диагноз ставить. Мне казалось, что ещё немного — и я не смогу жить дальше без него.       И вот когда я был уже на грани, он пришёл. Я совершенно не ожидал, что ещё увижу его когда-нибудь, но он пришёл. Нашёл меня и пришёл, одним своим появлением выбив у меня воздух из лёгких. Звонок в дверь в ночи напугал меня, я никого не ждал, сразу начал перебирать в уме самые худшие варианты, кому я мог понадобиться, начиная от Росса и его головорезов и заканчивая полицией. Но это был Мэтт. Когда я открыл дверь и увидел его, мне сначала показалось, что я всё-таки сошёл с ума или умер. Воздуха резко перестало хватать, я привалился плечом к двери и сполз по ней на пол.       Та ночь была вся как в тумане. Мы ни о чём не говорили, ничего не обсуждали, только целовались и прижимались друг другу так, будто от этого зависела наша жизнь. У меня язык не поворачивался попросить у Мэтта прощения за то, что бросил его, мне казалось, что никаких слов не будет достаточно, чтобы передать, насколько сильно мне было стыдно, и никаких извинений не будет достаточно, чтобы исправить то, что я сделал. Но Мэтт от меня ничего не требовал, ни в чём меня не обвинял. Он просто был рядом со мной, будто не было всех этих лет порознь.       Под утро мы переспали. Наверное, это было вообще самое лучшее, что было у нас с ним в жизни. Момент максимального единения, душевного и физического. То, к чему мы так долго шли и так поздно пришли. Да, возможно, мы были слишком молоды, чтобы умирать, но теперь лично мне было больше не страшно. Рядом с Мэттом мне вообще было ничего не страшно.       Нет, всё-таки кое-что было. Было страшно больше никогда не услышать его голос. Пока я пытался отдышаться, Мэтт успел сходить в коридор и притащить оттуда гитару. И теперь он лежал рядом со мной и перебирал струны. Сначала мне казалось, что он просто бренчит что-то абстрактное, но потом он запел, и у меня по спине побежали мурашки, а из глаз потекли слёзы. Та самая песня, снова. Самая любимая песня Мэтта, под которую я существовал до тех пор, пока он не нашёл меня.       Голос Мэтта звучал теперь совсем не так, как раньше. Он больше не был звонким и чистым, теперь он был глухим и хриплым, но я поймал себя на мысли, что так мне нравится гораздо больше. Прижавшись к его плечу щекой, я зажмурился. Да, я не думал, что он придёт — ни сегодня, ни вообще когда-либо. Но вот он, рядом со мной. Теперь уже навсегда, я уверен. — Подари мне последний поцелуй, потому что мы слишком молоды, чтобы умирать… Слишком молоды, чтобы умирать…