Порой человек устает бежать <…> Мир очень мал, когда некуда идти. Карлос Руис Сафон. Узник неба.
Один лишь взгляд на нее дает ему повод для того, чтобы собраться. Хотя это странно, учитывая, что свою дозу морфия он не вколол, а просто посмотрел на колбочку с кристальной, маслянистой жидкостью. Дотронулся. Он провел кончиками пальцев по сосуду с тем, от чего был так зависим. Не тоскливое состояние овладевало им, а медленная, мучительная смерть. Воздух был не сытный, глотать его было нельзя. Не было человека. Он был выключен. Двигался, страдал, тосковал труп. Сегодня иначе. Всё иначе. Он прекрасно понимал, хотя и боялся себе признаться, что если ему будет нужна еще одна доза, он знает, где эта доза живет. Сегодняшний день начался с пробежки в парке и выплевывания своих легких от того, как весело проведенное время принесло свои плоды. Затем был продуктовый магазин. Солнце светило ярко, воздух был чист и свеж, улыбчивые прохожие, если не обращать на нах внимание, как на серую массу, были удивительно приятны. Северус Снейп даже улыбнулся, конечно, исключительно мысленно, потому что Северус был слишком умным, чтобы быть настолько счастливым. Проходя мимо небольшой кондитерской лавки с розовой вывеской, которая гласила «Сладкое королевство», мужчина увидел девочку азиатской наружности. Для этой части Лондона она была одета крайне бедно. Черные длинные волосы были спутаны, а сама девочка казалась замерзшей. — Сэр! — довольно громко писклявым голосом окликнула она, — подождите, сэр! Северус развернулся и вопросительно поднял бровь. — Вам нужен друг? — девчушка посмотрела черными глазами снизу вверх и забавно сдула с лица прядь волос. Северус хмуро посмотрел в умоляющее лицо девочки. — Нет, — твердо сказал он и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, отправился домой. Сделав шаг, он услышал жалобное тявканье, допустив на секунду глупую мысль, что этот звук издала девочка, он обернулся. Она стояла, высматривая более сговорчивых прохожих. Поднимаясь на носочки, она забавно закусывала губу, всматриваясь вдаль. — Что это было? — Северус подошел к девочке и посмотрел на шевелящееся, выпирающее из-под серого замызганного пальто нечто. Девочка тяжело вздохнула и откинула край пальто. — Это пёсик, — она поджала губы и посмотрела на бушующую мордочку, выглядывающую из-под ее пальто. Щенок, словно услышав, что заговорили о нем, принялся с энтузиазмом вылизывать девочке подбородок, не забывая при этом задорно тявкать. — Он порченый, — пояснила девочка и, взяв за лапку возмущающиеся животное, продемонстрировала его недостаток. Идеальную, покрытую тигровой шерстью лапу, пересекала жирная черная полоса, похожая на пролитые нерадивым учеником чернила. — И это всё? — удивленно спросил Северус. Девочка активно замотала головой. — Не-а, — она вытащила щенка из-за пазухи, — у него еще хвост не колечком. Мама сказала, что нам его не продать, — она печально улыбнулась, — возьмите его всего за тринадцать фунтов стерлингов, сэр! Не растерявшись, она быстро сунула Северусу в руки щенка, который посмотрел на без пяти минут своего владельца не то с досадой, не то со смирением. — Что это за порода? — Северус невольно улыбнулся, когда собака обнюхала его и наглым образом чихнула. — Акита-ину, — девочка протянула руку в ожидании своих денег, — это хорошее приобретение, сэр. Правильный щенок стоит не меньше пятисот. Особенно девочка, — с важным видом добавила она. Северус достал из кармана пятьдесят и вложил их в протянутую руку. — Сдачи не надо, — зачем-то сказал он, смотря на серьезную морду собаки. Девочка хмыкнула. — Так у меня ее и нет, — весело сказала она и мгновенно ретировалась. Северус с сомнением покосился на собаку, до сих пор не осознавая серьезность своей покупки. — И как мне тебя назвать? — он прижал пса ближе к телу, — может, Лили? Она тоже сука… — имя собаке не понравилось, и она дала это понять, попытавшись цапнуть Северуса за подбородок, — в таком случае, придумаем что-нибудь дома, верно? Для прохожих странный мужчина среднего возраста шел по лондонским улицам и разговаривал сам с собой, не обращая на окружающих никакого внимания. Северус стал чуточку счастливее, потому что с этого момента в его квартире, в которой еще совсем недавно был хоровод «минутных» людей, появился кто-то извечно верный.***
За обеденным столом, накрытым белой, накрахмаленной скатертью, сидела семья. Напряжение, витавшее в воздухе можно было ощутить всем телом, потому как тягостная тишина нарушалась только стуком ножа по белоснежной тарелке, а присутствующие даже не смотрели друг на друга. — Почему ты не ешь горошек, милая? — заботливо спросила мать семейства, внимательно посмотрев на дочь. Гермиона отвлеклась от перекатывания еды по тарелке и, бросив мимолетный взгляд на хмурого отца, отпустила взгляд в тарелку и почти шепотом ответила: — Нет аппетита… Вчера был горошек и морковь, сегодня морковь и горошек, — она робко улыбнулась и посмотрела на маму. Гермиона отложила вилку в сторону и уже собиралась уходить, как до ее ушей долетел вкрадчивый голос отца. — Может, всё потому, что мы с твоей матерью потратили последние сбережения на твою элитную школу, — он вытер рот салфеткой, — обучение в которой ты благополучно спустила в… — Роберт, дорогой, не надо, — Моника с мольбой посмотрела на мужа, не желая очередного скандала. Отец Гермионы, правоверный католик, при любом удобном случае напоминал своей дочери то, каким образом она ударила по бюджету и без того не богатой семьи. По прибытии домой Гермиона рассказала матери ту ситуацию, в которой она оказалась. Они очень долго скрывали от Роберта Грейнджера все щекотливые моменты и причины ухода Гермионы из школы, однако злые языки довольно быстро донесли информацию до отца и он, как приверженец высокой морали, был, мягко говоря, недоволен сложившейся ситуацией. Сначала он считал, что его «маленькая, умная и чистая девочка» не может быть «подстилкой престарелого извращенца», но когда Гермиона неожиданно взбрыкнула на оскорбления в адрес Северуса, она довольно быстро превратилась в «не умеющую держать ноги вместе соплячку», и самое излюбленное сравнение отца, особенно звучным оно становилось когда он опрокидывал бутылку крови Христовой, — «вавилонская блудница». Когда Роберт напивался до такой степени, что Гермионе вместе с матерью приходилось тащить его наверх прямо на себе, Роберт демонстрировал свою прекрасную память, зачитывая наизусть откровение Иоанна Богослова 17:1-2. Моника, как могла, сглаживала углы, однако и она была не всесильна. Отсутствие возможности высказаться еще больше злило Роберта, а оттого конфликт накалялся сильнее. — Пусть он скажет, мама, — Гермиона села за стол и пристально посмотрела в глаза отца. — Ты хочешь, чтобы я высказался, Гермиона? — он отбросил столовый прибор, который угодил в бокал вина. Бокал упал на стол, и содержимое багряной лужицей растеклось по белой скатерти. — Хорошо, — челюсть Роберта ходила так сильно, что, казалось, он вот-вот сточит зубы до основания, — ты, — он ткнул пальцем в Гермиону, — зная, какая у нас ситуация, поддалась греху! Разве этому мы тебя учили?! Да еще с кем?! Учителем, который старше меня! — Он не старше тебя… — Не имеет значения! — Роберт орал так громко, что Моника сжалась, будто над ее головой раздавались раскаты грома. — Чему мы тебя учили, Гермиона? — его указательный палец все так же был нацелен на дочь, — чему?! — Беречь себя, — апатично пробубнила Гермиона. — Именно! — подтвердил Роберт. — Стыд! Стыд и позор, Гермиона. Гермиона встала со стула и снисходительно посмотрела на отца. — Мне не стыдно, — она улыбнулась нагло, усмехаясь в ответ на обвинения отца. — Признаться, моменты, когда я была его женщиной, а он был моим мужчиной — были лучшими моментами в моей жизни. — Глаз Роберта задергался, а лицо покраснело. — Он такой… — она мечтательно посмотрела в потолок и улыбнулась своим мыслям. — Чуткий, страстный, хотя по внешнему виду так не скажешь… — Замолчи… — прошипел отец. — Он знал, чего я хочу. Ты называешь его извращенцем, — она видела, как вена на лбу отца вздулась. — Но это я буквально умоляла его меня трахнуть, потому что, увидев его впервые, я поняла, он тот, с кем я хочу быть всегда. Сверхценная идея, понимаешь? Уж не знаю, любовь это или нет, но это точно сильнее, чем здравый смысл. — Она прикоснулась пальцами к гладко выбритому подбородку отца. — Даже если я больше его не увижу, он, его образ, его характер, его руки на моем теле — это то, что я всю жизнь буду лелеять в своем сознании. Звук хлесткой пощечины прервал исповедь Гермионы. Рука отца с не дюжей силой прошлась по щеке, вскользь задев нос. Гермиона приняла наказание молча, лишь только когда удар начал гореть, она схватилась за щеку и нежно потерла место удара, не отводя при этом взгляд от отца. Возможно, она получила этот удар заслуженно, но отец учил ее не врать родителям. И всё, что она сказала, было чистой правдой. — Маленькая потаскуха, — прошипел Роберт. — Выметайся из моего дома! — Роберт, довольно! — впервые в своей жизни Моника повысила голос на мужа. — Гермиона, к себе. Живо! Девушка, словно ошпаренная, сорвалась с места и, схватив рюкзак, выбежала на улицу. Прибежав на оживленную улицу, она остановила машину непривычного для лондонских такси ярко-фиолетового цвета. Сев на переднее сиденье, она прочла бейдж, прикрепленный на панели: «Эрни Прэнг». — Куда вас отвезти, юная леди? — прокряхтел седовласый мужчина в больших круглых очках. — На Минт-стрит, — тихо сказала Гермиона.