Утопи мою голову

Слава в темноте шагал к дому. Из бара надо было вызвать такси, но погода была такой мягкой, совсем весенней, что он решил пройтись. Недавно прошел дождь, влажная трава вкусно пахла, улица гудела весельем, играла какая-то простая танцевальная музыка, от которой тем не менее на душе теплело. Красивые девушки, благоухающие духами, покачиваясь, обходили Славу и весело напевали что-то на иностранном. Невысокий большеглазый мальчик остановил его, чтобы сфотографироваться, Слава быстро оглядел пацана и улыбнулся: кудрявый, темноволосый, светлоглазый, явно с семитскими корнями, он, вероятно, мог бы быть похож на Мирона в юности. Только нос у этого был аккуратный, тонкий и правильный. Он похлопал паренька по острому плечу, накинул капюшон на голову и ускорил шаг. Дышалось полной грудью, настроение было прекрасное. Отгремел изматывающий тур, впереди не было особо дел, деньги пока были — почему не радоваться? Он решил срезать дорогу и нырнул в арку, тут был короткий маршрут. Он шагал, наслаждаясь безлюдными, едва освещенными двориками, приятно пьяненький и довольный. За спиной что-то резко звякнуло, но Слава не обратил внимания. Окна в домах гасли, он двинулся к гаражам, споткнувшись о развалины какой-то детской площадки. Выматерился. Вдруг услышал стремительно приближающиеся тяжелые шаги. Не успел оглянуться. Все закружилось, стало очень больно, Слава упал. Они что-то кричали, Слава, лежа на гравии, едва разбирал. "Лежи, сука…. будешь знать как выебываться, пидор…" Он уже не чувствовал лица — почему-то пинали чаще всего в него, как он ни старался прикрыть руками голову. Очень метко ударили по животу, болезненно по ребрам. Все это длилось и длилось, никак нельзя было уйти от боли, по ощущениям его избивали человек пять. Наконец, крики заглушил гул в ушах. Свое тело начало ощущаться чужим, ему вдруг стало безразлично, что с этой оболочкой станет, только бы все закончилось. Слава посмотрел на темно-синее небо, не увидел звезд и отключился. Дышать. Дышать было тяжело, и каждый вдох отдавался, кажется, болью во всем теле. Он попытался открыть глаза — получилось только один. Впрочем, толку от этого было мало. Вокруг было слишком светло. Слава трусливо подумал, что может это он уже на том свете, правы все эти религиозные фанатики, и сейчас его будут жарить на сковородках, как в самой дурацкой, карикатурной версии преисподней. Голова. Что с ней было даже болью назвать тяжело — просто один комок мучений. Он успел почувствовать жажду и его это успокоило, мертвые ведь не чувствуют жажду, боль-то другое дело, а потом провалился в мутную пустоту снова. Второй раз открывать глаза было полегче и не так страшно. Одним глазом почти сразу удалось различить потолок, он повернул голову и тут же об этом пожалел. Больно. Он огляделся, стараясь не двигаться — больничная палата. Отличный знак. «Эй, тут пришел в себя этот ваш избитый!»,— раздалось оглушающее. Слава ощущал свое тело одной сплошной гематомой. Моргать было больно, думать было больно. Он злился на свою беспомощность, мысли путались. Оказалось, как его избивали у гаражей, увидел мужик из окна дома. Вызвал ментов. Ему говорили, что в скорой он приходил в себя, но этого он не помнил. Телефона при нем не обнаружилось, так что пришлось просить у соседей по палате телефон с интернетом, писать с чужих страниц Замаю в контакте. Тот, к счастью, ответил мгновенно, сразу поверил незнакомцу и примчался в течение получаса, будто был рядом — хоть в чем-то везло. Замай настоял на отдельной палате. Тело болело страшно, еще страшнее беспрестанно звенела голова, нельзя было читать, нельзя смотреть фильмы. Слава в основном спал. На второй день он выпросил у Замая телефон, дал маме знать, что с ним все в порядке. Замай ему вслух читал особенно смешные сообщения о его избиении в рэп-пабликах. Самое нелепое и забавное все равно вышло по телику. «Успех», — думал Слава. На третий день его бренное тело все так же болело, но он уже стал сходить с ума представив, что так лежать еще 10 дней, как сказал ему строгий лечащий врач с тяжелым взглядом. Он хотел сбежать домой — какая разница где лежать, но Замай шантажом уговорил его остаться, купив у метро простенький телефон и взяв с него обещание сидеть в сети не больше 15 минут подряд. Слава дождался, когда Андрей убежит по делам и начал устанавливать на хлипкий, тормозной аппарат недостающее. В заново загруженной телеге болтались сотни непрочитанных, но Слава быстро проскролил до нужного диалога. От Мирона было всего-навсего 60 сообщений, где беспокойство сменялось паникой, а паника истерикой. Слава со стыдом подумал, что ему это нравится. Это вряд ли, конечно, стоило такого избиения, но если б его самую малость поколотили, чтобы посмотреть на волнующегося Окси — на такое бы он согласился. Последнее сообщение было: Взял билет, лечу через Москву, дай знать, где лежишь. Слава поразмыслил и решил этого не делать. Обязательно ведь эту императрицу тут все узнают, поползут слухи, сто процентов он столкнется с его друзьями. Он ответил шутливым «все в порядке, крошка. вернулся в строй, сдавай билет», но кажется было поздно. Ему звонил Андрей. — Скажи, пожалуйста, какого хрена мне звонит Оксимирон и спрашивает про тебя? — Андрей… — Голос у него испуганный, говорит, что это важно, я его, конечно, на хуй послал на всякий случай, но решил уточнить, может он твой лучший друг теперь? — Замай, блять! — А может вы ебетесь вообще?… Слава молчал. -… боже, да вы ебетесь! Как я раньше не догадался! — Дорогой Андрей Замай, у меня и так сотрясение, не еби мне мозг дополнительно! — Скину ему адрес больницы. Удачи вам, Вячеслав. Голова снова разболелась, наверно, классные больничные обезболивающие отпускали. Слава решил, что ничего теперь с этой колхозной драмой не сделать и уснул. Разбудили его крики в коридоре. Он с трудом поднялся и выглянул из палаты. Император русского хип-хопа с выпученными глазами спорил с медсестричкой, некрасиво хвастал своим положением и потешно махал руками, то и дело тыкая пальцем в воздух, будто был на баттле. — Да пустите вы его! Он же вам всю больницу разнесет! — крикнул он. — Часы посещения закончились! Тут вам не проходной двор! Больной, немедленно лягте! Раскрасневшийся Мирон замер и жадно оглядывал Славу. Вероятно, не кинулся к нему только потому, что опасался охранника, который давно готов был врезать беспокойному посетителю. — Брат мой, из Англии, ну пустите на полчаса, у меня же отдельная палата, никому мешать не будем. Слава почувствовал головокружение и ретировался в палату. Стены плыли. Он прикрыл глаза, надеясь, что Окси сам там как-нибудь уладит. Но все затихло. Звякнула телега. Не пустили. Сказали завтра приходить. Я приду прямо утром! бабла не пробовал им дать? Не берут. Ты как сам вообще? Давай тебя в нормальную больницу перевезем! эта нормальная, не шуми. ты прям отъелся на заморских харчах, округел. щечки такие у тебя. Ой, завали! Че у тебя кроме сотрясения? Ребра? Сколько лежать? говорят 10 дней, но я в рот ебал. завтра-послезавтра откупимся и дома буду валяться. Нихуя! Будешь сколько надо лежать! ты че замаю устроил? зачем ему звонил, придурок? Да похуй уже, собственно. Переволновался. Можно было через ребят знакомых узнать аккуратнее, но чет не сообразил. ебанашка Тоже рад тебя видеть. Завтра припрусь. Скажи Замаю, не хочется с ним пересечься. хорошо, мамочка! Ладно, все. Тебе вредно долго, наверно, смотреть в экран. Завтра! На следующий день Мирон с деловым видом выгружал на больничные ободранные тумбочки еду из «Азбуки вкуса». Слава старался его усадить, чтоб он не мельтешил, но это было невозможно. Мирон метался по палате, проверял не дует ли из окна, подтыкал одеяло, мерил рукой температуру, ласково сдвигая челку, потом снова бежал проверять окно. У Славы даже виски заныли. — Ты видел себя в зеркало? Пиздец полный. — А мама мне говорила, что я красивый. — Все шутки тебе, можно, блять, хотя бы не выебываться на серьезных мужиков и боксеров, выбирать кого-то хлипенького, вроде меня? У тебя совсем мозгов нет, Слав? — Я тоже скучал по тебе! Окси как-то разом посветлел. Успокоился, перестал тревожно дергаться всем корпусом и присел к Славе на кровать. Невесомо провел по израненному лицу, внимательно оглядывая его грустными глазами. — Лицо у тебя, конечно. В фильмах ужасов симпатичнее бывает. — Красавица и чудовище, по классике! Где мой аленький цветочек? — А где у тебя рот, красавица? Среди гематом не разобрать. — А почему вы спгашиваете? — дурачился Слава. Голове стало полегче, вроде как даже ребра не беспокоили. Мирон наклонился ближе, опустил ресницы — Слава залюбовался и попытался притянуть его к себе. — Лежи! — строго сказали Славе. — Ну не томи, иди сюда... — вышло у Славы очень жалобно. Мирон, поколебавшись минуту, наклонился и быстро чмокнул Славу в приоткрытые губы. —Это что за фигня! Месяц не виделись, а ты целуешь меня как престарелый дядюшка племянницу на семейном ужине. — Не знаю как у тебя в семье, но мой дядюшка так никого не целовал. Слава хотел еще поспорить, он это умел, но Мирон был такой встревоженный, постоянно оглядывал его, словно искал что-то. Поэтому он тихо попросил. — Ну иди сюда, чего как не родной! Окси поддался, наклонился всем корпусом ниже и поцеловал нормально, хоть и не так агрессивно и требовательно как в прошлые времена. Скользил языком по зубам, жарко дышал, пахло от него как всегда сладко. Слава попытался поймать этот юркий язык своим, заманил глубже. Обнял, притянул к себе за шею, Окси смотрел на него круглыми черными глазами, словно без радужки вовсе, грудь у него тяжело и часто вздымалась. Слава извернулся, обхватил его за шею ладонью, поцеловал наконец глубоко, стукаясь зубами, в ответ Мирон как-то жалобно выдохнул и упал на Славу. Ребра отозвались кошмарной болью, Слава взвыл. — Бля, прости, не хотел! — Я сам виноват, немного потерял контроль. Ну куда ты? Окси отскочил и выпил воды прямо из бутылки, хотя рядом стоял стакан. — Давай еще разок, чтоб у кошки заболело, у зайки заболело, у Славы не болело, — попросил Слава, сделав самое милое выражение лица, что у него было. Кажется, не вышло, потому что Мирон в ответ нахмурился. — Может съешь что-нибудь? Эти-то твои долбо… друзья, ничерта тебе не принесли, в больнице хуево кормят, я же знаю. — Да у меня аппетита особо нет, знаешь. — Ясно! Просто никто за тобой не присматривает! Следующую неделю Слава ощутил что такое, когда за тобой присматривает Оксимирон в маниакальной фазе. Он не разрешал есть ничего вкусного, не разрешал смотреть ничего дольше пары минут, не включал музыку, потому что «это вредно», разрешал только аудиокниги, не позволял себя трогать — полагался всего один поцелуй при встрече, днем, и один на прощание. Если Слава плохо себя вел (не слушался), то поцелуя на прощание его лишали. Ей-богу, в тюрьме условия помягче! Замай Славу не навещал. Только к концу седьмого дня в больнице, когда весь день прилежный и послушный Слава, целовал разомлевшего Мирона в шею, дурея как школьник дорвавшийся до самой красивой одноклассницы, в палату вошел Андрей. Он начал так изобретательно и гневно материться, что Славу разобрал неконтролируемый смех. — Блять, не ходил неделю, какого черта сегодня решил. Мне ведь это теперь не развидеть! Мои глаза! — Слава, успокой своего дружка или я ему двину. Как раз никуда далеко везти не придется. —Хан Замай, не обижай мою даму сердца, присаживайся! — лениво начал Слава, —Чувствую я себя хорошо, просто прекрасно. Если только, конечно, ты мне сейчас двинуть не хочешь… в этом случае мне очень плохо, я при смерти. — Харе паясничать, — закатил глаза Мирон, — норм он, заживет как на собаке, 17-го выпишут. Я пригляжу за ним дома. Замай сузил глаза и поинтересовался, истекая ядом. — Ты теперь сиделочка, не переутомляешь его? Неужели императрице нечем больше заняться в славном городе Петра? — Заебали! — повысил голос Славик. — Эта палата отныне зона свободная от междоусобиц! Хуесосьте друг друга сколько хотите за ее пределами, а у меня от вас голова трещит! —Слава для пущей убедительности трагично упал головой в подушку. Было даже приятно наблюдать, как заволновался Мирон. — Давай поделим время. Чтобы я не видел этого уебка тут, когда прихожу, — мрачно произнес Андрей, видимо, уже смирившийся со своей тяжкой долей. — Это будет проблематично, он все время здесь. Говорит тут вдохновение. Видимо, смерть, разложение, запах мочи приободрили его музу, — приоткрыв один глаз сказал Слава. — Если ты чем-то недоволен, я, конечно, могу занятие поинтереснее себе найти, — в голосе Мирона звенела обида. — Заебали ворковать, голубки. Раз Слава в норме, я пошел. Завтра приду в четыре с Фалленом, он вернулся. Хочет тебя видеть. Я-то никому не скажу про вашу трагическую любовь посредине антиутопии, а тот распиздеть может. — Наша любовь не трагическая, а очень светлая, можно даже сказать… — Комедийная! — вставил свои пять копеек Окси. — Очень быстро может стать трагической, — мрачно закончил Замай, кивнул Славе и вышел, мягко прикрыв дверь палаты. — Он вроде норм отреагировал, да? — весело спросил Слава. Мирон смотрел неподвижно в стену и молчал. — Не парься! Андрей не будет трепаться! — Это пиздец, зачем я в это все ввязался, сидел бы в Лондоне, у мамы день рождения был вчера, а я почти забыл её поздравить — с тобой носился. Будто тут действительно без меня не обойдётся. Зачем все усложнять было. Я сам виноват. Чёрт меня дернул поехать. Кто мы такие друг другу вообще… Мирон говорил и говорил. Но Слава уже не слушал, откинулся на подушки и закрыл глаза. Все эти слова он уже от Окси слышал, но от них становилось больнее, чем от ударов по ребрам. Мирон, кажется, что-то спросил, но Слава промолчал. Дождался пока Мирон уйдёт. Повернулся, вытащил из тайника под матрасом сигареты. Ходить было все ещё больно, но терпимо. Он курил в окно, глядя на опускающиеся на город сумерки. На другой день, после процедур, он настучал сообщение Замаю, чтоб приходил, если есть желание, но день тянулся в одиночестве, Замай молчал, видимо, был занят своими делами. Он пытался уснуть, но виски ныли, страшно хотелось написать Мирону какой же он мудак, разве так можно. Но сдерживался, он же не 15-летняя девочка. Найдет себе кого-нибудь. Тайно будет встречаться, раз уж ему теперь парни заходят. Можно подумать Окси такой единственный. «Конечно, единственный, вполне возможно у тебя и на баб теперь перестанет вставать», — подсказывает ему несчастный мозг. Никогда ещё Икару не удавалось подобраться так близко к солнцу, никогда ещё так больно не было падать, подпалив крылья. К вечеру поднялась температура. Ему виделись разные пугающие вещи: мрачная река, полная липкой воды, звонкие крики, полные боли, Окси, бледный и несчастный, почему-то без ног и рук, держащий его потусторонним взглядом. Славу обильно стошнило всем съеденным прямо рядом с кроватью. Он уснул, но во сне снова пришли кошмары. Утро не принесло облегчения, днем холодная рука убрала спутанную челку со лба, он с надеждой открыл глаза — это был Андрей. Он, только взглянув на Славу, кажется, все понял. Славе сменили перевязку на ребрах, и это было так мучительно, что он мечтал снова упасть в бред с галлюцинациями. Андрей не спрашивал с чего вдруг ему стало настолько хуже, только мотал головой и время от времени говорил, словно обращаясь к грязному потолку: «Вот мудак, а!».