Сколько себя помню...

— Ты задрал пялиться, я могу неправильно понять. Юнги перестает блуждать взглядом по его лицу и фокусируется на глазах, играет сережкой, а потом приподнимает уголок губ. — С каких пор ты начал замечать, что я на тебя пялюсь? Обычно в облаках витаешь, и тебя ничего не беспокоит. Чимин только плечами пожимает. Юнги, не дождавшись ответа, улыбается. — Я не пялюсь, я думаю. — О чем? — Чимин откладывает кисть в сторону и поворачивается к нему. — О том, что тебе бы пошло быть платиновым блондином, возможно даже с переходом в серый? Омбре? Чимин закатывает глаза и возвращается к мольберту. Еще чего не хватало. Ему линз достаточно. Притом, если сначала контейнер с ними хранился у Юнги и надевал их Чимин только у него, то теперь, из-за смены локаций, очки тихо-мирно уже какой день покоятся на полочке, а может, и где-то в другом месте. Чимин уже забыл, куда их дел, потому что, как бы ему не хотелось признавать, уже спустя неделю ношения линз, он понял, насколько это удобно. — Я серьезно. — Юнги, отъебись. Тебе нравится — себя крась. — Мне достаточно побриться налысо и подождать, пока отрастут. — Ты блондин, что ли? — Да. Не русый, не светло русый, а именно блондин. — Тогда зачем в брюнета красишься? Юнги выкатывает из-за стола компьютерное кресло и усаживается в него, перестав маячить над душой. — Потому что мое внутреннее состояние не соответствует белому. Чимин хохочет и все-таки бросает попытки рисовать — все равно не идет сегодня, концентрации ноль. — Ты типа дьявол в ангельской оболочке? — А почему бы и нет? Юнги резко поднимается со своего стула и подходит ближе. — Повернись. Чимин удивленно приподнимает брови, но, прокрутившись жопой на стуле, снова смотрит на мольберт. Юнги отстраняется ненадолго, а потом открывает и протягивает Чимину черный маркер, который валяется на столе. Дожидается, когда Чимин его возьмет, и опускает ладонь на его правое плечо. — Как там говорят? У человека на одном плече сидит ангел, а на другом — дьявол? — Юнги скользит ладонью до предплечья, а потом обхватывает запястье и поднимает руку, тянет ее вперед, пока стержень маркера не утыкается в лист. Образуется черное пятно, которое из маленькой черной точки превращается в кляксу, пропитывая собой бумагу и притягивая взгляд. — А вдруг я и правда твой личный дьявол? — ладонь Юнги движется обратно, а он сам наклоняется ниже, так что Чимин чувствует на скуле его дыхание. — Вдруг меня даже не существует. Плод твоего воображения, которое искушает и обманывает. Толкает к краю? Голос Юнги понижается на несколько тонов, а пальцы, сначала оторвавшись от плеча, прикасаются снова к коже по одному. Начиная с мизинца, немного сдвинувшего ткань футболки в сторону и заканчивая указательным, прикоснувшимся уже к коже у самой шеи и еле ощутимо царапнувшей ее. Чимин дергается, так же как и маркер в его руке. Кривая линия едет вверх. — Возможно, я медленно, но неотвратимо проникаю в твое сознание, отравляю и стремлюсь дальше. Пробираюсь к твоей душе, отрываю от нее маленькие воздушные кусочки, как от сахарной ваты, а пустые участки заполняю темным дымом. Чимин понимает, что Юнги несет бред. Просто прикалывается. Но от его руки по плечу в разные стороны разбегаются мурашки, а маркер движется независимо от желания. Извилистой полосой перечеркивает уже подсохшую краску начатого ранее рисунка и превращается в совершенно иной — лозу с шипами, закрученную спиралью, оплетающую цветные пятна краски. Сжимающую и прокалывающую их насквозь, заключая в объятия маленькими листьями с зубчатыми краями. Когда конец лозы закручивается в завиток и Чимин опускает маркер, Юнги отнимает свою руку и отступает немного в сторону. — Интересная ассоциация получилась... — произносит задумчиво. — Ага, но дьявол из тебя хреновый, потому что красить волосы не буду, — Чимин запрокидывает голову и видит, как Юнги, впервые на его памяти, надувает обиженно губы. — А если я скажу «пожалуйста»? — Серьезно? Юнги плюхается обратно в кресло. — У меня знакомый увлекается фотографией. Не так давно дело было: фотосессию замутил — я там как раз то ли дьявол, то ли демон, хрен разберешь. Но прикольно получилось. Вот я и подумал, что можно повторить. Ангел-демон, вечное противостояние. — Это банально. — Это интересно. По крайней мере сам процесс. Практически то же самое, что в театре выступать. Тебе дают роль, и нужно ее сыграть. И очень удобно, когда твоя роль не расходится с твоей сутью. Фотографии получаются живыми, а это именно то, к чему стремлюсь я, когда рисую. Чтобы в итоге была не простая мазня, а мазня, пропитанная эмоциями. Чтобы несла в себе что-то, чтобы цепляла. Чимин чешет затылок и треплет волосы. — Юнги, ты сегодня на какой-то философской волне. — Да нет, просто считаю, что во всем должен быть смысл, иначе зачем? Зачем рисовать, сочинять стихи, писать песни, ставить спектакли. Все это должно что-то нести в себе. Возможно мораль, а возможно ассоциацию, вызывающую ряд воспоминаний, и следственно эмоции. В целом неважно, что именно туда заключить, главное, чтобы было и работало. Чимин отворачивается к окну и только сейчас замечает, что идет дождь. Мелкие капли попадают на стекло и тонкими струйками стекают вниз. Эмоции и воспоминания. Конечно, это именно то, что Чимин переносит на бумагу. Всегда. Он, правда, никогда не старался, чтобы его рисунки передавали что-то другим людям, хотя... Его эскиз, который теперь украшает стены в Джуновой квартире. Интересно, каково Джуну это видеть? Заходить каждый день и вспоминать. Чимин вздыхает. И какого хрена ему тогда пришло это в голову — наебашил бы каких-нибудь цветочков-бабочек и все. Или вообще не брался. Может, сейчас не чувствовал бы себя таким мудаком. В голове, как назло, всплывает Джунов голос, слишком привычный и знакомый, которым он звал. Просил, чтобы Чимин вышел из комнаты. А он тупо сидел, спрятавшись в своем мыльном пузыре, за шторами, в личном маленьком мирке, не пуская никого, отсиживаясь, ожидая, когда кто-то другой выгонит, избавится, заставит замолчать. Клац! В голову прилетает точилкой для карандашей. — Эй, оливка, ты там в астрал собрался и без меня? Чимин моргает пару раз, оборачивается к Юнги, криво улыбается. Ладно, отвлек и на том спасибо. — Почему оливка? — Потому что сидишь такой же бледно-зеленый в окно залипаешь. — Да пошел ты... — Кстати, да, пора уже. А ты подумай, ангелочком быть всяко лучше, чем беспонтовой оливкой. И ко всему прочему, когда меняется жизнь, не плохо бы поменять и самого себя, хотя бы на время. Чимин наклоняется, поднимает точилку с пола и швыряет ее в обратку, только Юнги успевает поймать и, подмигнув, идет на выход из комнаты. Через полминуты и Чимин поднимается. Надо же проводить, по крайней мере до двери из квартиры, но сегодня лучше и дальше. Воздухом заодно подышать и плевать на дождь.

***

До сих пор Чимин не может понять, как в итоге соглашается. До сих пор он не может поверить, что находится за городом в поле. До сих пор он не может объяснить себе, зачем стоит и мерзнет в белой рубашке без пуговиц, белых штанах и босой. Просто на кой хрен ему весь этот пиздец? И пока он думает над этими вопросами, обнимая себя за плечи, Юнги нарезает круги по полю, которое почему-то до сих пор покрыто зеленой травой, хотя совсем рядом, длинной, узкой полосой стоят деревья с опавшей листвой. Когда они только выезжали, погода радовала относительным теплом, которое только может быть в ноябре, и ярким солнцем. Но вот сейчас наползли тучи и поднялся сильный ветер. Изначально Чимин кутался в теплый плед, который Джиху, хренов фотограф, взял с собой. Но сейчас этот плед болтается на одной из веток. Сушится. Потому что Чимин перевернул бутылку воды и залил все к чертям. Юнги назвал его рукожопом и бегает теперь туда-сюда, чтобы согреться. А Чимину бегать впадлу. Потому что споткнется и пизданется, а настроение и так не очень-то радужное. По-хорошему, стоило пойти и взять куртку, которая осталась в машине, брошенной на обочине трассы. Но блин, это пилить фиг знает куда. А Чимин хочет, чтобы эта фотосессия поскорее закончилась и поехать домой. — Джиху, ты заебал возиться, потом посмотришь, у нас оливка сейчас инеем покроется, — запыхавшийся Юнги подбегает к Чимину, криво улыбнувшись. С того злополучного дня, как он предложил сделать из Чимина блондина, прошло полторы недели и ни дня, чтобы он не назвал его сраной оливкой. И вся фигня в том, что Чимин уже даже отзывается. — Пару минут и продолжим. — Пару минут, и ангел окочурится. Это ж нежное сознание, к таким испытаниям не подготовленное. — Юнги, заткнись, — негромко просит Чимин, теперь рассуждая на тему того, что неразговорчивый Юнги гораздо приятнее этого, который пиздит без остановки. — Давай лучше согрею. И он без лишних объяснений запрыгивает на спину. Чимин пошатывается, за малым не свалившись от потери равновесия, но чудом выпрямляется. — Совсем идиот? — Чимин пытается разжать руки, которыми его чуть не придушили пытаясь удержаться. — Слезь. — Чим, ты ангел или где? Должен помогать людям, вот и подержи немного, иначе у меня ноги отвалятся, — произносит куда-то в макушку и пытается взобраться чуть выше, чтобы не соскользнуть. — А кто тебя бегать просил? Ты тяжелый, твою мать! — Холод просил, прям умолял. И не пизди, я легкий как перышко. — Хуерышко, — бурчит Чимин в ответ, но скинуть больше не пытается. Юнги действительно не слишком тяжелый, а еще горячий. Так что Чимин заводит руки за спину и, подхватив его под бедрами, подкидывает немного, перехватывая поудобнее. — Вот вернемся и я в твой кофе пургена подсыплю, — произносит с угрозой и поворачивает голову, надеясь хоть боковым зрением увидеть наглую рожу. Наглую, крашеную рожу. Потому что им обоим нанесли макияж. Кожа Юнги стала темнее, а глаза окружили тени, делая взгляд немного пугающим. С Чимином же гораздо проще: намазали чем-то, ровняя тон, а еще на губы блеск нанесли или что-то вроде того. Посмотрев на себя в зеркало, Чимин немного потерялся даже, пытаясь определиться, на кого он больше похож: на милую девочку с блестящими губами, стремного недотрансвестита с недовольным лицом или таки на того самого предполагаемого ангела? Последний вариант у Чимина стоял на последнем месте. — Я тебе же это кофе и дам на пробу, — отвечает Юнги и переносит вес на одну сторону, вместе с тем еще пытаясь взобраться чуть выше. Чимин его опять чуть не роняет, зато по итогам ноги Юнги обхватывают уже не бедра, а талию, и он умудряется опереться локтем на Чиминово плечо, теперь смотря сбоку, сверху вниз и четко в глаза. А потом вдруг опускает немного голову, так что между лицами остается сантиметров десять, не больше. — Хочешь, я тебя поцелую? — спрашивает шепотом. И затем, одновременно с тем, как Чиминово лицо передает все оттенки охуевания, Юнги расплывается в странной улыбке. И следующее, что слышит Чимин это несколько щелчков затвора и крик Джиху: — Снято! Юнги тут же вскидывает голову и довольный спрашивает: — Ну как? — Отлично! Джиху показывает большой палец, а Чимин поняв, что произошло, щипает Юнги за ляжку. — А предупредить, не? — Не получилось бы. Ты бы не смог выдать такие эмоции. — Почему это? — Потому что ты унылая оливка и своим лицом сегодня изображаешь исключительные несовершенство и бренность этого мира. — Блядь, потому что мне холодно и я хочу домой, логично? — Логично, поэтому я все делаю за тебя, бесталанное ты существо. — Слезай! Чимин убирает руки и даже чутка подпрыгивает, пытаясь стряхнуть с себя Юнги. — Ангелы не должны злиться. — Я не ангел, а унылая оливка. Слезай, иначе я тебе врежу, честное слово. — Ангелы не бьют людей. Юнги вцепляется как пиявка, и оттого что Чимин прыгает толку нет, сам только выдыхается. — Значит, меняемся ролями. Я вырву твое сердце и сожру душу с превеликим удовольствием! Юнги смеется, а Чимин резко наклоняется вперед, думая: свернет ли Юнги шею, если слетит кубарем. Шею Юнги не сворачивает, зато Чимин не удерживает равновесия и упирается руками в землю, чтобы не упереться в нее лицом, но Юнги таки съезжает вперед и теперь давит животом на затылок, так же, как Чимин, пачкая ладони о пыльную траву. — Ребят, заканчивайте, дождь ливанет скоро. Чимин буркает что-то непонятное, а Юнги посмеиваясь, просит: — Чимин, не пойми неправильно, но встань на четвереньки... — Сука... Сдержать смеха он не может, Юнги закатывается следом и Чимину таки приходится опуститься, чтобы он не кувыркнулся, а нормально слез. — Давай вставай, пока штаны не изговнял. Юнги протягивает ладонь, продолжая посмеиваться, а свободной рукой держаться за живот. Чимин кое-как поднимается и трет поясницу. Юнги может и не тяжелый, но прыгать с ним на спине не стоило. На поле они проводят еще около получаса, пока небо над ними полностью не затягивает тучами и уже под первые мелкие капли, собрав все вещи, бегут к машине. И что самое главное, эти последние полчаса проходят уже более плодотворно. Идиотство Юнги творит чудеса, отрицать это больше невозможно.