***
Крис ненавидел это чувство. Когда тебя словно выпотрошили, а потом засунули все сгнившие внутренности обратно, будто говоря: «Давись ими». Он ненавидел это чувство, когда тебя надули, будто ты — воздушный шарик, а затем проткнули, и ты с громким «Бум!» лопаешься, рвёшься на никчемные куски, становясь лишь одним названием. Ничего не значащим. Он не понимал, почему люди вокруг беззаботно смеются. Почему они с радостными воплями и лицами обсуждают такой нелепый бал, от которого хотелось лишь раздоблать собственные руки. Шистад не понимал: почему? Все заняты своими делами и заботами, в то время как он едва ли не дрожит от раздражения и пустой злости. Когда он смотрит на столик возле окна и понимает, что ее нет. Весь херов день нет. Эва не мелькала в толпе в переполненных коридорах. Она не была на совместном уроке норвежского. От великой пятерки осталось лишь жалкое трио, и Шистад не знал — то ли ему смеяться, то ли заорать во всю мощь своих голосовых связок. Потому что... Потому что теперь он стал замечать ее,да? И Крис понятия не имел, какого вообще черта. Потому что ему должно быть плевать. Вот прям с высокой колокольни. Чтобы он, дамский угодник и дерзкий Пенетратор, думал о какой-то девчонке? Какая... нелепость. Пару месяцев назад он бы посмеялся над этим, скажи ему кто-нибудь о том, что Шистад будет насиловать свой мозг до воспалённых дыр, думая о рыжеволосой упрямой первогодке. Он посмеялся бы, да. Определённо. Потому что подобный бред даже не вяжется с образом плохого парня. Только вот Кристофер понятия не имеет, почему такой нужный сейчас смех застревает в глотке огромным комом. Почему его глаза сверлят в лицах разношёрстных девушек дыры. И не видят другого. Неиспорченного косметикой. Немного худого, бледного. Не видят ярких зелёных глаз, которые могли смотреть с лютой ненавистью и... ожиданием. Со странным блеском, с подрагивающими ресницами. Они бы смотрели, а губы сжимались, то ли от раздражения, то ли стараясь спрятать улыбку. У Эвы ведь... красивая улыбка. Открытая. Немного нервная. Но настоящая. Не фальшивая. Настоящая. И Шистаду хотелось удариться головой об край стола, за которым он сидел вместе с друзьями, или о какой-нибудь угол стены. Чтобы перестать думать о Мун. Которой, черт бы ее побрал, не было весь день. И Шистад задался вопросом: какого хрена? И понимание оглушило так неожиданно, что с первого раза ему показалось, что это лишь плод его воображения. Из-за него. Это его вина. Что она не смеётся со своими подружками, сидя за их столом. Сейчас. Что не прячет взгляд, когда будто чувствует на себе его — пристальный, прожигающий, прямой. Что она не приподнимает вопросительно брови, мол: «Какого черта ты смотришь на меня?». Потому что в этот момент Эва Мун, которую знает Кристофер Шистад, стоит в ванной комнате и умывает лицо ледяной водой, смывая остатки вчерашних-сегодняшних слез, которые исчезают в сливе вместе в водой. В этот момент, когда у парня руки под столом сжимаются с такой силой, что каждый может услышать этот противный хруст, а глаза его сверлят серьёзное лицо Саны Бакуш, — Эва избавляется от влаги на лице с помощью полотенца. В то время, когда она идёт на кухню, на которой ее уже ждёт мать — невыносимо уставшая после дороги и выжатая как лимон из-за истерики собственного ребёнка, — Кристофер поднимается из-за стола и под удивленные взгляды друзей уходит из столовой, скрипя зубами до такой степени, что кажется, что те сотрутся в пыль. Боркис с недоумением смотрит в спину уходящего парня, на мгновение оторвавшись от собственного телефона. Андреас прекращает надувать пузырь из жвачки и с громким звуком лопать его. На лицах друзей застывает немой вопрос: «Какого черта это было?», а Вильям просто тяжело вздыхает и трёт лицо ладонью. Ему как никому другому известно, каково это, когда ты борешься с самим собой, борешься с собственной гордостью, борешься со слабостью. Тяжелее всего признаться себе в том, что когда-нибудь найдётся человек, который разрушит все воздвигнутые тобой стены. Он изменит тебя, сам того не осознавая, а ты будешь терять контроль всякий раз, когда кто-нибудь рискнёт отнять этого человека. Потому что он — твой. Нура выглядела удивлённой. Она кивнула, молчаливо спрашивая Вильяма о произошедшем, и последний покачал головой. Парень поднялся из-за стола и пошел следом за другом, минуя учеников разных классов, а когда вышел на улицу, мимо проезжала машина Кристофера, которая спустя несколько секунд скрылась за первым поворотом.***
— Эва, мне это не нравится. — Что не нравится, мама? — Твоё безразличие. — Извини. Было сложно. Правда сложно натянуть на лицо отрешенное выражение, которое не означало ни горе, ни радость. Просто... Ничего. Эва видела взгляд матери, и он буквально кричал, что женщина в панике. Ее темный взгляд хаотично бегал по лицу девушки, пальцы сминали салфетку, которая превратилась в тонкий пергамент, а спина то выпрямлялась, то сутулилась. Анне-Марит было некомфортно рядом с Эвой. С Эвой, которая сейчас сидела за столом напротив и пила обычную воду из стакана. Единственное, что Мун не могла скрыть — у неё дрожали руки. — Ты хочешь поговорить об этом? — тихо спросила женщина, надеясь на откровение дочери, но та ответила слишком быстро и тоном, означающим, что женщине больше не стоит пытаться узнать у Эвы правду, ведь она не скажет: — Нет, я не хочу поговорить об этом, мама. Девушка поставила стакан на стол и отодвинула стул, вставая на ноги. Она вышла из кухни, игнорируя голос матери, которая звала ее по имени, и зашла в ванную, закрывая за собой дверь. Лишь только тогда, когда глаза посмотрели в такие же зеленые по ту сторону зеркала, губы начали дрожать. Как нелегко казаться безразличной, да, Эва? Да-а... Безразличие — это искусство. Искусство обмана и выдержки. Оно не даёт людям забраться в твою голову, не позволяет им узнать о твоих чувствах, и это прекрасно. Прекрасно быть ледяной глыбой, которую растопит лишь знойная жара. Но такой ведь нет в Осло, правда? Так что тебе повезло, Эва. Не дай солнцу растопить твой лёд. Одна рука потянулась к шкафчику над раковиной возле зеркала, другая выкрутила вентиль, позволяя воде исчезать в сливе. Шум воды помогал заглушить гулкие удары сердца в груди. Пальцы нащупали холод металла на полке возле мотка бинта. Эва взяла предмет в руку, но глаз от своего отражения не отвела. Она пыталась отыскать в своём взгляде тень сомнения, но кроме пустоты в нем больше ничего не видела. И она не знала, хорошо это или плохо. Свободной рукой Мун стянула с волос резинку, позволяя тем рассыпаться огненным водопадом по плечам. И она искренне ненавидела эти волосы. Потому что они слишком яркие. Они слишком длинные. Слишком любимые и оттого и бесящие. Вода с шумом лилась из крана и исчезала с хлюпающим звуком в темном отверстии слива. Эва коснулась пальцами холодной струи, намочила руку, позволяя холоду касаться своей кожи. Она поднесла мокрые пальцы к волосам и расчесала их, позволяя им становиться влажными, послушными. А затем схватила одну прядь длинных волос и... чик Огненные волосы упали в белую раковину, смываемые холодной струёй воды. чик Их становилось больше. И они путались между собой, превращаясь в промокшие рыжие нитки на дне раковины. Говорят, что волосы — это не только часть нас самих. Они — часть нашей жизни. С ними мы грустим и радуемся, плачем и смеёмся. Они впитывают в себя все наши эмоции, они растут вместе с нами. И когда мы отрезаем их, часть прошлого просто умирает. Становится лишь отрезанной прядью волос, которая больше никогда не вырастет. Она мертва. Волос в раковине становилось больше. Длина — короче. Эва смотрела в глаза своему двойнику в отражении, но слез, которых она ждала, не было. И когда последняя прядь упала вниз, губы растянулись в улыбке. Которая не коснулась глаз. Вчера Ибен трогала эти волосы. А теперь их не было. Одним мгновением Эва превратила их в горстку мертвых волосков, которые вода пыталась собрать все вместе. Ножницы возвратились на прежнее место. Вода прекратила литься из крана. Эва сделала шаг назад и повернула голову то вправо, то влево, наслаждаясь зрелищем в зеркале. Огненный водопад исчез. Осталась лишь жалкая пародия чуть ниже подбородка. Прекрасно. И-де-аль-но. Одежда упала на пол. Сперва футболка. Затем — шорты. После — нижнее бельё. Эва отодвинула дверцу душевой кабины, которой она никогда прежде не пользовалась, отдавая предпочтение ванной с ароматной пеной и солью. Девушка встала под душ и включила воду, запрокидывая голову назад, позволяя прохладным струям касаться своего лица и стекать вниз по телу. Эва подняла руки и потрогала такие непривычно короткие волосы, которые теперь не щекотали поясницу. Ощущение свободы. Больше нет этой тяжести за спиной. И Эва поняла, что это — прекрасно. Мун протянула руку к полке и взяла шампунь, затем открыла его и выдавила на ладонь небольшое количество вещества жемчужного цвета. Нанесла на волосы и начала медленными массирующими движениями мыть голову, полной грудью вдыхая аромат, заполняющий пространство кабины. Непривычный. Приятный. Который обязательно станет любимым. В одном Юнас прав. Лаванда — это, черт возьми, идеально.***
Анна-Марит долго молчала, с расширенными от ужаса глазами смотря на влажные, чудовищно короткие волосы Эвы, которая надела на себя старую растянутую футболку, давно валяющуюся где-то в углу на полке аж с пятого класса. Рисунок стал блеклым от частых стирок, насыщенно серый цвет превратился в тусклый мышиный. Женщине пришлось сесть на стул, чтобы не рухнуть на пол. Ее ноги дрожали. Руки тоже. — Ох, Эва, — голос матери был полон бессилия, и женщина моргнула, избавляясь от пелены перед глазами. — За что ты так со мной?.. — Они всегда мне мешали, — с лёгкостью соврала Мун. — Это же просто волосы, мама. Отрастут ещё. Анна-Марит покачала головой. У неё действительно не осталось сил, чтобы спорить с дочерью. Женщина ещё раз бросила тоскливый взгляд на волосы девушки. Сердце обливалось кровью. Сколько лет она растила их! Сколько бессонных ночей и истерик позади, сколько родительской гордости и людской зависти! И всё в одно мгновение в мусорное ведро. Так легко и просто. Потому что мешали. — Я устала, Эва, — женщина поднялась на ноги и тяжело вздохнула. Потерла пальцами опухшие глаза, после чего без сил опустила руку вдоль тела. — Устала от твоих секретов. Мне грустно от того, что ты не желаешь делиться со мной своими переживаниями, и больнее, что я никак не могу повлиять на это. Эва, стоящая к матери спиной, прикусила внутреннюю сторону щеки и судорожно выдохнула. От слов женщины становилось ещё хуже, чем было на самом деле. — Я пойду к себе. Хорошо? Если тебе вдруг захочется со мной поговорить о чём-то, знай: я всегда буду рада тебя выслушать. Мун слышала отдаляющиеся шаги матери. Спустя несколько секунд дверь в её комнату с тихим щелчком закрылась, и Эва, стоящая на кухне в полной тишине, опустила голову. Слезы, стекающие по щекам, падали на пол. Она не помнила, сколько раз за эти два дня роняла слезы, просто сбилась со счета. Шмыгнула носом. Вытерла ладонью влагу с лица и направилась к себе в комнату. Эва закрыла дверь на замок, а после упала на кровать, утыкаясь лицом в мягкие подушки. Если уж и реветь, то только в одиночестве.***
Сколько она скулила в подушку, кусая зубами наволочку, которая промокла от слез? Час? Два? Черт его знает. Однако когда Мун перевернулась на спину и уставилась потерянным взглядом в потолок, комната была окутана мраком. Уже глубокая ночь? Эва потянулась рукой к тумбочке и нащупала пальцами телефон. Прищурилась, когда экран загорелся, принося дикий дискомфорт глазам. Куча непрочитанных сообщений. Несколько пропущенных звонков от подруг. Даже Вильде звонила. Видимо, её отсутствие сильно потревожило их компанию. А вдруг о стычке с Ибен стало всем известно? Эва небрежно швырнула телефон обратно на тумбу и вздохнула. Меньше всего ей хотелось быть частью общественных сплетен. Ну вот какого черта она связалась с Шистадом? Кто просил? Мальчик с очаровательной улыбкой перевернул её жизнь вверх дном, а теперь она льёт слезы, потому что поцапалась с его бывшей девушкой, которая не намерена ни с кем делиться своими игрушками. Но разве Эва претендовала на Криса? Разве вешалась ему на шею и заявляла о том, что этот чертов бабник — ее собственность? Мун закрыла глаза. Почему всё стало таким сложным? Почему она не может проснуться и понять, что всё произошедшее — странный и сумбурный сон, от которого болит голова? Почему... Эва вздрогнула, когда маленькое окошко в её комнату приоткрылось, запуская в теплое помещение прохладный ветерок, и тёмный силуэт осторожно протиснулся через оконную раму, тихо шипя. Страх парализовал тело девушки. Мун едва хватило мужества присесть, не сводя пристального взгляда с человека, который сейчас забирался в ее комнату. Дрожащая рука обхватила ножку ночного светильника. Когда человек оказался в комнате, Мун начала вести мысленный отсчёт, после чего сползла с кровати и на цыпочках приблизилась к незнакомцу. Сделала замах, задерживая дыхание, но замерла, когда тихий шёпот нарушил тишину в спальне, обращаясь к ней: — Ты не спишь, Мун? А почему, собственно говоря, не ударить этого человека ночником по голове? Он этого очень даже заслуживает. Но Эва опустила руку и хлопнула ладонью по настенному выключателю. Свет вынудил их обоих зажмуриться от яркости. — Какого... черта? — Кристофер смотрел на короткие волосы Эвы, которая игнорировала странный взгляд парня. Тонкие ноздри девушки раздувались. Нос заострился. — Это я должна тебя спросить, какого черта? — Мун указала рукой с ночником на открытое окно. — Ты, — Мун даже не могла подобрать слов, чтобы описать, насколько зла она сейчас была. — Ты залез в мою комнату через окно?! — Очевидно, что так, — Шистад сделал шаг вперёд и смотрел на новую стрижку девушки, хмурясь всё больше и больше. — Что с твоими волосами? — Это не твоё дело, — прошипела Эва и швырнула ночник на кровать. Затем кивнула в сторону открытого окна и пихнула парня в грудь. — Убирайся отсюда, Кристофер. Парень ловко ухватил руку Эвы и дернул девушку на себя, и она охнула от неожиданности, уперевшись обеими ладонями в сильную грудь Шистада, который рассматривал заплаканное лицо напротив с хмурым выражением. — Это из-за Ибен, да? — догадался шатен, и Эва начала активно вырываться, при этом стараясь не сильно шуметь. Мать-то наверху. Может и прибежать на крики. — Пусти. — Эва, — Шистад пытался поймать глазами взгляд девушки, которая делала всё возможное, чтобы не смотреть на него в ответ. — Если я скажу, что ты красивая в любом виде, ты перестанешь брыкаться? И она замерла, уставившись на шею парня. Ее волосы сейчас напоминали огненное гнездо, от которого пахло чем-то приторно-сладким. Глаза, похожие на щелки, осторожно скользили по шее парня, затем посмотрели на подбородок, на скулу, и только потом Эва встретилась с глазами Криса. Она пыталась отыскать в этом темном омуте скрытую усмешку, возможно даже отвращение к её персоне. Кристофер никогда не говорил серьёзно. — Перестань смеяться надо мной, — в тихом голосе слышалась мольба. — Уходи. Я не хочу, чтобы на наши крики сюда пришла моя мать. Я не хочу, чтобы она увидела тебя. — Ты меня стыдишься? Мун смотрела на него. Долго. Сканировала и пыталась понять. Он снова шутил? Господи, как же ей надоели эти его шутки! Почему Кристофер не может быть серьезным?! Неожиданно для девушки шатен отпустил ее. Она рассчитывала, что сейчас он развернётся и уйдёт, оставив после себя лишь слабый аромат этого ненавистного парфюма. Думала, может пошлёт на прощание. Да хоть ударит! Но Шистад снял с себя куртку, затем швырнул на пол футболку, не обращая внимания на широко распахнутые глаза Эвы, которая наблюдала за всем происходящим с недоумением. Когда Крис коснулся пальцами ремня на джинсах, Мун пришла в себя: — Что ты делаешь?! — А ты не видишь? — Кристофер расстегнул ремень, который звенел от движения. — Я ложусь спать. — Что? — Эва замерла. Кристофер избавился от джинсов, оставаясь в одних чёрных боксерах от «Calvin Klein» и носках, но и от последнего парень избавился. У Эвы в прямом смысле горело лицо. Ей с большим трудом удалось не опустить взгляд на крепкий торс с полоской темных волос, а ещё на выпуклость в трусах. Шистад стоял и совершенно не стеснялся, а вот Эва была готова сгореть от стыда. Она схватила с пола вещи парня и швырнула их ему в руки, веля звенящим от злости голосом: — Одевайся и проваливай отсюда! Живо! — Нет, — вещи упали обратно на пол, потому что шатен даже не собирался брать их в руки. Эва ухватила парня за плечи и, развернув его к окну, пихнула в спину. — Прекрати этот цирк, Крис. Убирайся! И не смей больше влезать в мою комнату через окно! — Хочешь, чтобы я вылезал из твоего окна в таком виде? Эва зарычала, потому что слышала издевательские нотки в голосе Шистада. Чертов упрямец! Гадкий самовлюбленный козел! — Я хочу, ты чтобы ушёл, — упрямо твердила Мун. — Заставь меня. — Крис. — Эва, — дразнил её Шистад, и Мун не выдержала: — Да что тебе нужно от меня?! Ее крик заполнил всю комнату, и кожа лица Эвы мгновенно стала бледной от испуга. Она обернулась на дверь, прислушиваясь к звукам по ту сторону, но Шистада подобное зрелище развеселило ещё сильнее. Он ухмыльнулся. — Твоя мама знает о том, что в комнатку к ее дочери могут залазить в окошко плохие мальчики? Эва подлетела к Шистаду и заткнула ему рот своей ладошкой, призывая шатена тем самым заткнуться. Крис сдавленно засмеялся. — Замолчи, — шипела Мун, смотря на него тяжелым взглядом. — Одевайся и провалива... Ай! Ты что?! Эва отдернула руку, когда влажный язык Шистада коснулся внутренней стороны её ладони. Мун с отвращением вытерла руку об футболку. — Если ты будешь с таким же стремлением пытаться от меня избавиться, я буду кричать и не стану одеваться. Хочу увидеть лицо твоей мамы, когда она зайдёт сюда и увидит меня, стоящего в одних трусах. — Чего ты хочешь? — Мун сжала от злости зубы. — Чего ты этим добиваешься? — Чего я хочу? — темные глаза парня прищурились. Он опустил взгляд на открытую шею, затем посмотрел на горошины сосков, которые призывно торчали из-под старой футболки. Его взгляд скользнул по голым ногам — Эва была лишь в одних трусиках, — а после взглянул в глаза Эвы, на полном серьезе отвечая: — Поцелуй меня.