— Знаешь, что самое стрёмное? Осознание того, что всё, во что ты верил — абсолютная чушь. (c) 500 дней Лета
Пару месяцев назад, если бы кто-то сказал Шистаду, что он среди множества девушек положит глаз только на одну, Крис либо покрутил бы пальцем у виска, либо посмеялся бы над таким заявлением, либо же хорошенько вдарил бы этому смельчаку. Ведь он не такой. Ему нравится ходить на вечеринки, выпивать, танцевать, флиртовать с девушками, спать с ними. Это же так весело! Когда ты не обременяешь себя обязательствами, когда ты живёшь моментом, наслаждаешься им. О каких чувствах может идти речь? Пару месяцев назад Кристофер определённо посчитал бы человека, сказавшего подобного рода чушь, идиотом. Потому что Пенетратор Крис не способен на большее, чем просто секс. Он же мальчик для веселья. Красивый, обеспеченный, эдакий пати-бой. Такие мальчики, как он, «дружат» с девочками не ради сладких конфет. Мальчики вроде Шистада вообще не имеют никакого понятия о дружбе с девочками. Как можно дружить с тем, кто рано или поздно окажется под тобой? Ему всегда было смешно и противно от влюблённых парочек, которые на всеобщее обозрение выставляли свои чувства. Для чего? Непонятно. И от этого глаза парня постоянно закатывались, губы всякий раз кривились от отвращения. Ему всегда хотелось бросить им пару ласковых, ведь поцелуи, объятия, счастливые лица и задорный блеск в глазах раздражали Криса. Когда Нура запудрила мозги Вильяму — первое время Шистад так думал, — его переполняли злость и обида. Потому что он искренне не понимал: как такие, как Сатре, могут понравиться его лучшему другу? Они же никакие от слова «совсем». Ни фигуры, ни таланта. Ни-че-го. И когда Крис осмелился спросить у Магнуссона, какого, собственно говоря, хрена, тот просто ответил: «Я влюбился». Казалось бы, что такого в том, что твой друг потерял от кого-то голову? Это же нормально. Рано или поздно это должно было произойти. Только Крис к осознанию этого пришёл не сразу. Сперва была злость. Он невероятно злился на Нуру, которая неожиданно встала между ним и Вильямом, отодвинув Шистада на второй план. Потом, спустя некоторое время, злость сменила обида. Вильям перестал проводить с ним выходные, он реже уделял внимание делам в автобусе, практически отдал бразды правления Крису, который этого не хотел. И лишь после вечеринки, когда Шистад переборщил с алкоголем, на место обиды пришло осознание. — Так, значит, всё, да? Ряды твоих бывших больше не пополнятся? Это конец? Вильям долго смотрел на него. Сигарета в его руке тлела, пепел падал на пол. Крис терпеливо ждал ответа. Ему хотелось услышать правду от друга, который не торопился ничего говорить. И Шистада это злило. — Знаешь, — Вильям потушил сигарету. — Я могу тебе назвать множество причин, почему всё произошло так, а не иначе. Но ты, Крис, всё равно не поймёшь меня. — Почему же? — На его губах появилась едкая ухмылка, которая пропала так же быстро, как и появилась. — Ты никогда не влюблялся. Тогда Крис начал смотреть на Магнуссона другими глазами. Тогда Нура перестала быть раздражителем, неким подобием врага. Потому что только после откровения он понял одну простую вещь: чувства. Между этими двумя, ничем не похожими друг на друга людьми гребаные чувства. Это не просто развлечение. Это не чертова интрижка. Это, мать вашу, настоящие чувства. От них не избавишься на раз-два. Ими нельзя просто так переболеть. После таких отношений обязательно останутся шрамы, напоминающие о прошлом. Это больше, чем просто химия. Когда в его жизни появилась Ибен, что-то вроде сомнения поселилось в его голове. Потому что таких, как Нордхейм, было полно, но только она смогла удержать его внимание на себе дольше, чем на один день. Она была веселой и красивой, таких девушек сложно обойти стороной, поэтому Шистад не обошёл. Она не отказывалась от его внимания, а он не стремился к чему-то большему. Просто в один день они вдруг поняли, что между ними что-то зарождается. И это не просто поцелуи на вечеринках. Это не просто случайные ночёвки друг у друга. Это то самое «что-то». И поначалу Шистаду это даже нравилось. Его распирало от любопытства, каково это — делить одну постель на двоих, есть из одной тарелки, делиться своей одеждой, смотреть по вечерам телевизор. Это нравилось ровно до того момента, пока Ибен не решила вручить в руки Криса «ошейник». Когда он понял, что отношения превращаются в паранойю, когда Кристофер вдруг почувствовал нехватку кислорода, внутри сработал инстинкт. Стоп. В голове что-то щёлкнуло. С лица слетели очки, открывая ему обзор на происходящее. И он, как бы банально и глупо это ни звучало, испугался. Крис просто струсил. Ему так нравилась эта игра в «отношения», что незаметно для себя он вдруг стал главным героем этого дурацкого спектакля. И в тот момент парень решил дать задний ход. Потому что «протрезвел». Потому что понял, что это не для него. Он, конечно, любит представительниц прекрасного пола, но свободу он любит больше. И тогда его жизнь вернулась в прежнее русло: вечеринки, новые знакомства, драки, снова вечеринки, секс. С блондинками и брюнетками. Фигуристыми и не очень. Их было так много, что в большинстве случаев Шистад просто забывал их имена. Новая вечеринка — новая пассия. И так изо дня в день. Его не волновало, что его действия по отношению к девушкам выглядят, мягко говоря, по-хамски. Он не скрывал своих мотивов и целей. Он ничего не обещал своим «девочкам», которые время от времени сами прыгали к нему в кровать. Крис просто хотел наслаждаться жизнью, пока мог. И он делал это. Только вот в один чертов день что-то пошло не по плану. Просто перевернулось вверх дном. Полетело к чертям. Эва Мун. Она вошла в его жизнь ураганом. Сносила всё на своём пути, стирала границы, которые никто не имел права стирать. А она сделала это. И Шистад давился собственными принципами, собственными рамками, в которые загнал себя. Он так ненавидел её за это. Никогда прежде Крис не испытывал такой ненависти к девушкам. Эва стала исключением из правил. Она вторглась в личное пространство. Вынудила пойти на риски. Она злила его. И если бы Мун была парнем, Шистад определенно показал ей её место. Только Эва им не являлась. И это было единственным «стопом», отрезвляющим Кристофера. Буквально пару месяцев назад Кристофер отрицал какие-либо чувства к девушкам. Кроме секса его и миленьких школьниц ничего не связывало. И это было прекрасно. Шестьдесят дней — маленький срок. Казалось бы, что за этот период может поменяться? Раньше Шистад ответил бы, что ничего. Но на деле же поменялось многое. Он уже долгое время лежит на кровати, в темноте, рассматривая девушку с огненными волосами на фотографии в инстаграме. Такая милая. Красивая. Непохожая на остальных. Когда Шистад сменил амплуа бабника на сталкера — один хер знает. Но он смотрит. И понятия не имеет, что в ней такого особенного. Почему низ живота тянет от этой улыбки? Почему ему хочется биться головой об стену? Почему хочется отчаянно выть от непреодолимого желания сорваться и поехать к ней? Крис несколько раз блокировал экран телефона, откладывая гаджет в сторону. Это же полнейший мазохизм — пялиться на фотографии человека, чувствуя прилив собственного возбуждения. Это грязно. Это неправильно. Так делать нельзя. Он внушал себе это каждый раз, когда снова брал в руки телефон и смотрел на фотографии Эвы. Его развращенная фантазия рисовала разные картины абсолютно непристойного содержания, поэтому Шистад снова и снова блокировал сотовый, скрепя зубами. Извращенец. Раньше Шистад не рассматривал Эву в качестве сексуального объекта. Девчонка девчонкой. Обычная. С набором комплексов. Неприметная. Если бы не Нура, которая встречается с его лучшим другом, вряд ли Крис вообще когда-либо обратил своё внимание на Эву. Но жизнь такая странная штука. Она знакомит людей друг с другом, подкидывает им парочку конфликтов, мол, разбирайтесь с этим, ребятки, сами. И им приходится разбираться. Вместе. Просто кто-то благополучно ставит на этом жирную точку и расходится по углам. А кто-то — Эва и Крис. Вместо жирной точки у них сплошное многоточие, которое никак не положит конец их запутанной истории. Ему хочется найти оправдание для себя, но всякий раз он натыкается на барьер, мешающий сделать это. И поэтому разбитые в кровь руки. И поэтому путаница в голове. И поэтому отчаяние. Кристофер так верил в свой самоконтроль, что был готов почти ко всему. Только в этот раз контроль подвёл его. Шистад не был готов ко встрече с Эвой Мун. Он не был готов становиться её персональной тенью. Частью её самой. В Средневековье сжигали рыжеволосых людей, потому что считали их сторонниками злых сил. Женщин называли ведьмами. Может, и Мун такая же? Просто почему тогда его рука снова тянется к телефону? Почему его взгляд голодно блуждает по фотографии? Почему низ живота ноет от сладкой боли? В реальности ее глаза смотрят в камеру. Но Шистаду кажется, что они смотрят гораздо глубже. Проникают под кожу. В самое сознание. От этого взгляда каждую клеточку его тела прошибает током. Крис сглатывает слюну. На пару секунд закрывает глаза, терпеливо вздыхая. А боль в паху не уходит. Она нарастает. В голове появляются различные образы. И все до одного кружат вокруг Эвы Мун. Её рот приоткрыт. По губам скользит влажный язык. Взгляд томный. Обволакивающий. Сводящий с ума. Она лежит перед ним. Распахнутая. Открытая. Совершенная. Обнаженная. Её руки блуждают по стройному телу. Дразнят его. Влекут. Возбуждают. Зубы скрипят. На лбу появляется испарина. Что ты делаешь? Остановись. Немедленно. Только образ девушки в его голове становится почти реальным. И от этого боль увеличивается. Нарастает. Становится почти невыносимой. Рука невольно тянется к выпирающему члену. Пальцы проникают под резинку штанов, на мгновение замерев. Почему. Так. Сложно. Перестать. Думать. О ней? Почемублять? Прежний Крис определенно решил бы, что нынешний он совершенно точно и очевидно спятил. Прежний Крис покрутил бы пальцем у виска. Высмеял. Осудил. Потому что он никогда и ни за что не опустился бы до такого. — Блять. Шистад встаёт с кровати и несётся в ванную комнату, шипя и рыча от ноющей боли между ног. Домашние штаны летят в сторону, боксеры — туда же. Дрожащие руки крутят вентиль, и холодная вода обрушивается на горячее тело, стоило ногам переступить порог душевой кабины. Голова опускается. Глаза зажмурены. Губы плотно сжаты. Когда-то он считал Эву сталкером. На деле же им оказался он сам. И это выворачивало наизнанку. От этого хотелось жалобно скулить. Снова и снова разбивать костяшки пальцев, раны на которых практически всегда свежие. Она улыбается. Задевает пальцами чувствительные горошины сосков. Роняет вздох. В малахитовых глазах — блеск. В этих глазах — желание. Она выгибается. Ласкает себя. Но при этом смотрит на него. Наблюдает. Заводит. Это. Просто. Невыносимо. Шистад упирается руками в стену. Грудная клетка вибрирует от рычания. Почему такого не было с Ибен? Почему он не смотрел на неё так, как смотрит на Мун? С каких пор Эва стала для него гребаным наваждением? Когда он пересёк ту самую черту, которую н и к о г д а не позволял себе пересекать? Её пухлые губы манят. Взгляд из-под пушистых ресниц не позволяет отвернуться. И он смотрит. Впитывает в себя её образ. Очерчивает каждый изящный изгиб тела. Запоминает его. — Кристофер... — Прекрати, — он почти шепчет это. Едва ли слышит собственный голос, заглушаемый сильным напором воды. — Остановись. Она опускается перед ним на колени. Глаза смотрят снизу вверх почти по-детски наивно. Её пальцы скользят по его ногам, вызывают дрожь в теле. Он не может сказать ей «нет». Потому что нет сил. Потому что её влажный язык скользит по губам. Снова. — Не смей. Ладони сжимаются в кулаки до хруста. Дыхание становится тяжёлым. Его кожа от высокой температуры почти раскалённая. Холодная вода не помогает ему трезво мыслить. Потому что в голове она. Каждый день. Ночь. Утро. Вечер. Всегда. Без остановки. Даже сейчас. Прекрати, Кристофер. Хватит представлять её... такой. Рука сползает по влажной от капель воды плиточной стене. Касается напряжённого живота. Скользит ниже. Ещё. — Можно?.. Нет! — Да, — с губ почти надрывно, отчаянно. Её губы приоткрываются. Рука касается возбужденного члена. Её рот... горячий. Первое скользящее движение. Первый низкий рык из горла. Язык ласкает его. Вверх, по чувствительной коже, оставляя влажный след от слюны. Рука двигается. Под тяжёлыми веками она. Под кожей она. В голове она. Вездеблятьона. Это убийственно. Так нельзя. Это мерзко. Грязно. Пошло. Это так... необходимо. Толкается бёдрами вперёд, вколачивается в собственную ладонь, ненавидя себя за это. Ненавидя этот прекрасный образ под веками. — Сильнее. Глубже. В себя. Так низко пал. Чертов ублюдок. Нравится дрочить на неё? Нравится представлять, что это её горячий рот сейчас ублажает тебя? Нравится? С губ слетает полурык-полустон. Движения ускоряются. Ноги дрожат в районе коленей. Волна грязного удовольствия вот-вот должна накрыть его. Он чувствует это. И поэтому скользит ладонью по члену быстрее, приближая себя к разрядке, которая, черт возьми, так нужна. — Кристофер. — Замолчи. — Крис... — Закрой рот, Мун. Пожалуйста, з-заткнись. Вот оно. Ещё чуть-чуть. Немножко. Криса трясёт. Он кусает губы, почти до крови. Низ живота тянет. Толчок. Ещё один. И ещё. Вот... почти. — Кристофе-е-р... Ноги подгибаются. Волна удовольствия накрывает слишком внезапно. Так сильно, что Крис теряет равновесие и падает. Его дыхание рваное. Перед глазами пляшут пятна. Он ничего не видит перед собой. В ушах слышится бешеный стук сердца. Струи воды приводят его в сознание далеко не сразу. Крис моргает несколько раз. Упирается руками в стены кабины. Пытается встать, но ноги не слушаются. Он снова падает на пол. Шистад поднимает голову. Холодная вода хлещет по его пылающему лицу, стекая вниз по телу. Его пах больше не скручивает от ноющей боли. Наступила долгожданная разрядка. Внизу... ничего. Только приятное покалывание, подтверждающее, что он сделал это. Крис прислоняется затылком к стене, закрывая глаза. С губ — тихий стон разочарования в себе. Из головы — долой прекрасный образ Эвы Мун. Который постепенно растворяется в шуме льющейся из душа воды.***
Она понятия не имела, почему решилась на это. Не могла найти нужных слов, чтобы описать гамму чувств внутри. Не могла найти оправдание своему спонтанному поступку и глупым, совершенно нелепым отмазкам для матери, которая наверняка сочла поведение дочери странным. Ведь Эва толком и не объяснила ей, почему она решила уйти из дома поздно вечером, накинув на плечи лишь тонкую толстовку, которая не спасла бы от вечерней прохлады. Девушка лишь бросила матери через плечо, что нужно срочно отдать Нуре её любимую пару обуви, про которую Мун совершенно забыла, и быстро вылетела за дверь, не дождавшись ответа матери. Только вот ни Анна-Марит, ни Нура не знали истинных мотивов Эвы. Последняя и сама не до конца осознавала, что устроила. Лишь только тогда, когда собственный дом был позади, Мун поняла, что запуталась в себе. А потом остановилась на середине пути и громко рассмеялась. Эва не собиралась идти к Нуре, нет. Это была очередная нелепая отговорка для матери. Ведь квартира Сатре, которую та делила с Эскилем, находится в противоположной стороне, квартира Вильяма — в самом центре Осло. А она стоит посреди темной улицы в домашних лосинах, толстовке, с растрёпанными волосами и не знает, что теперь делать. Потому что в руке пакет, а в пакете — чертова пара обуви матери Криса. Когда собственный смех застрял в горле, оставляя после себя лишь неприятный комок, Эва огляделась. Стоит ли ей вернуться домой и признаться матери, что она облажалась? Или продолжить идти дальше, чтобы признаться Шистаду, что облажались они оба? Ведь они сами загнали себя в этот угол, и теперь она не знает, что с этим делать. Как разобраться в этом хаосе, который они создали? Как угомонить этот шум в голове, стоит только мысленно подумать о Кристофере? Как заставить сердце не биться с такой бешеной скоростью, когда под веками его образ? И тогда Эва продолжила идти вперёд, заставив себя поверить в то, что всё делает правильно. Что им нужно разобраться в этом дерьме вместе, а если Крис пошлёт её к черту, она плюнет ему в лицо. А может, ещё пару раз вмажет ему по яйцам, чтобы он понял, как это больно — продолжить жить с разбитым вдребезги сердцем. С каждым шагом уверенность девушки ослабевала, потому что вот он, знакомый район с красивыми домами и тихими улицами. Вот они, высокие деревья и цветы, растущие вокруг. Вот он, выкрашенный белой краской забор, такой чужой, но в то же время до боли знакомый. И дом, не отличающийся практически ничем от остальных, но единственный, из-за которого ладони Эвы вспотели, дыхание стало тяжелым, а сердце набрало обороты. — Привет. Делает несколько шагов вперёд. — Нашла в комнате обувь твоей мамы и решила вернуть. Она мне больше не нужна, так что спасибо. Язык увлажняет сухие губы. Сердце уже готово вырваться из груди. Оно вот-вот остановится. — Я вернула бы раньше, но... Но я была занята. Кроссовки постукивают по дорожке, которая вела прямо к ступенькам. Их всего лишь четыре. Шаг вперёд — первая ступенька. Ещё один — вторая. Третья. Четвёртая. Дышать стало совсем тяжело. По спине Мун течёт пот, хоть на улице всего лишь десять градусов. Она смотрит на закрытую дверь, застыв на месте. Свободная рука потянулась к звонку, но пальцы так и не нажали на кнопку, потому что... Она испугалась? Потому что всё может обернуться куда большими проблемами? Он выставит её на посмешище перед своими друзьями? Снова. Унизит, вышвырнет отсюда как беспомощного щенка, пнув под зад, потому что скормил ей пустые надежды, которые она и рада была ловить ртом? Или... Или он притянет Эву к себе и поцелует как тогда, на вечеринке Боркиса? Мун покачала головой, прогоняя воспоминания того вечера. Ни к чему ей сейчас думать об этом. Она вспомнит об их поцелуе дома, лёжа в кровати, где никто не увидит её пунцово-розового лица и горящих глаз. Где никто не увидит мечтательную улыбку на губах, которые целовал человек, живущий в этом доме. Это будет её маленькой тайной, о которой никто не узнает. А сейчас Мун нужно просто вернуть туфли, потому что... Потому что тогда у неё больше не останется причин вернуться сюда. Трель дверного звонка заглушает шум в ушах. Эва слышит, как гулко по венам течёт кровь, как сердце стучит в груди, как с губ слетают тяжёлые вздохи. Она смотрит на ровную поверхность двери и мысленно ведёт отсчёт. Пальцами свободной руки мнёт рукав толстовки, зубами кусает губы. Где-то в глубине души начинает зарождаться сомнение, медленно перетекающее в панику. Кристофер не вышвырнет её за шиворот, правда ведь? Он же так прекрасно целовал ее прошлым вечером. Он же шептал ей какие-то глупости, руками блуждая по её телу, словно пытался запомнить каждый изгиб девичьего тела. Он так смотрел на Мун рано утром, словно ничего другого не существовало вокруг. Разве после этого он поступит с ней так? По ту сторону двери послышались шаги. Эва зажмурилась, вцепившись ногтями в ладони. Прокрутила в голове подготовленную речь, которую собиралась произнести Шистаду в лицо. Конечно же, без дрожи в голосе. С прямой осанкой и уверенным взглядом. Потому что показать свою слабость — заведомо принять поражение. — Дыши, Эва. Просто дыши. Она открывает глаза в тот момент, когда дверь распахивается, озаряя светом крыльцо дома. Рот открывается. С языка вот-вот слетят слова, только... Дверь открыл не Крис. Это была его мать.