Проблема

       Взрослые женщины часто используют косметические средства, дабы избежать любые признаки старения. На лицо, покрытое множеством морщин, они накладывают слой за слоем, а седые волосы в срочном порядке закрашивают краской. За старостью же никто не гонится. Люди гонятся за вечной молодостью. И от этого — приличные суммы, оставленные в магазине косметики и парфюмерии. И от этого — новые морщины и седые волосы на голове. А потом всё превращается в замкнутый круг, который впоследствии разъединит либо принятие себя такой, какая есть, либо новые головные боли, либо... либо то, о чем никто не желает даже думать.        Анна-Марит никогда не стремилась быть красивой. Её бывший муж полюбил её не за круглые формы, коих никогда не было. Не за умение выделяться из серой массы, пусть она и была её частью. Он полюбил тогда ещё молодую и энергичную девушку, потому что она оставалась собой. Без лишней «штукатурки» на лице, без брендовых шмоток и стремления быть лучше всех. Он увидел в ней особенность, индивидуальность. Это зацепило в молодой русоволосой девушке с россыпью веснушек на свежем лице.        Сейчас Анне-Марит сорок один и она мать-одиночка. Может, ей и стоило быть хоть немного похожей на своих сверстниц. Может, тогда она смогла бы сохранить свой брак, который начал трещать по швам долгие годы спустя. Может, тогда её муж остался бы мужем, а не бывшим, со штампом о разводе на страничке паспорта.        В отличие от матери Эвы мать Кристофера Маритте Шистад всегда следила за собой. Она не боялась потратить крупную сумму денег на хорошие вещи, косметику или парфюм. Для своего возраста эта женщина выглядела на удивление молодо и стройно, и Эва, застывшая на месте, не могла не заметить этой разницы. Потому что она знает, что волосы её матери давно «лизнула» седина, а кожа лица исполосована морщинами. Она никогда не замечала маникюра на руках Анны-Марит, или что та меняет наряды каждый день. Её мать может носить одну и ту же рубашку два дня подряд, а обувь не менять до тех пор, пока пара не износится. Женщина, стоящая в дверном проёме, явно знала себе цену. Потому что осанка у неё как у балерины, ровная. Взгляд зелёных глаз — проницательный, пугающе холодный, стальной. Её губы плотно сжаты, но уголки опущены вниз, образуя две глубокие морщины.        Эва понимает, что видит перед собой безусловно красивую взрослую женщину. И она понимает, что видит перед собой мать Криса, потому что не заметить их точной схожести она могла бы, если бы была слепой.        В горле девушки образовывается комок, который она с трудом сглатывает. Кончики пальцев покалывает от нервов, а пакет в руке вдруг становится неимоверно тяжелым. Она открывает и закрывает рот, потому что слова, чуть было не слетевшие с губ, должны быть адресованы другому человеку. Человеку, которого Эва желает увидеть так же сильно, как и забыть.        Маррите окидывает девушку любопытным взглядом, придерживаясь одной рукой за дверной проём. Эва же топчется на месте. Глазами пытается сфокусироваться на чем-либо, потому что смотреть в глаза миссис Шистад она почему-то... не может. А сердце в груди уже несётся галопом, тем самым принося дискомфорт.        — Могу я чем-то тебе помочь?        Несмотря на всю увереннность, исходящую от Шистад, голос женщины на удивление тихий, дрожащий. Брови Мун выгибаются дугой, а рот снова приоткрывается, испуская судорожный вздох. Она предлагает ей помощь? Эва смотрит по сторонам в надежде заметить где-нибудь зеркало. Потому что этот вопрос выбивает из колеи. Неужели она выглядит настолько жалкой, что ей предлагают помочь?        — Нет, — качает головой, откашлявшись, ведь голос совсем подводит. Скачет так же, как и сердце. — Я просто... Просто хотела вернуть. Вот.        Она протягивает пакет, и женщина опускает взгляд на него, чуть нахмурив брови. Тянется рукой к пакету, обхватывая пальцами ручку, а затем заглядывает внутрь, обнаруживая там... чьи-то туфли. Маритте снова хмурится, но при этом улыбается так неуверенно, что у Эвы холодеет в груди.        — Спасибо, — женщина поднимает глаза и смотрит на Эву. — У тебя... всё хорошо?        Мун мнёт рукава толстовки, не зная, чем занять свободные руки, и... пожимает неопределённо плечами. Она сама не знает, что теперь значит «всё хорошо».        — Да, — кивает. — А... А у Вас?        И тут Мун решается на зрительный контакт. Она рассматривает мать Криса и вдруг осознает, что видит перед собой всё ту же красивую женщину, одетую в обычные потертые джинсы и старую футболку с блеклой надписью на груди. И никакой брендовой одежды, кричащей о достатке. Волосы собраны в неаккуратный пучок, несколько прядей упали на лицо, которое... Которое выглядит бледным, уставшим. Постаревшим.        Эва видела Маритте всего лишь два раза. В школе. Тогда Крис снова что-то учудил, после чего его родителей вызвали к директору. Но приехала только его мать. И выглядела она сногсшибательно в деловом платье, на каблуках и с красивой прической. Та женщина вызывала восхищение и зависть у молодых девушек, потому что мать Криса могла задать жару любой особи женского пола в Ниссене.        Но эта женщина... Она выглядит печальной. И её взгляд — внимательный — кажется... потерянным. И морщины на лице — как швы на старой игрушке, которую разорвали на несколько частей, а затем сшили. Кажется, что вещь превратилась во что-то целостное, но эти швы напоминают, что это что-то когда-то состояло из нескольких кусков, позже соединенных в единое целое. И Мун понимает, что её, казалось бы, обычный вопрос ударяет по чему-то больному. Отчего Маритте вздрагивает, как от удара. Губы женщины растягиваются в неуверенной улыбке, а глаза смотрят прямо на девушку, но как будто не видят её. Застывают.        — Да, — вторит Эве, поджимая губы. — Да, — уже увереннее.        Мун отводит взгляд от женщины и смотрит ей за спину, надеясь заметить там чьё-либо присутствие, но кроме них двоих никого не наблюдает. Взгляд натыкается на осколки на полу в прихожей, которые когда-то были... вазой, а затем видит разбросанные рядом живые цветы и разлитую воду. Да, когда-то это была ваза. Взгляд движется дальше, но не успевает наткнуться на что-то ещё, потому что вопрос женщины вынуждает посмотреть на неё:        — Если вдруг ты увидишь Кристофера, передай ему, что я... — голос Шистад обрывается, дрожит, и Эва смотрит на неё так внимательно, что голос женщины превращается в тихий шёпот. — Что дома его всегда ждут и... И любят. Несмотря ни на что.        Рот девушки открывается, но она не издаёт ни звука. Потому что в голове — снова каша. Потому что в груди — взрыв. А ноги так дрожат, что остаётся только молиться Господу Богу, чтобы не упасть плашмя на месте. Перед этой женщиной, которая рассыпалась перед ней, обнажила что-то больное. Свежую рану, кровоточащую.        Эва бросает быстрый взгляд на осколки, на разлитую воду, цветы и... И кивает головой, не зная, что ответить на... На это. Потому что это личное. Не предназначенное для неё. Она не имела никаких прав на эту часть жизни Кристофера. Кто она такая? Всего лишь обычная девчонка, влюбившаяся в плохого парня. В школьного бабника. Таких, как она, у Шистада десятки, так?        — Конечно, — шепчет Мун, делая шаг назад. Кивает матери Криса и разворачивается, спускаясь по ступенькам. Ноги — вата. Едва держится на них. Обнимает себя руками, вдруг осознав, что замёрзла. Делает неуверенные шаги вперёд, отдаляясь от дома Шистадов, но замирает на месте, когда слышит голос Маритте:        — Эва?        Она оборачивается, взглянув на женщину, которая снова улыбается. Но улыбка будто приклеена к лицу. Неуверенная. Чужая. Маритте мнёт в руках пакет, а взгляд... Мун не может понять, какая эмоция отражается в них. Но легкие сжимаются, и дышать становится практически невозможно. Потому что:        — Прости меня.        И Эва Мун понятия не имеет, почему из глаз вдруг текут слезы. То ли оттого, что эта женщина вдруг приоткрыла завесу жизни Кристофера. То ли потому, что просит за что-то у неё прощения. То ли потому, что знает, кто она такая, называя её по имени.

***

       Сигарета тлеет в руке. Не помнит, какая уже по счету. Кровь на запястье засохла, превратившись в сухую корку. Не чувствует боли, разве что внутри всё разворотили, вскрыли тупым ножом. Голова идёт кругом, но не от пива. От полученной информации. Да как она посмела вообще? Выдвигать такие условия! Ставить перед фактом, когда его жизнь вдруг... Запестрила красками. Чувствами. Когда ему захотелось измениться, показать, что он, черт возьми, хороший человек. С проблемами, со своими недостатками, но он живой! Как она... К черту всё, решает Шистад, делая затяжку. Другой рукой тянется к бутылке и делает несколько глотков. Пытается забыть остаток паршивого дня. Но внутри всё та же тупая боль.        Вильям не останавливает. Понимает, что Крису нужно время прийти в себя. Пятая бутылка и почти пустая пачка сигарет — плохой знак. Но он не станет играть роль заботливой мамаши, потому что... Качает головой, касаясь затылком стены позади. Потому что это нахрен Крису не надо.        А Шистад опускает окурок в пустую бутылку из-под пива, наслаждаясь шипящим звуком потушенной сигареты, и тянется за другой. Какая разница, сколько сигарет он выкурит за раз? Какое кому дело до него? У него нихера не осталось. Ничего. Дом почти чужой. Мать всё это время врала ему, трахалась со своим любовником. А отец? Он тоже молчал, погрузившись в работу с головой. Только отдавал приказы, будто он — не любимый сын, а очередной подчиненный. И Крис подчинялся. А сейчас с него довольно.        Пошли они все.        Не обнаруживает в пачке ни одной сигареты. Чертыхается и бросает со всей силы мусор в стену, не заботясь о том, что в этом доме убирают. Но Вильям не осуждает. Нура спит в их комнате. У него будет время избавиться от бардака, что создал Шистад. А сейчас пусть выпустит пар. Ему это нужно.        — У тебя есть ещё сигареты? — голос Шистада хриплый, надорванный.        — Нет, — спокойно отвечает Магнуссон, наблюдая за другом. — Ты скурил все до единой.        — Пошёл на хер.        — Хорошо.        И оба снова погружаются в тишину. Кристофер вытягивает ноги, задевая одну бутылку, которая, слава Богу, не падает, создавая шум. А Вильям смотрит на парня, как никто другой понимая, как тому плохо. У него был подобный опыт в жизни. Это весьма хреново — становиться пешкой в чьей-то игре, не имея при этом никакого права голоса. Но оставаясь при этом же человеком с собственным мнением и взглядом на жизнь. Только кому нужна такая жизнь, когда тебе остаётся только кивать головой, послушно выполняя то, что тебе велят?        — Разберись с этим дерьмом, Крис.        Магнуссон говорит всё так же спокойно, но в этот раз в его голосе слышатся отчетливые нотки уверенности. Ставит перед фактом. Потому что он понимает, что последнее слово в этом хаосе всегда должно быть за тобой. Люди могут крутить тобой столько, сколько захотят. Но только тебе выпадает шанс — продолжить прогибаться под них или послать их к черту.        — Разберусь.        Вильям кусает губу, размышляя о чём-то. Не знает, стоит ли говорить сейчас об этом, ведь Крис на взводе и любое слово может распалить его по щелчку пальцев. Однако всё же решается:        — И с Эвой. С Эвой тоже разберись. Твои проблемы её никак не должны касаться. Понимаешь меня?        Шистад смотрит в одну точку перед собой. В груди снова болезненно всё сжимается. Ну почему жизнь — такое дерьмо? Почему всё не может быть проще?        Шистад кивает. Потому что Эва Мун здесь ни при чём. Она не виновата. Вообще. Просто у него жизнь трещит по швам. Просто у него гнилая семья. И он такой же. Часть этой чертовой семьи.        — И с Эвой. С ней я тоже разберусь.        Потому что она слишком хороша для него. Она заслуживает хорошей жизни. Будущего, которого у него нет. А он ей не нужен. Он балласт. Обуза.        Слабак.

***

       Когда-то она ненавидела это место. Потом появились друзья, и выживать в этой среде стало проще, легче. А теперь ей всё равно, потому что она выжита по максимуму. У неё не осталось никаких сил бороться с этими людьми. Пусть смотрят. Пусть смеются и тычут пальцами, сколько им влезет. Она ничего не сможет изменить. Не сможет залезть к ним в головы и запрограммировать их под себя.        Но Эва замечает, что что-то всё же изменилось. Теперь она смотрит на всех, но не видит никого. Просто калейдоскоп из множества безликих людей. Их голоса меркнут на фоне её сердцебиения. Ей действительно стало наплевать. Она стала... безразличнее к ним?        Она идёт по коридору, смотря перед собой. Не обращает внимания на взгляды, на шёпот. Просто идёт, на автопилоте, пока чья-то рука не останавливает ее, вынуждая остановиться.        И ей хочется верить, что это сделал человек, о котором она думала всю прошлую ночь, но...        Это всего лишь Нура.        Эва видит, как красные губы двигаются, говорят ей что-то, но она понимает, что ничего не слышит. Просто смотрит на подругу, которая прекращает говорить и смотрит на Мун внимательно. Оценивающе.        — Эва?        Девушка поднимает глаза на Сатре и моргает, словно проснувшись.        — Извини, — качает головой. — Я просто задумалась. О чем ты говорила?        — Я говорила про репетицию. В спортивном зале. Сегодня. — Нура смотрит на наручные часы. — Сейчас. Ты идёшь?        Мун прикусывает губу, чертыхнувшись. Она совсем забыла про выпускной третьекурсников. Всего лишь месяц — и ребята покинут пределы этой школы. Разбредутся по миру, создавая свою жизнь. А она останется здесь. Перейдёт на второй курс. И всё снова встанет на круги своя. Та же школа. Те же учителя. Те же друзья и... Та же скучная жизнь. Ничего не изменится, только разве что Кристофер Шистад больше не будет популярным мальчиком Ниссена. Кто-то займёт его место.        — Да, — шепчет Эва, вырываясь из своих мыслей. — Да, иду.        — Ладно, — тянет Сатре, внимательно рассматривая подругу. — У тебя всё хорошо? Выглядишь... уставшей.        Сколько ещё нужно услышать этот вопрос, чтобы поверить в него? Она не знает.        — Я в порядке.        — Ладно, — снова тянет Нура, но уже не так уверенно. — Тогда пошли.        И она тянет Эву за собой, которой только и остаётся — подчиниться ей.        В спортивном зале уже собрался народ. И выпускники здесь, и девочки-школьницы, весело что-то обсуждающие. Все энергичные. Все веселые. Улыбающиеся. Эва блуждает взглядом по радостным лицам. Пытается отыскать среди них только одно, но замечает только Вильяма, поднимающегося на ноги с пола и идущего прямо к ним. При виде Нуры его глаза загораются. В них появляется радость. Любовь. Он обнимает блондинку, целуя в макушку, а затем смотрит на Мун, неуверенно топчущуюся на месте. И по его взгляду Эва может прочитать.        Кристофер не пришёл.        Она пожимает плечами, пытается избавиться от тяжести на них. Выдавливает из себя улыбку и кивает в сторону скамейки. Ну, посидит тут, понаблюдает за всеми. Чего ей расстраиваться? Ничего же не произошло. Просто она пришла на репетицию. Где все с парами. А Крис не пришёл. И теперь она сидит здесь, одна, как белая ворона.        Опускается на скамейку, подтягивая к себе ноги. Обнимает их руками, кладя голову на колени, и смотрит на ребят, которые встают парами друг напротив друга, ожидая чего-то. Тут медленная музыка заполняет всё пространство вокруг, вынуждая всех начать двигаться. И двигаются они синхронно. Кружат по залу, сменяя позиции. Парни что-то шепчут своим партнершам, отчего те хихикают, но продолжают танцевать. Делают наклоны. Счастливые. А Эва кусает губы, часто моргая, потому что ей тоже хочется быть на месте этих девушек. Ей тоже хочется ощутить на себе сильные руки, которые вели бы её в танце, направляли, держали. Которые не отпустили бы её, давая опору.        Песня заканчивается, а затем идёт на повтор. И ребята не останавливаются. Повторяют движения, иногда дурачатся, смеются. Мун опускает взгляд на свои пальцы, когда музыка вдруг замолкает. Как и все. Она поднимает глаза, пытаясь понять причину прерванной репетиции. И видит его.        Глаза Шистада сканируют толпу школьников до тех пор, пока не замечают одиноко сидящую Эву Мун на скамейке. Она смотрит на него в ответ. Её широко распахнутые глаза причиняют боль. Кристофер сжимает зубы. Хмурится. Затем кивает головой в сторону и разворачивается, уходя.        Эве не нужно объяснять всё на пальцах. Она не дура. Понимает. Поэтому встаёт на дрожащие ноги и идёт за ним, не обращая внимания на взгляды, направленные в её сторону. В сторону дверей, за которыми скрылся Крис.        В коридорах тихо. Школьников нет, все разошлись по домам. Остались только те, кто репетирует. И они возобновляют репетицию, судя по музыке, которая снова играет в зале. Эва останавливается, когда замечает Шистада, стоящего возле стены. Одного. Руки скрещены на груди. Взгляд опущен. Девушка замечает тени под глазами и бледную кожу лица. Но когда его глаза встречаются с её, встревоженными, внутри что-то с хрустом ломается.        Эва останавливается в двух шагах от парня. Что-то в его взгляде не нравится ей. Что-то... Пустое. Безразличное. Она вторит ему — скрещивает руки. Защитный жест. Однако не боится заговорить первой. Потому что Крис продолжал молчать, просто глядя на неё.        — Ты, — она пытается подобрать правильные слова, — ты не собираешься идти на репетицию?        — Нет.        Мун кивает головой. Глотает слюну, пытаясь избавиться от удушающего давления в горле.        — Почему? Тебе не нравится танцевать? Или ты считаешь, что...        — Ничего не получится.        Брови Эвы удивленно выгибаются. Она видела, как он умеет двигаться под музыку. Так почему сейчас Крис сомневается в себе?        — Да брось, Крис. Я же знаю, что ты умеешь танцевать.        Шистад приходит в движение. Отлипает от стены, выпрямляя спину. И смотрит на Эву по-другому. Озлоблено. Высокомерно. И Мун делает шаг назад, когда парень наоборот напирает на неё.        — Ничего не получится, Эва, — повторяет Шистад, кривя губы. — У нас. Ничего не выйдет.        Если бы это было возможно, Эва по щелчку пальцев превратилась бы в статую. Потому что эти слова заставляют застыть на месте. Окаменеть. Она открывает и закрывает рот, выглядя как рыба на суше, но не может подобрать слов, чтобы что-то ответить. На это. Да потому что одних слов тут будет недостаточно. А слезы ему демонстрировать она не станет. Будет только хуже. И больнее.        Поэтому снова кивает, опуская взгляд на пол. Кусает губы. Пальцами сжимает собственные плечи. Закрывается от него.        — Скажешь что-нибудь?        С губ Мун слетает смешок. Грустный. Разочарованный.        — Что ты хочешь от меня услышать, Крис? — Её взгляд устремляется на его лицо, которое когда-то украшала улыбка, а сейчас вместо неё только искаженная гримаса. Ненастоящая.        — Пошли меня к черту. Ударь. Швырни в меня что угодно. Только не надо молчать и делать вид, будто это, — Крис делает неопределенный жест, указывая на что-то между ними, — нормально.        — Ты же этого и добивался. Разве нет? — Эва улыбается, а у Шистада от этой улыбки всё переворачивается вверх дном. — Наш спор. Помнишь? Ты сказал, что влюбишь меня в себя. Разобьешь моё сердце. Надеюсь, ты доволен собой. Потому что ты всё сделал правильно.        Шистад застывает, во все глаза таращась на девушку, которая улыбается, но больше не смотрит на него. А он прикусывает собственный язык, с которого чуть было не слетели слова. Не нужные ей. Теперь уже нет.        Крис поджимает губы. Кивает сам себе, топчась на месте. А затем удивленно глядит на протянутую Эвой руку. И не верит, что она всерьёз.        — Мы заключили ту сделку рукопожатием. Давай разойдёмся так же. Так будет честно.        Нет. Она всерьёз. Решает, что между ними действительно всё кончено, только Шистад уверен, что всё это напускное спокойствие — абсолютная ложь. Он же видит, как дрожат её губы. Видит, как блестят глаза. И слышит, как дрожит её голос. Сколько бы Эва ни пыталась скрыть своих чувств к нему, он всё видит. И от этого хреново вдвойне. Потому что расставаться с ней — невыносимо. Потому что вместо этого дерьма они могли бы сейчас танцевать там, в зале. Не стесняясь чужих взглядов. Чужих разговоров. А вместо этого стоят в пустом коридоре и... И пытают друг друга, кормя ложью.        — Лучше бы ты ударила меня, — шепчет Шистад, протягивая руку.        От прикосновения его холодных пальцев Эву словно бьет током. Она снова улыбается фальшивой улыбкой, после чего отпускает его руку и делает шаг назад. Затем ещё один. И ещё. До тех пор, пока не отходит на приличное расстояние от парня.       Крис смотрит ей в спину, сжимая до скрежета зубы. Убеждает себя, что всё сделал правильно. Что расстаться с ней — правильно. А Эва уходит с гордо поднятой головой прочь, наконец роняя из глаз слезы и кусая до боли губы, дабы не издать ни звука.