Танец на осколках... На осколках разбитых сердец. Скажи мне, прекрасная леди: это начало? Или всё же конец?
***
Сердце. Чёртово сердце всякий раз дарит нам надежду, что всё, что ни делается, — всё к лучшему. Разум. Всегда на стороне адекватности, противник безрассудства и верный слуга контроля. Осуждает за ошибки и покорно склоняет голову, когда сердце побеждает. Эва Мун. Человек, занявший нейтральную сторону в этом нелегком поединке, пока разум и сердце находятся на войне друг против друга. Девушка, чья хрупкая душа исполосована вдоль и поперёк. Сегодня тяжелый день. Не потому, что ей придётся встретиться с тем самым человеком лицом к лицу. Не потому, что вокруг будет толпа народа: учителя, друзья или знакомые. Или что, возможно, это будет их последняя встреча, когда на ней они будут не с теми людьми. Она прекрасно знала, что последует за этим «да», но до конца верила, что где-то в глубине своей порочной души он плюнет в лицо своей гордыни и пригласит её. Как Вильям пригласил Нуру. Как Юсеф пригласил Сану. Сегодня чертовски тяжелый день. Потому что желанное «да» подарено не тому. Потому что купленное платье — просто платье. Потому что слова, рвущиеся наружу — не просто слова. Потому что надежда, застывшая в глазах — не просто надежда. Ей хочется так много ему сказать. Так много, что сил нет. Только вот под руку с ней идёт не тот. И улыбаться она будет не ему. Так много сказать... Только сил не осталось. И слов — тоже.***
Пальцы теребят тонкий браслет на запястье. Глаза смотрят перед собой, в отражение. Там, по ту сторону, стоит незнакомая девушка. Счастливая. Красивая. И это белое платье ей очень идёт. Она выглядит как звезда шестидесятых. Как прекрасная Мэрилин Монро. Волосы легкими волнами уложены набок, а зеленые глаза окутаны легкой дымкой на веках. Кожа — без изъянов. Аромат — спелая вишня. На губах — та же вишня, темная и сочная. В голове — звенящая тишина, в сердце — капитуляция. «Какого черта я творю?». «Повеселись, дорогая!» Время тикает. Платье уже надето, сомнению не место в её сердце. И отступать уже поздно: слишком долго она шла. Слишком много в этот день вложено. Так какого черта что-то внутри велит остановиться? Почему сейчас? Почему не неделю назад? Не вчера? Что-то должно произойти. Что-то, о чём Эва будет очень сожалеть, если не позволит этому случиться. Бог словно подсказывал ей, что бежать от своей судьбы не получится. И поэтому — криво накрашенный ноготь с отпечатком от пальца. И поэтому — стрелки на новых колготках. И поэтому — сожаление о сказанном «да». — Эва? Анна-Марит стоит в дверях и улыбается, рассматривая дочь. Уже совсем взрослую. Глаза женщины наполняются слезами, и девушка поджимает губы, дабы тоже не расплакаться. Только мать плачет, потому что счастлива. А Эва — потому что это долбанное фиаско. — Мальчик пришёл. Отступать поздно, да? — Пора, Эва. Чертовски поздно.***
В духовке — почти готовый яблочный пирог. Эва с самого детства любит мамину выпечку, поэтому Анна-Марит была уверена: дочь придёт в восторг, когда вернётся домой. По телевизору показывают «Отчаянных домохозяек». Не то чтобы женщине нравился этот сериал. Просто ей нужно было как-то отвлечься и расслабиться, день всё-таки выдался насыщенным. Она не особо расстроилась, когда от просмотра сериала её прервал звонок в дверь. Только бросила быстрый взгляд на часы, раздумывая, кому взбрело в голову прийти к ней? Она никого не ждала. Нежданный гость застал Анну-Марит врасплох. Не только потому что был одет с иголочки: твидовый костюм-тройка, чёрные начищенные туфли, аккуратно уложенные волосы, дорогой парфюм и маленькая декоративная роза в переднем нагрудном кармашке. Женщина растерялась, потому что узнала в этом молодом человеке того самого именинника, который любезно проводил её дочь до этих самых дверей. Потому что в его руках она увидела букет из белых и розовых орхидей. — Здравствуйте, миссис Мун. Кристофер чуть улыбается, виновато и смущённо, понимая, почему эта красивая женщина так смотрит на него: на лице ещё не сошли синяки, руки сбиты, но раны заживают, а нос... Черт бы с ним, с этим носом. Он переминается с ноги на ногу. Отчего-то чувствует себя полным дураком, заявившись сюда вот так, без приглашения, без предупреждения. И этот букет в руке становится неимоверно тяжелым и отвратительным, хотя пару часов назад он казался самым красивым и восхитительным в цветочной лавке. — Ты пришёл за Эвой? Анне-Марит с трудом удаётся сохранять ровный тон голоса. Видит, как этот мальчик волнуется, как отводит стыдливо взгляд от её внимательных глаз. Она не осуждает его за внешний вид: бог ему судья, она — не его родитель. Но внутри всё сжимается: в этом взгляде она не видит ни капли лжи и коварства. — Она уже ушла, — тихо говорит женщина, и Кристофер сжимает в руке букет, замерев будто вкопанный. Кадык дергается, когда он с трудом сглатывает ком в горле. Игнорирует тугой узел, мешающий сделать нормальный вдох. А затем улыбается так, как умеет только он — чтобы за этой улыбкой никто никогда не распознал дикой боли, — и кивает головой. — М, ладно. Хорошо. Я... Просто я подумал... — он прикусывает кончик языка, мысленно веля себе заткнуться. А то ляпнет чего лишнего! И снова кивает головой, замолкая. За спиной Анны-Марит пищит духовка, напоминая женщине о готовом яблочном пироге, а Шистад хватается за этот шанс на побег, потому что ещё минута, проведённая на пороге этого дома — и кто знает, что будет дальше. Он и сам не знает. — Передать ей что-нибудь? — Нет, — отвечает Кристофер, покачав головой. — Нет, благодарю. Просто... Забудьте о том, что я приходил сюда. Думаю, мне не стоило этого делать. Простите, что отвлёк вас от дел. Шистад разворачивается и уходит, сжимая зубы до противного скрежета. Песок под ногами скрипит, каблуки чертовых туфель со стуком отдаляют парня от дома Эвы Мун. А когда дверь за спиной закрывается, оставляя его одного стоять в тишине улицы, с губ слетает обреченный стон. И ни капли злости внутри. Цветы становятся омерзительно красивыми и оттого летят в ближайший мусорный контейнер. Ни капли.***
— Знаешь, Эва, — руки лежат на талии, а глаза рассматривают лицо девушки, которая смотрит куда угодно, но только не на партнера. — Я говорил тебе это раньше и повторюсь: ты очень красивая. Наверное, одна из самых красивых девушек на этом долбаном вечере. — Спасибо, Свен, — который раз за вечер повторяет Мун, выдавливая из себя жалкую улыбку. — И для меня это большая честь — танцевать здесь, с тобой. Я всё представлял и представлял себе этот день: как мы с тобой будем стоять рядом, рука об руку, улыбаться друг другу и разговаривать о всякой ерунде. А потом вспоминать этот вечер и смеяться, потому что я всё ещё продолжаю болтать всякую хрень, а ты — делать вид, что слушаешь меня, но по твоим глазам я понимаю, что я — идиот. — Вовсе нет, — Эва обводит взглядом толпу учеников, которые общаются друг с другом, прерываясь либо на смех, либо на танец. — Ты очень милый и общительный, и... И весёлый. И милый... — Одиннадцать, — Свен улыбается. — Ровно столько раз ты назвала меня милым. — Прости, — Мун отстраняется от парня, чувствуя, как кровь подступает к лицу. — Мы танцуем уже в шестой раз. И я устала. Принесёшь мне газировку? — Да, конечно, — юноша снова улыбается, но в глазах пропадает весёлый блеск. Остается только понимание. — Когда я приду, ты будешь меня ждать? Никуда не уйдёшь? — Я буду здесь, — Эва чуть улыбается парню, а когда тот скрывается среди танцующей толпы, чтобы принести ей дурацкую газировку, она внезапно осознаёт, насколько одинока сейчас. И пусть на этом выпускном присутствуют её друзья, пусть на этот вечер она пришла с симпатичным парнем, который не лезет к ней с поцелуями и держит небольшую дистанцию. И носит чёртову газировку, будь она неладна. Мысленно Эва далеко-далеко от всеобщего веселья. Поэтому приходится всякий раз натягивать на лицо фальшивое удовольствие, которого внутри и в помине нет. И снова, и снова разыгрывать этот спектакль. Но где же самый желанный зритель?.. Повсюду мелькают счастливые лица. И улыбки, от которых уже тошно. Не так Эва представляла себе этот день. Конечно, не так. Кому бы она солгала? Сама себе перестала верить, а убеждать кого-то в том, что в порядке — что внутри нет огромной дыры и пустоты, — теперь не пытается. Она раскрыла все карты, показала все козыри, что имела на руках. А теперь будь что будет. Пошло оно всё. — Ребята выпили всю колу, — Свен улыбается и протягивает Эве стакан. — Хотя, мне кажется, что на вечер притащили алкоголь и теперь разбавляют его колой. Но я принёс тебе "Фанту". Надеюсь, ты её не ненавидишь. — Спасибо, — Мун опускает глаза на оранжевую жидкость в стакане и сглатывает. Пить ей совершенно не хочется. — Эм, Свен? — Что, Эва? — парень опирается плечом на стену, с интересом поглядывая на девушку. И усмехается, замечая румянец на её скулах. — Скажи, ты куришь? — выпаливает Мун на одном дыхании, так же резко замолкая. Зелёные глаза с шоком и удивлением смотрят на опешившего парня, брови которого изогнулись в немом вопросе. Эве не нужно объяснять всё словами. Она понимает: идиотка. — Ты хочешь... покурить? — медленно тянет Свен, расставляя все мысленные вопросы и ответы по полочкам. — Что? — Эва моргает, а затем отводит взгляд, пуще прежнего заливаясь краской. — Это, наверное, был тупой вопрос. Прости. Забудь об этом. Не знаю, что на меня нашло. — Эва, — парень берет девушку за руку, когда Мун, собираясь бежать с места позора, двигается в сторону выхода. Он останавливает. Но не принуждает остаться. — Я не курю. Это мой ответ на твой вопрос. Если ты хочешь сделать пару затяжек, я найду тебе сигарету. Но ответь честно: ты хочешь этого? Она смотрит ему в глаза, а в голове столько всего! Столько всего, от чего хотелось бы избавиться, потому что держать всё в себе уже надоело. Ей хочется просто сорвать долбаный пластырь. Одним резким движением. Потому что уже надоело улыбаться и разыгрывать эту комедию. Он не виноват, что оказался первым под рукой, когда хотелось просто отомстить, сделать побольнее. Не виноват, что должен танцевать с другой и веселиться, а не терпеть ее заскоки и выполнять желания как гребаный джин. — Эва? Девушка моргает, когда тёплая ладонь ложиться на её голое плечо. Поднимает глаза на Свена, который уже не улыбается. Просто смотрит на неё, внимательно и оценивающе. А она сглатывает горечь во рту. — Я найду тебе сигарету. Но только одну и, надеюсь, последнюю. Подожди меня на улице, на крыльце. Вот, возьми, — парень снимает с себя пиджак и накидывает его на плечи Эвы. — Чтобы не замёрзла, — поясняет, чуть улыбнувшись. Эва кивает головой. Благодарит его и за пиджак, и за газировку, которую ни разу за весь вечер не выпила, и за танцы. Одним «спасибо» она благодарит за всё. Потому что не знает, что бы вообще делала без этого парня весь вечер. Как бы пережила весь этот праздник, который сама приравняла к кошмару. Она протискивается через толпу учеников, кого-то пихнув плечом, кому-то наступив на ногу. Поспешно бросает извинения, но делает это чисто на автомате. Не оборачивается назад и несется к дверям, поскорее желая оказаться на улице, потому что задыхается от различных запахов в помещении. Ей дурно. Ей нужен свежий воздух. Она задыхается от гребаной лжи. Как только Эва оказывается на крыльце, а музыка за спиной становится лишь едва различимым шумом, она прислоняется спиной к шершавой стене и закрывает глаза, отдав себя собственным демонам на растерзание. Внутри лопается шар — бах! — и перед глазами, под тяжелыми веками всплывает образ. Такой желанный сейчас. Такой необходимый. Что бы ответил Свен, если бы она призналась ему, что пока танцевала с ним — снова и снова, — то не переставала думать о другом? Что представляла на месте чужих рук другие? Что сердце сегодня не билось так сильно рядом с ним, как это было с другим человеком? Что бы сказал Свен? Определенно спятила. Да, наверняка ответил бы так. Он бы перестал нести всякий весёлый бред и просто послал бы её к черту. Они ведь сегодня пара. А все её мысли... о ком-то другом. Лучше бы послал. Она чертовски устала. Вечерний ветер, ещё совсем тёплый, ласкает обнаженную кожу, словно успокаивая. А она не может успокоиться. Потому что весь вечер Эва сканирует толпу, весь долбаный вечер она ищет знакомое лицо, а вместо него натыкается на кривые, перекошенные весельем глумливые рожи. Час, полтора, два... Его всё нет, может, он вообще не собирается приходить сюда. Чего она ждет? На какое чудо надеется? С губ слетает тяжелый вздох. Жмурится. Как никогда рада, что поблизости никого нет. Это значит, что можно позволить себе несколько минут слабости. Всего несколько минут откровенности с самой собой. Рука тянется к шее. Мун снимает с ушей клипсы, которые со злостью и отчаянием отбрасывает в сторону, плюя на то, что отдала за них шестьсот крон. Вынимает из волос заколки, которые так же летят в сторону. Ей плевать. Для кого старалась, если она самой себе противна? Пальцы путаются в волосах. Прижимается к стене, словно боится упасть на колени. На глазах выступают слезы. И пускай давала себе обещание больше никогда не реветь из-за Кристофера Шистада, сейчас она себе как никогда благодарна, ведь со слезами уходит та самая боль, которая не даёт нормально вздохнуть. Которая не даёт нормально спать. Нормально жить. Эва отлипает от стены и садится на ступени. Ей всё равно, что по ним прошлась добрая сотня ног, что на них грязь и пыль. Она тянется к ногам и снимает туфли, когда-то любимые и удобные. Сейчас она их так ненавидит, как, наверное, ничто не ненавидит. Словно они виноваты во всех её неудачах. Она не ждала возвращения Свена. Как не ждала сигарету, слов поддержки или ещё чего-нибудь. Больше всего на свете ей хотелось увидеть Криса, услышать его голос, посмеяться над какой-нибудь дурацкой шуткой. Хотелось закричать на него, потому что не пришёл! А ведь ей осточертел этот вечер. Эве даже не нужны друзья. Только вот она сидит на этих чертовых ступенях. На плечах чужой пиджак, и ей вот-вот принесут сигарету. А тот, кто нужен больше всего, даже не увидит этого платья. Потому что не пришёл. Мун обводит взглядом переполненную стоянку. По щекам текут слёзы, ветер треплет короткие волосы. Когда на голое колено падает сперва одна слеза, затем вторая, у неё больше нет сил всё держать в себе. И поэтому она начинает плакать от всей души. В голос. Все равно её никто не видит. Всё равно никто не слышит. Ветер и гул машин, что доносится с ближайшей трассы, заглушают завывания Эвы Мун. Как и заглушают тихие приближающиеся шаги. Она всхлипывает и вытирает ладонью влагу под носом. Размазывает тушь по лицу и мысленно проклинает всех на чем свет стоит. Не сразу замечает перед собой стоящего человека, предаваясь самоуничижению, а когда замечает, то замирает всем своим жалким существом. На его лице ноль эмоций. В этом костюме Шистад выглядит как тот самый холостяк из американского тв-шоу, только вместо розы у него сигарета, а вместо слов — молчание. Она никогда не узнает, что в одной из этих рук Кристофер держал для неё букет орхидей и что в нагрудном кармане была дурацкая роза. Она никогда не узнает о том, как бессовестно он дрочил на её облик в ванной и с какими словами на губах в последнее время просыпается. Эва Мун никогда не узнает об этом. Он поклялся себе. — Ну и какого хрена ты сидишь здесь? — протянул устало Крис, садясь на ступеньку рядом. Сигарета тлела, озаряя ярким огоньком побитое лицо. — Ответь мне честно, Эва: ты что, хочешь моей смерти? — Почему? — шепчет Эва, шмыгая носом. Она смотрит на него так, будто не верит, что он тут, рядом. А Крис смотрит на неё так, словно она в самом деле глупая. Ей что, на пальцах всё нужно объяснять? — Потому что ты сидишь тут одна и плачешь, Эва. Вот, почему. Она опускает глаза на свои руки, на пальцы, что теребят подол платья. И не знает, что ему сказать. Ну почему рядом с ним она чувствует себя настоящей идиоткой? — Он обидел тебя? В полумраке улицы его глаза кажутся чёрными, но только Эве известно, какого они цвета на самом деле. Он не выглядит разозлённым или высокомерным. В его взгляде нет ни веселья, ни злости. Кристофер Шистад — чертовски уставший, и Эве, рассматривающей его, становится этого парня по-настоящему жаль. — Нет. — Тогда почему же ты плачешь, Эва? — Пепел падает на асфальт. Длинные пальцы держат сигарету за фильтр. — Почему не танцуешь? Разве ты не должна сейчас быть там? — Шистад тычет пальцем себе за спину и наконец усмехается. — Ты такая красотка в этом платье. Ты просто не имеешь права сидеть здесь и пропускать всё веселье. — Ты... — она сбита с толку количеством вопросов. Сбита с толку, потому что слышит его голос, видит его лицо. — Ты назвал меня красоткой? Сбита с толку, потому что это самый лучший комплимент за весь вечер. Он делает затяжку. Кладёт локти на колени и поворачивает голову в её сторону. Не торопится отвечать. Думает, что она сама обо всем догадается, только... Она смотрит. И ждёт. Ждёт его слов. Поэтому он сдаётся: — Да, назвал. Эва Мун пять минут назад ревела, потому что Кристофер Шистад не появился ни разу за весь вечер на праздновании своего выпускного, а теперь она плачет, потому что он всё-таки пришёл и назвал её красоткой. Докурив сигарету, Шистад встаёт со ступенек и бросает окурок на асфальт, потушив его подошвой. Выпрямляет спину, суёт руки в карманы брюк, а затем смотрит сверху вниз на Эву, которая смотрит на него в ответ. И Крис понятия не имеет, какого черта видит в её глазах. Поэтому кивает на двери, за которыми гремит музыка, и произносит тихо: — Иди повеселись, Мун. Раз уж ты плачешь не из-за очередного ушлепка, а просто потому, что ты девушка, не вижу смысла снова ломать кому-то кости. — Куда ты идёшь? — с волнением спрашивает Эва, смотря ему в спину. — Крис! А как же выпускной? — К черту выпускной. — Подожди! — Эва вскакивает и несётся за ним. Крис, развернувшись на пятках, смотрит на стремительно приближающуюся девушку, и ему приходится сжать ладони в кулаки, потому что даже зареванная Эва Мун красивее всех девушек, каких он когда-либо видел. Она снова босиком, и ему хочется её отчитать как маленькую девочку, потому что на улице уже вечер, и она, черт возьми, может заболеть. Но Эве Мун плевать на чертовы туфли. Как плевать на этот вечер в целом. Она ждала этот выпускной только из-за одного человека, и сейчас он стоит прямо тут, перед ней. Смотрит на неё своими глазами, от которых всякий раз мурашки бегут по телу, а ей ничего другого и не надо. Потому что весь вечер она смотрела на двери с надеждой, что сейчас в них появится Крис. Что посмотрит на неё, улыбнётся или подмигнёт, или ещё что-нибудь. А она наплюет на всё и на всех и улыбнётся в ответ. Потому что ничего другого ей не надо. Сердце победило разум. — Эва, какого черта ты делаешь? — цедит Крис, глядя на её голые ноги. — Ты что, мозги по дороге растеряла? — Да, растеряла, — соглашается Мун, кивая головой. Её руки обвивают его шею, и Шистад хмурится, рассматривая лицо перед собой. Потому что... он ни черта не понимает, что творится в этой голове. — О чем ты?.. — Поцелуй меня, — с отчаянием шепчет Эва. Глаза девушки снова блестят. — Потому что если ты пошлёшь меня, я не знаю, как переживу этот чертов день. Он смотрит на неё так, будто видит впервые. Будто внезапно она заговорила на другом языке. Будто на месте аккуратного носа появился свиной пятачок. В голове крутится миллион мыслей и ещё одна: она под кайфом, что ли? Потому что Шистад не может объяснить, почему её губы накрывают его губы и почему эта девушка начинает целовать его так, словно в любую секунду он исчезнет из её жизни. Никогда Криса ещё не целовали так: страстно, отчаянно, желанно. Никогда ничьи руки не обвивали его так крепко. Никогда прежде он не чувствовал себя таким нужным. Их языки сплетаются, лаская друг друга. Зубы кусают губы, руки держат крепко, и непонятно: то ли чтобы оба не упали, то ли чтобы оба не отпустили друг друга. И дыхание почти на исходе. И сердца вот-вот выпрыгнут из груди. Потому что слишком долго шли к этому. Слишком много слов произнесено впустую и слишком мало сделано, чтобы приблизиться хоть на шаг к истине. Оба устали бороться. Оба устали возводить стены вокруг себя, которые всё равно рано или поздно рухнут. Устали. Выдохлись. Влюбились. — Забери меня отсюда, — шепчет Эва, прерывая поцелуй. — Куда угодно. Только забери отсюда. — Куда угодно, — соглашается Шистад. Подойдя к крыльцу, он подбирает туфли Эвы, которые она всё-таки обувает. Смущённо улыбается, игнорируя его недовольный взгляд, а после идёт за парнем к его машине, не проронив ни слова. Они и не нужны: этот поцелуй сказал всё за них.