Мертвец

      Кира ругал себя последними словами, позаимствованными из руконгайского лексикона Ренджи — зачем он сказал Хинамори, что не стоит ей проводить с ним время? Она вроде и не собиралась — так кто его за язык тянул? Тем более — таким сухим тоном, как будто они совсем чужие, едва знакомые, и то только благодаря работе… А теперь она плачет, и он в этом виноват. Не Айзен, не Хицугая, а он, Кира. И в какой-то мере это было даже немного приятно — но Изуру, ощутив это, тут же снова принялся себя ругать. Как можно радоваться тому, что Момо плачет?!       «Она меня жалеет, — пришла догадка в голову Киры. — Теперь все меня будут жалеть. Какая гадость».       Да, совершенно точно ясно — Момо не любит его, Момо не может его любить, не может плакать по этому поводу — нет, ей просто жаль старого друга, который так сильно изранен.       Но даже если так, Момо непременно нужно было найти, утешить и вернуть в отряд — Киру острыми зубами грызла вина. Жалеет она его или нет, а он довел ее до слез. Кира, правда, не думал, что все зайдет так далеко, но Момо всегда была непредсказуемой.       Изуру прошел по следу реяцу Хинамори — в отчаянии девушка даже не постаралась скрыть свою духовную силу.       Она сидела на заднем дворе отряда на какой-то лавочке, согнувшись и спрятав лицо в ладони. Плечи ее дрожали, сотрясаясь в рыданиях. Кира услышал, как горько плачет Момо, и его до кончиков пальцев пронзило не только чувство вины, но и любовь к этой девушке, которую он так старательно все эти годы пытался заглушить работой и алкоголем. Теперь в голове Изуру осталась только Момо, ее образы, ярко вспыхивающие в сознании: вот она улыбается, приветствуя его, зеленого юнца, в Академии, вот упрямо закусывает губку, занося меч на тренировке, вот неверяще смотрит на друга, что помешал ей напасть на Ичимару, вот плачет, придя в отчаяние от «смерти» своего капитана, вот смеется в компании друзей — все это была Момо. Его Момо. Не его Момо. Момо, которая теперь плачет, а он стоит тут столбом и не утешает ее, хотя стал причиной ее слез, а он лучше отрубил бы себе руку, чем позволил ей снова страдать. Но вряд ли Хинамори утешит отрубленная рука Изуру…       Он решительно подошел к Момо и тронул ее за плечо — и она обернулась. В ее глазах жемчужинами блестели слезы, и пару секунд она смотрела на Киру, как обиженный ребенок, а потом — потом ее взгляд потемнел, стал незнакомым, чужим — Хинамори сбросила с плеча руку Киры и встала, явно стыдясь своих рыданий, которые он слышал.       — Момо-чан, — начал Изуру. — Прости меня, я просто… Ну… просто я же правда мертвый, — ляпнул он, не зная, зачем несет эту чушь, теряясь под глазами Момо. — И нам правда лучше общаться меньше — сегодня вон весь день вместе просидели, а я… я же теперь… такой.       Вот дурак, он же совсем не это хотел сказать!       Момо сжала кулаки.       — Заткнись, Кира, — негромко сказала она. — Ты… ты говоришь так, как будто гордишься тем, что ты… что ты…       Момо не могла этого произнести, не могла сказать то, что Кира умер, как будто, если она озвучит это, он навсегда исчезнет, растает в осеннем мареве…       — Да! — закричал Изуру. — Да! Я мертвец! Но я этим не горжусь! Как ты не понимаешь?!       — Как ты не понимаешь, — вскипела Хинамори, — как ты не понимаешь, что мне больно слышать это от тебя, Кира! Ты говоришь об этом так… спокойно!       — А что мне, рыдать, по-твоему, как девчонка? — вырвалось у Изуру.       Он испуганно замолчал — лицо Хинамори стало поистине страшным. Он обидел ее теперь — понял Кира. Обидел непосредственно ее, когда сказал, что не будет рыдать, как девчонка, как будто… как будто намекал на нее. Как будто насмехался над ее слезами.       Идиот, какой он идиот.       Хинамори резко повернулась, чтобы уйти, но Кира успел поймать ее за запястье, сжал тонкую руку девушки в пальцах.       — Нет, Момо, послушай меня! — поспешил сказать Изуру, пока она не начала вырываться. — Я не хотел тебя обидеть, я просто хотел тебе сказать, что я не такой как ты или Ренджи, или Хирако-тайчо… теперь, когда я просто… подобие человека!       И тогда Хинамори ударила его по щеке. Звонкая пощечина эхом раздалась по пустому двору отряда. Кира потрогал лицо, куда ударила ладонь Момо, озадаченно глядя на подругу. Он заслужил — теперь он на самом деле заслужил ее удара.       — Ты… — Момо вырвала запястье из пальцев Киры и сделала шаг назад, задыхаясь, — Ты… дурак… Изуру!       И, прежде чем руки Киры схватили ее, Хинамори ушла в шунпо, на этот раз скрыв всю свою реяцу. Вместо теплого тела Момо Кира поймал лишь пустоту да порыв осеннего ветра, ударивший в лицо, совсем как она только что. Щека все еще горела.       Она впервые назвала его по имени, — запоздало понял юноша. Раньше всегда вежливое «Кира-кун», а теперь вот просто «Изуру». Но в тот момент Момо его ненавидела, он видел это в ее глазах.       Что же ему делать?       — Проблемы, Изуру-кун? — услышал Кира позади себя голос Оторибаши-тайчо. Не зная, сколько капитан успел услышать и увидеть, Кира медленно повернулся к нему. Роуз оценивающе скользнул взглядом по несчастному лицу лейтенанта и красному следу на его щеке, а потом спокойно констатировал факт:       — Ты поссорился с Хинамори-сан.       Это был не вопрос, а утверждение, и Изуру оставалось только кивнуть, в свою очередь подтверждая очевидное. Он понял, что Оторибаши здесь недавно — вряд ли Момо стала бы бить друга на глазах у капитана, даже если бы пришла в бешенство, как тогда, у здания Совета-46. Нет, это было другое. Хинамори теперь действительно хотела причинить ему боль.       И причинила.       Только не пощечиной.       Что ему, мертвому, какой-то удар по лицу, тем более, нанесенный неумелой девичьей ладонью? Нет, гораздо больнее другое — Момо назвала его по имени, сказала, что он дурак, и… и он не понял, что она имела в виду. Не мог поверить, что Хинамори испытывает к нему что-то, кроме жалости — а ее жалость Кире не была нужна. Ничья жалость, но особенно — ее. Да, он собирался признаться ей в своих чувствах, но был уверен, что Момо его отвергнет. Виновато посмотрит в сторону, кусая губы, и тихо скажет «прости, но…» и дальше можно было уже не продолжать.       Оторибаши внимательно смотрел на Киру.       — Что ты ей сказал? — строго спросил капитан.       — Я просто… — замялся Изуру, не зная, что ответить.       — Что — ты — ей — сказал? — размеренно повторил Роуз. — Девочка вне себя убежала. Изуру-кун, нельзя так поступать с леди. Ты что, отверг ее?       — Что? — оторопел Кира. — Нет, конечно, нет!       — Если с ней что-то случится, Хирако тебе шею свернет, — сказал Оторибаши. — А я не буду за тебя заступаться, потому что не уважаю тех, кто заставляет женщин плакать.       — Но я не хотел! — воскликнул растерянный Кира. — Я сказал ей… я сказал, что нам нужно меньше быть рядом. Не так часто. Потому что я… мертвый. Но ведь так и есть, Оторибаши-тайчо! Я люблю ее… я очень ее люблю, но даже сказать ей этого не могу, потому что… Вдруг она меня не отвергнет? Вдруг она тоже… И что тогда? Я теперь… А она такая живая! А я похороню ее вместе с собой!       — Понятно, — проговорил Роуз. — Эх, молодость… Я тоже таким был, Изуру-кун… Но не будем о грустном! Послушай меня, мой мальчик: скорее всего Хинамори-сан действительно не отвергнет тебя, если ты ей признаешься. Когда она ударила тебя? После чего?       Кира задумался, вспоминая всю ту ересь, которую он произносил.       — Я сказал, что я теперь подобие человека.       Даже звучит глупо.       — Ага, — кивнул Оторибаши. — Что и требовалось доказать. Все сходится. Поздравляю тебя, Изуру-кун!       — Так Момо меня любит? — с замиранием сердца спросил Кира.       — Нет, теперь она тебя ненавидит, — ответил Роуз. — Но у женщин это почти что то же самое. Особенно у молодых девушек, коей и является многоуважаемая Хинамори-сан.       — Тогда я пойду и найду ее! — уверенно сказал Кира, но капитан удержал его за плечо, цокая языком:       — Ну-ну-ну, Изуру-кун… Дай леди побыть одной. Она выплачется, остынет и вернется. Эх, молодость, молодость…

***

      Хинамори прыгала по разрушенным крышам, пролетала над дымящимися руинами, и внутри нее точно так же разрушались здания и падали замертво птицы. Ладонь, ударившая Киру по лицу, горела огнем — раньше Момо никогда не била человека так. Ей было понятно то, как бьют мечом, еще более понятно — как бьют кидо, но чтобы так, рукой — и ведь она не хотела! Просто сорвалась, когда Кира посмел сказать такое. Она и не подозревала, что он думает о себе так! Что не считает себя полноценным человеком и именно поэтому просит Хинамори отстраниться от него, пока они еще не слишком близко, пока есть шанс остаться просто… никем. Кира как будто почувствовал, что Момо готова сократить расстояние, и заранее предостерег ее от этого.       Остановившись на какой-то почти полностью уцелевшей и лишь обгоревшей по краям крыше, Момо обхватила себя руками, бессильно глядя в пустоту. Ей не стоило сбегать из отряда. Сама ругала Хирако за пренебрежение делами, и сама же покинула подразделение, сейчас как никогда нуждавшееся в адекватном командире. Хирако в расчет не брался — опять, наверное, препирается с Роузом из-за какой-то мелочи. Нет, она — лейтенант — нужна своим солдатам. Они знают ее лучше, чем знают пропадавшего на сотню лет Хирако, они верят в нее, они последуют за ней… А Кира… А Кира сам виноват. Он хотел, чтобы она проводила с ним меньше времени? Прекрасно! Теперь она с ним даже не заговорит. Пусть радуется, что добился своего и остался один, самостоятельно отгородившись от жизни своей смертью.       Как же она его ненавидела, если бы кто только знал.       Но Момо заставила себя вернуться в отряд — тем более, к вечеру на улице еще больше похолодало. Поднялся ветер — в волосах Хинамори запутался ярко-желтый кленовый лист. Она вынула его, повертела в руках — жалко уничтожать такую красоту, хотя она и так уже мертва, покинув дерево, как и полагается листьям осенью.       «Вот и Кира как этот лист», — подумала Момо, и скомкала листок в ладони, поглощенная обидой и ненавистью к Изуру.       Убить бы его еще раз.

***

      Тем временем Хирако и Оторибаши неожиданно даже для самих себя поладили, договорились, и теперь рядком сидели на диванчике, изучая чертежи Третьего и Пятого отрядов, да покрикивая на Киру, который бегал туда-сюда, выполняя мелкие поручения капитанов вроде «подай-принеси» и каждые пять минут таская им чашки с кофе и зеленым чаем. Ни Роуз, ни Шинджи Изуру не жалели и отдохнуть ему не давали, а он и рад был — сам наказывал себя мучительным ожиданием Момо, пытаясь угадать ее в каждой проходящей мимо фигурке. Хорошо еще, что Хирако не знал, что произошло между лейтенантами — это спасло Киру от расправы. Но боялся он совсем не Хирако, и уж тем более не Оторибаши — он боялся Момо. И за Момо тоже. Особенно за Момо. В таком состоянии подруга была на многое способна…       …а она все не возвращалась! Уже вечерело, и в небе полыхал алый, как кровь, закат, ощутимо похолодало, поднялся ветер, но Хинамори не появлялась — Хирако уже явно начинал что-то подозревать, и Кира приготовился все ему объяснять и бросаться на поиски Момо, но…       Чувство знакомой духовной силы как будто обернуло замерзшего Изуру в теплое мягкое одеяло, и сразу же рядом с ним возникла такая родная фигурка Момо.       Только она на него не смотрела. Куда угодно, только не на Киру.       — О, Момо-чан! — обрадованно воскликнул Хирако, отсалютовав девушке чашкой кофе. — А мы тут с Роузом обсуждаем, как лучше начать отстраивать кухни! Садись, вместе придумаем — ты сегодня один раз уже нас спасла — сокровище, а не лейтенант!       Момо улыбнулась Шинджи и села на диван между подвинувшимися в сторону капитанами, уткнувшись в чертежи и внимательно их изучая. Кира застыл столбом, глядя на Хинамори, подмечая, что волосы ее вовсе не растрепаны, а очень даже ровно уложены, на глазах нет ни следа слез, и вообще она больше не выглядит несчастной, а наоборот — кажется отдохнувшей и довольной жизнью. Откуда Кире было знать, что Хинамори тщательно умылась и причесалась перед тем, как войти в отряд? Откуда Кире было знать, что Момо превосходно умеет скрывать не только свою реяцу, но и свои эмоции?       Момо тем временем забавно и очень мило морщила носик, непринужденно болтая с Роузом и Хирако, показывая пальчиком на бумаги и рассказывая что-то, по всей видимости, очень полезное, потому что капитаны едва ли в рот ей не заглядывали и то и дело кивали, признавая правоту девушки — как никак, они уже очень давно не были в Готее, а Момо провела тут почти всю свою жизнь, и помнила то, что они успели забыть.       Киру не замечал никто, ни Момо (разумеется), ни Хирако, поглощенный присутствием своего лейтенанта, ни даже Оторибаши, пока чашка последнего не опустела.       — Изуру-кун! — воскликнул Роуз. — Будь так любезен, принеси мне еще чаю. И что-то для нашей прелестной леди. Чего вы желаете, Хинамори-сан?       — Я замерзла и не отказалась бы от горячего какао, Оторибаши-тайчо, — сказала Момо.       — Ты замерзла? — обеспокоился Хирако, и тут до него наконец-то дошло:       — Где ты была?       — Просто гуляла, — туманно ответила Хинамори. — Устала от бумаг.       — Правильно, Хинамори-сан! — поддержал ее Роуз. — Изуру-кун прекрасно справился и сам, не так ли, Изуру-кун?       Кира кивнул, не решаясь посмотреть на Момо, но она пропела:       — Я ничуть не сомневаюсь, что Кира-кун превосходно справился.       В ее голосе не было ни одного намека на боль или горечь, которые раздирали изнутри Изуру. Показалось. И Оторибаши-тайчо ошибся. Она просто пожалела его, просто сорвалась, теперь наверняка жалеет о своей вспышке. Лишь бы не начала извиняться — тогда он точно не выдержит и вывалит на нее все, что скопилось на его израненной душе.       Но Момо и не думала извиняться. Она продолжала мило улыбаться то Шинджи, то Роузу, и чирикать что-то про казармы да кухни.       — Изуру-кун, какао для леди и чай для меня, — поторопил его Оторибаши.       — А мне еще кофе! — щелкнул пальцами Хирако.       Кира повернулся на пятках и скрылся на кухне. Он решительно не знал, что делать с Хинамори и как с ней говорить, и теперь был солидарен с Ренджи, который точно так же робел перед Рукией и терялся, не умея найти нужные слова. Когда Абараи жаловался, подливая саке, Изуру считал его проблемы надуманными… как же он ошибался! Да сам черт… да что там, сам Айзен ногу сломит в том, что творится в голове у Момо — это только на вид она такая милая и скромная, а на самом деле…       Кира вернулся с подносом, на котором стояли три чашки. Капитаны похватали свои напитки первыми, а потом Момо осторожно взяла горячую кружку с какао, и, вопреки ожиданиям Изуру, не улыбнулась с благодарностью, как обычно, а лишь сухо кивнула, проронив «спасибо, Кира-кун». Как будто это не она кричала «ты дурак» и называла его по имени.       А потом Хирако обнял Хинамори за плечи, и она на этот раз не сбросила его руку и даже не заметила — или сделала вид. Кира сомневался, что Момо интересует капитана Пятого отряда, как девушка, но все равно заревновал, старательно отводя взгляд и делая вид, что ему совершенно все равно. Ей же все равно! Почему он должен вести себя иначе?       — А Изуру-кун у вас заночует! — вдруг радостно сказал Оторибаши.       Подавились сразу трое: Хирако — кофе, Момо — какао, а Кира — воздухом.       — В смысле? — хором спросили пораженные лейтенанты, пока Хирако кашлял, согнувшись пополам. Момо автоматически похлопала капитана по спине, но смотрела на Роуза.       — А вот так, — пожал плечами капитан Третьего отряда. — Его комната тоже была сильно повреждена. А сегодня и вовсе развалилась. Не так ли, Изуру-кун?       Нужно было возразить, чтобы ни за что не остаться ночевать в одном помещении с Хинамори (потому что в казармы его не выгонят, там и так места нет), но Кира не нашел в себе сил. Ей же нет до него дела, так какая разница, где он будет спать? Тем более, сон ему тоже не особенно нужен, а после Айзена в Пятом отряде осталась очень хорошая библиотека (книги предателя Момо великодушно пощадила), и можно было неплохо провести время за чтением.       — Да, — печально подтвердил ложь капитана Кира. — Совсем развалилась.       — Тогда вот на этом диване спать и будешь, — решил Хирако.       Разумеется, мнения Момо уже никто не спрашивал, а она не подала виду, что как-то задета или расстроена. И весь оставшийся вечер упорно игнорировала Киру, словно он был пустым местом.