***
Со всеми хлопотами Жильбер совершенно позабыл о том, что именно сегодня у него день рождения. Но он уже успел к нему подготовиться — снял родительский загородный дом и разослал всем приглашение ещё неделю назад. Никто не сомневался, даже Анжольрас, который тоже получил приглашение, как товарищ, что будет алкоголь. Опять. Но с этим уже ничего не поделаешь, хоть Курфейрак и несовершеннолетний, Этьен всё же не его отец, чтобы запрещать, и не его учитель в стенах чужого дома. Все по адресу должны были собраться к вечеру, часов в шесть. Пока Комбефер батрачил на кухне, чтобы наготовить к вечеру закусок и приличной пищи, чтобы гости не пили на голодный желудок, Курфейрак подготавливал зал для сегодняшней тусовки. Внезапно кто-то позвонил в дверной звонок. Жильбер открыл дверь и увидел перед собой Реми, ещё одного сегодняшнего именинника, которому сегодня исполнялось целых семнадцать лет, ведь он был старше своих товарищей на год. — С др, чмо, — поприветствовал его Жильбер. — Тебя тоже с др, говна кусок, — ответил Грантер и обнял его. Комбефер тут же решил отвлечься и посмотреть, кого к ним занесло. Он поздоровался с Грантером и тут же решил спросить: — Слушай, Грантер, а это правда, что сегодня мои ученики пришли к Жожо, чтобы тот собрал с них документы? — Нет, — Грантер улыбнулся, как только вспомнил, как Анжольрас кричал сегодня на Комбефера по телефону и сказал, что пришли его подопечные. Конечно же Грантер, сказал правду, что никого там не было. Грантер обязался прийти раньше, поскольку это и его день тоже, и не одному же Курфейраку драить дом. Это был коттедж из красного кирпича в два этажа с угловой крышей и чёрной черепицей. На каждом этаже в каждой комнате располагались балконы, соединённые между собой и оплетавшие таким образом собой по горизонтали весь дом. При желании можно было даже спрыгнуть с этого балкона в бассейн. Территория была огорожена высоким каменным забором, напоминая какую-то средневековую крепость. На самой территории предполагался большой сад, но этому не суждено было случиться, так как в этом доме никто не жил. Скорее, дом был предназначен для проведения всяких праздников, и на данный момент им оказался день рождения Жильбера. Территория была занята большим бассейном, по форме напоминавшим какую-то загогулину и занимающим чуть больше половины двора; имелась также большая беседка, предназначенная, собственно, для проведения в ней необходимых застолий в летнее время года, а вся остальная, нетронутая часть походила на своеобразный парк со всем необходимым инвентарём: скамейки, деревья, газон и тротуар. Комнат было достаточно много, а домом долго никто не занимался: везде пыльно, в углах паутины со своими создателями. Да ещё и бассейн нужно было наполнить водой, ведь пьяные умники в лицах великой троицы наверняка захотят в нём поплавать или, по крайней мере, заставить других. Поэтому дом нужно было как следует подготовить к сегодняшнему пиршеству, чем и занимались Жильбер с Реми. В это время: Дорога от колледжа и до дома, где жил Монпарнас, была не такой уж и длинной, но она изрядно вымотала его и выбила последние силы. Если идти в гору, да при том быстрым и тяжёлым шагом, то вполне можно довольно быстро устать. К тому же на улице было жарко и стояла невозможная духота, из-за которой ощущаешь себя котелком в печке. Пьер вставил ключ в замочную скважину, и затем ввалился в дом, захлопнув дверь с невероятным грохотом. Обувь полетела куда-то в угол, куда он обычно её кидает, и через весь коридор, тянувшийся от прихожей до самой комнаты Монпарнаса, по полу проехался брошенный рюкзак, заполненный кучей бумаг. В этот момент отец Клод решил выйти и посмотреть, что за шум доносится из прихожей, но под ногами у него пролетел рюкзак сына и чуть не сбил с ног. — Ты с головой дружишь вообще? — С порога закричал отец. — Я с ней не общаюсь, — ответил Пьер насмешливо, направляясь в свою комнату. — Почему ты так рано? — Посыпались вопросы, без которых не обходилось ни одно возвращение Монпарнаса домой, потому что отец Клод этого никогда не пропускал. Монпарнас же в свою очередь думал, что он просто не пропускал случая поиздеваться и потрепать нервы. — Слушай, — оборачивается Монпарнас, — тебе не угодишь! «Почему так рано», «почему так поздно»... Где эта связь, когда мне нужно быть дома? — Ты никто, чтобы так со мной разговаривать, — отвечает Клод. — Пока тебе нет восемнадцати, ты должен слушаться меня! А теперь ответь. Почему так рано? — Я всё написал и сдал, — раздражённо вздохнул Пьер. Монпарнас уже развернулся и открыл было дверь в свою комнату, чтобы зайти. — Ты молился утром? После этого вопроса Пьер остановился в проходе и снова вздохнул, пытаясь дать понять, что не хочет разговаривать. — Я сам решу, когда мне молиться, ясно? — Прорычал он, захлопнул за собой дверь и запер её изнутри. Сейчас он не желал издавать каких-либо звуков вообще, не говоря уже о том, чтобы отвечать на вопросы надоедливого отца, которого вечно всё не устраивало, как и подметил Пьер в разговоре. Так же, как и остальные, Пьер сейчас страдал от похмелья и спровоцированной им жуткой головной боли. И не он один — его отец, наверное, тоже, поскольку так быстро закончил разборки с сыном. Пьер видел, как вчера мсье Курфейрак буквально заливал Клоду коньяк прямо в рот, и его нисколько не волновало, хотел тот того или нет. Выпив обезболивающее, Пьер плюхнулся на кровать и решил повтыкать в телефон, который дребезжал уведомлениями всю дорогу.Apollo создал беседу «др пиздюков»
Chiron: Ну и что это? Apollo: Как удивительно: встречаешься с Жильбером и не знаешь, что у него сегодня день рождения. Apollo: И у Грантера, кстати, тоже. Chiron: Ну Жильбера я уже поздравил, иди в пязду. Apollo: Он же всех нас пригласил. Думаю, нужно нам всем собраться вместе и кучей поехать. Chiron: Я со вчерашнего вечера с ним и сейчас тоже. Chiron: И Грантер уже к нам приехал. Apollo: Ты скотина. Chiron: А ты жирный. Orphée: Подожди-ка, Кощей. Orphée: Ты правда уехал куда-то на ночь с Жильбером? Chiron: Ну да. Apollo: Скотина... Chiron: ДА ТЫ ЗАЕБАЛ, ЖИРНЫЙ. НЕ ЕБАЛ Я ЕГО. Chiron: Бля, я не помню... Apollo: ... Chiron: Да не ебал я блять! Chiron: Точно тебе говорю. Я когда пьяный, у меня хуй не стоит. Chiron: Ну как?.. Стоит, но я сам на ногах не стою. Hercule: АХХАХАХАХХАХАХАХХХАХААХ ЛУДШОЕ Пересланное сообщение: Chiron: А ты жирный. Hercule: А что если когда ты пъяный у тебя хуй стоит но ты не помнишь и думкешь что у тебя хуй не стоит?????? Пересланные сообщения: Chiron: Точно тебе говорю. Я когда пьяный, у меня хуй не стоит. Chiron: Ну как?.. Стоит, но я сам на ногах не стою. Méduse: Господи, у Курфа и Эра день рождения сегодня, а они про хуй лошади базарят... Chiron: АХХАХАХХА ТЫ АХУЕЛА? Chiron: Ну а вообще действительно. Если хотите, то собирайтесь, а из беседы я выйду, потому что нехуй мне мозги колупать уведомлениями. Chiron: Как там было? Всем пока в этом чятике.Chiron покинул беседу «др пиздюков»
Ares: Суки изза вас у меня телефон как вибратор херачил пока я домой шел Apollo: А ты радуйся, что я тебя рано отпустил. Apollo: Я вот до сих пор сижу и жду, пока мне все всё сдадут. Ares: Спаси Ares: Бо Orphée: ДО СИХ ПОР?! Apollo: Ну да. А ты нет? Orphée: Нет.) Orphée: Что ты их гоняешь? Apollo: Да потому что они дурные. Если кто-то идёт на химбио, то он выбирает себе гуманитарные предметы. ЗАЧЕЕЕМ? Ares: То есть)))))) вы сейчас седите) и втыкаете в телефон))) вместо того))))) чтобы подсказать тупым ученикам какие предметы нужно брать???))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))) Apollo: Пьер... Apollo: Иди нахуй. Ares: ) Hercule: И СОХРАНИ Пересланное сообщение: Ares: Спаси Hercule: Пардон) Ares: АААХАХХАХАХХАХХАХАХАХХА Ares: ГОСОПОДИ АВЕ МАРИЯ Orphée: Богохульник. Пересланное сообщение: Hercule: И СОХРАНИ Пересланное сообщение: Ares: Спаси Hercule: Да с хуя Orphée: Пьер верующий... Ares: И че Ares: Это не помешает мне начистить ебало Иуде Hercule: АВЪАЪЫВЖЪАХЖДВЫЪХДЫВЪАХДЪВХА Aphrodite: АХХАХАХАХХАХАХ ЧТОООО? ГРАНТЕР ИУДА?? Ares: ) Aphrodite: А кто Будда? Hercule: Певичка Aphrodite: Поч? Hercule: Ну он такой добрый и хуевый одновременно Aphrodite: А КАК ЖЕ КУРФ ИЗ ТРОИЦЫ? \о/ Ares: Он Илон маск Aphrodite: ???? Ares: Ну он же на науку дрочит Apollo: А Аллах-это экономист?) Hercule: А я то чо Orphée: Ну ты же там с Арабских Эмиратов. Hercule: СУКА Я ИЗ ЕГИПТА ЗАЕБАЛИ ЕБАНЫЕ РАСИСТЫHercule покинул беседу «др пиздюков»
Orphée: Он же из ОАЭ. Он сам говорил. Apollo: Нет, он из Египта.)Hercule вернулся в беседу «др пиздюков»
Hercule: ) Orphée: ТЫ ИЗ ОАЭ ЖЕ БЫЛ БЛЯТЬ. Hercule: Так я напиздел чтобы ты думал что я богаче тебя) Orphée: ... Ares: ПЕВИЧКА, ТЫ ЧТО МАТЕРИШЬСЯ! ТАК НЕЛЬЗЯ, ПЕВИЧКА! ФУ БЛЯТЬ, ФУ НАХУЙ! РОТ С МЫЛОМ ТЕБЕ ПОМОЮ! Orphée: Да пошёл ты. Hercule: ОХОХОХХОХОХХОХОХОХООО Ares: - _ - Ares: ( о )_( о ) Ares: О ЩА СИСЬКИ СДЕЛАЮ Ares: (.)(.) Aphrodite: Не так. Aphrodite: (. ) ( .) Ares: Епта Ares: Кстати певичка какой ты двуличный Orphée: В смысле? Ares: Когда меня только дабавили в беседу ты матерился как сапожник Orphée: Я же не знал, что вы дети. Ares: Слышь Ares: Между про чим Анж нам говорил что незнание закона не освобождает от ответсвенности Ares: И вообще ты нам что говорил? Ares: ОЙ ДА ВЫ ХУЕВЫЕ ПИЗДЕЦ КАК ГОПНИКИ И ВООБЩЕ ДАЖЕ Я ТАКОГО СЕБЕ НЕ ПОЗВОЛЯЮ МНЕ ДАЖЕ ОТ СЕБЯ ЭТО ПРОТИВНО ЧИТАТЬ И СЛУШАТЬ Ares: Эх тыыыыы) Apollo: Да вы заебали. Короче, Хирон мне в личку написал, что нас ждут к шести, а ехать туда где-то час, поэтому собираемся около колледжа в 16.30, ясно? Aphrodite: Окей Aphrodite: Пьер, мы с Азельмой к тебе зайдем сейчас? Ares: Нахуя Aphrodite: Ну надо блять. Ares: Объясни Aphrodite: Да блять, мы просто гуляем и сейчас вдоль твоей улицы идём, а мне ссать хочется ПИИИИИЗДЕЦ. Ares: Мой дом не общественный туалет боят Aphrodite: Да бля ну пжлста.( Aphrodite: Посидим ещё, побазарим. Ares: На толчке?) Aphrodite: Ну если хочешь можем и на толчке.) Ares: Не, не надо Hercule: Аж запятую поставил)))))***
Через некоторое время Пьер, читая книгу в обшарпанной обложке, услышал, как кто-то громко стучит во входную дверь. Он подумал, что это Мюзикетта с Азельмой, и решил выйти из своей комнаты, чтобы встретить их и, собственно, открыть одноклассницам дверь. Однако вместо них он застал на пороге мсье Курфейрака, который в знак приветствия растрепал в дружеском жесте укладку на голове Пьера. — Где мой бро? — Спросил Антуан. — Э... — Монпарнас был порядком удивлён. Антуан Курфейрак не часто к ним так заходит, а точнее не заходит вообще. Он ни разу в жизни не общался с Клодом, а теперь они, видите ли, бро. Когда Монпарнас вспомнил, что ради приличия ему необходимо хоть что-то ответить, из кухни вышел отец Клод. Антуан быстро разулся и стремительно направился к нему, от чего полы и стены в испуге содрогнулись. Немного шокированный Пьер закрыл за гостем дверь. — Привет, дружище! — Закричал Антуан, пожимая руку Клода. — Здравствуй... д-дружище. — Улыбнулся священник. — А ты чего это вырядился так: воротничок, платье, бусы? — Засмеялся мсье Курфейрак. — Ты идиот? — Снисходительно усмехнулся Клод. — Это ряс и крест. — Что? Рис? Клод молчал. Антуан направился в кухню, священник за ним. — Ну ладно-ладно. — Антуан похлопал его по плечу. — Пошли выпьем. — Я же не пью. Мне нельзя! — Возмутился Клод. — Ой, да брось! — Мсье Курфейрак поставил две бутылки пива на стол. — Все мы грешники в этом бренном мире. — Он открыл пиво. — Давай, не ломайся. Отмолишь грешок в 0.5, не литр же. Пока Антуан уговаривал Клода выпить, в дверь снова постучали, и на этот раз Пьер был уверен, что это Мюзикетта и Азельма. Он открыл дверь, опасаясь, что его ожидания не оправдаются, но всё же увидел перед собой одноклассниц. Лицо Мюзикетты покраснело от долгого терпения, так что Пьер поспешил подсказать ей, где ванная комната, и она кинулась туда, чуть не столкнув Монпарнаса с ног. — Ну что, Пьеришка? — Хихикнула Мюзикетта, вваливаясь в комнату по возвращении из туалета. — Кто? Ты охерела? — Возмутился Монпарнас. — Да ладно тебе, не злись. Лучше сделай двум дамам чай. Пьеру пришлось подчиниться. Мюзикетта села рядом с Азельмой на край кровати и пустилась в разговоры, но её внимание привлекла едва заметная книга, непринуждённо выставлявшая из-под подушки свой потрёпанный уголок. — Я и не знала, что Пьер любит читать, — Мюзикетта взяла книгу и стала её рассматривать. Книга была очень толстая, с пожелтевшими страницами и множеством закладок. Открыв её, ничего из написанного она не поняла и решила посмотреть название и автора, сняв обложку. — Библия? — Прочитала название Азельма. — Вау... — Удивилась Мюзикетта. — А ведь он у нас святоша. — Она улыбнулась. — Ну у него же отец священник, — аргументировала подруга. — Ну вообще-то это его приёмные родители. — Ой... — Азельма виновато затихла. — Да ладно, что такого в том, что он верит в Бога? — Да ничего. Просто я думала, что он... Ну не знаю, он такой... грешник что ли, — добродушно посмеялась Мюзикетта. В этот момент в комнату вошёл Пьер с тремя кружками чая. Снятая с Библии обложка мгновенно поймала его взгляд, от злости он широко распахнул глаза и кинулся в направлении столика, так что чай чуть было не расплескался. Он опрометью поставил кружки на столик, после чего злобно вырвал книгу из рук одноклассницы. — В следующий раз не хватай чужие вещи без спроса! — Прорычал он, надевая обложку обратно, а затем положил книгу возле подушки, аккуратно разглаживая границы обложки. — Да ладно. Что такого? — Виновато улыбнулась Мюзикетта. Впрочем, она была несколько удивлена такой реакцией. — Ничего. Просто впредь спрашивай, прежде чем брать что-то из моего. — Будто ты стесняешься, — тихо сказала Азельма. — Вера — это не то, что нужно выставлять напоказ, — Монпарнас продолжал злиться. — Всё. Закрыли тему. Я принёс чай. — О Господи, Пьер! — Отец Клод внезапно появился на пороге комнаты. Все тут же посмотрели на него. — Что? — Резко спросил сын. — Девочки не должны находиться в одной комнате с мальчиками, — сказал отец. Из-за его спины выглянул Антуан. — О! Мужчина растёт! — Мсье Курфейрак радостно поднял кулак вверх. — Красавчик! — Ты же знаешь, Пьер, блуд — это один из главных грехов, — продолжал распинаться священник. Пьер был в шоке и, казалось, не понимал, о чём ему говорят, даже рот приоткрыл от удивления. — Да угомонись ты! — Антуан попытался утащить его обратно на кухню. —Знаешь что, убирайся к чёрту! — Вскричал Пьер, нисколько не стесняясь в присутствии посторонних решать конфликты с отцом. — Ты говоришь идиотские вещи, это ведь мои одноклассницы! Если тебя это не устраивает, я могу привести парней и находиться с ними в одной комнате сколько захочу. Так будет лучше? Отец Клод замер в оцепенении, не в силах подобрать слова, чтобы ответить не менее ярко. Воспользовавшись его замешательством, Антуан вытащил его из комнаты и закрыл дверь, предварительно подмигнув Пьеру. — И давно твой папаша водит дружбу с отцом Курфа? — Спросила Мюзикетта, откидываясь на локти и специально не затрагивая тему блудливости Пьера. — Очень давно. Целых двадцать три часа пятьдесят шесть минут, — саркастично отвечает Пьер и прячет лицо в кружке чая. Воцаряется пауза. Чай во всех трёх кружках успевает исчезнуть, но молчания никто не нарушает. Девушки с интересом разглядывают комнату Пьера. Плотные чёрные занавески, способные обратить день в ночь в любой момент; стены все увешены плакатами рок-групп, так что становится удивительно, как это отец Клод разрешил своему сыну обклеить всю комнату изображениями людей, внешний вид которых явно противоречит догмам его религии. Вообще комната была аккуратно прибрана: книги стояли на полках стройными рядами, на столе чистота, одежда не висит мятыми комьями на спинках стульев. Создаётся впечатление, что Монпарнас вообще ни к чему в своей комнате не прикасается, или вообще живёт не здесь, а где-то в другом месте. Наконец Азельма, изнывающая от скуки и пытающаяся развлечь себя болтанием ног туда-сюда, не выдерживает и скулит: — Может мы уже пойдём? Нам к половине пятого, как раз успеем спокойно дойти. Пошлите, а? Мюзикетта и Пьер выходят из транса и начинают двигаться. Разглядывая в зеркале свою укладку, которую мсье Курфейрак безбожно уничтожил, Пьер цокает языком и недовольно хмурится. Времени исправлять что-либо уже нет, и они решают пойти прямо так. Одеты они в какой-то мере нарядно, хотя если на каком бы то ни было мероприятии собирается присутствовать Курфейрак, то сколько не наряжайся, вряд ли сможешь его перещеголять. Они собрались и вышли из комнаты. Проходя через узкий коридор, они услышали доносившиеся из кухни болтовню и смех Антуана Курфейрака и пофыркивание отца Клода. Надо прожить с ним определённое количество времени для того, чтобы понять, что отец Клод так смеётся. Всё-таки Антуану не удалось уговорить его выпить. На выпускном они каким-то образом нашли общий язык, даже ещё когда мсье Курфейрак был трезвый. С самого начала и до самого конца они бурно о чём-то разговаривали, обсуждали что-то, громко смеялись.***
Когда часы уже показывали начало шестого, именинники успели порядком устать и решили, что оставшиеся неубранные комнаты Жильбер просто закроет и не будет никого пускать в этот срач. Все остальные дела были успешно выполнены, Комбефер тоже успел всё приготовить к неизбежному застолью, отнести во двор и разложить еду и закуски на стол в беседке. Антуан Курфейрак, конечно же, затейник, и снова организовал молодым спиртное, совсем не зная о том, что кто-то — например такие, как Грантер и Ламберт —может принести своё. Сами гости не захотели приехать и поздравлять именинников поштучно. Анжольрас специально созвал всех в определённое время, дождался каждого и все вместе они поехали. Тем временем Жильбер и Реми, добросовестно выполнив все поручения, пришли к выводу, что неплохо было бы отдохнуть, выпив пиво, ведь со вчерашнего вечера у них всё ещё болели головы и надо было эту боль сбить — так они решили. Отставать не стал и Комбефер, который до этого им тоже помогал. Реми и Жильбер в ходе работы решили, что хотят очень много надувных шариков, поэтому Антуана послали за ними в магазин. Какие-то из шариков накачали гелием, а какие-то приходилось потом надувать самим. В итоге дом стал не только убран и чист, но и наполнился яркими шариками, некоторые из которых искрили не менее яркими фразами вроде «Ебать ты дед!» или «Ещё на один год ближе к смерти!». Они заполонили пол и потолок настолько, что невозможно было увидеть, какого цвета те были на самом деле. Именинников встретили бурными овациями. Каждый подходил к ним и обнимал со словами «C др, говно» или «С днём старения, пиздюк». Наконец очередь дошла до Анжольраса. Он немного волновался в непривычной обстановке, и мысленно повторил своё поздравление раз семь, что-то там исправляя и добавляя новое. — Итак, Реми, Жильбер, который сегодня не пришёл кстати, — этого Этьен не подметить не мог. — С днём рождения вас! Желаю счастья, здоровья, денег побольше... — Да куда уж Жильберу ещё больше? — Рассмеялся Боссюэ, а за ним и все остальные. — Так вот, — продолжил Этьен. — Желаю вам хорошо учиться в лицее, чтобы хорошо сдали экзамены и поступили в престижные вузы... Всё. — Этьен закончил, обнял их и вручил каждому по коробке конфет. Конечно, не то, что он подготовил, но тоже неплохо. — Спасибо, мсье! — Ответили Реми и Жильбер, обняв учителя в ответ. — Так, не надо, — скривился Анжольрас. — Сегодня я не мсье, сегодня я ваш друг. Можете обращаться ко мне на ты и называть просто Этьен. — Что? Даже материться можно? — Удивился Реми. Анжольрас тяжело вздохнул. — Ну... хотя бы не так много, как вы это обычно делаете, хорошо? — Сказал он, помолчав с минуту. — Замётано, бро, — Жильбер выставил кулак вперёд, чем озадачил просто Этьена, но тот быстро очнулся и стукнул своим кулаком в ответ. — Окей... Б-бро. — Замялся мсье. — Может пойдём уже есть? — Не выдержала Эпонина. — Я специально голодала весь день, чтобы попробовать, как готовит Комбефер. — Да! — Все остальные тут же согласились. — Совсем что ли дома жрать нечего? — Засмеялся Боссюэ, усаживаясь на стул. — Не знаю как насчет тебя, но мне срезали зарплату, потому что кое-кто весь последний месяц перед экзаменами прогуливал мой урок, — фыркнула Тенардье. — Кстати, мне тоже, — сказал Анжольрас, попивая апельсиновый сок. — Так! — Крик Грантера прервал спокойный разговор учителей. — Где торт? Где. Мой. Торт? Несите его сюда! — Поешь сначала нормально, — строго ответил Комбефер, так что совету пришлось последовать. В беседке, где уже были накрыты столы, все расселись по компаниям: ученики с учениками, преподаватели отдельно. Так называемой рассортировкой пренебрёг только Комбефер, оттолкнувший Монпарнаса и занявший место рядом с Курфейраком. Несмотря на праздничную обстановку, тишина стояла, как на похоронах — никто не говорил ни слова, и кроме хруста цезарем ничего не было слышно. Чтобы нарушить гробовое молчание, Жоли иногда вздыхал, но потом Монпарнас велел ему заткнуться к чёрту, и стесняющее молчание воцарилось вновь. Вероятно, причиной такого поведения служила общая скованность и замкнутость собравшихся из-за некомфортной ситуации: детишки ещё не привыкли к общению с преподавателями на равных, да и те в принципе тоже. Над Монпарнасом, затыкающем рот Жоли, кто-то тихонько посмеивался, но тем не менее после Пьера никто не сказал ни слова. Через какое-то время тишину снова нарушили: на фоне пения птиц в саду раздался громкий звук отрыжки. Выпустившим её оказался Анжольрас, который сразу же осознал своё преступление и попытался скрыть его с помощью кашля. Сначала никто не понял, что произошло, но Жильбер, Реми и Пьер вдруг начали неистово и безостановочно смеяться, а потом и вовсе хвататься за животы, вздувшиеся от хохота. Все, кроме раскрасневшегося Анжольраса, тоже развеселились, а он один не понимал, что происходит: не нарочно ведь он это сделал. — Как-то раз, мсье, Вы такой фокус провернули на уроке, — предался воспоминаниям Курфейрак. — Все стали смеяться, а Вы им со злости понаставили за это нули. Прав я или нет? История породила новую волну смеха: Монпарнас утирал рукавом рубашки слезы с лица, а Грантер даже подпрыгивал на стуле от хохота, то и дело задевая Комбефера, который первый сказал: «Ну всё, хватит уже», и по-дружески толкнул Реми в бок, но не рассчитал силу удара, от чего Грантер повалился на пол, не переставая при этом смеяться. — Конфликт, основанный на национальной розни? — Спросил Анжольрас, и сидящего рядом с ним Боссюэ буквально вывернуло наизнанку от беззвучного смеха, который мог бы и перейти в спазм. — Не утрируй, дружище, — усмехнулся Баорель, перегинаясь к экономисту через стол. — Шутки про национальную рознь бывают смешными, но не настолько же. Пока претерпевающего приступ смеха Боссюэ пытались успокоить, Анжольрас встал из-за стола и пошел по направлению к бассейну. — Пойду прогуляюсь, — объяснил он устремлённым на него взглядам. — Может, смою свой позор. Он ещё не успел как следует насладиться видом бассейна, как его застал врасплох неожиданно подбежавший Курфейрак, который, невинно улыбаясь, толкнул его прямо в воду. Во все стороны полетели брызги, а сам Этьен стал неловко барахтается, пытаясь удержаться на плаву. — Вот это смелость, — немного ошалевшим голосом прокомментировал Комбефер. Все восторженно кричат и свистят, а Жильбер раскланивается и говорит: — Надо же чем-то развлекать гостей? Жан Прувер, посчитавший своим долгом помочь коллеге выбраться, тоже направился к бассейну, и как только Этьену удалось схватиться за его руку, Прувер плюхнулся за борт к нему. Оказавшись в воде, он оглянулся и стал искать взглядом того, кто же оказал ему такую услугу: перед тем, как упасть, он весьма ощутимо почувствовал чью-то ногу, пнувшую его под зад. Ногу, Жильберу явно не принадлежащую, ибо тот был целиком и полностью занят тем, что ловил овации зрителей. «Доброжелателем» оказался Монпарнас, наблюдавший над промокшим до нитки литератором с кровожадной ухмылкой и потиравший при этом руки. — Тебе пизда, — нисколько не смущаясь процедил Прувер и с силой провёл по воде рукой, распространяя вокруг себя целый каскад брызг. Львиная доля их оказывается на Монпарнасе, полностью намочив его брюки. Модник в ужасе кричит и проверяет сохранность своих туфель, которые от обилия влаги могли расклеиться. — Чего визжишь? — Хохочет Прувер, наконец-то выбираясь на сушу. — Воды боишься? — Просто он — ведьма, — объясняет Грантер. — Если на него брызнуть водой, он завизжит и растает. — Значит я его расколдую, — говорит Прувер. — Как? — Поцелуем истинной любви, — таинственно говорит Жеан и улыбается, чем вызывает у публики волну ахов и вздохов, один в один похожую на запись, обычно используемую в ситкомах. Пьер отрывает взгляд от проверки своей обуви и изумлённо таращится на преподавателя. Тот хитро подмигивает ему и идёт дальше по своим делам, оставив Парнаса сидеть на траве в одиночестве и полном замешательстве. Этьен, которого пребывание в воде жутко разозлило, демонстративно стаскивает с себя рубашку и галстук, оставаясь по пояс голым. На асфальте он оставляет за собой ручьи, стекающие со штанов, а его кроссовки при походке прожорливо чавкают. Грантер на полураздетого Анжольраса смотрит с каким-то хищным интересом, и, как ему кажется, совершенно незаметно от других. Он опоминается только когда Монпарнас клацает зубами прямо перед его лицом, что у них обычно являлось сигналом к тому, что надо прикрыть рот. — Не понимаю, чего ты так вырядился, — вдруг говорит ему Грантер, стараясь придать своему голосу как можно больше насмешки и скрыть недавнее смущение. Все тут же оборачиваются глядят на Монпарнаса, внешний вид которого всё время Грантера чем-то не устраивал. На этот раз он оделся в брюки, щегольскую рубашку и туфли, при чём всё было чёрное, за исключением тонкого белого галстука. — Отстань, Иуда! — Закричал Пьер. — Если и напиваться, то быть красивым! — Никто в здравом уме не позволит тебе здесь напиваться! — сказал Анжольрас с раздражением. Немногим людям удаётся будучи полуголыми выглядеть серьёзно, однако Этьен был одним из них. — Зря распинаешься, жирный, — заявил внезапно оказавшийся поблизости Комбефер. — Горячительные напитки уже закуплены, и даже не мной, а самим Антуаном Курфейраком, — Комбефер поднял указательный палец вверх, потрясывая им, как бы намекая, что Этьен с этим ничего не поделает, так как отец Жильбера уже дал согласие на завтрашнее похмелье сына, — а Прувер достал из кармана какую-то бумажку и пытается её высушить, повторяет написанное. Мы сегодня без кошерных тостов не обойдёмся. — При слове «кошерно» Грантер вдруг развернулся к химику, растягиваясь в хитрой улыбке до ушей. Через некоторое время Жеан попросил слово. Безнадёжно промокшим клочком бумаги оказались его собственные стихи, которые он сочинил по случаю дня рождения Курфейрака и Грантера и которые собирался преподнести в качестве подарка. Сочинительством Жеан занимался ещё в студенческие годы, поэтому присутствующие учителя были знакомы с его поэтическим талантом. Обычной оценке его творчество не поддавалось: писал Прувер очень своеобразно, в каждом слове выражая свою экспрессивную натуру, так что после одного прочтения любого его творения было очень сложно догадаться, что же он хотел сказать. — Я не писал уже очень давно, поэтому могло не очень хорошо получиться. В любом случае, конструктивная критика приветствуется. Университетские товарищи Жеана приготовились к худшему. Не то, чтобы им не нравилось то, как он пишет, просто на слух это воспринималось обычно очень тяжело: аллегории и метафоры во всей своей красе сыпались изо всех мест на неподготовленных слушателей. Когда его друзьям предлагалось в очередной раз оценить его стихи, то им с самой первой строчки приходилось напрягаться, чтобы понять, о чём идёт речь, и пока до них доходило хоть что-то, Прувер уже переставал читать. По большей части трудно было разобрать, что это такое, но зато звучало, несомненно, красиво и эстетично. Тем не менее никто никогда не говорил Жеану, что ему стоит «писать попроще», потому что творческие личности, как правило, обидчивы и очень ранимы, особенно если они — Жан Прувер. Так что Жеана никто не остановил, хотя некоторые очень хотели. Стихи оказались обычным поздравлением с днём рождения. Наверняка при написании Жеан пытался как можно меньше выпускать наружу свою яркую индивидуальность, чтобы юные адресаты стихотворения его поняли. Своеобразное поздравление именинникам пришлось очень даже по вкусу: Жильбер был чрезмерно экспрессивен — долго распылялся в благодарностях и похвалах, ловко орудуя своим красноречием (хотя, по правде говоря, многие строчки он не понял вообще), а Грантер был настолько тронут, что готов был пустить слезу, потому что творческие люди друг друга видят из далека. После этого, конечно, грех было не чокнуться стаканами и уж тем более не выпить, и ощущение всеобщей скованности начало рассеиваться. Гости разбрелись по группам, но ученики с учителями уже не были отдельно друг от друга и во всю переговаривались между собой.***
С наступлением сумерек и нападением надоедливых комаров все перебрались в дом. Жеан и Этьен как раз успели высохнуть и оправиться от своего незапланированного купания, и уже вместе с остальными рассматривали убранство хором семьи Курфейрака. Комбефер, как главный организатор, следил за общественным порядком, стоя в некотором отдалении ото всех и сложив руки на груди. Вся ватага гостей расположилась в обширной гостиной: Боссюэ и Баорель оккупировали объёмный диван и развалились на нём по-хозяйски с жестяными банками пива; Анжольрас устроился в кресле; более юные гости вместе с молодыми учителями в лице Эпонины, Козетты и Жеана расселись на полу полукругом и, по-видимому, затеяли какую-то игру. Комбефер по привычке, выработавшейся во время частых поездок со своим классом, стал считать собравшихся и обнаружил, что кого-то не хватает. Как раз в этот момент к нему со спины подошёл Жоли, которого как раз таки и не хватало в общей компании. Он тронул Антуана за плечо, и тот, обернувшись, приглушенно вскрикнул, быстро накрыв рот ладонью: левый глаз Жоли опух и покраснел, на лицо были явные признаки аллергии. Собравшись и выдохнув, Антуан спросил: — Господи, что с тобой? — Аллергия. На комаров. Меня комар укусил, — быстро проговорил Жоли. — И вот ещё на пальцах. Он протянул Комбеферу свои тонкие руки, и на бледной коже тот увидел ярко-красные припухлости. Комбефер поспешно завёл Жоли в комнату и стал рыться в ящике, где располагалась аптечка. Жоли остановился посреди гостиной, и все тут же увидели его сильно изменившееся лицо. — Охуеть, это кто же тебя так поцеловал? — воскликнул Грантер. — Да наверное это от Фейи, — хихикнула сидевшая рядом Мюзикетта. — Они там вчера так лизались, вот пупырки и повылезали. — Зато насморк прошёл, — держа стакан с колой и коньяком, подметил уже в меру подвыпивший и повеселевший Монпарнас. Все начали хихикать. — Стоп, чего?! — вскричал Жоли, отрываясь от Комбефера, промокавшего его глаз смоченным кусочком ваты, и тут же зажмурился от боли. — Не дёргайся! — прикрикнул на него биолог, и тут же, не меняя сосредоточенного выражения лица, но с нескрываемым интересом обратился к сидящим на полу: — Они лизались? Все ученики, за исключением Фейи, закивали головами. — Я ничего не помню! — нервно сказал совершенно растерявшийся Фейи. — Я тоже, — Жоли уже не жестикулировал и стоял, вытянувшись в струнку, но его потрясения это не умаляло. — Меньше пить надо, — хмыкнула Эпонина. — Кто бы говорил, — поддела её Козетта, толкнув в бок. — Ну раз вы не помните, то я расскажу: идём мы с пацанами и девками на улицу мимо лавки, — там лавка стояла, помните? — и видим, как вы там в обнимочку сидите и придаётесь всепоглощающей страсти. Дальше поцелуев, надеюсь, не зашло, потому что когда мы вернулись, вы уже сидели внутри. Но это ведь к лучшему, верно? А то пупырки могли выскочить не только на лице... — затараторил Жильбер, разлёгшись на ковре. Рассказ вызвал бурю эмоций. Видевшие происшествие прыснули от смеха, а те, кто только узнал, по-разному высказывали своё удивление. Жоли и Фейи быстро переглянулись между собой и густо покраснели. Внезапно Боссюэ вскочил с дивана, отбросив пустую банку в сторону, и быстрыми шагами направился на улицу, по пути сильно задев плечом стоявшего на его дороге Жоли. Всеобщее веселье тут же улеглось в неловкое молчание, и в гостиной стало ужасно тихо, так что звук от хлопка уличной дверью показался гостям намного более громким, чем был на самом деле. Жоли, отстранив от себя застывшую в воздухе руку Комбефера, выбежал следом. Боссюэ уже добрался до беседок, когда Жоли наконец-то смог разглядеть его в темноте. — Боссюэ, подожди! Экономист сделал ещё несколько решительных шагов, но всё же остановился. Он резко повернулся к тяжело дышавшему от бега Жоли и сурово оглядел его. — Послушай, я правда ничего не помню. Меня с алкоголя очень быстро уносит, а Курфейрак много нам наливал. Наверное, вдарило в голову, вот и наделали глупостей... — По-твоему это просто глупости? — дрожащим голосом спросил Боссюэ. Он не кричал и изо всех сил пытался сдерживать себя, ведь они с Жоли никогда не ссорились. По крайней мере, до этого момента. — Если бы ты чувствовал хоть какие-то обязательства, ты бы этого не сделал! Может, наши отношения для тебя тоже глупость? — Нет, что ты! — вскрикнул Жоли. — То, что мы с Фейи поцеловались, это так, просто, мы же были в бессознательном состоянии! Господи, да неужели ты в таком возрасте не напивался и не занимался всякой хернёй? — Ну по крайней мере я не изменял. Мне, правда, и изменять-то было некому... — Боссюэ замялся и зажмурился, чтобы сосредоточиться на беспорядочно роившихся в голове мыслях. — То есть ты утверждаешь, что твоей вины здесь нет, всё в порядке, и, если что, такое может повториться? — Да нет же! Просто мы сделали это неосознанно, вот что я хочу сказать. В здравом уме я бы ни за что так не сделал! И что за бред насчёт того, что это может повториться? Мы просто набухались на выпускном, все бухают на выпускном! На выпускном трахаются, а у нас ничего такого не было, и не могло быть! Уж этого я бы точно не допустил, у меня ведь мозги есть! Пожалуйста, прости меня. Мы с тобой вместе уже почти год, ты правда очень много для меня значишь. Я тебя... ну, ты понял. — Ты меня — что? — допытывался Боссюэ. Жоли жалобно посмотрел ему в глаза и тут же опустил взгляд, уставившись куда-то в пустоту. С опухшим глазом, такой виноватый и раскаивающийся, он выглядел очень трогательно и очень несчастно. Жоли вдруг громко втянул носом воздух: от сильного напряжения он готов был расплакаться, но не мог позволить себе этого сделать. Он часто заморгал и опять посмотрел на Боссюэ, так что тот не выдержал. — Боже, иди ко мне, — сказал он, притянув Жоли к себе за плечи. Тот уткнулся лицом в его шею и от переизбытка эмоций всё-таки разрыдался, комкая в руках кофту на плечах Боссюэ. Жоли был ужасно худой и хрупкий, и в объятиях широкоплечего Боссюэ, в кольце его казавшихся Жоли огромными лапищами рук он чувствовал себя в совершенной безопасности. Такие объятия, казалось, заслоняли от всего мира, создавая ощущение любви и заботы. Боссюэ нежно гладил Жоли по голове, по плечам и спине, вдыхал приятный запах его мягких волос и ждал, пока бедный мальчик успокоится. — Всё хорошо, я на тебя не злюсь. На тебя не возможно долго злиться, милый, — говорил он, обнимая Жоли, и когда его плечи наконец перестали вздрагивать, взял его лицо в свои руки и заставил посмотреть на себя. — И я тебя тоже люблю. Жоли затаил дыхание, долго смотрел на Боссюэ, а потом опять уткнулся в него. Боссюэ засмеялся, потрепал Жоли по волосам и повёл обратно в дом. — Я всегда знал, что между вами, ребята, что-то есть, — заявил им Курфейрак, как только они вернулись. Он быстро освоился в панибратском общении с учителями, и уже всех называл ребятами, парнями и девчонками. — Что-то типа, как бы это назвать, искры. Искра... — Гейская, — подсказал Мариус. — Да. Гейская искра. Уж слишком вы палились, мои хорошенькие. — Мда, только вот наша с тобой искра была запоздалая... — влез Комбефер. — В смысле? — Жильбер улыбнулся в непонятках. — А то ты не помнишь, как ты от меня бегал! — Вдруг рассмеялся Антуан. — Знаешь, как жутко твои искры выглядели? — Спросил Этьен. — Если ты не заметил, от тебя даже директор бегает, — как бы невзначай подметила Эпонина. — Да в смысле?! — Антуан расставил руки в стороны. — Даже сейчас ваши отношения ненормальные, — утвердительно сказал Жеан. — Певичка, ну ты-то! — Воскликнул химик. — И вообще, наши отношения, по-моему, идеальные. — Они бы были идеальными, если бы ты к нему не приставал в людных местах колледжа, — не унималась Эпонина. — А так они жуткие! — Снова влез Анжольрас. — Ой, идите нахуй! — Махнул на них рукой Антуан, пихнув на диване Баореля, заставляя подвинуться, и уселся рядом с ним. — И вообще, жирный, хули ты доебался? Вон, у тебя новая жертва — Боссюэ. — Но Жоли- то семнадцать, — сопротивлялся Анжольрас. — А Жильберу уже шестнадцать, — стоял на своём Комбефер. — Для меня Жильбер как сын, поэтому он для меня навсегда останется маленьким мальчиком, — вдруг признался Анжольрас. — А ты старый! — О-о-ой! — Иронично протянул Кощей, положив руку на сердце. — Ещё скажи, что я раньше умру. — Он умрёт позже нас всех, потому что будет постоянно вытягивать энергию и молодость из маленького мальчика, — заявила Козетта. — Всё, отстаньте, заебали, — обиделся Комбефер. — Хватит нас обсуждать! Давайте лучше бухнём. — Не, ну бухнуть-то по-человечески надо, — согласился Баорель. — Что, опять виски? Все такие богатые собрались? — усмехнулся Анжольрас. — А в Каире одни трущобы и люди голодают. Да, Боссюэ? — съязвил Монпарнас. Анжольрас посмотрел на него с осуждением, но Боссюэ рассмеялся: — Да, Пьер прав, — и налил себе полный стакан. Комбефер и Эпонина, как самые заслуженные алкоголики, взяли на себя роль официантов и разливали всем спиртное. Больше всех досталось Анжольрасу, который попросил «только чуть-чуть» и получил полный стакан, который даже разбавить ничем было нельзя. Поскольку он и так уже был немного навеселе, то коньяк быстро ударил ему в голову, и ему стало ещё веселее.***
— Я не буду с ним играть! — разорался Грантер после предложения поиграть в бутылочку на поцелуи. — Да я сам не собираюсь с тобой играть, Иуда! — ещё громче кричал в ответ Монпарнас, брызжа слюной. Пара капелек спикировала на руку сидящего рядом Мариуса, который брезгливо их оттёр. — Слышь, ты мне не Иисус, а я тебе не Иуда! Я тебя за тридцать сребреников не продавал, понял? Курфейрак зааплодировал, а Монпарнас сидел, пребывая в религиозном шоке. — Библию я, как видишь, тоже читал, — похвастался Грантер. — Так, хватит! Я тут хозяин, мой дом — мои правила! — капризно вскрикнул Курфейрак, заглушая своим ультразвуком всех окружающих. — Кто не будет сосаться, того выкину в окно. — Так мы же на первом этаже, — напомнил Фейи. — Отведу на второй и оттуда выкину. Всё, все сели в круг и дайте мне ту банку от пива, её будем крутить. Иуда начинает. Грантер фыркнул. Банка от пива перекочевала к нему, он нехотя положил её на середину и слабо раскрутил её. — Сильнее! — приказал Курфейрак. Грантер разозлился и с силой крутанул злополучную банку. Она долго не останавливалась, а когда стала крутиться медленнее, то указывала на Комбефера. Курфейрак тут же подтолкнул её пальцем, чтобы она не остановилась на его парне, и окончательно она указала на Мариуса. — Ну что, братишка, сейчас у тебя будет первый поцелуй, — пропела Мюзикетта. Грантер подполз к нему и стал прицеливаться. Лицо Мариуса сморщилось, как изюм, но он решил мужественно перенести выпавшее на его долю испытание. Грантер быстро чмокнул его в верхнюю губу и быстро отстранился. — Ну что, ошибка ориентации устранена? — хихикнула Азельма, подмигивая Мариусу. — Бли-и-ин, мне же сейчас придётся опять целоваться с каким-нибудь мужиком, потому что их тут больше, чем девушек, — обречённо простонал Мариус под смешки остальных, раскручивая банку. Она остановилась на Анжольрасе. — Добро пожаловать в наш клуб преподов-педофилов, — поддел его Боссюэ, пока тот целовал Мариуса. Затем Анжольрасу пришлось облобызать Монпарнаса, а тому — Курфейрака. Монпарнас целовал Курфейрака долго, взасос, с явной охотой. Все сидели, раскрыв рты, а Комбефер сохранял максимальное спокойствие. Он имел поразительный талант — выглядеть спокойным, даже если внутри всё кипит от злости и хочется разнести всё вокруг к чертям, но всё же программа иногда давала сбой. — Как будто лесбийское порно посмотрел, — сказал он по окончании действа. Все засмеялись, одному Жеану было не смешно. Он сидел в своём углу насупившись, и от выпитого алкоголя и какой-то непонятной ревности, охватившей его, когда он наблюдал, как Пьер и Жильбер целуются, его лицо сделалось совершенно малиновым, почти сливаясь с рыжими волосами. Этого никто не заметил. Курфейраку выпало поцеловать Эпонину, от чего они оба были не в восторге, и в результате просто стукнулись друг об друга поджатыми губами. Но самое безудержное веселье наступило, когда банка, раскрученная Эпониной, указала на Комбефера. Комбеферу по сути было всё равно: он знал, что Эпонина не будет расцеловывать его с головы до ног, как это провернул Пьер с Жильбером, и поэтому расслабленно выпрямился и подставил ей лицо с довольной ухмылкой. Эпонина пыталась отнекиваться и даже хотела встать и уйти, но Козетта и Баорель, между которыми она сидела, держали её довольно крепко и даже сами подтащили её к Антуану, который заявил, что он тут вообще-то не молодеет. Эпонина несколько раз подбиралась к нему, и каждый раз отдёргивалась, так что все, включая самого Комбефера, стали покрикивать, чтобы она поторапливалась. Наконец она встрепенулась и, зажмурившись, приблизилась к нему. У Комбефера была густая борода, о которой он заботился так же бережно, как о своих пауках: расчёсывал её, подстригал, мыл с шампунем и никогда не трогал её грязными руками. Когда Эпонина была уже довольно близко к нему, она почувствовала, как что-то колется о её губы, и проскулила: — Тут какие-то усы бля-я-ять! — и резко отстранилась, закрыв рот ладонями и зажмурив глаза. — Ты ведёшь себя так, как будто тебе тринадцать! — прогремел Баорель у неё над ухом. Наконец она клюнула Комбефера куда-то в эти самые усы и молниеносно отпрыгнула обратно на своё место. Это рассмешило даже Курфейрака, который обычно отличался особой ревнивостью. Комбефер уже собрался раскручивать банку, как Курфейрак забрал её и сказал: — Всё, хватит мне изменять! Давайте танцевать лучше, — и побежал включать музыку. — Кто бы говорил, — засмеялся Комбефер, но Жильбер уже включил на полную громкость собственноручно составленный плейлист и выключил свет. Все начали возмущаться и кричать, что им ничего не видно, но у Жильбера всё было продумано: он подключил к музыкальному центру светомузыку, которая была даже круче, чем та, что была на выпускном — Курфейрак мог себе это позволить. Все уже были достаточно пьяны, чтобы сразу сорваться и начать танцевать, особенно Мариус. Не то, чтобы он пил больше всех, — по этой части Комбеферу и Баорелю соперников не было, — но для него та дозировка, которая была на дне рождения, была слишком велика. В скором времени он понял, что не нужно было так резко двигаться под музыку и что его желудок больше не держит всё то, что он туда влил, и поэтому прямо посреди своего танца Мариус помчался в уборную. Тогда Курфейрак поставил музыку на паузу, включил свет и громко закричал: — Мариус блюет, побежали смотреть! Конечно побежали. Любопытство превысило моральные принципы, и только Анжольрас, уже тоже весьма пьяный, но всё же отвечающий за некоторые свои действия, отметил, что это неприлично, и даже смог вывести кого-то из уборной. Происшествие не испортило всеобщего веселья, и когда Понмерси закончил опорожнять свой желудок, гости продолжили развлекаться. Они становились всё пьянее и пьянее (хотя, казалось бы, куда же ещё?), и если кто-то хорошо знал свои способности на данном поприще и ощущал наступление крайней точки, после которой выпивать уже не следовало, то другие продолжали бесконтрольно поглощать выпивку, стремительно сокращая запасы Жильбера. Наконец танцы всех вымотали, кроме, разумеется, Жильбера, которого вымотать не могло ничто и никогда. Монпарнас набрался смелости и решил подойти к Жеану, который отчего-то сидел в стороне и не танцевал со всеми. — Ой! Певичка! А ты чего это в сторонке сидишь? — Пьер подошёл к нему, расставив руки, в одной из которых был фужер с вином, в стороны, и по походке чем-то напоминая Джека Воробья. — Что-то не очень хорошо, — Жеан нагнул голову, придерживая её рукой. — Тебе плохо? Мне позвать Комбефера или скорую сразу вызвать? — Разволновался вдруг Монпарнас. Был бы Жеан трезв, он бы очень этому удивился, ведь Пьер обычно так себя не ведёт. — Нет, просто немного гр... — Жеан не договорил и подумал, что слишком опрометчиво сейчас будет вешать на Пьера свою "трагедию", вызванную порывом ревности Монпарнаса к Курфейраку. — Да, Комбефера позови, пожалуйста. Пьяный Комбефер в лице скорой медицинской помощи прибыл достаточно быстро и приказал свидетелю, то есть Монпарнасу, убраться ко всем чертям, или же попросту пойти нахуй. Тогда Монпарнас решил отправиться на поиски Курфейрака, воплей «Богемской рапсодии» которого он перестал слышать, а это значило только одно — он пошёл курить. Жильбер оказался на лавке за домом. Он выглядел устало и даже немного грустно; его взгляд из-под полузакрытых век был устремлён куда-то в пустоту; он думал о чём-то, а может не думал вообще — просто восстанавливал энергию. Дым тлевшей сигареты навязчиво парил перед лицом Курфейрака, как на тех самых чёрно-белых фотографиях с брутальными мужчинами, которые тоже курили сигареты. Монпарнас сел рядом со своим другом и вытянул руку. — Дай сигарету, — попросил Пьер. — Будешь курить, рак яичек будет, — решил разрядить обстановку Жильбер, при этом сделав ещё более серьёзное лицо. Пьер улыбнулся. Но всё же Курфейрак ловко вытащил сигарету из пачки, не вытаскивая её из кармана, и протянул Пьеру. Пьер забрал сигарету и молча покрутил её между пальцами. Он сейчас был достаточно пьян, чтобы предаться тёплым воспоминаниям, которые грели его сердце в прохладные вечера, как этот. Его воспоминания были приятными, но каждый раз, когда он о них думал, то начинал тосковать по прошлому. — Жильбер... — неуверенно позвал Монпарнас, всё так же мучая сигарету в руках. — А? — Отозвался тот, давно закончив курить, всё же оставшись с Пьером, чтобы тому не было одиноко. Пьер долго мялся, не мог сформулировать вопрос. Он сам толком не знал, что хотел спросить. Мыслей, наполнявших его голову, было настолько много, что Монпарнасу начало казаться, что они готовы выплеснуться из неё. В итоге Пьер не выдержал и решил снова, как и во время игры в бутылочку, поцеловать Жильбера. На лице Курфейрака совершенно не было эмоций: он лишь закрыл глаза, не понимая, зачем он сейчас позволяет целовать себя и зачем отвечает другу. Всё-таки Монпарнас не Комбефер: он нежно прикоснулся к голове Жильбера, поглаживая тонкими бледными пальцами его растрепавшиеся кудряшки. Всё обходилось без какой-либо страсти, но было очень романтично: никаких медвежьих объятий со стороны партнёра, от которых Жильбер не мог дышать, никаких закусываний губ до крови и тому подобное. Все эти нежные и очень аккуратные прикосновения Пьера заставляли Жильбера покрываться мурашками с головы до ног, и он сам невольно вспомнил о том, как они целовались ещё года два или три тому назад, когда встречались, и Пьер совсем не изменился. Во время этой дуэтной ностальгии Курфейрак всё-таки пришёл в себя и сказал Монпарнасу, что они просто друзья и ничего подобного у них больше быть не может. Да, это с какой-то стороны жестоко, но Пьер всё прекрасно понимал: Курфейрак — не тот, кто нужен ему, да и к тому же у него уже есть Комбефер. «Эти идиоты созданы друг для друга,» — пошутил у себя в голове Монпарнас, чтобы не заплакать. Через какое-то время Пьер погрустил чуть-чуть, но снова пришёл в норму, чтобы не пропускать всё веселье. Зайдя в хату, первым, кто попался Монпарнасу на глаза, был Жеан, который о чём-то разговаривал с Анжольрасом и Комбефером. Монпарнас побежал к нему. — Господи, у Вас такие опиздохуительные стихи! — Закричал Пьер от восторга, ни капельки не стесняясь остальных преподавателей. — Меня аж пробрало! Анжольрас просто остался стоять с лицом лица, потому что коньяк хороший, дорогой, а Комбефера чуть не вывернуло от смеха. — Ой... Ну, — Жеан смущённо почесал затылок. — Спасибо. — Я нихуя не понял! — Всё так же вопил Монпарнас. — Но мне очень понравилось! — Тогда не хочешь проанализировать данное стихотворение? — кокетливо подмигнул Жеан и увёл Пьера куда-то. При выходе из гостиной они завернули в сторону ванной, возле двери в которую Прувер вдруг остановился. — Если честно, я не совсем понял, что за жанр, — продолжал болтать Монпарнас, всерьез взявшись за анализ стихотворения. — Это элегия или всё-таки ода? Я больше склоняюсь к... Но Прувер не дал ему договорить, прижал спиной к стене и жадно поцеловал, моментально выбив из лёгких Пьера весь воздух. Это было совсем не похоже на то, как они целовались до этого: в этот раз Жеан был гораздо настойчивее, он крепко держал Пьера за талию, так что тому стало даже немного больно. В действиях Жеана не было и капли той осторожности, с которой он целовал Монпарнаса на их первом свидании (если это, конечно, можно было назвать свиданием). Сначала Монпарнас не был в состоянии никак на это отреагировать, потому что ничего такого он от Жеана не ожидал, но постепенно он вовлёкся в процесс: стал поворачивать голову вслед за движениями Прувера, прижиматься к нему и тереться своим языком о его. В коридоре стоял полумрак, и они не могли видеть лиц друг друга, но именно это придавало им смелости. Одной рукой Прувер сильно сжал задницу Пьера, что заставило того издать громкий стон, а другой сдавливал его талию, которая у Монпарнаса была тонкой, как у девушки. Монпарнас был не против такой порывистости со стороны партнёра, в какой-то степени именно это ему и было нужно. Эмоции, которые охватывали его во время этого поцелуя, заслоняли ту грусть, которая нахлынула на него, когда он курил с Курфейраком, и помогали ему забыться. Ему нравилось чувствовать рядом тёплое тело Жеана, к которому хотелось прижаться и молча переждать всю обиду, которую ему принесла жизнь. В какой-то момент он оторвался от губ Прувера и горячо обнял его, уткнувшись куда-то в шею. В ответ Прувер, почувствовавший некоторый стыд за содеянное, тоже обнял его, но уже без той резкости, как до этого, и стал успокаивающе гладить по спине, как будто говоря своими действиями, что всё будет хорошо.***
Время было уже позднее, а точнее — начало третьего ночи. Но вечеринка заканчиваться не собиралась. Хотя уже были те, кто свалился спать прямо на месте, оставался ещё кто-то, кто... не спал. Музыку сделали тише, и бодрствовавшие просто разговаривали о чём-то. Даже самый энергичный, а именно Курфейрак, уже хорошенько вымотался, так что и его клонило в сон. Изнемогая от желания рухнуть в постель и заснуть, он решил покинуть своих камрадов и отправился в одну из комнат. Комбефер заметил это и незамедлительно последовал за ним. Комбефер в полудрёме, да ещё и пьяный, довольно быстро добежал до комнаты, где Жильбер уже в одних лишь джинсах пытался справиться с кроватью, которая была застелена. — Всё, угомонился? — Спросил Комбефер с легко натянутой улыбкой. — В смысле? — Непонимающе посмотрел на него Курфейрак. — Сильно устал? — Антуан вдруг оказался позади Жильбера и положил руки на его плечи, слегка поглаживая их. — Да... — наивно ответил Жильбер. — Ну-у-у... — с наигранной обидчивостью протянул Комбефер. — А мне кажется, что нет. — А мне кажется, что да, — раздражительно ответил Курфейрак, убрав с правого плеча руку Антуана. — Если я сказал "нет", значит нет, — оскалился химик. — Понятно? Жильбер не успел ничего ответить, как Антуан резко опустил его на кровать так, чтобы он встал раком. У Курфейрака резко закружилась голова и он не понял, что с ним происходит. Он попытался встать, но Комбефер положил свою левую руку ему на спину, лишив его в этой возможности, и начал медленно наклонять его так, чтобы плечи коснулись кровати. Тут Жильбер уже сам не захотел вставать, и только закрыл глаза под шуршание открывающегося презерватива. По началу действа Жильбер вскочил от резкой колющей боли и ударил Комбефера локтем в живот. Комбефер подхватил его и обнял. — Чш-ш-ш... Тише, моя зайка, тише, — шептал он ему на ушко. Такой резкой боли Жильбер не ожидал, поэтому его трясло, как будто от холода, а глаза начали слезиться. Но он быстро пришёл в себя после такого и уже понял, что происходит. На этот раз Антуан постарался быть ещё медленнее и аккуратнее, при этом тактильно успокаивая своего партнёра. Он целовал сначала его плечи, затем шею, дотянулся до уха, которое немного облизал, поцеловал и чуть укусил. И Жильбера это действительно успокаивало: он чувствовал знакомую колкость от бороды, только на этот раз на спине и на шее, а не на лице или руках. — Расслабься... — продолжал ему шептать Комбефер. — Расслабься, мой мальчик... — Но я не могу... — тоже шёпотом отвечал Курфейрак, продолжая томно вздыхать. — Ну постарайся, пожалуйста. Будет не так больно... Жильбер попытался его послушать и расслабиться, хоть боль и не позволяла: из-за неё все мышцы были в тонусе. Он сильно сжал свои кулаки, захватив в них простынь. Всё это время одной рукой Антуан держался за его бедро, а второй гладил по спине. Жильбер всё так же продолжал сохранять расслабленность, из-за чего ему было очень приятно то, что делал Антуан, но при этом всё же невероятно больно. Пока он ждал, что привыкнет, ему уже захотелось просто психануть и не заниматься этим вообще никогда, ни с кем и ни за что. Но Антуана он очень сильно любил и к сексу относился как к чему-то особенному, личному. Жильбер считал, что сексом должны заниматься только те люди, которые действительно любят друг друга. Пока Жильбер терпел боль, Комбефер снова начинал покусывать его ухо — по предыдущему разу он понял, что Жильберу очень это понравилось. Долго терпеть не пришлось, Жильбер уже привык. Тогда Антуан начал постепенно наращивать темп, всё так же лаская Жильбера. В перерывах Комбефер снимал с себя одежду. И хоть боль не угасла до конца, Жильбер уже почти не чувствовал её, — ему было сейчас намного приятнее, — и он вошёл в кураж. Жильбер тихо постанывал, всячески поддавался мужчине, извивался, как змея, выгибался, как кошка: он будто бы о чём-то просил Комбефера, а тот того не замечал. Долго Жильберу пришлось извиваться, чтобы Антуан поддался своему искушению и он наконец-то шлёпнул его по заднице. Курфейрак слегка взвизгнул, но продолжил извиваться, напрашиваясь снова на этот жест. Комбефер снова не выдержал и на этот раз ударил его сильнее, но Курфейрак продолжал вилять своей задницей из стороны в сторону. И на этот раз Комбефер сделал всё тоже самое, а затем пошла череда ударов: он шлёпал его ещё, ещё и ещё, всё сильнее, сильнее и сильнее. Жильберу было уже действительно больно и он уже не стонал, а кричал, но даже при наличии боли это были крики наслаждения. Устав от однообразия, Комбефер схватил его волосы, от чего Курфейрак снова закричал. Так Антуан притянул его к себе и обнял, начав расцеловывать его шею и плечи, оставляя на коже засосы и следы от укусов. Дело близилось к концу. Они уже сменили позу, а точнее Жильбер просто перевернулся на спину. Чувствуя приближение конца, он притянул к себе Комбефера и поцеловал его. — Слушай... — не отрывая своих губ от его, позвал Жильбер. — Что такое? — Придуши меня... — вздыхал юный химик. — Зачем же? — Мне так хочется. Комбефер любил всё, что было для него в новинку, и решил попробовать. Одной рукой он схватил Курфейрака за горло, постепенно сдавливая его с ещё большей силой, а другой сцепил его руки вместе. Скоро Жильбер начал задыхался, и они оба наконец-то почти одновременно испустили пар. Антуан отпустил Жильбера и упал рядом с ним. Оба тяжело вздыхали. Чуть отдохнув, Комбефер встал, чтобы снять презерватив. Снимая, он посмотрел на часы: они показывали начало четвертого. Немного удивившись, он пошёл в уборную. Вернувшись, он снова лёг рядом с Жильбером, укрыв себя вместе с ним одеялом. Антуан повернулся к Жильберу, начал гладить его по кудрявым волосам, и, улыбаясь, произнёс: — Ты меня замарал блять. Курфейрак повернулся к нему и виновато улыбнулся. Потом перевернулся всем телом на бок и заглянул Комбеферу в глаза. — Как думаешь, нас слышали? — Не знаю. Но если слышали, то Анж мне вставит пизды. Прям такой хороше-е-ей, ядрёной! — Ещё шире улыбнулся Антуан. Жильбер рассмеялся. Комбефер прижал Курфейрака к себе и так они вместе уснули.***
В предрассветный час все звуки в доме утихли, и на смену им пришла умиротворительная тишина. Из неспавших остался только Грантер: от количества выпитого ему не сделалось плохо, и в какой-то момент, когда кое-какие источники шума ещё бодрствовали, он решил прогуляться по территории дома и сада. Выйдя в сад, Грантер вздохнул с облегчением. Он, несомненно, любил такие тусовки, но ещё больше любил бывать один, находясь наедине со своими мыслями. День рождения для него был прежде всего днём, когда следовало подвести итоги прошедшего года и понять, что же изменилось в тебе самом. На самом деле свой день рождения Грантер не любил: ему казались излишними все эти пышные празднества, но он любил своего друга Курфейрака и ради него соглашался их устраивать. Вечера после празднования дней рождения Грантер обычно проводил запершись у себя в комнате и предаваясь жесткому самоанализу: он почти всегда приходил к выводу о том, насколько он на самом деле ничтожен, что у него нет цели в жизни и что он не знает, зачем живёт. Такие мысли разъедали его изнутри, но он давно научился справляться со своими эмоциями. Он не плакал, потому что у него не было жалости к себе. Просто такие «дни размышлений» уже вошли у него в привычку. В этот день Грантер чувствовал значительно лучше, чем в сравнении с предыдущими днями рождения. Ему понравилось веселиться в такой неординарной компании, поэтому, выйдя в сад, он больше смеялся, вспоминая какие-то смешные моменты прошедшего вечера. Он долго бродил по дорожкам, посидел немного на скамейке, выкурил две сигареты, и когда увидел, что небо становится розовым и уже начинает светать, то решил вернуться в дом. То, что он увидел в гостиной, больше было похоже на поле брани, чем на место, где прошла вечеринка. Почему-то большая часть гостей пренебрегла комнатами, которые им выделил Курфейрак, и разлеглась прямо здесь: на полу возле окна лежали Мюзикетта и Азельма, на неразложенном диване в обнимку устроились Жоли и Боссюэ, а рядом с ними, сидя на полу и опираясь спиной на этот самый диван, храпел Баорель, на плече у которого пристроилась голова Фейи. Грантер умилённо вздохнул, созерцая эту картину, и увидел в самом углу комнаты улёгшегося на полу возле кресла Анжольраса. Грантер решил подойти к нему. Даже в распластавшись неудобной позе, помятый и растрёпанный, Анжольрас вызывал у Грантера восхищение. Полоска света из приоткрытых штор падала на его улыбающееся во сне лицо, и тут Грантер заметил, что ресницы у Анжольраса тоже золотистые, как волосы. Он опустился на колени рядом с этой спящей красавицей и аккуратно провёл ладонью по его волосам, чтобы не разбудить. Анжольрас никак не отреагировал. Тогда Грантер наклонился и осторожно поцеловал его в губы, а потом ещё несколько раз. Он гладил его щёки и волосы, а потом внезапно почувствовал, что Анжольрас ему отвечает. Это его напугало, он неосознанно сделал движение, чтобы отстраниться, но Этьен мягко положил руку на его затылок, давая понять, что разрывать поцелуй он не хочет. Поцелуи становились всё менее невинными: они широко открывали рты, кусали друг друга за губы и соприкасались языками. Грантер перекинул левую ногу через тело Анжольраса и оказался лежащим на нём, а Анжольрас был не против и даже положил руку ему на талию. Они продолжали упоённо целоваться, как вдруг Грантер почувствовал у себя во рту явный привкус пива. Он даже не понял до конца, что произошло, но когда увидел отшатнувшегося от него Этьена, прикрывающего рот рукой, то обо всём догадался и прыснул со смеху. Анжольраса это немного успокоило, и он тоже рассмеялся. — Ну Вы сегодня, конечно, в ударе, мсье, — пошутил Реми. — Что же я за идиот, всё время всё порчу, — сокрушённо покачал головой Этьен, не переставая при этом улыбаться. — Перестаньте, мсье, — сказал Грантер уже серьёзнее. — Вы ничего не испортили. Это было прекрасно. Анжольрас застенчиво улыбнулся, а потом притянул Грантера к себе и уже сам поцеловал его. В какой-то момент они перекатились, и сверху был теперь уже Анжольрас, который зарывался пальцами в жестковатые кудряшки Грантера, делая того абсолютно счастливым. Безусловно, это был лучший день рождения в его жизни.