***
Коридор удлинялся, двери комнат были прикрыты, пока мать Олимпии не спустилась вниз, увлекая дочь за руку в нуль-зеркало. Темноволосая вдохнула знакомый запах корицы с апельсином. Она дома. В своей же комнате. Отпустив руку мамы, девушка своими тонкими пальцами легонько прикасалась к шикарным простыням её постели, кулачками тихо стучала по тумбочкам, вдыхала запах своих любимых цветов. Взгляд упал на семейный портрет. Неестественная улыбка Олимпии пугала, она никогда не любила, чтобы кто-то пытался перенести её образ на бумагу. Не любила фотографироваться, ненавидела прикосновения… Кроме объятий Ала. Любовь — это главное. То чему её научил он, а с самого детства — отец. Любовь к семье, своему делу, любовь к себе. Мама учила чести, преданности, независимости. — Всегда держи голову прямо, словно ты Королева, — говорила она, пока гладила длинные волосы дочери. Вроде бы все просто, но всегда появляются вопросы. — Папа, почему я не могу общаться с той девочкой? — писклявый голос 5-летней Олимпии достигал спины её отца, на что он удостаивал её серьезным взглядом своих серых глаз, жестко отвечая: — Моя дочь достойна лучшего общества. Больше Олимпия не задавала вопросов. Только кто, те которые её достойны? Достойны её общения. — Что с тобой случилось? — обеспокоенно спросила мама, пытаясь понять мотивы дочери. — Ты расслабилась. Олимпия пытается не сжимать пальцы в кулак. Достойно. Держись гордо и спокойно. Она поднимает голову, разворачивается к матери, смотрит прямо в глаза. — Мама, ты помнишь, когда мы с тобой в последний раз разговаривали? — Олимпия наклоняет голову, пытается настроить ласковый взгляд. Получается не очень. Мама щурит глаза, становится жарко, воздух тяжелеет с каждым новым вздохом. — Давно. Действительно давно разговаривали, — лицо Маргариты Филипповны не выражает ничего. — Но я думала, что правила нашей семьи никогда не выветрятся из твоей головы. — Держись, так словно ты Королева. Мама бьет по-больному. Ты нарушила заперт. В голове возникает картинка. Мне 8 лет я сижу на коленках, произнося клятву нашей семье. Это традиции, которые сохраняются испокон веков. Если же ты ослушиваешься, не выполняешь правила, то лишаешься всего, даже права на собственное имя. — Я знала на что иду, мама, — делаю ударение на последнее слово. — Нет, ты не знала!!! — её голос повышается на несколько октав. Мне не страшно, самое страшное я совершаю уже в течение года. — Сколько? Сколько вы уже встречаетесь?! Мама трясет меня по плечу, я не выдерживаю и отталкиваю ее руку. Мне противно. Противно от того, что никто даже не хочет спросить, почему я его полюбила. Как все начиналось. Вся моя семья просто бумажная. Стоит только поднести пламя свечи, все начинает гореть. В моем случае, пламя — это Ал. Или как все его называют Никита Склифософский. — Год. Он спас меня на водопаде, когда я падала, намочив крылья. Он дал мне еды, разжег костёр, не убил меня, — последние слова я проглатываю. — Сначала я чуть не набросилась на него, боялась, что он захочет зачасовать меня. Но у него этого даже в мыслях не было. Потом встретились еще раз у того же водопада, совершенно случайно, — я стискиваю зубы, чтобы не улыбнуться. — И все, мам. Так и потом пошло. Было страшно в самом начале. Не очень круто узнать, что твой ребенок встречается с твоим заклятым врагом, правда? Я издеваюсь, переступаю грань дозволенного, жду наказания. Мама молчит, что пугает меня еще больше. Её лицо ничего не выражает, хотя глаза широко раскрыты. Она думает, переваривает, все что я ей сказала. — Где вы встречались? — слышу нотки любопытства в её голосе, невольно улыбаюсь. — Иногда в луночасе, чаще в тайном уголке. — Защитные чары? — спрашивает мама с лукавостью в глазах. — Да, — те самые, которыми учили меня мама с папой. Но я этого не добавляю, чувствую комок боли в животе. Насколько я готова, чтобы оставить семью, чтобы принять весь этот удар? Позор, который я обрушила на свою родню. Позор, который понесем мы вдвоем. Я и Ал. — Ты любишь его? — слишком резко спрашивает меня мама. Я каменею. — Да, — твердо отвечаю я, мой голос скрипит, словно сталь. — До такой степени, что готова пожертвовать семьей? Пожертвовать людьми, которые никогда от тебя не отвернутся? Пытается найти уязвимое место. Она знает, что я никому никогда не доверяю. Обстоятельства на то были. Не верю в клятвы, не верю в людей. Мама хочет понять, уверена ли я, что Ал сейчас не отказывается от меня. Что он выберет именно меня, а не своих родных. Это и есть самая настоящая проверка на преданность. Которая решит мою и его жизнь. Уверен ли он во мне? Я сейчас сомневаюсь, пытаюсь унять дрожь в теле. Родители — это те люди, которые знают, как точно сделать тебе больно. Метко, прямо в яблочко. — Да, — голос становится тише, за что я начинаю себя ненавидеть. — А если он предаст тебя? Променяет на другую потом, а ты останешься одна. Без семьи, наследства, любви. Ты думала об этом? — А разве, когда любишь, не забываешь думать? — цитирую её же. Свою маму. По её лицу пробегает тень ухмылки. Вот сейчас стопроцентно скажет, что головой всегда надо думать, но вместо этого я слышу лишь: — Может ты и права. Мы сидим в тишине, я уже ничего не понимаю. Меня благословят, прогонят? Что со мной будет? — Обнажи руку, — говорит мама, доставая клинок. Я не дрожу, не плачу, даже не вскрикиваю. Умей принимать удар. Слова папы. Холодная сталь касается моего запястья. Я жду, когда прольется моя кровь и я навсегда потеряю свою семью, имя, состояние, власть. Мама сможет это сделать. Поэтому, папа её выбрал. Она сильная женщина и не отступает от правил, даже если это её собственный ребенок… Раз, два, три. Клинок резко входит, я задыхаюсь. Руку прожигает острая боль, я горю, словно в агонии. Слышу как капают капли. Резкий запах металла чуть не вызывает рвотный позыв. Сейчас мама произнесет числовое имя, и прощай моё доброе прошлое. Резко открывается дверь. В комнату вбегает запыхавшийся отец. — Марго, ты с ума сошла?! — кричит папа, убирая клинок от моей руки. Я чувствую, как мне плохо, не от того, что руку жжет от боли, а от того, что я будто жалею. Но когда в голове возникают мягкие волосы Ала, его сильные руки, которые обнимали меня однажды, теплые губы, соприкасавшиеся с моими, я не жалею. А если, все же, совершила ошибку насчет его, что ж, мне нести это бремя всю жизнь. — Элдред, ты уже знаешь? — осторожно спрашивает мама. — Да, — твердо отвечает он. — Она ведь твоя дочь, ты действительно хотела лишить её титула наследницы?! Ответь, Марго. — Нет, я связывала её. С ним, через кровь. Я шокировано смотрю на маму. Что простите? С каких это пор отношения людей зависят от крови? Вбегает Ал, нам уже обоим все равно, какие родственники рядом с нами. Он целует меня крепко, словно рад, что я осталась с ним. Что я не предала его. Его рука обмотана бинтом, он осматривает мою и поворачивает голову к матери. — Я смотрю, Александра не изменяет своему способу… — с усмешкой отвечает моя мать, уставившись на его руку. — Александра? — невольно спрашиваю я. — Моя мама. Я думал, будет лишать имени, а тут… сам не понял изначально. Ал взмахом своей стрелы наэферил бинт. Аккуратно обмотал мою руку. Благодарно смотрю на него, он улыбается. Мои родители смотрят на нас с откровенным интересом, мне довольно неловко, а еще очень интересно, как это Ал умудрился проникнуть прямиком ко мне в комнату. — Клятва любви на крови основывается на вопросе. Если человек отвечает честно, искренне, то проливая кровь, он связывает себя со своей второй половинкой на всю жизнь, — поясняет моя мать. — Поэтому, если вы расстанетесь, то эта клятва навсегда останется с вами. И пути назад не будет. — Вроде бы как благословили, но если вы поймете, что все это было ошибкой, назад ничего не вернете. Вы потеряете все. И часовую степень, и семью, и честь. — Звучит ужасающе, — говорю я. Мы с Алом прыскаем от смеха, хотя вся эта клятва вовсе не смешная. — Ну, теперь уж точно от тебя никуда не денусь, — подмигивает мне Склифософский. — Дорогие родители, могу ли я сопровождать вашу дочь на танец? — спрашивает Ал у моих родителей. А вот сейчас ему будет не смешно. — Еще одно слово и я его ударю, дорогой, — говорит моя мама, но звучит скорее иронично, не угрожающе. — Идите, парочка, — попутно папа целует меня в затылок, добавляя, что я прекрасно смотрюсь с Алом. Пытаюсь унять шок, а папа лишь подмигивает.***
— Я так за них волнуюсь, — говорит Альбина, сдувая пух с платья. — То же самое. Надеюсь, все пройдет нормально, — отвечает Егор. — Ты расскажешь про сестру, — тихо начинает разговор Анквиц. Егор набрал побольше воздуха в легкие. Переживать заново это все, не очень приятно. Горло будто наполнилось свинцом, но Ковалёв рассказал. Выпалил, словно пулеметом. Альбине стало стыдно за свое любопытство, она начала извиняться, но вскоре Егор заверил её, что все в норме. — Она совсем на тебя не похожа, — высказалась Альбина. — Ну да, Катя вырастет и будет лучше чем я. Я обещал матери. Альбине стало не по себе. По телу пробежали мурашки. — Я не имела в виду, чтобы унизить тебя, — мягко проговорила Анквиц. — А что ты имела в виду? — не остался в долгу Егор. — У нее светлые волосы, словно она маленькая луна. Звучит смешно, но… — Я согласен. — перебил её парень. — Она родилась необычайно красивой. Очень похожа на мою маму. — Егор, — позвала его Анквиц. Парень вопросительно посмотрел на неё. Он пытался утихомирить свой пульс. — Прости меня, Альбина. — Я простила, Егор. И хотела тебе сейчас это сказать. Она улыбалась, её зеленые, хитрые глаза отражали блики звезд. Она сама была звездой. Самой яркой. Как Сириус. — Сыграем в игру, а Егор? — спрашивает Альбина, но без её былого лукавства. — В какую? — поинтересовался Егор. — Сначала ответь, да или нет. Егор пытался угадать следующий шаг Альбины, пытался понять, что она задумала. Но как только, её длинные волосы коснулись его щеки, он все забыл, и безоговорочно выпалил: — Да. Альбина смотрела серьезно, словно сейчас решиться вся её судьба. Хотя вряд ли судьба. Лишь одна из её вероятностей. Девушка посмотрела на иссиня-чёрное небо, звезды подмигивали ей, и она решилась. — Игра называется правда или ложь. — Звучит многообещающе, — они оба улыбаются. — Я задаю вопрос. Ты отвечаешь либо правда, либо ложь. Кровь застыла в его жилах. Что она задумала? Хотя, это его шанс тоже. — Отвечаем честно, окей? — Альбина удостаивает его взглядом. — Окей, — невозмутимо отвечает Егор. — Ты первая. Анквиц отворачивается от него, закрывает глаза. — Это ты спасал меня, когда я была зачасована? Ты был в том коридоре? В моем часовом коридоре? — Правда, — Егор смотрит на профиль Альбины, не понимает, почему она так хочет сыграть в эту игру. — Твоя очередь, — выпаливает Анквиц. — Когда ты говорила обо мне, узнав, что наш поцелуй был из-за пари, — он поморщился, — Ты действительно ненавидишь меня? — Ложь, — проходит слишком много времени, прежде чем она отвечает. Ковалев не знает радоваться или плакать. Но дышать становится определенно легче. Дальше они отвечали быстро, пока очередь не дошла до Альбины. Это было то, что она хотела узнать с самого начала. — В тот снегопад, когда я убежала из квартиры, узнав о твоем вранье. Ты был честен с тем, что я нравлюсь тебе? Действительно ли ты любишь меня? — впервые она повернулась к нему, смотрела на его волосы, вспоминала, как прикасалась к ним, когда они целовались. Голова наполнилась воспоминаниями, тело поднималось словно его подхватили бабочки, а когда Егор взял ее за руку, то сердце резко подскочило вверх. Ковалев знал, что она ждет ответа и она его получит: — Правда. А затем звучит ответный вопрос. — А ты любишь меня, Альбина? Она улыбается и незамедлительно отвечает: — Правда.