А мы не ангелы, парень! Нет, мы не ангелы. Тёмные твари и сорваны планки нам. Если нас спросят, чего мы хотели бы — Мы бы взлетели, мы бы взлетели. Мы не ангелы, парень. Нет, мы не ангелы. Там на пожаре, утратили ранги мы. Нету к таким ни любви, ни доверия, Люди глядят на наличие перьев. Мы не ангелы, парень!
Люмен, Агата Кристи, Би-2 — А мы не ангелы, парень! Как Локи и думал, корабль оказался сломан. Слава, что поломанная запчасть была пригодна к восстановлению. На ремонт, правда, потребовалось время. Когда трикстер очнулся, то даже не сразу понял, где находился. Последним воспоминаем были мрачные своды дворца и запущенное поисковое заклинание для Гаморы. Холодный свет ламп каюты неприятно ударил в глаза, всё тело ныло от истощения и усталости. За всю свою долгую жизнь трикстер не устраивал столько опасных и сложных предприятий за один раз. Удивительно, что он не подпитывался энергией мощных артефактов, вся та мощь, которую он использовал, была его собственной — Локи сам оказался мощным артефактом. Лофт хмыкнул, чувствуя неиспользованный резерв, который всё не желал проявляться. Ещё с обряда единения трикстер ощущал такую силу, словно он мог стереть целую планету щелчком пальцев, но эта сила оказалась очень привередлива — не хотела выходить наружу, как бы дразня своего хозяина своим присутствием. И вся эта авантюра с подставным предательством была устроена отчасти ради того, чтобы эта потаённая мощь наконец-то выбралась на свет, но её оказалось не так просто обмануть. И она продолжала храниться где-то глубоко в самом Локи, ожидая своего часа. Трикстер неожиданно подумал, что бы сказал сейчас Всеотец, видя, каким Локи стал и каким ещё станет. Он бы горько пожалел, что так поступил со своим «сыном». Конечно, если бы у Асгарда был такой сильный маг, то его мощь стала бы несокрушимой. Локи мог бы одной лишь мыслью узнавать планы врагов, ломать их стратегии и жизни. Ах, как всё-таки иногда Лафейсону не хватало этих дворцовых интриг и сплетен. Он, наверное, взял бы в жёны Сигюн, чтобы она смогла наконец расквитаться со всеми своими ненавистниками. Это было бы логично — лучше держать при себе верного друга, чем какую-нибудь гадюку царских кровей. Сигюн бы справилась с ролью его жены.Сотни чужих крыш… Что ты искал там парень? Ты так давно спишь… Слишком давно для твари.
Наверное, тогда было не самое лучшее время, чтобы окунаться в воспоминания и размышления, но ничего больше Локи сделать не мог. Бездна, разверзшаяся в его душе задолго до падения с Радужного моста, поглотила его снова. Вновь и вновь погружаясь всё глубже в себя, трикстер не знал, сможет ли он выбраться из собственного сознания невредимым. Почему-то, лёжа в одиночестве, Локи чувствовал себя беззащитным, будто голым, будто каждый мог навредить ему сейчас. Он снова оказался маленьким мальчиком — Локи, который не знал ещё злобы и ненависти, не знал предательства, и сам никого никогда не предавал. Он снова стал маленьким зеленоглазым малышом, которому Фригга читала сказки перед сном, уносящие его далеко-далеко, куда-то за пределы Девяти миров, куда-то в другую Вселенную. Тогда Локи думал, что когда-нибудь вырастет и станет царём, как отец, будет править мудро и справедливо, заключит мир с ледяными великанами, станет величайшим магом в истории, создаст самую большую школу для магов во всём девятимирье и сам станет учителем. Тогда Лофт ещё не знал ни горькой правды своего происхождения, ни терпкого привкуса зла, ни горящей пустоты отчаяния. Локи тогда ещё не был трикстером, он был мальчиком, который ждал тренировки со старшим братом, который хотел проводить больше времени с отцом и матерью, хотел много читать и много знать, чтобы потом передавать эти знания другим. Наверное, Локи прозвали Богом Обмана не потому что он обманывал других, а потому что он прежде всего обманывал самого себя. Лафейсон стал чувствовать себя не в своей тарелке, когда ему исполнилось двести пятьдесят лет. Подсознательно он ощущал своё отличие от остальных асов, чувствовал какую-то черноту в самой сути своей натуры. Смотря на сверкающего и доброго Тора, Локи не мог понять, что именно с ним не так, почему он такой… порченный. Инстинктивно он надеялся найти ответы в книгах, зарываясь в них, как в своём спасении. Он предполагал, что, возможно, магия так меняет его, что это нормально. Но, прибывая рядом с Фриггой, самой доброй и светлой женщиной во всём Асгарде, он понял, что магия здесь не причём. Лофт винил себя в том, что был не таким и разочаровывал семью. Самым страшным в его жизни был тот факт, что все вокруг пытались изменить его, даже он сам. Все пытались вытравить из него то, что было с ним с рождения, все желали видеть в нём огонь, а не лёд. Но правда в том, что Локи научился сочетать в себе и лёд, и пламень, и, как он научился это делать, было неведомо даже ему самому. Локи Лафейсон есть самое противоречивое существо во всей Вселенной — этот контраст между двумя его сущностями — огненной и ледяной — разрывает его и по сей день, и вряд ли когда-нибудь перестанет разрывать, покуда смерть не примет его в своё мрачное лоно. Другое дело Аннабелла, несмотря на то, что она была близнецом трикстера, она была другой. Повлияло ли на неё воспитание, знания, или они от рождения должны были быть различны — одним Норнам известно. Но Анна никогда не металась, была мудрой и сдержанной. Чёрт, конечно, разберёт, почему Локи и Анна сошлись характерами, ведь они разные, но одновременно настолько похожие, что, накладывая их истории одну на другую, сложно будет заметить отличия: оба потеряли много близких, оба жили во лжи, обоих не любят большинство миров и самое главное — они дополняют друг друга, словно две части одного целого. Локи не знал свою сестру так хорошо, чтобы говорить, что она его единственная и последняя любовь, но он с ужасом осознавал, что уже никогда не сможет покинуть её. Какой бы она не стала, он будет рядом, Локи понимал, что готов собирать Анну по кусочкам, если потребуется. И единственное, что грело душу, это какая-то мистическая уверенность, что сестра считает так же. *** — Анна, — устало обратился к девушке Лавр, — я прошу, когда я умру, не срывайся. Я не хочу, чтобы ты страдала. — Ты многое упустил, — хмыкнула Аннабелла, присаживаясь на край кровати, где лежал Лавр. — Я теперь уже не та, я не стану страдать. — Ты можешь обманывать саму себя, но не меня, моя Белль. — Твоя Белль погибла, когда рухнул дворец. — Анна пронзительно взглянула ему в глаза. — Её здесь нет. Женщину, которую ты любил, уже не вернуть. — И кто же теперь передо мной? — Лавр не выглядел как человек, находящийся на грани смерти. В его глазах даже мелькнула смешливая искорка. — Ты разговариваешь с Царицей Йотунхейма, сильнейшим магом, по крайней мере, Девяти Миров и спасённой от Норн Таносом. — Царица? — парень искренне удивился. — И как же так вышло? — Лафей был убит — бразды правления перешли мне. — И кто же сумел свергнуть могучего Царя ледяных великанов? — Локи… — лицо Анны вытянулось, взгляд приобрёл какое-то странное внутреннее свечение. — Твой брат? — Лавр не успел разобраться во всех кровнородственных связях своей бывшей невесты. — Может, ты уже расскажешь мне всё, пока я не умер. — Локи — мой брат, но был воспитан Одином, его взрастили на ненависти к ледяным великанам, поэтому, когда раскрылась правда о его происхождении, ему пришлось нелегко… Он убил Лафея, а после отправился разрушать Йотунхейм. С помощью Радужного Моста он уничтожил наш дворец, по идее вместе со мной. Я должна была там умереть, но Танос спас меня, идя поперёк планов Норн. И вот с тех пор нам приходится уживаться вместе. — Неужели ты не хочешь, чтобы он ответил за всё? — Лицо Лавра стало странно серьёзным. — Старая Аннабелла хотела бы, но я не хочу. Я вынуждена быть с ним, потому что того хотят Норны. — Можно я скажу, что всё об этом думаю? — Ответом стал мелкий кивок. — Моя Белль не умирала, она была слишком сильной, чтобы умереть из-за меня. Она стала жёстче и осторожней. И, несмотря ни на что, я вижу её перед собой, её взгляд и её прекрасное лицо. — Лавр говорил, улыбаясь. Он казался простым, но всегда умудрялся понимать всё с первого взгляда, он был до жути проницательным, за это Анна и любила его. Девушка лишь молча моргала, сама не замечая того, как намокают её глаза. — Тебе от чего-то страшно Белль. И вот мне теперь интересно, что же могло напугать мою бесстрашную любимую? — Я думала, что, увидев тебя, я почувствую хоть что-то снова. Мне хотелось думать, что я ещё смогу стать прежней… В комнате повисло долгое молчание. Лавр смотрел на Анну, словно задумавшись. Он прокручивал в своей голове её слова, после чего улыбнулся. — А врать тебя научил твой брат? — добро спросил Лавр, — причём так нагло. Я знаю, Анна, можешь передо мной не скрываться, мне осталось жить всего ничего. Ты наоборот желала, чтобы все чувства, которые переполняют тебя, исчезли, чтобы ты не чувствовала боли. Ты надеялась, увидев меня, очерстветь до самого нутра. Но у тебя не вышло. — Парень коротко улыбнулся, стирая большим пальцем со щеки Анны маленькую слезу. — Но, если тебе больно, Белль, значит ты жива… — Иногда мне кажется, что лучше бы я умерла, — с нескрываемой дрожью в голосе, ответила она. — Ты как всегда прав, Лавр, даже на смертном одре умудряешься вывести меня на чистую воду. — Таков уж я. — Он прижал Анну к себе, наслаждаясь запахом её волос и кожи. — Так что же пугает тебя, Белль? — спросил он самого себя. — Я думаю ты боишься, что всё ещё любишь меня или начинаешь любить кого-то другого, возможно, даже больше, чем меня. — Парень взял в свои ладони неестественно красное лицо Анны. — Но больше я склоняюсь к мнению, что я прав в обоих случаях. — Лавр красноречиво кивнул на дверь, ведущую в смежную с этой каюту. Аннабелла лишь коротко кивнула. — Ох, Белль, кажется, это для тебя что-то новое. Я уверен, ты справишься. — Прости меня, — прошептала девушка слова, которые никогда не говорила никому, — я бы ни за какие силы и сокровища Вселенной не стала бы убивать тебя. Прости, я не должна была делать так. — Солёные капли потекли из глаз. — Всё это неправильно. — Если бы я и хотел умереть, то только от твоей руки, — парень положил руку на плечо Анны. — Наша с тобой история, Белль, давно закончилась. Тебе просто надо отпустить, ведь ты стала такой прекрасной и сильной, что у меня дух захватывает… — Он поперхнулся, яд, проникший в тело, убивал его всё упорнее. — Ты не должна тратить себя на то, что прошло. Просто прими всю эту ситуацию, как нашу возможность распрощаться. — Мне очень жаль. — Тебе не о чем жалеть. Ты сделала всё правильно. — Лавр обнял её сильнее. — Я уже давно не хотел жить. Я принимаю смерть, как подарок. Все эти годы, проведённые в пытках, превратили моё сознание в какую-то кашу. Лучше умереть, чем жить так. Я считаю, для меня всё сложилось как нельзя лучше. А теперь, когда ты нашла кого-то, кто вытащил тебя из той тьмы, в которую ты летела, ты должна двигаться дальше. Я думаю, что счастье ещё найдёт тебя. — Лавр тяжело вздохнул. Он чувствовал, как жизнь утекала из него. Но ему не было страшно, он чувствовал лишь благоговение от ощущения присутствия рядом Анны. Во всём, что он ей сказал, не было ни капли лжи. — Я люблю тебя. Анна наклонилась к нему, что-то тихо шепча на ухо. Лавр лишь блаженно улыбнулся, улыбка на пепельно-белом лице выглядела странно. Отстранившись, Анна заглянула Лавру в глаза и увидела там лишь откровения и смирение. Внутри что-то болезненно сжалось, что-то треснуло и надломилось. Она аккуратно, так для неё несвойственно, наклонилась к парню и мягко накрыла его губы своими. Тот, будто ждал этого, тут же ответил на поцелуй, моментально углубляя его. Этот последний подарок они оставляли друг другу перед тем, как их дороги разошлись. Эта злосчастная минута длилась так сладко долго. В эти драгоценные секунды Анна снова оказалась вместе с Лавром в их уютном доме рядом с дворцом, снова чувствовала это светлое и яркое ощущение, казалось, что Лавр снова сделал ей предложение. Всё это длилось всего лишь минуту. А потом, когда Анна отстранилась, Лавр кинул на неё последний взгляд, и его тело обмякло, прекрасные голубые глаза закатились, моментально стекленея, а сердце, горячее и чистое, остановилось, затихнув в вязкой тишине. Анна так и сидела, обнимая его. Предательские слёзы катились из глаз неконтролируемым потоком. Аннабелла никогда не позволяла себе плакать. Она думала, что достаточно сильна, чтобы никогда не плакать. Но уже в который раз убеждалась, что слёзы — не слабость. Это показатель силы, показатель того, что, даже чувствуя боль, ты остаёшься жить и станешь бороться. Анна не знала, сколько она просидела в обнимку с трупом. Из транса её вывела скрипнувшая дверь смежной каюты, где показалась фигура брата. Было так странно видеть сестру такой… слабой. Локи ни разу не замечал даже тени слабости в её взгляде и действиях. Аннабелла всегда была символом мужества и силы, думается, что ни одно существо во Вселенной не было бы хоть на сотую часть так сильно, как Царица Йотунхейма. И вот сейчас она предстала перед Локи с глазами, полными слёз и болью на лице. Казалось, что сестре было настолько плохо, что она даже и не подумала положить мёртвого Лавра на кровать. Локи с ужасом заметил в себе порыв броситься и обнять Анну, хотелось утешать её, хотелось, чтобы она больше никогда не плакала и не испытывала боли. Трикстеру казалось, что он тоже чувствовал в себе эту скорбь и отчаяние. И он не знал, что делать теперь, после того, как он услышал последний разговор сестры с любимым. Где-то глубоко внутри трикстера клокотала совесть, ведь именно он был повинен в том, в какой ситуации они сейчас оказались. Разум говорил, что он сделал всё правильно, а сердце — как бы смешно ни звучало наличие у Локи сердца — твердило, что он снова из-за своего эгоизма сделал больно родному существу. Можно было бы сложить всё по-другому: трикстер мог бы не ставить Анну перед фактом выбора между ним и Лавром. Сестра могла бы обрести свое счастье и любовь, но тогда Лофт вновь остался бы позади, вновь остался бы один. Он не мог позволить этому случиться снова. — Локи… — дрожащим голосом сказала Анна, выходя из ступора. Её глаза всё ещё блестели от слёз, а на лице так и читалось явное страдание, — ты очнулся. С тобой всё в порядке? — Я… — Локи растерялся. Вопрос сестры окончательно выбил его из шаткого равновесия, — со мной всё в порядке.Я — сильный. Не веришь? Сильный! Я сам сгноил утробный крик дрожащими руками, Сильный. Я сам сгноил утробный крик… Я был ребенком. Я был птицей. Я был всем тем, что ты сказал. Бессилие растит убийцу. Я сам себя же убивал…
Помни Имя Своё — Жестокость — Скоро мы вернёмся…домой, — прошептала Анна. — Мы должны поговорить. — Локи сам не знал, откуда в нём взялась эта твёрдость. — О чём? — хмыкнула Анна, смотря на брата с какой-то непонятной злобой. — Обо всём этом. — Тут нечего говорить. — Её голос звучал непривычно тихо, словно залетевший в комнату сквозняк. — Ты во всём этом виноват. Ты виноват, что он мёртв! — Предательская слеза покатилась по щеке. — Уходи! Дай мне побыть одной… Локи хотел усмехнуться, ощетиниться, как обычно отвечал, когда ему делали больно. Он всегда доставлял боль в ответ, но тогда что-то пошло не так. Трикстер лишь кивнул, молча смотря на сестру. В этот взгляд он вложил всю свою жалость и раскаяние, которые имел. Локи не мог просто извиниться, не мог, потому что не умел, этому его не учили. Когда дверь за Локи захлопнулась, Анна снова осталась наедине со своими страхами и болью. И самое страшное, что она не знала, как покинуть эту маленькую, душную каюту прежней. *** Фригга плохо спала в ту ночь, да и вообще в последнее время ей не спалось. Самые разные мысли терзали голову, не давая окунуться в сладкую негу сна, а даже если и получалось хоть на несколько часов заснуть, во сне Царицу поджидал кошмар. Она видела Локи, покинутого и потерявшего свет, видела Хелу, съедаемую собственной злобой. Там они были живы, но их глаза… были пусты. И какое бы начало не имел сон, оканчивался он всегда одинаково — перед Фриггой лежали два бездыханных тела, холодных и страшных. И в эту ночь Царица просто лежала в постели, смотря в тёмный потолок. Холодный ветер свистел за окном, что-то страшное должно было произойти, хотя, думалось, что самое страшное произошло — мать потеряла своих детей. Фригга не знала, чем заслужила такую участь, не знала, почему так всё сложилось. Видимо, её любви не было достаточно, чтобы вытравить злобу из своих детей. Видимо, они не могли просто смириться, видимо, так нужно было… Одина не было в покоях, после кражи Ларца он стал сам не свой, думал, что скоро нагрянет Рагнарёк, и приведёт его Аннабелла. Эта бедная девочка… Фригга не считала Анну своим врагом, она была такой же жертвой, как и все они; она потеряла всё: мать, отца, брата, свой мир. Ничего другого от неё и не стоило ожидать. Аннабелла была сильной, наверное, сильнее их всех, потому что она не напала на Асгард, не стала карать невинных, вымещая злость на свою судьбу, она была мудрой, куда мудрее Одина. Всеотец с каждым днём становился всё слабее и слабее, пускай он и не показывал, но он скорбел, его мучила вина и совесть. Конечно, Царь не мог показывать всем своей слабости, но, когда он оставался наедине с женой, она видела его боль. Он винил себя во всём, справедливо винил. Фригга не простила его ни за Хелу, ни за Локи, но она была его женой и не могла потерять ещё и своего Царя. Власть всегда брала большую цену, и этой ценой оказались их дети. Пусть Один поначалу отрекался от Локи, но в тишине, когда скупая слеза сбегала по его щекам, он называл его сыном, даже просил прощения, ведь когда-то он клялся любить его, как своего сына и защищать от опасностей. И эту клятву Царь нарушил. У Фригги был Тор, её голубоглазый мальчик, храбрый воин, верный друг и любимый сын. Ничего у Царицы больше не оставалось. Всё это золото, от которого рябит в глазах, она бы променяла на то, чтобы снова увидеть всех своих детей вместе, чтобы они были счастливы. Тор тоже скорбел, но он скорбел по-своему: стал сильнее, изменился, виня себя в смерти брата. Ведь не будь он таким высокомерно глупым и тщеславным, Локи был бы жив. И сейчас, осознавая всё, Громовержец подумал, что отдал бы Локи трон просто так, править не его стезя, Тор не сможет быть хорошим Царём, а Локи бы смог. Днём вся царская чета улыбалась и делала вид, будто всё было в порядке, а ночью даже богов настигали их демоны. Казалось, что, когда солнце пряталось за горизонт, все тьма и грязь, спрятанные в длинной истории царской семьи, вылезали из своих ям, протягивая склизкие щупальца к каждому. И в одно мгновение что-то ужасное произошло. Как будто нечто в груди Царицы оборвалось, грудную клетку сковала жгучая боль. Перед глазами проносились смазанные картинки, которые несли за собой лишь мрак. Фригге понадобилось несколько секунд, чтобы осознать произошедшее. Священное древо погибло… Странное смятение захватило Царицу, ведь это невозможно. Неожиданно в комнату ворвался взъерошенный Царь, который очумело смотрел на жену. Он тоже это почувствовал. — Один? — Она не знала, что сказать. — Тэйнебрионы пали, — сказал Один, подходя к кровати Фригги. — Кто-то уничтожил древо, а значит, они все мертвы. — Я думала, что они пали уже давно. — Они лишь затаились в тени. — Царь медленно опустился на край постели. — А теперь полностью уничтожены. — Но они должны были охранять древо… — Фригга чувствовала себя странно. — Кто мог сотворить такое? Этот мерзкий титан? — Хэймдалль сообщил бы, если бы это был он. — Казалось, Царь задумался. — Мне нужно отправиться к Стражу, чтобы узнать всё в деталях. Царица не стала возражать. Внутри у неё разверзлась Бездна, она чувствовала смерть, окутавшую Абрубтум, перед глазами стояли тысячи мёртвых тел, безвольно валяющихся на земле. *** Тор, словно почувствовав неладное, вышел ночью из своих покоев и неожиданно наткнулся на отца, быстро уходящего в сторону выхода из дворца. — Отец, — начал Громовержец, — что происходит? — Тебя это не касается, сын мой. — Голос Всеотца отдавал сталью. — Меня касается всё, что касается Асгарда, — начал он, пожалуй, слишком дерзко. — Я имею право знать. Царь не сказал ни слова, лишь кивнул в знак согласия. Теперь им обоим предстояло выяснить, что же на самом деле произошло.