Я спросил у медсестры, не положила ли она на меня глаз… пришлось забрать оба. Hannibal
Я вспоминал отряд, десятки наград пришли посмертно всем. Я воевал, а здесь вокруг видел у всех веселье. Мерещатся до сих пор на теле жены трупные пятна: После войны я лишь мечтаю попасть обратно… Гарри Топор и Тони Раут. Эхо войны
Прослушайте, чтобы лучше понять Намджуна: https://ruq.hotmo.org/song/67560956* * *
Намджун навещает Юнги достаточно скоро, прихватив с собой за компанию двух работников частной клиники Gangnam Severance. Поначалу мужчины настаивают на том, чтобы перевезти паренька в больницу и продолжить необходимые процедуры уже на месте, имея под рукой надлежащее оборудование, однако эта идея Монстра не устраивает. Эгоистичное желание запереть мальца и дать ему сдохнуть от истерической амблиопии или корковой слепоты — точный диагноз установить не получается в силу наличия симптомов обоих заболеваний, из-за чего и требуется неотлагательное проведение клинических опытов и срочная госпитализация пострадавшего — становится сильнее здравого смысла: живой или мёртвый, но он останется у него. Только его. Для него. Это какая-то затянувшаяся игра сознания в «охотника» и «жертву», нелепая постановка с дешёвым кислым вином, — сухим белым, от него ещё воняет одноразовыми латексными перчатками — которую крутят ночью по второсортным каналам, потому что или для ярых любителей подобного абсурда, или для страдающих бессонницей калек. Вот только со вкусом у Намджуна всё в норме, поэтому остаётся… ну нет же, блять, нет! Это изначально была палка о двух концах, он всегда это чувствовал. Равносильно тому, какие физические увечья претерпевал Юнги, качели психического состояния Монстра раскачивались с прямо пропорциональной амплитудой. Его запах, его крики, его слёзы и… его кровь. Почти чёрная, невообразимо горячая, пленяющая. Зверь внутри Намджуна желает выпить её, иссушить хрупкое тело до дна, или рисовать ею самые лучшие картины. Весь Мин Юнги — это результат умелых мазков средней по мягкости кисти из барсукового волоса с пометкой автора в углу: «Семирамида на горючих песках», холст, масло. И прямо сейчас он в галерее Ким Намджуна.* * *
Часам к десяти звонит Джихо и предупреждает о своём приезде. Намджун не помнит, когда их подобие дружбы превратилось в одностороннюю психотерапию, но ничего не говорит против, лишь ставит на телефон напоминание, что нужно сходить в продуктовый магазин. Но вернуться в город в квартиру значит оставить малыша одного. Не то чтобы он горит желанием нанять сиделку или поставить парочку камер видеонаблюдения, просто не хочет рисковать и опять позволять ситуации идти своим ходом: он уже однажды позволил, и вот что из этого вышло. Почему бы тогда не забрать его с собой? Мобильный телефон загорается, оповещая о новом входящем звонке, и мужчина смахивает сенсорную кнопку вбок, после прижимаясь к динамику ухом. — Поздравляю! — голос Кролика отдаёт лёгкой истерикой с примесью Martini Bianco: Намджуну не нужно видеть своего начальника, чтобы понять, когда тот выпил. — Ты где-то прокололся и тебя уже пасут у дочернего офиса. Мне выслать открытку факсом или передать лично в руки? — Нам и правда нужно пересечься. Срочно. Они договариваются о встрече в ресторане. Намджун считает, что это слишком помпезно для обычного разговора, но Кролик обещает, что если он не получит свой обожаемый комкук на обед, то за совсем испорченный день сварит его «из головы одного особо проблематичного бычары». Киллер не думает, что его босс хоть как-нибудь умеет готовить, но тот имеет особенность водворять слова в жизнь, поэтому мужчина записывает адрес, а потом проверяет уровень топлива в баке. По пути он заезжает на заправку, поэтому когда наконец-то добирается до ресторана, босс уже там и ожидает заказ, выкладывая из салфеток оригами. В воздухе повисает молчание: Кролик не отвлекается, а Намджун не отвлекает. Он слишком хорошо знает этого парня, поэтому терпеливо ждёт, когда тот решится заговорить, ведь если ему нужно время собраться, то дела определённо плохи. — Хануман бы сказал, что мы в пизде. Ты в пизде… — тень усталости и непосильного бремени на чужом лице разрезает его глубокой складкой между бровями, сделавшей то на несколько лет старше. Мужчина пытается уловить что-нибудь в миндалевидных глазах цвета самого горького шоколада, но ловит лишь себя на мысли, что вместо ответов на вопросы проваливается в пропасть, застревая где-то между материей и пространством. Сука. — А что эта обезьянка сказала на самом деле? — Я не обсуждал это с нашими, поэтому не знаю. Почему бы не позвонить и не спросить у него лично? — официант приносит одну порцию супа и раскладывает столовые приборы, что ненадолго спасает от следующего выпада. Кролик кажется довольным, когда пробует первую ложку: его веки опускаются, а лицо разглаживается и становится умиротворённым. Намджун усмехается, — Так тебе весело? Замеча-ательно! — Босс, они не убьют меня, я обещаю, — Кролик молчит, поглощённый содержимым своей тарелки, а мужчина думает, что видеть его таким — совсем ребёнком, домашним — случается не каждый день. Этот он определённо запомнит. — Как там мышонок? — теперь настала его очередь переводить тему. — Об этом я и хотел поговорить… Он жив, но, как ты уже выразился, в пизде полной. Мне нужна помощь.* * *
Юнги перевозят в квартиру где-то ближе к обеду. Намджун готовит салат с брынзой и сладким красным перцем в то время, как его спальню оборудуют необходимой медицинской «начинкой», чтобы обеспечить надлежащий послеоперационный уход. Сама операция состоится через несколько дней сразу после полного осмотра, и Монстр старается не думать, что кто-то другой вскроет череп Мина и будет рыться в его мозгах. Ну или где они там собрались рыться… ему всё равно. Настолько всё равно, что он выписывает контактные данные хирурга: его адрес, расписание дежурств и номер школы, в которой учится дочь. Он ещё не убивал детей, но не из-за каких-то предрассудков — не представилось случая убить. У Намджуна вообще не случается проблем с вопросом, кто достоин смерти, а кто — нет: любой, лишь бы заплатили. Кажется, война выжгла из него мораль вместе с кожей на спине (от третьего ребра и до поясницы), но он набил там татуировку, спрятав уродливый шрам за густыми чернилами. Что мешает точно так же спрятать собственную бесчеловечность за красивым костюмом? Их все носят, понимая это или оставаясь в неведении, мужчина же просто умеет правильно подобрать ремень к туфлям. Он разрезает сельдерей на небольшие кусочки и отправляет их в пластиковый мерный стакан, где уже лежат мякоть авокадо и ломтики яблока. Погружной блендер работает слишком громко, превращая содержимое стакана в водянистое пюре, и Монстр даже на некоторое время растворяется в моменте, думая, справился бы он так же хорошо, будь там вместо зелёного яблока — глазное. А если скормить его после всех метаморфоз Юнги, то его собственные глаза вернут былую силу? Намджун размышляет об этом, когда выжимает из лайма сок, когда добавляет его к авокадо и сельдерею, даже когда нарезает тимьян. Насыщенно-пряный, немного резкий, но приятный аромат богородской травы раздражает рецепторы, въедаясь вглубь подкорки так, что ни с чем не перепутаешь, отчего со временем голова идёт кругом, а потом мужчина понимает, что стоит, облокотившись на кухонную тумбу и блуждая в собственных мыслях, уже тринадцать минут: ровно столько отсчитал таймер на духовом шкафу. Скоро должен приехать Джихо. Вообще, его знакомый никогда не отличался пунктуальностью, но это как посмотреть: он всегда приходит ровно тогда, когда ты этого меньше всего желаешь. И вот прямо сейчас Намджун разливает смузи в два стеклянных харикейна и ставит их в холодильник; после он успевает лишь добавить в салат оливковое масло класса Extra Virgin и достать пару тарелок-кокиль, каждая из которой внешне походит на половинку ракушечной створки, прежде чем раздаётся сигнал домофона. У Джихо приподнятое настроение: первые пуговицы на его безрукавке вставлены явно не в свои петли, а засаленная кожа пропиталась спиртом. Когда он небрежно стягивает носком за пятку свои туфли из нубука, то заваливается немного вбок, вовремя найдя опору в деревянной полке гардероба. Намджун ловит вывалившуюся оттуда шапку и комкает её в руках, пока гость неловко поправляет брюки и, совладав со своим телом, наконец-то подаёт ладонь в приветливом жесте. — Здаров! — Монстр убирает шапку обратно на полку, считая это весомым поводом избежать всякий физический контакт, лишь кивает в ответ, чем смущает мужчину ещё больше, — Ну да, да, чёрт возьми… выпил я! Что ж теперь, не ехать? Она… она так достала меня! Она пилит мой мозг утром, пилит его после работы и даже, сука, ночью! Как тут не пить? Ну вот я это и… и пью. Да. — Так ты в таком состоянии ещё и за рулём? — И это всё, что ты посчитал важным услышать? — Джихо театрально всплескивает руками, но сердится лишь для видимости: кто-то из них обязан быть эмоциональным за двоих. К салату Намджун подает красное сухое вино Пойяк Премьер Гран Крю Классе 1995 года от Шато Мутон Ротшильд, элиты мирового виноделия. Он открывает бутылку ровно за час до употребления, дав напитку «подышать», а в это время сервирует стол и позволяет гостю отвлекать себя беседой, идущей по давно заученному сценарию. Квартира медленно наполняется ароматом еды с примесью чужого одеколона — в этом есть что-то уютное, расслабляющее. Юнги в спальне, алкоголь в желудке, монстр на цепи. Мужчина берёт бокал за изящную ножку и подносит его к губам, но не глотает сразу — он убийца, а не варвар — как бы «взвешивает» вино на языке. В насыщенном, комплексном букете постепенно раскрываются ноты черносмородинового конфитюра, кофейных зёрен и лакрицы, тона обожженного дуба, кожи и трюфелей. Оно лучше бы подошло к мясу или выдержанным сырам, но Намджун не настолько эстет, а Джихо способен даже люксовый алкоголь уровнять с дешёвым пойлом, поэтому всё нормально. Ужин заканчивается на диване за просмотром канала про животных, точнее, Намджун смотрит, а Джихо продолжает говорить. Иногда мужчина сравнивает его с телевизором, который люди включают ради фонового шума, чтобы не чувствовать себя одинокими в пустой квартире. Но ведь Юнги в спальне, алкоголь в желудке, Монстр у двери… — …но люблю её, чёрт возьми! Люблю и всё тут! — в какой-то момент другу удаётся перекричать ведущего, рассказывающего про жизнь белых акул, именуемых также «белой смертью» — это последнее, что слышит Намджун перед тем, как его за грудки вытягивают из созерцания океана, буквально вынуждая переключить внимание. — Любишь… — задумчиво произносит он, тягуче медленно, словно смакует на языке каждую букву, наслаждаясь звучанием — на самом деле режет об их острые края язык, отчего пасть наполняется кровью глубокого гранатового цвета, которая бурлит на последнем шумном согласном. — А, да, — Джихо удивляется, что его эмоциональный монолог кем-то прерван: это идёт вразрез со сценарием, а любое отклонение от нормы — патология. Но он быстро берёт себя в руки и продолжает: — Знаешь, в женщинах есть своё очарование… не могу это объяснить. Вот смотри: приходишь ты весь такой заёбанный жизнью и начальством, а она тебя ждёт. Да, выедает мозг десертной ложкой, но лишь из жадности и нежелания делиться. Моя-то точно делиться не любит! И меня любит, наверное. Да и я ведь домой ползу, не в кабак! Ведь даже дом, когда баба внутри — лучшее место! А там пусть хоть дрелью сверлит в черепе дырки под гвозди для картин. Кстати, она тут решила завесить стену портретами, уюта добавить. На самом деле работать просто им надо, пахать! Тогда и не будут от безделья мебель по углам двигать. Моя раньше в школе работала, а как нас с тобой на гражданку вернули, так и она решила всё бросить, за мной присматривать. А я что, дитё ясельное какое, чтобы меня блюдить? — Я и забыл, что она преподавала. — Преподавала, как же! Три года учила недорослей, а теперь и меня вот учит. Скучает, наверное, хватку боится потерять. А я и сделать ничего не могу, разнежила меня эта отставка. Раньше мы с тобой вдвоём могли на лопатки с дюжину ребят уложить, а сейчас я каждый день этой заразе позиции сдаю, так и войну проиграть недолго! Но лучше уж с нею воевать, чем с теми-то, там… Джихо резко замолкает, запоздало понимая, что наговорил лишнего, и как-то боязливо глядит на Намджуна, словно провинившаяся собака. Но тот не обращает на него внимания, излишне увлечённо разглядывая блики на бокале в руках, этим позволяя другу увести разговор дальше. Так и проходит оставшийся вечер. Джихо не затягивает с прощанием, сам закрывает за собой дверь, поэтому совсем скоро Намджун остаётся один сидеть в оглушительно тихой пустоте. Он никогда раньше о ней не задумывался, а сейчас не имеет права говорить, ибо Юнги в спальне, алкоголь в желудке, но Монстр отчего-то скулит. Это больше походит на вопли раненого зверя, чья лапа угодила в капкан, раздробивший кость. Но даже в таком состоянии он поднимается с дивана и идёт вглубь квартиры, проходя через кухню и мимо кабинета: ему просто нужно почувствовать его, коснуться его, увидеть его, чтобы поверить. Но, дойдя, Намджун лишь замирает у двери в спальню, буквально врезаясь лбом в тёмное дерево, и просто стоит, не понимая, что ему дальше делать. Он вообще мало что понимает в последнее время.* * *
Пока Намджун забирает свою машину из салона, куда её пригоняют после ремонта, Кролик забирает Юнги на операцию. Он ждёт мужчину в пустой гостиной на диване, и, вернувшись, тот сразу понимает, что что-то случилось. Его не предупредили. Его не спросили. Разбить красивое лицо босса о журнальный столик не позволяет лишь кодекс их взаимоотношений, поэтому Монстр разбивается сам вместе с собственным безмятежным спокойствием, и в качестве отдушины и демонстрации негодования метает лежащий рядом разделочный нож в выключенный телевизор: гладкое лезвие проходит внутрь на четверть, а потом так и остаётся в экране, застряв. — Теперь-то ты понимаешь, почему я не мог сказать тебе об этом заранее? — Кролик не кажется напуганным, лишь восхищённо ласкает взглядом рукоятку брошенного клинка. — Ты бы просто не позволил нам вывезти его из квартиры, Намджун! На месте телевизора оказался бы каждый работник больницы, попытавшийся хоть на сантиметр сдвинуть твоего обожаемого Юнги с кровати, и кто знает, пережил бы он тогда зиму. Пережил бы её ты после такого? Монстр думает, что никто не переживёт даже этот день, если он прямо сейчас не узнает адрес больницы, в которой проводится операция: босс не дурак везти паренька на прошлый адрес, он точно сменил клинику, чтобы мужчина не рванул следом. Зато что-то новое и непонятное, оттого и зловещее, разрывает его внутренности на части, насаживая их на рёбра: он с таким упорством и усердием искал Мин Юнги, чтобы кто-то другой утащил его прямо из-под носа. А теперь этот «другой» сидит напротив и дежурно улыбается, пока Монстр сражается с пониманием, что не может ничего предпринять в ответ. Потому что иерархия. Потому что Кролик с ним не первый год и знает, как поступить лучше. Он ведь никогда не предаст его; он никогда не станет отбирать и прятать его игрушки, чтобы так показать собственное превосходство… — Мы не в песочнице, — парень рядом с ним весело и расслабленно смеётся, и Намджун понимает, что сказал последнее вслух. — Операция и восстановление займут две недели, потом Юнги сможет вернуться. Ну, а для тебя у меня есть работа. …потому что Монстр — это игрушка Кролика. И, сломавшись, он действительно не переживёт эту зиму на свалке.* * *
Сеул, задыхаясь от зноя, медленно тает, словно забытый под солнцем кусок сливочного масла: плавно, медленно, сыто… Мужчина смотрит на город из панорамного окна кофейни — навевает воспоминания; он уже выпил одну чашку ристретто и, бесцельно перелистывая аудио на телефоне, ждёт свой фраппе на вынос. У двери раздаётся звон музыки ветра, сообщая о новых посетителях — никто не хочет оставаться один на один с палящим полуденным солнцем. Намджун думает, что август просто мстит жителям столицы, оплакивая кончину летнего сезона; это его последний предсмертный рывок. И, как хищник, Монстр его понимает. Симпатичная по современным меркам — своих мерок Намджун не имеет в силу незаинтересованности — девушка протягивает ему большой тумблер с холодным напитком и улыбается одной из своих дежурных улыбок, которые она явно долго репетировала перед зеркалом, чтобы добиться такого эффекта искренности. Но её подводят глаза, усталые и равнодушные, словно два матовых осколка. Мужчина сдержанно кивает в знак благодарности и быстрым шагом покидает заведение: пусть его собственные отрепетированные улыбки не настолько хороши и нуждаются в доработке, он знает, в чём хорош по-настоящему.* * *
Ночь встречает Намджуна симфонией заледенелых звёзд, бесчувственных кроваво-красных бусин, пришитых к аспидному куполу неба; ласкает чуть загорелое лицо призрачными касаниями ветра; невесомо обнимает со спины руками отцветших слив. Он чувствует это пьянящее блаженство, измеряет покой в кружках кофе и не меняющихся с годами привычках. Быстрый контрастный душ утром после ежедневной тренировки; двойной эспрессо вместо полноценного завтрака, пока он проверяет почту и читает ленту последних новостей в Twitter; медленное облачение в повседневный костюм эмпатичности как имитация здорового эмоционального интеллекта — его броня на день; долгий горячий душ после выполненной работы в не признаваемом желании содрать с себя кожу до локтя; две таблетки феназепама среди мучительно неудавшихся попыток заснуть. Но эта ночь иная. Мужчина застёгивает последнюю пуговицу на чёрной рубашке у самого горла и немного оттягивает ворот в сторону, позволяя себе вдохнуть полной грудью прежде, чем плотная ткань тугой змеёй сдавит его шею. Вот она врезается в кожу, и вместе с лёгким удушением и рождённым из-за этого ненавязчивым желанием прочистить глотку Монстр чувствует довольное тепло, закручивающееся в животе узлом, — ему нравится чувствовать. И пусть надетый костюм сковывает его предплечья и икры, это лишь ещё один костюм, — не лишний. Он берёт со стола массивную на вид маску маскарадного вида, некоторое время просто держит её в руках, уставившись в звенящую пустоту вырезанных глазниц, словно пытается заставить пропасть обратить на себя внимание, а потом с медленным выдохом фиксирует её на своём лице, пряча широкую эластичную резинку под пепельными волосами. Пряча лёгкую бронзу своей кожи и неловкую ямочку на левой щеке, но обнажая зверя. Это лишь ещё одна маска — необходимая.* * *
Бронированная Ауди А8 утробно порыкивает, словно соскучившийся большой хищный кот, что ластится к хозяину после долгой разлуки, а стрелка электромеханического спидометра становится в горизонталь — Монстр чувствует хоть что-то лишь в крайностях, будь то жёсткий секс, крепкий кофе, скорость. Когда он подъезжает к воротам особняка, уже далеко заполночь, но его пропускают внутрь, даже не запросив приглашение — то так и остаётся лежать на заднем сидении, не пригодившись. Мужчина оставляет свой автомобиль чуть дальше, чем другие водители, и думает, что с таким изобилием дорогих тачек на один квадратный метр может посоревноваться лишь коллекция Кролика. Скольких нужно убить, чтобы купить хотя бы одну из? Намджун думает об этом, когда поднимается по гранитным ступеням, когда пересекает просторный холл и по парадной лестнице, облицованной сортом итальянского чёрного мрамора Black & Gold или, как его ещё называют, Michelangelo, поднимается в бильярдный зал. На паре мягких кресел переговариваются те, кто, вероятно, решил передохнуть в процессе игры — мужчина понимает это по киям в их руках. Музыка заглушает большую часть голосов, сжирая чёткость фраз и ясность предложений для всех любопытных, поэтому что-то разобрать на таком расстоянии получается с большим трудом. Иногда к этой беседе подключается девушка, сидящая за барной стойкой, и по лёгкому движению её заострённого подбородка в сторону танцующих поотдаль людей, ясно, кого она немногословно обсуждает. Монстр переступает порог зала, и теперь их в комнате шестеро, исключая обслуживающий персонал. Его появление почти не привлекает внимание: несколько скользящих равнодушно оценивающих взглядов и одна самодовольная ухмылка, скрытая за слепком морды быка, но Намджун видит её сквозь — через глубину секундной морщинки у правого глаза, призрачный излом бровей и выдох через нос, куда более резкий, чем необходимо. Он огибает бильярдный стол и садится за бар через один стул от той леди; её верхняя часть аккуратного лица спрятана за маской — как и у всех участников раута-маскарада — с длинными чёрными кожаными ушами на мотив того, что периодически использует Кролик на работе. Изысканная небрежность упавшей с одного плеча лямки бандажного платья; соблазняющее движение губ в полуулыбке; ласкающие бокал элегантные пальцы; кошачий полуприщур томных медовых глаз. Неприкрытая сексуальность. Намджун наблюдает за тем, как девушка делает небольшой глоток красного вина, как её горло сначала движется, а потом замирает; он слышит короткий восторженный вздох, растворившийся среди поблескивающих звений белого золота на её груди; впитывает запах парфюма: сладкая пряность аниса и терпко-индольный, с бальзамическими оттенками жасмин. Она подходит идеально. Намджун салютует ей шотом шотландского купажированного виски в ответ на чуть вопросительный взгляд — кажется, его длительное изучение не прошло незамеченным — а затем выпивает всё одним глотком, не растягивая на два и более. Отличительные вкус и аромат с оттенками хмельного мёда, зерна и минерального торфа ударяют по горлу, опаляя желудок. Мужчина ощущает лёгкое помутнение и следующую за ним уверенную ясность мыслей. Он смотрит, как девушка одобрительно кивает, как она поворачивается к нему спиной, опять ненадолго включаясь в чужую беседу, а потом, плавно покачивая бёдрами, выходит из бильярдной, оставив так и недопитое вино в бокале на стойке. Монстр идёт следом. Они вместе пересекают просторный холл, спускаются вниз по главной лестнице и через широкий массив дверей оказываются во внутреннем дворике. Намджун думает, что эту зону, пожалуй, можно назвать самым живописным и необычным местом загородной усадьбы. Внутреннее пространство двора выложено светлой фасадной плиткой цвета кофе с молоком, имитирующей натуральный камень, а часть мягких диванов и кресел расположена под сводами аркообразной открытой веранды — не удивительно, что большинство участников раута так облюбовали это место, занимая всё его пространство. Намджун видит с десяток человек у веранды, ещё больше народу различает по запаху и голосам; все они вынуждены прятать свои лица за масками — главное правило вечера. Монстр медленно моргает и в какой-то момент ему чудится, что пространство начинает вращаться вокруг его оси, пожираемое густой тьмой, что расползается по силуэтам плотным едким туманом, как вьётся кольцами змея вокруг своей жертвы. Мужчина проводит языком по собственным клыкам, слизывая секретируемый яд с режущих краёв, шумно сглатывая. Он и есть тьма — могильная, вязкая.* * *
Намджун преследует её по запаху, как делает это дикий зверь со своей добычей: притаившись, готовится к решающему прыжку. Его тело пропускает через себя лёгкие вибрации, заставляя внутренности подрагивать, но он списывает всё на низкие частоты музыки, отражающиеся от пола и стен, чем на собственное нервное возбуждение. Сладкое предвкушение, скручивающее позвоночник узлом. Но вот девушка проходит мимо, намеренно касаясь своей ладонью его предплечья, и это — сигнал к действию. Монстр движется бесшумно, ступает след в след, ловко лавируя между других людей, и не отрывает взгляда от покачивающихся бёдер. Те уводят его вглубь двора прямо к гостевым домикам, и мужчина стоит перед дверями в один из них, выжидая ровно три минуты и четырнадцать секунд, а потом осторожно поднимается по ступеням и заходит внутрь. В помещении царит полумрак, а первое, что бросается — стойкий мускусный запах секса и полностью чёрные глаза, внимательно уставившиеся на Намджуна. Он смотрит на девушку в ответ: на её растрепавшиеся крупные тёмно-каштановые локоны, на подпрыгивающую в такт движениям подвеску на груди и на задранное платье, оголяющее теперь задницу и вцепившиеся в неё грубые мозолистые пальцы. Сама она, упираясь коленями в матрас, подкидывает свои бёдра, а потом опять приземляется на чужой член, и всё смотрит, смотрит, смотрит… Монстр не моргает и не отводит глаз, неслышно приближаясь к изножью кровати. Он подходит так близко, что их запахи смешиваются, но даже так он остаётся незамеченным, лишь девушка вымучено вскидывает брови, особенно громко врезаясь в тело под собой со смачным шлепком. В ней нет стыда — один поиск одобрения, и Монстр коротко кивает, зачем-то отзываясь на эту безмолвную мольбу. Она на миг благодарно улыбается, а потом переводит взгляд на свои руки, плотно закрывающие глазницы мужчины. Тот хрипло постанывает под ней, а его маска по типу намджуновой валяется рядом на полу, треснувшая, видимо, в следствии падения. Это всё кажется удивительно правильным: скомканные простыни, не снятая одежда, тяжёлое дыхание обоих. Намджун предчувствует чужой оргазм за секунду до заглушенного предсмертными всхлипами «Это тебе за дочь и сына», за секунду до слепой паники в глазах, прежде чем они станут стеклянными. За секунду до вцепившихся в горло пальцев. Он накрывает её ладони своими — и это тоже правильно — сминает податливую плоть, давит на гортань. Он разделяет с нею убийство на двоих, восторг на двоих и ощущение лёгкого опьянения; смотрит, как она запрокидывает голову назад, усиливая хватку, как замерзают на ресницах бисерины слёз; как она последний раз двигает бёдрами, сокращениями мышц выдаивая остатки спермы, а потом элегантно слезает с уже мёртвого тела, но не отпускает его глотку. Намджун резко поворачивает обмякшую голову вбок до хруста, и в образовавшейся тишине это — отсчет времени.* * *
Плавно и спокойно молодая леди закрывает кожаный чемодан полный тугих пачек зелёных банкнот и в последний раз смотрит на своего уже бывшего мужа. Странно — он всегда думал что счастлив, когда он был жив. Был… Она ещё раз поправляет подол чёрного платья и выходит из гостевого дома с невинной улыбкой на губах, любовно прижимая ладонь к низу живота, туда, где огнём горит её чрево, и всё, что от неё остаётся, — это шлейф кардамона и гвоздики, покрытые сладким туманом жасмина. Она делает всё правильно. Как всегда.* * *
Намджун зубами вытягивает сигарету из пачки, немного сминая картон огрубевшими пальцами, и подкуривает её зажигалкой. Первая затяжка — самая желанная и необходимая — оседает горечью на сердцевине языка, со временем превращаясь в кислое табачное послевкусие. Он иногда забывает, зачем вообще курит, делая это больше из-за пристрастия к самому архаичному ритуалу — почувствовать бумажно-травяной запах, ощупать плотный фильтр подушечками пальцев, немного покрутить сигарету в руках и, наблюдая, как пламя начинает постепенно сжирать её, сделать медленный глубокий вдох — ещё одна форма кратковременной психической релаксации. Мужчина курит неторопливо, со вкусом смакует каждую новую порцию едкого дыма и стрясает пепел ритмичным постукиванием ногтя. Ему нравится никуда не спешить, позволить себе вот так вот стоять, отгородившись от остального мира беспроводными наушниками и просто одной сигаретой — как способ управления социальной дистанцией. Иногда — например, сейчас — он выкуривает две сигареты подряд, ощущая тогда лёгкое головокружение и небольшую внутреннюю дрожь, но даже в такой ситуации не жалеет о случившимся — это делает его живым, таким же человеком, как и те, что иногда подходят с просьбой «стрельнуть» или «угостить огоньком». Бывает, что эти люди остаются стоять рядом и заводят непринуждённую беседу о погоде или о сложившейся ситуации на мировом рынке. Намджуну даже не приходится отвечать — лишь слушать, а Джихо подтвердит, что в этой модели коммуникации он очень хорош. Когда огонь облизывает фильтр, мужчина тушит окурок о каменную колонну рядом и выкидывает его в мусорку через три с четвертью разметки на асфальте от него, а потом садится в припаркованный автомобиль. Кролик предлагает вернуть свою машину, просто прислав водителя, но Намджун решает сделать это лично; какая-то напоенная терпким кровавым вином часть разума блаженно смотрит на слепящее вечернее солнце сквозь паутину рук, сам же Монстр сжимает руль и уверенно выезжает на главную трассу. Курить, чтобы чувствовать себя живым. Забирать чужую жизнь, чтобы чувствовать себя. Он усмехается этой иронии и опускает стекло на двери у водительского сидения. Лёгкая эйфория после свидания с Дьяволом выветривается из салона вместе с остатками запаха табака на вороте футболки и предплечьях, а окутавшая свежесть отрезвляет круговорот мыслей. Мужчина пишет смс своему начальнику о том, что скоро вернёт его «люксовую тачку» обратно в гараж точно так же, как он сегодня вернёт ему Юнги, после отбрасывает телефон на заднее сидение за ненадобностью, возвращая всё своё внимание дороге. А когда до Кролика остаётся без малого девятнадцать миль, он замечает, что за ним следят. Намджун проверяет свою догадку, намеренно сворачивая два раза с маршрута, но машина с явно бронированным кузовом продолжает плестись следом слишком густой тенью, чтобы и дальше её игнорировать. Гадство. Монстр проверяет количество топлива в баке и наличие патронов в магазинах двуствольного кольта, который до этого сиротливо лежит в бардачке. Шестнадцать. Он понимает, что возможную гонку ещё может выиграть, но при банальном столкновении его сплющит вместе с машиной, словно консервную банку под гидравлическим прессом — родная Ауди его бы так не подвела. Именно поэтому он злится сейчас на босса, предпочитающего разумной предусмотрительной безопасности не дешёвые понты, а потом начинает злиться уже на себя и на ситуацию в целом. Но его сердце продолжает биться до дьявола чисто и ровно, словно равнодушный безжизненный механизм. И вся эта злость, невысказанное переживание возможной смерти — пустышка, ещё одна нелепая игра в человека. Смерть — это вообще всегда нелепо. Мужчина выдыхает медленно и размеренно, и равносильно тому, как его грудная клетка опускается, он опускает педаль газа вниз, одновременно следя за почти пустой трассой и своими преследователями. У него не так много времени, прежде чем его знание наличия «хвоста» станет очевидным, но оно всё ещё даёт ему шанс на продумывание ходов — своих или чужих — не имеет смысла. Намджун снимает с себя ремень безопасности вместе с ответственностью, отправляет с помощью голосового ввода одно-единственное сообщение: «Прости» — но не знает, за что извиняется больше: за машину, повод для беспокойства или свою смерть. Если повезёт, он потом объяснит это Кролику лично. Если. Когда Монстр со свистом шин по асфальту разворачивает машину на сто восемьдесят градусов, несясь уже почти лоб в лоб посередине встречной и соседней полосам, отступать не имеет смысла, а счёт идёт на секунды. Он опускает стекло на двери за несколько мгновений до того, как раздаётся первый выстрел, сносящий боковое зеркало, и уверенно стискивает рукоять пистолета правой рукой, смещая прицел немного вбок. Его собственный счёт — это соотношение патронов и живых противников. Он выпускает парную очередь, и первый снаряд пробивает стекло возле водительского сидения, а второй проходит через чужую носовую перегородку куда-то вглубь черепа, дробя кость и застревая в мягких тканях. Минус один. 14:2 Окружающая действительность словно выключает звук. Всё, что Намджун слышит сейчас, — пульсирующий шум горячей крови в ушах; всё, что он чувствует, можно уместить в короткое словно — голод. Он понимает, что как минимум одно колесо пробито, когда автомобиль начинает заносить влево, и решает снизить скорость посредством отпускания газа, стараясь держаться прямого асфальта и случайно не улететь в кювет, но его толкают в багажник мощным передним бампером и, ненадолго потеряв управление, Намджун ударяется о руль, разбивая бровь и прокусывая щёку. Его пасть наполняется густой жестяной жижей, и он сплёвывает её себе под ноги, передумав тормозить. Ему удаётся немного увеличить расстояние и, относительно выровняв машину на трассе, мужчина всем корпусом поворачивается назад, двумя руками сжимая рукоять двустволки. До неизбежного столкновения у него есть семь выстрелов и несколько секунд. Монстр замирает, концентрируясь на одной точке, сжимая вселенную до размеров спелого яблока. Ему удаётся ликвидировать водителя ровно тогда, когда его самого по инерции удара выбрасывает через лобовое стекло на дорогу. Боль от выбитого плеча и треснувших рёбер вращает мир, словно карусель, возвращая ему все звуки и краски. Оглушительно громко. Ему начинает казаться, что он слышит вопли всех падших ангелов, но поздно понимает, что ревёт он сам — безумно, зло. 0:1* * *
Намджун зубами вытягивает сигарету из пачки, немного сминая картон огрубевшими пальцами, и подкуривает её зажигалкой. Его руки дрожат не то от холода, не то от напряжения, и он пачкает белый фильтр грязью вперемешку с засохшей кровью, когда привычными ритмичными постукиваниями стрясает пепел. В голове всё шумит набатом, и он бы рад заткнуть себе уши, чтобы не слышать эту тревожную смесь, но — увы — не поможет, поэтому затыкает рот, делая глубокую затяжку. Дым разъедает лёгкие, скручивая те болезненным спазмом и заставляя тело содрогаться в хриплом кашле, а к горлу подступает желание выблевать из себя остатки человечности вместе с внутренностями. Мужчина зажимает сигарету между губ, делая ещё один полузадушенный вдох, и в это время ощупывает свою грудь левой рукой с изодранной на ладони кожей, когда правая так и остаётся безвольно висеть вдоль тела. Он констатирует сломанное ребро и возможные трещины ещё в трёх — это помимо остальных последствий — и думает, что для того, кто пробил собой «лобовуху», он ещё слабо отделался. Сгущённые сумерки оседают на коже влажной испариной прошедшего дня. Мужчина смотрит на криво припаркованную прям у главного входа чужую бронированную машину — один из его трофеев — и понимает, что забыл свой телефон в тачке Кролика, которая так и осталась стоять на трассе. Ему стоит позвонить этому пацану, отправить ещё одно смс или хотя бы удалить старое, если тот его ещё не прочитал. А он его не прочитал, потому что возле многоквартирного дома стоят только Намджун с этой ебучей машиной, что ещё два часа назад преследовала его на трассе, а не выездной спецотряд и эвакуатор. Что ж, тогда те навестят его утром. Монстр уже предчувствует всю гамму эмоций на лице своего начальника, и это вызывает у него лёгкую разбитую усмешку. Когда он поднимается на этаж и открывает дверь в квартиру, его встречает тьма и невыветрившийся запах медицинского спирта. Понимание доходит до него не сразу, а когда это случается, он уже ловит исцарапанным лицом холодный лунный свет из окна в своей спальне. Юнги. Парнишка лежит в его кровати аккуратно перебинтованный; разметавшиеся по подушке волосы в рассеянном мраке кажутся выцвевшим тусклыми пятном, поставленной по неосторожности кляксой, которую после усердно пытались вывести растворителем. Но даже так Юнги — самое яркое и свежее событие в этой комнате. Некий островок зелени с цветущей на нём белой сиренью. Он пускает свои корни торчащими из вен мягкими трубками капельницы, прорастает в самую глубь, в самую суть. Юнги дышит, Юнги до одурения приторно пахнет, как обычно пахнет мёртвое тело — навязчиво сладким разлагающимся белком — но Юнги живёт. Всё естество Намджуна застывает и начинает подстраиваться под новую экосистему: слабое дыхание в унисон, замедленное сердцебиение — одно на двоих. Монстр не отводит взгляд, осторожно приближаясь, словно боится, что, отвернувшись, он тем самым разрушит всё то сакральное, что соединяет их в этот момент, что заворожённо заставляет подступать всё ближе и ближе. Мин Юнги — это одновременно и божество, и жертва, и алтарь. Что-то за границами общепринятых религий. Он и есть религия. Намджун размазывает кровь по щекам — свою и чужую — и бесшумно опускается на колени. Он пачкает стерильно белые простыни почти чёрным месивом, когда устало прижимается к изножию кровати лбом, когда достаёт единственной функционирующей рукой из кармана своё подношение — два безжизненных мутных глаза с посеревшими белками и немного сплющенные от краёв — последний и самый ценный трофей недавнего сражения. Юнги в спальне, алкоголь в желудке, кровь на руках и монстр в чужих ногах. Кажется, Джихо был прав: в этом и правда есть что-то. Комментарий автора: Меня не было… год? Не люблю извиняться, поэтому и сейчас не буду. Куда важнее то, что в семье пополнение: к нам присоединилась замечательная гамма! А вообще, весь этот фарс к тому, что я прошу вас воспринимать нас, как единый механизм. Хотите сказать спасибо? Говорите всем. Они правда этого заслуживают. Они стараются не меньше меня. Они вдохновляют меня. Вы все вдохновляете меня! Я люблю их, люблю вас, люблю Юнги, Намджуна и тех, кого ещё не раскрыла. Поэтому я ни за что не заброшу эту работу, просто нужно запастись терпением. На каждое предложение уходит много времени. Я трачу часы на изучение корейской кухни, чтобы вы даже не обратили внимание на комкук «из головы одного особо проблематичного бычары», а ведь это была проведённая параллель между символизмом быка и образом Намджуна. Кажется, именно за такую дотошную тщательность часть из вас меня боготворит, а другая — ненавидит. Кстати, раз уж заговорила о символизме, то вот расшифровка: бык — это символ плодородия, а также символ невежественной грубой силы. В Писании бык служит обозначением верха сотворенной силы и ловкости в современном мире, но, подобно людям, эта сила должна подчиняться верховенству Бога, и с ее стороны было бы безрассудством пытаться бросить Ему вызов. О том, к кому относится метафора Бога, подумайте сами. В ходе обсуждения этой главы от беты и гаммы я получила почти одинаковые недопонимания, поэтому считаю важным вмешаться и ещё немного объяснить. Во-первых, та арка с убийством и неизвестной девушкой. Перед этим Кролик говорит Намджуну, что у есть для него работа. Намджун приезжает на светский раут, чтобы найти заказчика, так как это главное требование, он ещё сам не знает, кто станет его целью. Он распознаёт её по аромату духов, — кстати, это парфюм «Пчела-убийца», и последний абзац арки взят из его описания — а потом всё, что от него требуется, — это следовать за девушкой и проконтролировать, что всё пройдёт гладко. Не пыльно. В этой арке я постаралась показать вам настоящего Намджуна, то, что живёт внутри него. Как оно живёт, чем питается. Большая часть главы — это знакомство с Монстром. Во-вторых, это преследование. В руках у Намджуна двуствольный кольт, у которого в обойме 16 пуль. Стреляет он очередями по 2, поэтому первый отсчёт 14:2, где вторая цифра — число оставшихся в живых противников. Последнего мужчина убивает голыми руками и забирает трофеи: машину и чужие глаза. Вспомните, как он думал о том, что каннибализм поможет Юнги: в мифологии говорится, что поедание органов поверженных врагов наделяют мощью, передают знания и силу носителя. Вот такой вот он заботливый. В-третьих, поведение Намджуна в конце главы. Отчасти я напортачила и поторопилась с развитием привязанности, отчасти сработали джихотерапия и возбуждение от убийства. Если кто-то до сих пор не понял: Намджун — бывший военный, который теперь своеобразно мучается от ПТСР. Именно война изменила его, сломала и собрала заново в то, что вы сейчас можете прочитать. На этом у меня всё! Спасибо, что остаётесь с нами. P.S.: я немного переписала предыдущие главы, поэтому есть смысл перечитать.