— Не существует счастливых финалов. Они априори грустная часть. Поэтому подари мне счастливую середину и очень счастливое начало.
Фальшивая ухмылка Денни мне была так знакома. Он раздаривал ее всем, с чуть прищуренным взглядом и приподнятым уголком губ. Денни был чертовски обаятельный и мог заговорить зубы кому угодно. Хитрый блеск из-под острых стрел прямых ресниц — и жертва пала. Меня всегда восхищал его дар понимания. Пожалуй, даже бешеную собаку Денни мог успокоить, если бы захотел. Его бархатный мягкий голос, как кленовый сироп льется на теплые блинчики, так приятно обволакивал уши, что невольно начинаешь его слушать, даже если минуту назад драл глотку о своей правде. В этом я была совсем непохожа на него. — Ты настоящий боец, Джорди. Можешь врезать так, что первый раз удар будет до хруста челюсти, а второй — по крышке гроба. Тогда я помню, что рассмеялась. Денни не осуждал мою привычку скалить зубы на людей. Просто я такая. И друзья не осуждают друзей, лишь переводят сложные черты характера в шутку. Но он сделал совсем другое. Могу дать сдачи, когда надо. Денни так часто меня в этом заверял, что я сама начала в это верить. Но я совсем не думала, что он не такой. Его холодное тело в тот день совсем не двигалось. Черный костюм с накрахмаленной белой рубашкой, поверх которой повязан галстук, слишком большой, и Денни в нем выглядит как маленький мальчик, который примерил не по размеру пиджак отца и его рукава почти закрывают длинные бледные пальцы, перекрещенные на груди. Его умиротворение на лице такое обманчивое, словно мой брат просто спит глубоким сном. Спокойным, тихим. Навсегда. Черные взлохмаченные волосы невозможно привести в порядок, и с ними Денни всегда так по-детски беззаботно выглядит, как ребенок, носившийся по улице целый день, устало приходит домой. На коже не побледнели веснушки, и если смотреть на его лицо слишком долго, то почти можно увидеть, как затрепетали ресницы. И я ждала. Смотрела, когда же он откроет глаза. Не было ни ухмылки, направленной ко всем. Не было теплой, доброй улыбки, во время которой у его глаз собирались лучезарные морщинки. Втайне мне было приятно, что именно мне он улыбался всегда искренне. Церемония была скромная. Нет, не то слово. Она была тихой, пропитанной молчанием от невозможности найти нужные слова и безлюдной. Я, его отец и несколько незнакомых мне людей. Подозреваю, что и для Денни тоже. Нет ничего хуже, чем умирать в одиночестве. Или когда с тобой прощаются те, кто не имеет понятия, какой ты был при жизни. О мертвецах всегда хорошо полагается думать. Смерть — самая худшая кара, так что какой бы не был человек, его все равно слишком жалко, чтобы порицать за все прошлые грехи. Вечером я пришла домой вымотанная до предела. Думаю, всем знакомо, когда устаешь настолько сильно, что даже руки непроизвольно начинают дергаться. Уже сидя в одной из комнат, которых было бесконечное количество в башне Мстителей, я могла приложить руку к груди и услышать в тишине, как рвется мое сердце. Без треска, шума, подступающих слез, дрожащих плеч и всего, что сопровождает чувство непомерной утраты. Было просто очень больно. — Джордан. Я медленно поднимаю глаза. Моргаю. — Что? — тон был под стать ощущениям — холодный, безжизненный. Тони продолжает смотреть на меня, уже не так уверенно. — Мне очень жаль. — говорит он тихо. Меня словно ударили изо всех сил и выбили воздух из легких. Не могу дышать. Когда тебе больно, ты чувствуешь себя слабым. Когда тебе очень больно, то чувствуешь злобу. Когда раздирает от боли, тебе уже всё — всё равно. Совсем. Это было невыносимо. Каждая секунда была хуже предыдущей. В какой момент я оказалась в кольце рук Тони совсем не помню, но тогда меня начало трясти от рыданий. Я захлебываюсь в горьких слезах, цепляясь за отца, ладонь которого лежит на моей голове, мягко гладит, успокаивает. Я думала, что можно вынести все. Но оказалось, что такую боль вынести невозможно. Чувство, что сердце разбито, и кости сломаны тоже. Нам кажется, что люди, которых мы любим, будут живы и завтра, и послезавтра, всегда. Но никто не обещал, что так и будет. — Обещай, что ты не уйдешь. Слова вырвались сами собой. На мгновение меня охватило смятение, чувство, будто я сказала что-то лишнее, и, я чувствовала, Тони тоже — он как-то неловко, напряжённо застыл, держа свои ладони у меня на плечах. Затем, когда это мгновение ушло, они сжались сильнее. Он отстранил меня от себя и посмотрел мне в глаза — прямо, уверенно. — Родная, я с тобой до конца. Питер сидел у раскрытого французского окна. Тюлевые шторы медленно покачивались под дуновениями прибрежного ветра, едва касаясь его вытянутых вперед ног. Я сидела напротив и думала. У каждого супергероя есть фишка. Необычные силы и способности, важные навыки или, на худой конец, передовое снаряжение — собственно, какой ты нафиг супергерой, если у тебя нет суперкостюма или ты не умеешь уникально пускать сопли из носа. Являясь кем-то вроде паладина, он должен быть готов умереть ради человечества, и тут как раз нужна приставка «супер». Взять хотя бы моего отца. Он не собирался быть героем, но после Афганистана понял, что не может закрыть глаза на факт использования оружия террористами, когда то самое оружие было создано для американских солдат. Не своими руками, но он убивал их — «Старк Индастриз» на каждой ракете, автомате, огнемете было тому доказательством. Продавец смерти. Классная кличка, но на деле ужасающий смысл. Если в Капитане Америка не было чувства меры по достижению справедливости и спасения жизни любой ценой, то Тони управлял расчет. Он не запрыгивал в костюм каждый раз, когда у кого-то случилась беда. Но все равно спасал миллионы жизней, готовый отдать свою. Супергерой? Нет. Четко осознавая, что он лишь букашка в броне, отец ценил превыше всего не случайную удачу, как сыворотка суперсолдата, укус паука или божественные силы. А чистый гений. Он герой, потому что заслужил это звание, а не потому что в нем была жажда морали. Сейчас, смотря на Питера, я вижу, как он хочет быть похожим на Старка. Невольно начинаю замечать, что Паркер неумело пытается ухватить из личности Тони что-то для себя и примерить, как привычку. Ему совсем не идет отпускать ехидные комментарии в адрес кого-то. После этого у Питера такое лицо, будто он начнет сконфуженно извиняться за свои слова. Его запах — тяжелый и терпкий, а одежда насквозь пропитана тягучим сандаловым ароматом. У Тони такой же парфюм, баснословно дорогой. Мне нравится безудержный восторг и горящие глаза парня после миссии Мстителей или самоличного геройского поступка. Как он носился по комнате, повторяя удары в воздухе, которые нанес врагу, и едва не раздуваясь от гордости. Питеру идет это. Он хочет, чтобы его похвалили. И совсем не его — отмахиваться после вылазки, мол, это моя работа — помогать людям. <i>Благодарности не нужно.***
Два дня как мы были в Кейптауне. Каникулы подходили к концу и завтра Питер и я должны оказаться в Нью-Йорке. Когда находишься далеко от дома, хочется, чтобы время длилось медленнее, дни не пролетали так быстро, потому не хочется возвращаться к привычной реальной жизни. Проблемы становятся снова важными, дела не отложить до конца отдыха, делать то, что надо становится обязанностью. Здесь же мы находились под вялым течением времени, как сейчас. Из Йоханнесбурга я уезжала, понимая, что вряд ли в ближайшие годы туда вернусь. Был дом — теперь его нет. Были друзья, но они стали далекими, чужими и сейчас я с трудом узнаю Реон, с которой дружили долгие годы. Теперь мы были слишком разные, ушли проблемы, секреты, все то, на чем держалась наша дружба. Но все-таки уезжала я без сожалений. Дом моей тети находился на утесе Болдерс в СаймонсТаун. Маленький деревянный коттедж, одиноко примостившийся прямо над заливом. Южная стена отсутствовала — вместо нее было широкое окно от пола до потолка, прикрытое прозрачным тюлем. Все в доме деревянное. Лакированный пол из светло-коричневой дощатки, всегда прохладной и немного липкой от воска, когда касаешься голой кожей. Светлые стены с сероватыми прожилками на панелях, отцветшие временем, солнцем и морским воздухом. Дом был увешан детскими картинками. — Тетя Рейчел — иллюстратор детских книжек. Она рисует для писателей сюжетные картины в готовых книгах. Говорит, что это оживляет любые истории, — пояснила я Питеру, который заметил это, обходя дом. После долгой дороги сил на то, чтобы пойти прогуляться не было и мы спали до следующего утра. Кровать в гостевой комнате мы сдвинули к окну и распахнули его настежь. Скинули одеяло и подушки, повалившись на тонких льняных простынях. Я легла на Питера, слушая несколько минут ровный стук его сердца сквозь ребра. И медленно провалилась в сон. Закатное солнце палящими лучами покрывало землю, а свежий воздух едва разбавлял застойную духоту. — Просыпаемся, молодые люди! Голос, звавший нас, напоминал вопль тонущего человека. — Боже правый, за что, — простонал Питер и уткнулся лицом в матрац. Огромной звездой он развалился на кровати, спихнув меня на другой конец в горизонтальное положение. — Надо подняться, она сейчас придет и нам конец. Тетя Рейчел — сестра моей матери. Она на восемь лет старше и не похожа на нее настолько сильно, насколько это вообще возможно. Ее характер был закален жизнью в гетто, работой с тринадцати лет и заботой о всей семье. Когда мать уехала в Нью-Йорк строить свою карьеру, тетя тащила на себе своих родителей почти до тридцати лет, пока не поняла, что жизнь проходит мимо так скоротечно, что времени подумать о себе у нее не было за все эти годы. Она поступила в колледж Дурбана, а после окончания учебы подрабатывала некоторое время в местной газете, пока не нашла занятие по душе. Ее художественный талант нашел себя в детских книгах, и уже почти десять лет она пользуется успехом не только в ЮАР, но и зарубежных издательствах. Глядя на нее никогда не скажешь, что она занимается таким милым делом, как приносить детям радость своими иллюстрациями. Ее черты лица были грубыми, немного тяжеловесными, а кожа еще с молодости покрылась землистым загаром от работы под палящим солнцем. Морщины, глубоко врезающиеся в кожу на переносице и на лбу, становились более заметные, когда она о чем-то думала или за очередным наброском. Мне всегда нравилось, как она мозолистыми ладонями треплет мои волосы. — Поднимитесь уже, чайки с девяти утра орут, а вы даже не проснулись еще. Питер что-то промычал в ответ и отвернулся. Думаю, джетлаг его настиг слишком внезапно, и сейчас он пытается справиться с тем, что в это время обычно ложиться спать, а не встает. — А можно кофе? Без него я сейчас умру, — молить Рейчел о пощаде было равносильно тому, чтобы попросить солнце скрыться за облаками и перестать зажаривать нас заживо. — Хватит ныть. Тащи своего пацана на кухню, завтрак на столе. Она ушла и оставила дверь открытой. Кое-как мы встали и поплелись за стол. У меня закрывались глаза каждые две минуты и приходилось менять положение тела, чтобы заставить себя не спать. Питер же почти упал головой в омлет, соскользнув с подперевшей руки. — Все нормально! Я проснулся, точно проснулся, — его громкий возглас почти заставил меня поверить в слова, но буквально через мгновение он уже был готов на все махнуть рукой и лечь прямо на пол. Сделав первый глоток кофе я почувствовала себя лучше. Наливая вторую чашку и прикончив ее залпом, во мне было уже гораздо больше бодрости, что не могло не радовать. Тетя поставила перед Питером бутылку холодную «Ред Булл». В ее холодильнике всегда была отдельная полка для энергетиков и пива. Иногда она смешивала их, и если выпить эту дрянь, то можно было на несколько часов улететь в стратосферу. Но Паркер с удовольствием открыл энергетик и выпил все без остатка. — На тебя было больно смотреть, — усмехнулась она. Очень надеюсь, что его метаболизм Человека-паука не усилит действие и без того крепкого энергетика. Потому что видеть, как Питер носится по полу и потолкам будет выше моих сил. Когда в парне проснулся аппетит, и он начал есть омлет прямо из общей тарелки, тетя позвала меня в гостиную. Она села напротив меня в кресло и открыла бутылку. Я заняла место напротив и между нами повисло подозрительно долгое молчание. — Кажется, он не кретин, — наконец сказала она, — ты уж прости, но обычно у тебя заводились только смазливые идиоты, которые долго не задерживались, а этот, кажется, смог завладеть твоим непокорным сердцем. — Ну хватит, это не смешно. Но моей любимой тете было очень смешно. Она находила забавным видеть меня с Питером. — Так где познакомились? — В школе. — В школе? Могу поспорить, он настоящий задрот… — Может, хватит?! Никогда не имея слишком большого терпения, мне хотелось убежать из гостиной или вообще из этого дома. Конечно, я знала, что так будет, когда при виде Паркера лицо тети Рейчел вытянулось с выражением «Ну ничего себе», но все же не так жестоко. — На моем месте ты бы еще не такое сказала, Джорди, — усмехнулась она, — он тебе нравится? И снова этот вопрос, только заданный вслух и не мной. Я уже собираюсь что-нибудь сказать, а в голове какие-то неуместные слова всплывают. Или совершенно наоборот. Собираюсь сказать другое, а начинаю еще больше волноваться. Оп — и уже не помню, чего хотела в самом начале. Такое ощущение, что мое тело разделено на две половины, которые играют между собой в догонялки. А в центре стоит очень толстый столб, и они вокруг него бегают. Одна говорит: «Разумеется, ты еще сомневаешься?», а другая «Может, он не моя родственная душа, и это лишь временно». Но все же я киваю. — Это хорошо. — Хорошо? — Парень смотрит на тебя таким жадным взглядом отнюдь не в благодарность за гостеприимство. Я чувствовала, как лицо медленно начинает становится горячим. И наверняка красным. — Джо, неужели я тебя смутила? Подумать только, впервые за шестнадцать лет ты перестала крутить задницей и влюбилась в нормального парня. — Фу, — скривилась я. — Никогда такого не было. Она одарила меня снисходительной улыбкой и поднялась. — Мне нужно на несколько дней уехать в Дурбан на согласование с редактором новой книги, так что я оставляю дом в ваше распоряжение. — Ты не говорила, что уезжаешь куда-то. — я вопросительно посмотрела на неё. — Мы же только приехали. Я думала, что вместе сходим куда-нибудь, на Столовую гору или на пляж в конце-концов. Я тебя три года не видела. — Как приеду обязательно сходим, Джо. Ты прости, что так внезапно, но и ты не предупреждала меня, что приедешь. Когда она уехала, я наконец-то выдохнула. День был уже в разгаре. Еще не до конца проснувшиеся, разморенные теплым воздухом и тишиной, от которой хотелось еще на пару часов прикрыть глаза, мы решили поставить фильм. — Хочешь посмотреть «Титаник»? — задумчиво протянул свой вопрос Питер, копаясь в ноутбуке. — Я сейчас брошу в тебя креслом. Тот лишь рассмеялся. Конечно, шутка. — Тогда «Леон»? Мы долго валялись на диване, смотря в экран ноутбука. Не хотелось делать ничего, и какую бы позу под раскрытыми окнами мы не приняли, лучше не становилось. Я перекинула волосы через плечо в тот момент, когда мысль пришла ко мне в голову. Внезапная, не дающая даже попробовать ее осмыслить, а просто готовая к тому, чтобы ее воплотить в жизнь. Что-то слишком они длинные. — Нужно избавиться от этого. Питер уставился на меня, забыв поставить фильм на паузу. — Сейчас? — Прямо сейчас, надо только найти ножницы. Я вскочила с дивана. Меня захлестнул энтузиазм, до дрожи в пальцах. — Ты хочешь сама это сделать? — неуверенно спросил Паркер, приподнимаясь с места и наблюдая, как я открываю полки в поисках нужного предмета. — Не совсем. Пошли со мной. Я потащила Питера за руку. В другой были грубые кухонные ножницы, из тех, что режут с легкостью мясо и ломают кости в нем. Они горели в ладони, готовые к действию. Ванная была такая тесная, что нам вдвоем было негде развернуться. Я вытащила из угла табуретку, сняв с нее полотенца, и поставила посередине. Питер стоял и смотрел, пока я не протянула ему, наконец, ножницы. — Ни за что, — жестко отрезал он, — даже не проси, не буду. — Пожалуйста. — Да ну тебя, Джордан, совсем спятила? Зачем тебе это? — Захотелось. Ну, давай, не бойся. Я сама криво сделаю. — Думаешь, я отстригу нормально? Я в жизни этого не делал! — воскликнул Питер, заламывая руки. Он знал, что я все равно от него не отстану, но продолжал упираться изо всех сил. — Тебе жалко что ли? — начала ныть я, строя обиженное лицо. — Естественно. Это же твои волосы, — строго сказал он. — Господи, я же тебе не лицо прошу порезать! Ты справишься, Питер. В любом случае, я могу походить лысой. Зря я это сказала. Мне пришлось десять минут говорить ему, что я пошутила и верю в его силы. Когда Питер начал отсекать прядь за прядью, мне стало вдруг непривычно холодно. Мои волосы всегда были длинные, и, дотронувшись до плеч, я со странной примесью удивления и неожиданности почувствовала короткие завитые концы, едва касающиеся кожи. Через пятнадцать минут дело было сделано. Мы с Питером оба смотрели на темные локоны, покрывающие весь пол ванной. Я даже не думала, что их будет так много. — Ну, как? Он долго изучал меня взглядом. Я поднялась с табуретки и посмотрела на себя в зеркало. Это была я. И одновременно на себя совершенно не похожая. Шея вытянулась и стала длинной. Оголенные плечи резко подчеркнули тонкие руки и выступающую линию ключиц. Мое лицо стало заостренным и угловатым, чего я раньше не замечала. — У тебя хорошо получилось, — сказала я, продолжая рассматривать себя в отражении. Мне нравилось, что волосы избавились от тяжести густоты и приподнялись, задорно завиваясь на концах. Я попробовала заправить их за уши. Питер протянул руку и дотронулся до моих волос. — Красиво. Непривычно, но красиво. — Да, наверное. — Представь, если бы я вдруг отрастил длинные волосы. Тебе было бы непривычно? Я рассмеялась. — Не то слово.***
Вечером мы пошли к океану. Вода была такой теплой, что сначала не поймешь, где она начинается и где заканчивается воздух. Приподняв подол платья, я зашла в воду, но едва прошла несколько шагов, как сбоку поднялась невысокая волна — темно-синяя ткань, мокрая насквозь, раздулась внизу, покачиваясь на волнах. Питер решил не заморачиваться, залезая в воду прямо в джинсах. — Я забыл спросить, почему мы не можем плавать? — Хочешь, чтобы тебя покусали медузы? Надо было сказать, что через два метра их столько, что зайдешь в океан с ногами, а выйдешь уже без них. Но Питеру было достаточно и моего ехидного вопроса. Пятнадцать минут мы брызгались в воде, бегали по берегу, падали на песок и снова вставали, чтобы через мгновения подскользнуться на камне и снова упасть на него. Наши вопли и смех наверняка были слышны на пристани, откуда в сторону дома мигал зеленый свет маяка. Наконец, уставшие и бесконечно счастливые, мы взобрались на каменный выступ. На небе светились миллиарды звезд, которые казались еще ярче, из-за отражения их на водной глади. И эта мириада, будто рассыпанная чей-то рукой, придавала небу темно-лиловый оттенок, делая его немного светлее. — Мы бы встретились, если бы я не был Человеком-Пауком? Я открыла глаза и кинула взгляд на Питера. Его лицо было удивительно сосредоточенным, будто он решал сложную задачку у себя в голове. — Может быть, не знаю. Если это судьба, то так и должно быть. — Как сейчас? — Да, как сейчас. Где-то объявляется давно потерянный сын или отец, влюбленные встречаются после сорокалетней разлуки. Ведь бывает так, что письмо теряется, ждет своего часа годами, а потом вдруг находит адресата. Или человек с диагнозом «смерть мозга» неожиданно встает и начинает говорить. Мы с Питером могли встретиться случайно через пять или десять лет. И в ту же ночь увидеть сон. Лично я считаю, что ничто в мире не окончательно. И мне просто хотелось надеяться, что все будет в порядке. По крайней мере, в ближайшем будущем.***
Через двадцать четыре часа мы были в Нью-Йорке. За пять дней я и забыла, что здесь холодно, так что Хэппи не понял, почему я, когда выходила из аэропорта, тут же убежала с криком обратно. Клянусь, Питер был готов побежать за мной. Мы попрощались с ним, чтобы снова увидеться в школе. — Как поездка? — поинтересовался Хэппи, пока мы ехали в сторону Стейтен-Айленд. — Вполне. Он хмыкнул. — Странное определение отдыху — «вполне». — Ладно-ладно, все было супер, потрясающе, лучше не бывает. Питер отдирал мои пальцы от стола на паспортном контроле, пока я рыдала и просила оставить меня там на любых условиях. Шутка понравилась Хэппи, потому что расхохотался он на всю машину. Дома меня встретила Пеппер. — Тони сейчас нет, но он обещал приехать через несколько часов, — она обняла меня, — рассказывай, как провели время. — Круто. Было здорово, правда. Провели день в Йоханнесбурге, потом съездили в Кейптаун. Разговор о поездке длился не более пяти минут, но я вдруг заметила еле уловимое напряжение на ее лице. Пеппер улыбалась, что-то говорила, отвечала на вопросы, но странное чувство беспокойства никак не покидало меня. Наконец, я не выдержала. — Пеппер, что такое? Едва я бросила это, она опустила плечи и откинулась назад, прислонившись спиной к кухонному шкафу. — Я не хотела тебя трогать эти дни. Но недавно звонили из школы. Во мне появилось дикое желание уйти от разговора. Я была не из тех, кому нечего бояться, когда дело касается учебы. — И? Пеппер некоторое время не смотрела на меня. Но когда посмотрела, то лучше бы мне было сквозь землю провалиться. — Тони и тебя вызывают в школу. Встал вопрос о твоем отчислении из-за нескольких драк. Твою мать. Слова Пеппер доходили до моих ушей словно эхом, откуда-то издалека. Я уставилась на нее в непонимающем выражении, хотя какое там непонимание, это был настоящий ступор. Отчисление? Отчисление?! Она что-то говорила по поводу решения, правды, но в данный момент я очень туго соображала. Точнее, совсем никак. — Что? — мой голос звучал так хрипло, будто я молчала не минуту, а целую вечность. Пеппер хмурится. — Ты меня слушаешь, Джордан? — она отчеканивает мое имя, как приказ, — скажи мне, какие драки мог иметь ввиду директор. — Да была всего одна, — беспомощно лепечу я, раздражаясь от того, что начинаю оправдываться. — Он сказал про три. Ты участвовала в трех. Какая первая? В столовой, когда Фил набросился на Питера? Или в классе, когда я врезала ему за Лиз? Или на школьном балу?.. И тут как раз до меня дошло, что к чему. Фил. Вот ведь кусок дерьма. Решил отомстить за свое унижение, переврав все истории так, что мне самое место в колонии для неуправляемых подростков. Судя по тому, как стремительно начало меняться мое выражение лица, Пеппер уже все поняла. Или я надеялась на это. — Джордан, ты ничего не хочешь мне сказать? Хотя бы прежде, чем обо всем узнает Тони. Я пропустила это мимо ушей. — Нет…слушай, Пеппер, я не знаю, что сказать, но все не так, как ты думаешь. Господи, как же убого это звучит. Меня распирает злость, страх, раздражение и беспомощность одновременно. Я всего четыре часа дома, а мне уже хочется сесть на ближайший рейс и улететь куда подальше. — Мы можем это обсудить с Тони? — прошу я Поттс. Мысли Пеппер всегда рациональны и практичны. Она не из тех, кто выходит из себя или на эмоциях способен сказать лишнее. Любое ее решение взвешено до мельчайших деталей, а что касается моей сумбурной жизни, в которой есть только хаос, причем во всех аспектах его проявления, ей проще было согласиться. — Конечно. Вот видите.