— Хочешь быть правильной? Я должна быть паинькой — Почему? Потому что папы нет. Я должна вести себя хорошо и не огорчать маму. Но я не хочу быть похожей на маму. Когда нет папы, она всегда плачет. Не хочу плакать. Не хочу ни от кого зависеть. Поэтому я должна вести себя хорошо. Тогда, наверное, папа не будет ненавидеть меня…*
2009 год Пеппер стояла у самолета, когда увидела, как у ангара остановился большой серебристый внедорожник. Она протянула руку назад и слегка отдернула юбку. Вышел водитель в строгом черном костюме. За широкими солнечными очками она не видела его глаз, но Пеппер почему-то была уверена, что он бросил на нее подозрительный взгляд. Или все охранники такие? За каждым встречным чуют подвох. Дверь серебристой машины открывается и из нее показываются туфли с ремешками на опасно высоком каблуке. Он кажется таким тонким и неустойчивым, удивительно, как хозяйка может на них ходить. Следом за туфлями появились длинные загорелые ноги, подол легкого летнего платья белого цвета. Водитель предложил руку и в нее легко легла маленькая ладонь с длинными пальцами. И вот вышла она, а Пеппер как-будто бы вздрогнула. Ослепительная женщина. Она так непозволительно, до обидного красива, что заставляет стыдиться себя. Люди не должны быть такими идеальными, это жестоко по отношению к остальным вокруг. Эти золотые волосы, точеная фигура — даже в глянце она не видела такой талии — и жутко красивое лицо. Вся эта женщина сплошной укор и напоминание о собственной неполноценности. Реми смотрит на нее, слегка нахмурившись, и обходит автомобиль. Соседняя дверь в ту же секунду открывается и из нее выскакивает семилетний ребенок с забавными каштановыми кудряшками и веснушками на носу. Самолет позади Пеппер белоснежный, гладкий, отдающий на солнце блики, с логотипом «Старк Индастриз». Она покосилась на него, и думала, странно ли будет, если она поднимется, сядет внутрь и прикажет пилоту взлететь как можно скорее? Они подошли, и Реми окинула ее оценивающим взглядом с головы до ног. — Доброе утро, — Пеппер приятно улыбнулась и протянула свою ладонь, — Пеппер Поттс. Ослепительная женщина пожала предложенную руку, равнодушно рассматривая самолет за спиной помощницы Старка. — Я с вами по телефону разговаривала, — зачем-то протянула Реми. У нее был странный акцент, словно она выделяла каждый согласный в слове. Пеппер кивнула, стараясь сохранять улыбку на лице. Джордан стояла рядом, неловко переминаясь с ноги на ногу. Ее темно-каштановые кудри, растрепанные во все стороны, были стянуты сверкающим обручем. С образом жизни Тони неудивительно, что где-то у него был ребенок. Пеппер узнала об этом случайно, разбирая сотни документов, которые Старк хранил в беспорядке настолько масштабном, что ей потребовалась неделя, чтобы все разобрать. Среди бесконечного хаоса, который занимал три шкафа в офисе Тони, был небольшой клочок бумаги серо-голубого цвета. Копия свидетельства о рождении, где в графе «Отец» было гордо напечатано имя ее начальника. Когда же Пеппер спросила, почему он не упомянул ей о своей дочери, он даже не сразу понял, о чем идет речь, уставившись на Пеппер в искреннем непонимании вопроса. Для нее, выросшей в полной, счастливой англиканской семье, было непонятно, как можно не просто не общаться — забыть о собственном ребенке, что несколько минут Поттс не могла найти слов, находясь в ступоре. Тони пришлось долго и упорно уговаривать. Тот не хотел, увиливал, хитрил, уходил от вопросов и аргументов. Целый месяц при любом удобном случае Пеппер ненавязчиво заводила разговор о Джордан, пока в конце-концов Тони не сдался и с усталым взглядом, полным покорности судьбе, сказал: — Хорошо, Пеппер. Но я ничего тебе не обещаю. Пеппер приняла это поражение, как свою победу. Сидя в самолете, она смотрела на маленькую Джордан, которая за все время сказала лишь «Здравствуйте» тоном уставшего взрослого. Водитель Ослепительной женщины протянул Пеппер небольшой чемодан девочки, а Реми бросила взгляд на дочь, который напоминал взгляд покупателя в магазине, когда тому не хватает денег на товар и он без сожаления говорит на кассе: «Ладно уж, мне все равно это не так надо было». Та же прошла мимо матери, не сказав ни слова. Пеппер это показалось странным, но она промолчала, сказав Реми, чтобы она не беспокоилась, хотя эта фраза была ни к чему. Она-то беспокоиться не будет. Пеппер в самолете приготовила заранее несколько книг, а на телевизор были скачены мультики «Дисней» и «Пиксар». Она не слишком хорошо знала, как общаться с детьми, лишь по скудному опыту в колледже, когда ее соседкой была тридцатилетняя аспирантка с двухлетним ребенком, которая полгода ждала отдельной комнаты в общежитии. Этот кошмар, состоящий из подгузников, плача по ночам, просьб «Пожалуйста, посиди с ним всего часик, мне нужно по делам!», бесконечных сказок на ночь, которые длились по два-три часа каждый вечер, сводил ее с ума и отбил всякую любовь к детям на долгие годы. Джордан сидела напротив Пеппер. Она долго рассматривала со своего места самолет, задерживаясь взглядом на виде за иллюминатором. Взглянула на телевизор, висевший на другом конце салона. Затем, наконец, перевела глаза на Поттс. — Мама сказала, что вы помощница моего отца. Женщина улыбнулась. — Так и есть. Мистер Старк…твой отец, занят делами, поэтому попросил меня забрать тебя домой, — пояснила она. Джордан зажевала нижнюю губу. И спустя несколько секунд сказала: — Я никогда его не видела. Почему? В голосе девочки был какой-то надрыв. Вряд ли она задавала этот вопрос своей матери. Подобное смирение к тому, что она помеха, досадное недоразумение, сделало девочку немногословной. Вопрос остался без ответа. Или Пеппер не хотелось говорить истинную причину. Это было бы слишком жестоко. Джордан решила, что если мама ее не любит, то папа, наверняка, по той же причине. Впервые Пеппер летела в такой напряженной тишине. Спустя долгое время, годы, за которые она наблюдала и узнавала Джордан, Пеппер не могла понять, какая же на самом деле она. Молчаливая, застенчивая, закрытая девочка превратилась в обаятельную и харизматичную девушку, достойную дочь своего отца с такой же хулиганской улыбкой и цепким взглядом. Тони всегда был прост, как три цента. В его душе не было потемок, лишь сожаления прошлого, которые тот давил в себе как мог, чтобы не морочиться каждый день с чувством вины или совестью. Старк ловко стоял на опасной грани между человеком дела и зрелым щеглом. Порой эти образы умудрялись в нем одновременно проявляться. Слово налево, слово направо, а в итоге он всегда делал то, что хотел, косвенно вспоминая о своих обещаниях. Джордан всегда имела сложный характер, а со смерти ее лучшего друга, который был ей, как брат, он стал невыносимым. Пеппер всю жизнь считала, что безвыходных ситуаций не бывает, вернее, они — лишь следствие человеческой склонности считать всякий затруднительный случай безднадежным. Так учил отец, когда у нее были проблемы, и ей казалось, что все кончено и никогда не станет хорошо. Но видеть, как ломается человек, было страшно. За один день Джордан поменялась так сильно, что Пеппер перестала ее узнавать. Все закончилось тем, что ее буквально вытащили за шиворот с того света. Нельзя было жить в том мире, где находилась Джордан, и быть нормальной. Рано или поздно начнешь сходить с ума.…но я ненавидела своего отца. И ненавидела быть паинькой. Я это ненавижу. Я от этого устала. Устала быть чистенькой. Устала притворяться честной и благородной. Мне все это так надоело.*
Сейчас Мадрид, Испания Рекомендовано к прослушиванию: You don't have to worry — Doris&Kelley В аэропорт Барахас самолет приземлился в двенадцать часов дня, заставив меня проснуться и начать собирать вещи. Свадьба матери и Хьюго была назначена на пять часов. Я надеялась, что с меня будет достаточно побыть на церемонии и пару часов официальной части банкета, чтобы ночью вылететь обратно в Нью-Йорк. Этот праздник жизни не вызывал у меня никакого трепета или радости за ма. Мы обе понимали, что мое присутствие там — чистая формальность, так что от меня никто ничего не ждал. Это касалось также свадебного подарка. Обычно, как я помню, дарят деньги, но с моей стороны это было бы абсурдно — банковский счет у Хьюго перевалил за девять нулей, так что обойдусь сувениром одного из магазинов «Дьюти фри». Уверена, что им на мой пофигизм по части внимания к их свадьбе будет все равно. С собой у меня был только рюкзак, потому что я была уверена в скором отбытии. Платье на свадьбу я уже отложила «напрокат» в магазине около отеля, чтобы не морочиться с покупкой и тем, как я буду жалеть потраченных денег, так как вряд ли его надену еще хоть один раз. В этом трагичная судьба большинства красивых вещей, в которых несколько часов пройдешься перед публикой, а потом будешь вынужден повесить их глубоко в шкаф и забыть либо навсегда, либо на очень долгое время. Именно по этой причине я хожу исключительно в джинсах. В такси по пути в отель я написала Тони, что приземлилась. Он не из тех людей, кто отвечает на сообщения, поэтому большинство из них в диалоге были без ответа. Но у меня привычка за три года так и осталась. Машина проезжала улицы медленно, так что я с любопытством рассматривала Мадрид: широкие проспекты и красивые здания с готической архитектурой, платереско, площадь де-ла-Вилья, парки и музеи. Гран Виа и улицу Уэртас, где в одном из многочисленных клубов — Buddha del Mar — я праздновала шестнадцатый день рождения. Помню его настолько плохо, что пока не увидела неоновую фиолетовую вывеску, которая маняще мигала, призывая «экстранхерос» — определение местными туристов, зайти за баснословно дорогим коктейлем после обеда, чтобы как-то дотянуть до вечера пятницы, в голове все было прозрачно и не отдавало отголосками воспоминаний. Водитель живо размахивал руками, едва следя за дорогой. Скорость его словесного потока при этом достигала скорости света, так что мне надо было начать молиться, чтобы доехать живой. — ¿Ha venido a descansar? Demasiado frío en enero, usted estaría aquí en abril para visitar, tal belleza! (Вы приехали отдыхать? Слишком холодно в январе, были бы вы здесь в апреле, чтобы посетить, такая красота! — исп., прим. автора) — Mañana, — и пожала плечами. О, это слово «маньяна» — практически заклинание для любого испанца и почти проклятие для каждого иностранца, кто хоть раз сталкивался с ним в отношении договоренностей с местными жителями. Буквальный перевод «маньяна» — «завтра». Которое, как известно, не наступает никогда. Когда впервые оказываешься в Испании, понимаешь ответ местного жителя «маньяна» буквально — то есть завтра. И это главная ошибка. В первый визит в Мадрид мне потребовалась неделя, чтобы узнать, что это за набор букв таких, который приводит в бешенство каждого excursionist. Мы проехали мимо музея Тиссена-Борнемисы, королевского дворца, и, наконец, такси остановилось у площади де ла Кортес, где стоял монументального строения здание. — Gracias! Отель как снаружи, так изнутри, оказался роскошный, вычурный и помпезный, где на каждом углу стояли позолоченные статуи, росписи на потолке, масштабные картины, сравнимые по мастерству с шедеврами из музея Прадо. В своих дырявых джинсах и футболке из «Уолмарт» я выглядела на фоне всего этого великолепия, как бездомная. Я подошла к стойке регистрации и протянула паспорт. — Добро пожаловать, мисс Рандгрен, — мне услужливо улыбнулась красивая девушка в строгом костюме, — рады приветствовать Вас в нашем отеле. Я закинула вещи в номер. Оставалось два часа, и если я не хотела опоздать, то пора было уже начать собираться. Платье висело в шкафу с персональной визиткой от менеджера магазина. Простое черное, чуть облегающее, средней длины. Самое интересное, что я просила не совсем это. Точнее, вообще не это. Платье было, безусловно, роскошным, но не совсем похоже на «что-нибудь длинное, светлого цвета». На свадьбу ведь можно надеть черное? Или это считается дурным знаком? Я взяла его и положила на кровать. У меня не было времени, чтобы поменять его на более уместное. Не было времени даже начинать звонить в магазин и устраивать скандал. Выбора не было тем более. В джинсах на церемонию я точно не смогу пойти. За час я собралась, сделала легкий макияж и вытянула волосы. До сих пор было непривычно смотреть в зеркало. Рука тянулась собрать в хвост или убрать волосы за спину, но их длина теперь даже не доходила до плеч, так что никаких манипуляций с ними сделать теперь я больше не могла. До начала церемонии оставалось не больше получаса, и я спустилась вниз. Все счастливы, всё красиво, да еще и торт дают — так себе повторяю, чтобы не сбежать раньше времени. Я прошла мимо компании мужчин, которые между собой обсуждали футбольный матч. — Испанская пресса напоминает флаг, который развевается по ветру. Когда ты выигрываешь матч, они пишут, что все хорошо, когда проигрываешь — что все плохо, — сказал один и все за ним сразу громогласно рассмеялись. Он начал курить прямо в холле, подтянув к себе пепельницу за стойкой. Мне вдруг отчаянно захотелось домой. Церемония прошла удивительно быстро. Казалось, только что мимо меня пробегали официанты в банкетный зал, несколько организаторов и менеджер отеля, переговариваясь между собой. Гости рассаживались, рассматривая друг друга и окружающую обстановку, где все утопало в белых цветах — каллы, букеты из кизил и лилий, а весь зал был обвит, словно душистой гирляндой, пионами. Свод потолка был украшен фреской, которой, наверное уже сотни лет. На небольшом подмостке справа сидели музыканты, готовя инструменты. Я села на стул, где была карточка с моим именем и поставила ее на пол. На каждой свадьбе мама была невероятно красива. Кажется, за все годы, что я ее помню, она никак не изменилась. Длинные золотистые локоны, гладкая фарфоровая кожа, сверкающие зеленые глаза. Генетика распорядились так, что вместо карих глаз отца я получила ее, но если у меня они были темно-зеленые, с коричневым ободком вокруг зрачка, то ее цвет напоминал свежую, едва распустившуюся майскую листву. В ней вся красота. От едва заметной улыбки, взгляда, которым она смотрела вперед, вздыхая при этом, будто от волнения, до длинного платья цвета слоновой кости. Всякий раз, смотря, как она идет по приходу, я невольно думала о том, что сейчас она должна быть очень счастлива. Это любовь ее жизни? Родственная душа? Как хотелось в это верить, но надежды на «до самой смерти» разбивались об острые камни реальности. Сколько же в этот раз брак продлится, год, два? Я очнулась от мыслей, когда раздались громкие возгласы и все принялись хлопать. Все-таки это ведь праздник жизни, не так ли? — Felicidades por tu boda. Хьюго стоял с матерью около вытянутого стола, где небольшой пирамидой высились подарки. Я протянула голубую коробку с прицепленной на ней открыткой. — Спасибо, Джордан. Очень рад видеть тебя сегодня, — его улыбка такая искренняя и подкупающая, что я качнула головой и мои губы сами по себе растянулись в сторону. Повернувшись к ма, к своему удивлению, я не увидела на ее лице ни тени привычного холодного спокойствия, а какую-то радостную торжественность, будто она выходила замуж в первый раз. Хьюго обнимал ее за талию, прижимая к себе. Она так смотрела на него, этот взгляд не спутать ни с чем. Было не сложно догадаться. El único y último amor. Мама из той породы людей, которым все нипочём. Вернее, они не реагируют на изменения условий среды, в которой живут. Все идет своим чередом. Путешествия, красивая жизнь, деньги, дома, машины, драгоценности. И все с одними и теми же эмоциями. Точнее, с одним и тем же их отсутствием. За свою жизнь я поняла, что она обладает самой крепкой психикой в мире: слово «депрессия» ей вообще неизвестно, а что самооценка бывает еще и низкая, она даже никогда и не слыхала. Если бы женщине подарили серьги за триста пятьдесят тысяч долларов, она бы умерла на месте. Моя мама же едва изобразит благодарность, настолько она знает себе цену. «Не ты, так кто-то другой» — вот ее кредо по жизни. До этого я думала, что Хьюго — лишь еще одна жертва. Но здесь, сейчас, было нечто другое, в ее взгляде. Начало чего-то совершенно нового. И прекрасного. Один день спустя 16:42 Рука после второго похода к Перси чесалась нещадно. Я видела, как под прозрачной пленкой, обмотанной вокруг плеча, словно кокон, отходили излишки краски, отчего казалось, что татуировки начинали расплываться под кожей и исчезали их очертания. Мне маниакально хотелось разодрать кожу ногтями, чтобы не чувствовать нестерпимую чесотку. Так что я усиленно отвлекалась на просмотр фильма на диване в гостиной. За моей спиной Мстители готовились к новому заданию в Судане. Кэп искал свой щит, поминутно спрашивая, через сколько вылет. Черная вдова готовила снаряжение. Тони неспеша налаживал систему наведения одного из костюмов в мастерской. Все были заняты своими делами. Я же растянулась на диване, думая, когда же они уйдут, чтобы съесть две упаковки «Пот Нудл», которые я прячу от Пеппер в духовке. Неожиданно я услышала за своей спиной стук и, повернувшись, увидела, как через прозрачное стекло Тони махнул мне рукой, мол, подойди. Мне не хотелось вставать. Так что в ответ моя голова повернулась в сторону в отрицательном движении. На свое упрямство я увидела, как он наклонил голову и посмотрел на меня недовольным взглядом. Что ж, придется идти. Как можно медленнее я поднималась по десяти ступеням, которые отделяли первый этаж от мастерской Тони. Через несколько минут, когда я не без успеха дошла до него, он раздраженно хмыкнул: — Твоя лень не знает границ. — Я не ленивая. «Ленивый» — это вообще неподходящее слово, по-моему. Предпочитаю «выборочное участие», — усмехнулась я. Тони не ответил, отвернувшись и взяв со стола стакан. А я ведь подумала, что он оценит мою шутку. Зайдя в мастерскую, я закрыла за собой дверь. Что-то подсказывало, будто намечался разговор, который мне, вероятно, не понравится. Тони откинулся на стуле и пристально на меня посмотрел. — Меня нервирует твое молчание, — призналась я, ругая себя мысленно за неуверенный голос. Ответ Тони не заставил себя долго ждать: — Мы отправляемся на миссию, да ты и в курсе этого. Но кое-кто останется здесь, потому что у Роджерса есть чертов дар убеждения, которому невозможно сопротивляться. Мне захотелось спросить «и чего?». Но все же я решила дослушать. — Барнс будет здесь до конца нашего задания, — я открыла рот, но он поднял ладонь вверх, безжалостно прерывая, — если что-то пойдет не так, Джордан, Пятница уже настроена на нужный режим. — И какой же? — «Мгновенное убийство». Не понимаю, почему он так переживает. Зимний Солдат мирно находился здесь уже много раз, не подавая никаких намеков на рецидив или опасность. Барнс, если не смотреть на его руку, казался настолько безобидным, что мне временами было его даже жаль. Посмотрите на этого парня — он же просто чудо. Дайте ему новую руку, чтобы он сворачивал шеи. Хотя, говорят, у меня совсем плохо с чувством сострадания. — Хорошо, пап. Все будет нормально. — Джордан, ты услышала, что я сейчас сказал? — с нажимом спросил Тони. — Я услышала. Если что, я ему в глаз дам. Это ведь поможет? Уверена, Тони думает, что я конченая идиотка, так как в его взгляде сейчас читается именно это. Мне пришлось выслушать довольно длинную воспитательную лекцию. С намеком на то, что мне пора взрослеть. «Джордан, тебе всего лишь шестнадцать. Не думай, что уже знаешь, как устроен мир. Это далеко не так, черт возьми». В такие моменты во мне, как назло, просыпается ребенок. Вот-вот начну топать ногой и требовать к себе взрослого отношения. Но вместо этого я в сотый раз окинула взглядом мастерскую, как будто мне что-то могло там помочь, и вышла. Развалившись на диване, я подключила телевизор к интернету и начала искать фильмы, чтобы всю ночь смотреть, лежать и есть. Как я люблю эти три занятия, всю жизнь бы только это и делала, что смотрела бы в телек. Без шуток. Спустя час с крыши послышался рев взлетающего джета, и вскоре он начал постепенно утихать, знаменуя отлет Мстителей на задание. В моем распоряжении осталась вся база где-то до утра. Прежде, чем выполнить свой план отдыха, я пошла на кухню и достала из духовки две коробки «Пот Нудл». В Йоханнесбурге я только этим и питалась, потому что человечество еще не придумало ничего лучше, чем лапша-пятиминутка. Барнс сидел за кухонной стойкой, разворачивая шоколадный батончик «Херши». — Чё такой кислый? Он не ответил. Лицо только стало таким, будто я попросила его выпрыгнуть из окна. — Ну и ладно, не отвечай. Чайник мирно гудел, закипая воду. Кроме этого звука больше ничего не нарушали тишины, разве что шуршание бумажки из-под батончика Солдата, который так сосредоточенно жевал, будто деликатес ел. — Потом пойдёшь ножи точить? — с усмешкой спросила я, снимая чайник и заливая лапшу водой. Снова молчание. И ведь даже головы не повернул. Причиной всех глобальных проблем является какой-то конструктивный дефект устройства под названием «человек», ни в чем не умеющего вовремя остановиться, особенно если он действует из лучших побуждений. Также и я сейчас, зная, что может произойти если не прекратить и бесшумно уйти из кухни, оставляя Барнса со своими мыслями, добивалась хоть одного слова. Жалко ему что-ли, хотя бы послать меня в жопу? — Может, хочешь фильм посмотреть? — непринужденно спросила я. Конечно, Тони, если бы услышал это, убил бы меня на месте. Но к моему удивлению, причем непередаваемому, Барнс согласился. Я была уверена, что этот вопрос прозвучит в пустоту. На него не то что не будет согласия, даже видимого ответа. — Какой фильм? — «От заката до рассвета».***
И мы действительно смотрели фильм. Дело в том, что я была уверена в скором уходе Солдата, едва ли не сразу после начала фильма. Я не могла представить себе, что он ходит в кино, встречается с чем-нибудь в баре, переживает о пустяках — в общем, занимается совершенно привычными для всех людей вещами. Это же Зимний Солдат. Но он не просто посмотрел весь фильм до конца, а огорошил меня вопросом о продолжении: — Вторая часть есть? — заявил он, как только начались титры. Я остановила ложку с мороженым на полпути, когда услышала хриплый голос Барнса. — Хм, кажется да. — Если он так же хорош, как первый, я готов посмотреть. Сказал так, словно был искушённым любителем ужастиков средней руки. Я молча поставила вторую часть, забыв о том, что не собиралась ее смотреть. На очереди стоял «Бешеные псы». Но, кажется, посмотреть всю фильмографию Квентина Тарантино мне точно не удастся. После второй части спустя некоторое время последовала третья. Исподтишка наблюдая за Солдатом, я смотрела фильмы, и только под конец последнего смогла, наконец, расслабиться, прекратив безостановочно поглощать мороженое. Две пустые коробки к концу третьей части стояли у дивана. И я даже не запомнила их вкус. Барнс же был в восторге. Лишь по его довольному лицу я смогла сделать подобный вывод, ведь никаких других положительных эмоций, кроме легкой улыбки, он обычно не проявлял. Я вспомнила, как несколько месяцев назад Роджерс и Барнс стояли на пороге базы, а Тони, перед ними, в костюме Железного человека. Весь его вид говорил о том, что он пропустит их только через его труп. Ненависть, сжигающая изнутри весь здравый смысл, заставляет делать вещи, о которых человек даже не думает, что когда-нибудь решиться на такое. Нет больше друга, нет доверия, опущена железобетонная преграда, через которую любым словам не пробиться. А Солдат всего лишь человек из прошлого, которому не повезло в жизни. Его превратили в оружие. Заставили идти против своей страны и людей, которые были дороже всего, потерял десятилетия, творил зверства, но после… случилось чудо. Каким-то образом, вопреки всему, он был спасен. И сейчас, подумать только, сидит рядом со мной. К глубокой ночи мы пересмотрели почти все фильмы. На середине последнего меня начало клонить сон, сначала медленно, незаметно, а потом вдруг быстро, и я не могла этому сопротивляться. На телефоне высветилось время. 3:48. — Пожалуй, пойду, — пробормотала я, слезая с дивана. Добраться до третьего этажа, пройти целый коридор до своей комнаты казались невыполнимыми задачами. Потянувшись, я бросила взгляд на Солдата. Он выглядел спокойным. Или злым. Или печальным. Все чувства тот выражали одинаково, и лишь Стив могу тонко ощущать эту грань между ними. — Доброй ночи, Джордан. Он все-таки повернулся ко мне. Его взгляд был не холодным и резким, с каким я сталкивалась всегда, когда видела Барнса. Это же Зимний Солдат, он весь холодный и резкий. Мое имя прозвучало в его голове так, словно он пробовал его на вкус. Чуть медленно и неуверенно. Небо в легкой сахарной вате облаков. А само оно такое голубое, будто акварельная краска, и начинает покрываться оранжево-желтыми полосами, знаменуя скорые сумерки. Джордан стояла на берегу реки. Блики от усталого солнца, опускающегося за горизонт, нежно покрывали воду реки. Они сверкали каким-то небесным светом, игриво перескакивая по редким волнам, словно шкодливый ребенок, убегающий от взрослого. Несмотря на то, что день был жаркий, постепенно власть брала прохлада с долгожданным ветром, поднимающимся над водой реки. Он трепал волосы Джордан, будто ласково касался ее лица. Место было незнакомым. Она никогда здесь раньше не была, поэтому озиралась по сторонам, надеясь увидеть какую-нибудь подсказку. Вот, напротив реки был лес, простирающийся до следующего берега. Густой, наполненный хвойными, запах которых наполнял собой весь воздух. Под ее ногами — душистая зелень с яркими весенними цветами — медуницами, калужницами и одуванчиками. Повернувшись вокруг себя, Джордан с удивлением замечает маленькую фигуру у берега, сидящую на камнях. Была ли она здесь минуту назад? Словно появилась из ниоткуда. Джордан с минуту рассматривает ее, размышляя, подойти или нет. Естественно, правильным решением было узнать, как она здесь оказалась и что это за место. Подходя ближе к берегу, до которого было несколько метров от того места, где она стояла, человек, видимо, услышал ее шаги, и резко обернулся. Девочка лет пяти. С длинными черными волосами, бледной кожей. Она наклонила голову и подтянула колени к груди, опуская ее на них. Любопытство к неведомому победило. Когда под ее ногами начал хрустеть гравий на берегу, а сам он проваливаться под шагами, девочка обернулась. Взглянув на Джордан, ее глаза стали вдруг печальными, будто она увидела что-то грустное. — Что ты здесь делаешь? — спросила она забавным голосом, немного «съедая» концы слов. Ветер снова подул, разметая волосы по лицу. Девочка подняла ладонь и заправила непослушные пряди за уши. — Не знаю, — честно ответила Джордан, — а ты? Она отвернулась и как-то тяжело вздохнула. Такой вздох может быть только у взрослого. Он говорит о тяжелом грузе, свалившимся на плечи. О нерешаемой проблеме. О навязчивых мыслях, о которых тяжело не думать. — Сколо плидет мой папа, — сказала она спустя пару минут, — он говолил, что отплавиться в путешествие и велнется, но его долго нет. Джордан начала рассматривать девочку. Ее волосы, черты лица, глаза. Такие знакомые, только вот не вспомнить, почему. А она снова наклонила голову, чуть улыбнувшись. — У меня есть сестла. Она на тебя похожа. Джолдан. Джордан. Джордан. Джордан. Как-то в детстве около дома она залезла на высокое дерево с размашистыми ветками. Их было так много, что даже земли под ними видно не было, лишь покрывало из листьев и переплетающиеся сучья. Она залезала все выше и выше с желанием забраться под самую крону. Когда она почти добралась до нее, под ее ногой хрупкая, погнутая вниз ветка хрустнула. Джордан не успела перелезть на другую, как через мгновение ветка с жалобным треском проломилась, и она полетела вниз. Упав прямо на живот, с минуту ей от ужаса и боли было не вздохнуть. Когда ей наконец удалось заглотнуть воздуха, за ним последовал страшный крик испуганного ребёнка. Именно так Джордан себя и чувствовала. Как будто снова стало нечем дышать. — Мой папа супелгелой. Мама сказала, что он спасает целую Вселенную! И девочка раскинула руки, пытаясь показать необъятные просторы космоса. Джордан резко поддалась вперед, но ее остановил голос. — Джордан? Проснись, проснись, ПРОСНИСЬ! Я услышала свой крик и резко поднялась на руках. Сердце стучало, как бешеное, словно я преодолела бесконечное расстояние. Меня вдруг захватило жуткое чувство страха смерти. Еще мгновение, вот-вот, и я умру. Я ждала, когда оно исчезнет. Проходила минута, вторая, но оно никуда не уходило. Во мне даже начала подниматься мысль, что во сне случился сердечный приступ. А потом появилась она. Она началась так внезапно, что от шока я даже сначала ничего не почувствовала. Но потом появилась неописуемая боль, словно меня ножом распороли и сломали позвоночник. Все ощущения, кроме этого невыносимого чувства исчезли. Это такая жгучая боль, хуже которой я никогда не чувствовала. Если бы у меня была бритва в руке, я бы не раздумывая перерезала себе глотку, чтобы избавиться от нее. Сжавшись на кровати, я схватил голову руками и понимала, что вот-вот завою и не смогу больше остановиться. Боль все усиливалась с каждой минутой, выкручивая наизнанку, ломая кости и кромсая органы. Через несколько секунд, в тот момент, когда из меня начала выходить истерика — все, не смогу, не смогу — все закончилось. Боль так резко отпустила меня, словно тело опустили в ледяную воду и избавили от всех чувств. Слезы облегчения подступили к горлу, когда до меня дошло, что случилось. Это был он. В темноте я увидела его глаза.