Часть вторая
Кремниевая долина, Калифорния Фрэнсис мешает трубочкой холодный чай в пластиковом стаканчике, совершенно не обращая на меня внимание. Ее не волнует, что я сижу перед ней уже почти сорок минут и за это время не смогла сказать ни слова по делу. Ее не волнует, что я уже устала от ее монолога. И совершенно не волнует причина, по которой я прилетела из Нью-Йорка, за семь тысяч километров на другой конец страны. В этот момент я ненавидела ее силой тысячи солнц. — Ты не понимаешь! — воскликнула она, выкатив и без того большие глаза, смотря на меня при этом так, будто я попросила ее сжечь себя заживо, — он же мне действительно нравился, но у Клайва проблемы с клептоманией, а я не могу встречаться с парнем, которого могут уволить или еще хуже — он ведь может сесть в тюрьму. Но мое терпение, как ни странно, было бесконечным. Фрэнсис продолжала раздумывать вслух о своих отношениях, я же косилась в сторону двери. Мне хотелось выбить ее и сбежать отсюда, чтобы больше ничего (или, что гораздо важнее, кого) не слушать, но выбора не было. Как же я не люблю эти моменты, когда так сильно зависишь от чужого человека и как бы не хотел прекратить это, все равно вынужден подчиняться не своей воле, дабы все не испортить. А у меня это хорошо всегда получалось. Портить, я имею ввиду. — Может, поговорим о Аризоне? — спросила я в ту секундную паузу, когда Фрэнсис закрыла рот. Неужели у меня получилось вставить слово, черт возьми? — мне нужно разрешение юротдела, чтобы провести там испытания скоростных беспилотников. Я порывисто, чтобы не упустить ни секунды, достала из сумки двухсотстраничный контракт и положила его на стол перед ней. Она в ответ посмотрела на меня странным взглядом и я пожалела, что сказала пилоту о том, что сяду в самолет в двенадцать. Неохотно подтянув к себе двумя пальцами внушительного размера документ, она пролистала его, едва глядя на мелкий текст каждой страницы, не дойдя даже до середины. У меня появилось неприятное предчувствие, весьма неприятное, что я уже знала, какой ответ услышу. Кажется, тут уже даже просьбы высшим силам не помогут. Но за время работы в «Старк Индастриз» я быстро научилась изображать полное спокойствие, независимо от того, насколько я была на самом деле напряжена. Проще говоря, в покер со мной лучше не играть. — Джор-дан, — у Фрэнсис была странная манера разделять мое имя на два равных слога, — Ты должна была встретиться напрямую с гендиректором, я такие вопросы не решаю, — наконец сказала она. — Тут нужна подпись главы юридического отдела, — мой палец ткнулся на пятьдесят четвертой странице в прочерк напротив инициалов Фрэнсис, — я об этом даже по телефону говорила. — Эээ… Проклятое утро едва перевалило за девять, а я уже слишком устала, чтобы выяснять очередные проблемы. После перелета из Нью-Йорка в Сан-Франциско, а за два дня до этого пятнадцать часов — из Токио, мне ничего не оставалось, кроме как смириться со своим положением и пытаться договориться о встрече с главой компании. Но Фрэнсис и не собиралась помогать мне, вскочив снова на свою тему. Я устало смотрела на пластиковую рекламу посередине стола — яркую, красную, кричащую, с нелепым шрифтом: «Waffle Love» — лучший Вафля-хаус во всей Калифорнии!». Я начала думать; этот контракт ждет своего часа уже почти две недели, а мой отдел за задержку потерял уже семьдесят тысяч долларов. Еще несколько дней и не сносить мне головы за то, что я не справлюсь ни со сроками, ни со своими обязанностями. Поймите меня правильно — если уж пятнадцатиминутное опоздание на работу словно тряпка, смоченная в керосине с поднесённой к ней заженной спичкой, то факт задержки сроков подписания контракта на пару так сот миллионов долларов все равно что атомная бомба с пьяным президентом, держащим палец на кнопке. Так и слышу в своей голове пропитанный недовольством и презрением голос Бернара: — Это гребаный бред! Мы в полной заднице из-за тебя, Джордан! Ты, мать твою, просто позорище! И этот противный голос, принадлежащий моему руководителю в «Старк Индастриз», к сожалению, прав. Спустя двадцать минут я все же смогла всучить договор Фрэнсис: — Я отдам все в наш отдел Пало-Альто и буду вести переговоры из Нью-Йорка. Можешь хотя бы ему передать эти документы, чтобы мне из Пентагона не звонили и не спрашивали, какого черта над их территорией летают беспилотники? Фрэнсис любезно согласилась, после того как на две секунды скривилась в сомнениях. Я вышла из кафе с чувством, будто из меня вытрясли всю душу. Внутри поднималась громадная усталость, сонливость и вялое раздражение на все вокруг. Я так хотела, чтобы сегодня решились все проблемы и больше не пришлось тратить время впустую на бессмысленные разговоры, бесконечные телефонные звонки и перелеты, которым не было ни конца, ни края. Сажусь в машину, кидая на заднее сиденье вещи. Она припаркована за кафе, а рядом, по бокам, еще четыре свободных места. В этот момент зазвонил телефон. Я бросила куртку назад, провела ладонью по лицу, словно снимая с себя напряжение, и отвечаю: — Да. — Как прошла встреча? — это был Бернар. — Никак. Я оставлю договор в Пасадене. Пусть пришлют им по факсу копию, а я позвоню Генри, чтобы он его хотя бы посмотрел. Пауза. И короткий вздох. — Ладно. Завтра утром принесешь мне отчет. И чтобы без глупостей, Старк. Знает ведь, что я только вечером буду в Нью-Йорке, а чтобы его написать мне нужна целая ночь. Когда я устраивалась на работу то заметила, что Бернар какой-то странный. Но он оказался не странным, а настоящим психом. Не успев хотя бы что-то сказать, как на другом конце линии уже раздавались гудки. Но если говорить честно, то я довольно легко отделалась, однако несмотря на это с трудом верилось, что Бернар не швырнет мне отчет в лицо, спросив, почему я принесла ему бульварное чтиво. В мыслях о предстоящей бессонной ночи, причем не по приятной причине, я забыла о бутылочках в бардачке. Машина была на механике и мне пришлось первые минут пятнадцать снова вспоминать, как водить такое хитроумное устройство. Сан-Франциско встретил меня недружелюбным ветром и дождем. Город как-будто вымер. Небо затянуто трагичными свинцово-серыми тяжелыми тучами, густыми и низкими, словно вот-вот обволокут землю и все затеряется в нем. Не будет домов на этой земле, и люди тоже исчезнут, только теперь все и навсегда. Все обращается в пыль, и нас ждет забвение. Дождь смывал дороги в одну длинную широкую реку, а случайный прохожий получал целый поток воды от мимо проезжающей машины, не успев вовремя отскочить в сторону. Дворники работали без конца, туда-сюда, смахивая капли дождя, что не переставая падали с неба, словно небеса были в истерике и все никак не могли успокоиться. Настроение погоды было под стать моему. Сначала меня предупреждали о таких временах, говорили, что путь станет сложным и можно потеряться, если не следовать за верой в лучшее. За верой в будущее. За надеждой. Для меня, человека циничного во всех отношениях, верить во что-то оказалось настоящим испытанием. Хуже всего было то, что сама мысль о возвращении к любому привычному распорядку, к нормальной жизни, казалась мне предательской, неправильной. И кое-как, спустя некоторое время, я подчинилась, и как сама себе до сих пор втолковывала, что, может, если все-таки довериться «надежде на лучшее», что якобы впереди целая жизнь и в ней будут хорошие, счастливые моменты, которые вытеснят воспоминания, то, может, я и правда стану жить лучше. Только вот… Мир после щелчка Таноса, и все, что в нем было, застыли, онемев от горя. Здесь все жили прошлым, никому не надо было настоящего, и дело не было до будущего. Два года назад, в июне, я бодро пробулькала все лето, ощущая неожиданный, долгожданный прилив энергии. Я вернулась на летние каникулы домой, и мы с Тони два месяца работали над новым проектом. Казалось, с первым летним теплым ветерком жизнь начнётся сначала. Но в середине сентября одиночество вдруг резко сплюнуло меня в тоскливую изморозь, которая тянулась во все стороны без конца и края… Я ждала, и это было долго, мучительно, и остро, как-будто воздух отняли. Во мне еще теплилась надежда, что все это неправда, что это ошибка, которая обязательно должна исправиться, что Питер сейчас придет и я растворюсь в его тепле, исчезну навсегда. Ощущаю под пальцами мягкость его волос, пахнущих яблочным шампунем. Смотрю на него, в глаза, темно-карие, словно горячий шоколад. Трогаю кожу, покрытую едва заметными веснушками, прохожусь по тонким, чуть шершавым губам. Мне плохо и одновременно хорошо, это невозможно объяснить. Я скучала по нему каждый день. Скучала каждую минуту. Неужели было вообще возможно скучать по кому-нибудь так, как я скучала по Питеру? Сейчас, стоило мне вспомнить о нем — и я всякий раз вздрагивала, как от очередной пощечины: он умер. И каждый новый день, неделя, месяцы, все больше и больше разделяли меня с ним: дни, в которых его больше не будет — вечно растущее между нами расстояние.***
Небольшой деревянный дом недалеко от озера Сагапонек на Лонг-Айленде Тони купил год назад, когда я вернулась из Массачусетса и сказала, что не хочу жить в Нью-Йорке, который после Забвения словно вымер. База Мстителей уже была полноценным домом для тех, кто выжил, и на постоянной основе в нем обитали только Стив и Наташа Романофф. Для Тони, сидящего со мной в одной лодке по степени потерянности, оставаться там было равносильно удушению своими же руками, причем весьма мучительным образом. Поэтому, недолго думая, мы выбрали место, которое было бы не совсем отшельным, но что-то близкое к этому. По дороге домой я заехала в Куинс. Мы решили, что будет правильнее, если квартира Мэй и Питера останется за ними, пусть их присутствия уже нет в этом мире, поэтому выплатили за неё оставшуюся часть ипотеки. Вероятно, принимая это решение, мы руководствовались эмоциями, а не здравым смыслом — заплатить за жильё, в котором никто никогда не будет жить? Здесь могли быть уже другие люди, семья, полноценная или нет. Может, типичная американская — муж, жена и два с половиной ребенка, уж не знаю, что означает эта половина. Или парочка партнеров, которая купила очередной предмет современного искусства, чтобы облагородить дух жилья в Куинсе. А может, одинокий парень, ищущий смысл в своем существовании, как и все, кто приезжает в Нью-Йорк, это неотвратимо настигает каждого — сомнения. Но на самом деле в этой маленькой квартирке с видом на соседнее здание жили тетя и ее племянник. И нам хотелось, чтобы так и оставалось. Когда я зашла, стояла гробовая тишина. Наглухо задернутые окна, пыльные шторы, не пропускающие солнечного света, полутемные комнаты, где на мебели, на старых отпускных фотографиях и школьных снимках осел толстый слой пыли. Мертвые цветы догнивали в кадках, комнату сдавливало затхлой тяжестью: воздух такой спертый, что и не продохнуть. Так же удушливо было в комнате у Дэнни, когда я после похорон зашла забрать кое-какие его вещи на память. Мне было знакомо это оцепенение: так уходит в себя дом, когда кто-то умирает. Его комната была абсолютно такой же, какой я ее видела в последний раз. В ней было темно и прохладно. Постеры фильмов на стенах, таблица химических элементов, пришпиленная над письменным столом, синее покрывало на кровати, раздвижной шкаф, который еле закрывался из-за кучи одежды, которую Питер запихивал не глядя, макбук последней серии лежал рядом со стопками «Стального алхимика», фотографиями и древним, прямиком из девяностых, стационарным компьютером IBM, который включался с пятой или шестой попытки. На кровати лежал разложенный, поглаженный голубой джемпер. Со всех сторон мне улыбалась память о нем. Иногда я приходила сюда, доставала из шкафа его старый нелепый костюм с очками и толстовкой, и ложилась на кровать, прижимая его к себе, представляя, что это он. Было в этом что-то жалкое — утешаться его вещами, как щенок, который зарывается в старую одежду. Ходила каждую последнюю пятницу месяца «Тако Белл» на Ленсингтон-авеню недалеко от школы, туда, куда ходили с ним мы. Некоторые вещи, проходившие через мои руки — старая виниловая пластинка «T.Rex», коллекционная модель «Сокола тысячелетия», белые найковские кроссовки, пахнущие каучуком, цифровой фотоаппарат — были точь-в-точь вещественные доказательства той жизни, которую мы с ним должны были прожить, если бы все сложилось по-другому, в иной жизни. Питер давал бы мне списывать контрольные по истории, посмеиваясь над тем, как я в ней безнадёжна, мы бы делали домашку и готовились к выпускным экзаменам, устроившись прямо на траве в Центральном парке, ходили в «Фильм Форум» каждую пятницу, как раньше, а затем брали бы пиццу и устраивались на крыше дома, как в романтической киношке под музыку хэппи-энд, а сейчас поехали бы вместе в Европу. А потом, может, взяли машину и отправились бы в путешествие через дюжину штатов прямо до Калифорнии — через Вирджинию, Алабаму, Луизиану, Нью-Мехико и Неваду, где провожали бы закат, сидя на обрыве в Большом Каньоне. Строили бы планы на осень, на зиму, не весну… То была жизнь, которую я так легко могла представить, только вот беда была в том, что в мои фантазии всегда бесцеремонно, безжалостно врезалась абсолютно реальная мысль — этого никогда не будет. Я взяла со стола первую фотографию — Питер и Нед возле Радио-Сити-Мьюзик Холл. По постеру, висевшему позади них на здании и фанатским футболкам я поняла, что это премьерный показ новых «Звёздных войн». Я поставила фотографию на место и взглянула на ту, что стояла рядом — фотография из Кейптауна, где Питер, вытянув руку, снимал нас на фоне индийского океана. Мокрые тёмные волосы, трогательные веснушки, глаза щурятся от солнца, такая сияющая улыбка... Надо сказать, я редко улыбалась на фотографиях, и от этого всегда выходила скованной, зажатой, какой-то оцепенелой даже. Но здесь Питер обнимал меня за плечи, крепко прижимая к себе, и смотря сейчас на себя я буквально ощущала, насколько в тот момент была расслабленной — никакой зажатости, никакой неловкости. Кто-нибудь ещё, смотря на старые фотографии и видео, просто улыбается, потому что это — воспоминания о тех временах, когда счастье казалось бесконечным?***
Я вернулась домой в двенадцать ночи. С собой у меня были только сумка и рюкзак, так что нарушать тишину чемоданами и собственным пыхтением по лестнице мне не пришлось. Открыв входную дверь за полупрозрачным стеклом которой я не сразу заметила, что в доме горит свет. Странно, ведь обычно я ложусь под утро, в то время как Тони уже видит десятый сон. Положив вещи на пол, я прошла вглубь дома, почти уверенная, что увижу па сидящего за ноутбуком. Я не видела его целую неделю, даже между перелетами, потому что добираться из аэропорта Ла-Гуардиа в Монток почти четыре часа. Половицы тихо, но жалобно скрипели под ногами. На кухне возвышалась гора посуды, которую постоянно мыла я, ведь Тони мог не притронуться к губке и моющему средству ровно до того времени, когда в доме не останется больше ни одной чистой тарелки и стакана. Видимо, это и произошло, ведь рядом с раковиной стояли пустые упаковки из-под китайской еды. Я посмотрела на это безобразие и пошла дальше. И в гостиной, на диване, я нашла его, спящего в полусидящем положении, подперев голову ладонью. Комнату позади дивана освещал голубоватым мерцанием настольный дисплей с объемной проекцией космической струны. В моменты, когда я замечаю, как мой отец в очередной раз проверяет все возможные теории — от цилиндра Типлера, отрицательных энергий до решения уравнения Энштейна, мне становится не по себе. Дело не в том, что я не поддерживаю стремление найти способ отмотать прошлое и вернуть все назад, исправить ошибки, пусть это и не в моей власти. Я больше трех лет занимаюсь квантовой физикой в надежде на то, что меня «озарит», но пока это только метры уравнений на меловой доске, недели в ступоре и дни, когда моя голова по четырнадцать часов не поднимается от черновиков. После того, как я восстановилась через полгода реабилитации, то отвернулась от поступления в Беркли и ушла в MIT. Потому что единственный, кто остался в моей жизни — это Тони, и я не могла уехать за семь тысяч километров, чтобы видеться раз в несколько месяцев. Я сильно нуждаюсь нем. Сейчас я смотрю на его усталое лицо. Он явно давно не спал нормально, потому что всегда хотя бы добирается до кровати. В полутьме могу увидеть, как разглажено его лицо, на котором нет ни следа тревоги. Спокойный сон, без кошмаров, которые преследовали отца последние несколько лет почти каждую ночь. Но в то же время… В его волосах появилось больше седины, я вижу, как он постарел за пять лет. Годами я не замечала этого, потому что папа всегда для меня был вечно непоколебимый, эксцентричный, сильный, обаятельный Тони Старк. Герои не умирают, но время не щадит никого. Я отнимаю его руку от головы и, не без усилий, тяну за плечи вниз, заставляя лечь на диван. Приподнимаю голову, кладя под нее подушку, а с соседнего кресла беру плед и накрываю его. Он морщится во сне, что-то протестующе бормочет чудным, хрипловатым ото сна голосом, и я жду, что вот-вот проснется, но вместо этого, после глубокого вздоха, его дыхание снова выравнивается. — Я люблю тебя, Джо. — А я тебя в сто тысяч раз больше.***
9:02 Патрик О’Коннор всегда хотел работать в «Старк Индастриз». Вернее, мечтал, потому что попасть хотя бы стажером в одну из лучших технический корпораций мира такому как он следовало только мечтать. И не мог поверить, когда на заявку о прохождении практики во время летних каникул между третьим и четвертым курсом МIT ему ответили положительно. Вернее, когда он открыл конверт, то очень долго вчитывался в строчки. Потом на всякий случай решил позвонить и узнать, не ошибка ли это. На другом конце провода доброжелательная девушка, немного повозившись в компьютере, ответила положительно. И именно тогда Патрик поверил окончательно. Не то чтобы он был бесталанным, но в его персоне точно не было ничего особенного. Его ум ни шел ни в какое сравнение с гениями из продвинутого кружка по инженерии и механике, а средний академический балл чуть выше четверки. В МIT его приняли из-за многочисленных факультативов на которые он ходил в надежде попасть в Лигу Плюща. Или Патрик так хотел думать, потому что, по правде говоря, его поступлению поспособствовало скорее щедрое пожертвование отца в фонд университета. Но сейчас это было неважно. Он оказался здесь, на пороге «Старк Индастриз» уже благодаря своей удаче, которая, к слову, не часто поворачивалась к нему лицом. Он оформил пропуск у администратора и пошел к лифтам, мало представляя, куда ему точно нужно идти. Ему никто ничего не объяснил, предполагалось, кажется, что он сам найдет себе дорогу. Но в лифте на дисплее рядом с кнопкой каждого этажа был написан отдел, который тому соответствовал. И Патрик быстро сообразил, куда ему надо ехать. Буквально через несколько секунд он оказался на верхних этажах. Повсюду сновали люди: кто-то торопливым шагом направлялся в сторону застекленных помещений, а кто-то просто ходит туда-сюда. Он покрутил головой по сторонам. — Эй, парень! В его сторону шел высокий кудрявый парень с широкой улыбкой. Под его белым халатом виднелась гавайская рубашка. — А я тебя как раз ищу, — возбужденно воскликнул он, — я Хеди Эрнандес, буду твоим куратором на ближайшие минут пятнадцать. Парень протянул руку, и Патрик встретил весьма крепкое пожатие. — Патрик О’Коннор. — Очень приятно. Ну, пошли! Хеди показался Патрику весьма странным парнем, но тот проводил ему полную экскурсию по «Старк Индастриз», так что он не жаловался. Может, тут все такие. Хеди показал ему восемь отделов, даже юридический и бухгалтерский, подробно объяснив функцию каждого, несмотря на то, что в последнем было всего два человека. И только через час они дошли до того места, где у Патрика должна была быть практика. — А это отдел авиации и космической техники, хотя на самом деле, занимаются здесь практически всем, от искусственного интеллекта до разработки электроснабжения города на чистой энергии. Он занимает пять этажей, просто сказка. Сплошные лаборатории, инженерный центр, у нас даже свой полигон есть на Стейтен-Айленд. Руководит отделом Джордан Старк, я уверен, ты знаешь кто это. Вообще-то она редко тут появляется, но временами все-таки приезжает, чтобы проверить, видимо, не уничтожили ли мы тут все. Еще поболтаешь с ней. Общение с Джордан — занимательный квест, развивающийся по сценарию, который нам крайне сложно предсказать. Я ее самый близкий помощник, ну и друг, естественно, — похвастался Хеди. — Заткнись малыш, ты всего лишь маленький зазнавшийся придурок, а не близкий помощник, — встряла девушка рядом с ними, зыркнув на парня. — Слушай, а ты чем можешь похвастаться? — огрызнулся в ответ он, и затем пробормотал, уже гораздо тише.— Эта бабища меня когда-нибудь в могилу сведёт… Та сердито посмотрела на парня в ответ на его фразу и перевела глаза на монитор своего компьютера. Джордан вошла в отдел в тот момент, когда Хеди собирался показать Патрику новую лабораторию в правом крыле. Он был готов уже сбежать отсюда. Она шла, слегка сгорбившись, а во рту, зажатую между губами, Патрик с удивлением обнаружил незажженную сигарету. Изнурённого вида, болезненно бледнокожая, чёрные волосы до середины плеч, острые черты лица. На ней были продранные на коленях панковские джинсы и мужская рубашка в клетку, накинутая поверх вытцветшей чёрной майки. — О, а вот и она. — радостно воскликнул Хеди и махнул рукой. — Здорово, Старк! — Здравствуйте! — выпалил Патрик, не дожидаясь, пока к нему обратятся. Это было ошибкой — чужая голова резко вскинулась и узкие, пугающие, тусклые зеленые глаза с тёмными кругами посмотрели на него так, будто тот заявился к ней на порог и начал вламываться в жилье. «Придурок…идиот!» — Зажигалка есть? — невнятно пробормотала Джордан. Хеди похлопал себя по карманам, и вытащил нужный предмет. Она наклонилась, подставляя сигарету под огонь, и втянула дым. Патрик бросил взгляд за спину девушки и заметил металлическую табличку «Не курить». — Джордан, это наш стажер, — лучезарно улыбнулся Хеди, приобнимая Патрика за плечи. Тот не любил прикосновения незнакомых ему людей и невольно весь сжался, словно пытаясь ускользнуть из чужих рук. — Будет теперь с нами работать, правда, Паркер? — Меня зовут Патрик. — пробормотал он, стряхивая чужую руку с плеча. Джордан мельком взглянула на него. — Отнеси отчет по беспилотникам Бернару, скажи что я приду к нему после обеда. Все документы отправь по факсу в Гринбелт, я там буду до двух. В лаборатории внизу воняет бензином, я не понимаю, что вы там делаете, просила ведь, никаких экспериментов. — Это не бензин. Нам опять дали план по новому теплоэнергетическому модулю. — Скажи Элиасу, что город не обеспечишь электричеством путем переработки капусты, и если он не поймёт с первого раза, передай, что если ещё хоть раз он попробует засунуть в генератор за десять миллионов свои биоотходы, то я его так отхреначу, что он в лабораторию больше в жизни не сунется. — Мне точно так сказать? — Нет. — А что со стажером? — Ко мне. Хеди толкнул его в спину и прошипел на ухо: «Иди давай». — А как же… — Потом. — Но… — Тем более потом! Ему ничего не оставалось, кроме как резво пойти за Джордан. Он много слышал о ней. В двадцать лет она закончила Массачусетский технологический университет и писала диссертацию по квантовой теории поля. Ее научным руководителем был Дэвид Уайнленд, который стал легендой MIT, после того как получил Нобелевскую премию по физике. Патрик бы отдал свою почку, если бы это дало ему шанс быть подопечным Уайнленда, но пока такой чести удостоилась только Джордан и один азиат с его курса. Последний уже успел разработать программу кибербезопасности для военных и продать алгоритмы «Google», в то время как он просиживал штаны все лето и играл в видеоигры. Кабинет Старк был просторным, с панорамными окнами, открывающими вид на весь Манхэттен. В центре помещения стоял стол, на котором, правда, не было видно самой поверхности из-за заваленных на нем бумаг, которые стопками угрожающе громоздились на каждом квадратном сантиметре. Сбоку Патрик успел увидеть два больших шкафа, диван, меловые доски и огромный, на всю стену, трехмерный планшет. — Что стоишь, садись. — Джордан указала ему на стул напротив. — С чем пожаловал к нам? Патрик уже собрался открыть рот, хотя не имел понятия, что точно скажет. Ему было немного не по себе еще с того момента, как Хеди схватил его с порога и не отпускал до самого конца. Он вообще себе не так представлял собеседование. И теперь, кажется, выглаженный костюм, начищенные ботинки и новая рубашка ему совсем не помогут. — Вот. — он протянул листок бумаги, стараясь выглядеть более уверенным. — Это…кхм…мое резюме. Я, в общем… Она довольно резко выхватила из его рук резюме, которое с горем пополам Патрик составил вместе с соседом по комнате, — У тебя по профилю тут написана «математическая кибернетика», — протянула она, — почему сюда захотел? Джордан подтянула к себе пепельницу, которая появилась словно из воздуха из-за огромного количества всевозможного хлама на столе. — Это отличная возможность для меня, — сказал Патрик, но почти тут же пожалел об этом. — Возможность для чего? Тут он вдруг вспомнил, причем весьма невовремя, что Джордан не просто работает здесь, не просто руководитель отдела, куда он пришел — это еще куда ни шло. Ее фамилия была на передней стороне небоскреба. — Чтобы определиться с направлением на последнем курсе. Я занимался инженерной механикой, и хотел попасть в НАСА, но потом узнал что в «Старк Индастриз» появился отдел космических технологий… И подал заявление на практику. — Так ты хочешь стать Эйбом Сильверстайном, — усмехнулась Джордан, — Правда в том, Патрик, что я не знаю, как оценить твои навыки. Она не могла сказать парню, который с такой надеждой смотрел на нее, что скорее всего должна отказать в практике. А все потому, что отдел сформировали только год назад и сейчас все находится лишь на стартовом уровне. Космосом тут и не пахнет. Для Джордан, которая занималась теоретической физикой, тут места тоже не было, всем управлял Бернар, а она в последнее время была на побегушках, пока тот не свалит в офис в Хьюстоне. Или ей не ответят из NIST*. Но ей все же было жалко паренька. И она сделала вид, что внимательно прочитала резюме. Патрик понимал, что жалобно начал смотреть на нее. — Ладно, хорошо, — вздохнула она, — Иди в отдел кадров. 14:17 — Пошёл на хер!!! — знакомый рёв из кабинета заставляет вздрогнуть и остановиться на месте. Кажется, мое решение навестить Бернара после обеда было весьма опрометчивым. — Ты слышал, что я сказал?! Твоя работа — слушать и выполнять мои приказы, а не высказывать своё мнение!! Срать я на него хотел! Я осторожно постучалась в полированную деревянную дверь, и едва оторвала от нее кулак, услышала, как громко рявкает: «Да?!» мой начальник. Крадучись, я тихонько вошла в просторный кабинет. — Ты сидел там, как безмозглый дебил, ничего сказать не мог! — орал в трубку Бернар, брызжа слюной во все стороны. Его гнев был настолько силен и огромен, что я видела ее полет. — Посмотри ещё раз на ту хуйню, которую ты мне принёс и пошевели мозгами! Если ты всерьёз считаешь, что то, что ты сделал, это адекватно составленный контракт, то ты полный имбецил! Если ты еще не начал молиться о том, чтобы твоя задница не вылетела отсюда, то самое время, черт возьми, все переделать, понял?! — финальный штрих и мужчина с такой силой бросил трубку на станцию, что та чуть не разломалась. После этого его злобный взгляд заметил меня, от чего моя спина захотела слиться со стеной, в которую тут же вжалась. Бернар наклонил голову набок, прижал подбородок к ключице, устремил на меня пронзительный взгляд своих выпученных голубых глаз. — А, пришла, садись. С молниеносной скоростью моя задница нашла сидение стула. У Бернара всегда были серьезные проблемы с контролем гнева. Он выглядит довольно презентабельно: в дорогом костюме «Тернбулл и Ассер», начищенных до блеска лоферов и золотых «Ролекс», несмотря на то, что является выходцем из Бруклина. Бернара приводило в ярость абсолютно все, от цвета папки, которую ему принесла секретарша, до формы чашки в ресторане. По этой причине он опутал себя целой сетью странных привычек, установленных ритуалов и подозрительных предметов, которые должны знать все подчиненные, чтобы не пасть жертвой его гнева. Еще есть одна привычка Бернара, которая раздражает абсолютно всех, кроме меня (возможно, именно по этой причине он ненавидит мою персону не так сильно, как остальных) — курить прямо в офисе тяжеленные «Честерфилд» черт знает каких годов, судя по тому, что дым от них пахнет мертвечиной. Бернар шел куда-то в сторону, обходя мой стул, но неожиданно он остановился, резко развернулся, словно прокурор в суде, и пронзительно посмотрел на меня. — Ну, что ты мне скажешь, Старк? Я всегда знал, что ты, черт тебя побери, умственно отсталая, но не до такой же степени. Мои глаза смотрели куда-то в сторону. На пару секунд в комнате повисло ужасающее молчание. — Эмм… — Этот безмозглый увалень, твой помощник, приперся в зал совещаний, когда у меня была важная встреча, со сраным отчетом, который должна была принести мне ты! — прорычал Бернар. — Простите, он мне ничего не сказал. — Конечно не сказал, ведь он считает себя руководителем, просиживая зад без дела, в то время как ты пашешь за двадцать человек в этом никчемном отделе. Мне послышалось или Бернар меня похвалил? Это было настолько удивительно, что скорее он станет душой компании, чем из его рта прозвучит что-то отдаленно напоминающее слово «комплимент». Но это правда была похвала. А вы говорите, что Бога нет. Шах и мат, атеисты. Бернар грузно сел в свое кресло и сцепил пальцы. — Отчет хороший, поздравляю, тебе удалось меня удивить. Но если ты еще хоть раз пришлешь мне этого засранца ты проснёшься в пепле того, что было твоей репутацией и многообещающей карьерой. — Он сюда больше не придет, честное слово. Хеди, несмотря на наличие корочки, был тупым, как пробка. Я терпеливо ждала, когда он обрушит на меня следующую порцию своей брани, потому что иначе быть не могло. У меня было примерно секунд десять приготовиться к удару, потому что он должен сначала сделать еще кое-что: закурить. Он сделал огромную затяжку своим «Честерфилд» с высоким содержанием смол, раздув при этом свою мощную грудь примерно вдвое, словно отпугивающая хищника рыба фугу. Потом он медленно выдохнул дым и сдулся до своих обычных размеров. — Мне надо, чтобы на следующей неделе ты была в Неваде. Гордон перезвонил мне и сказал, что готов проводить испытания. Ты за главную. И если опять облажаешься, то я скажу Тони, чтобы он сделал тест ДНК на отцовство, иначе я даже не представляю, как в семействе Старков… Я, конечно, знала зачем Бернар это делает. Все эти унижения и оскорбления были его личной методикой лепки идиотов в умных сообразительных сотрудников, которые вышколены Бернаровской школой для настоящих спартанцев. Те, кто не выдерживал, долго не задерживались здесь, а вот кто пережил огонь, воду и его, получали повышение, признание и, в последствии, сколотили сказочное богатство. Но все-таки иногда мои нервы были на пределе. — И долго ты ещё собираешься здесь булки плющить? Иди работай! 20:14 Бар «Трастевере», Джерси-Сити Мне хотелось немного расслабиться после сумасшедшей недели, до которой, правда, был еще более сумасшедший месяц с одиннадцатью перелетами. Я невольно посчитала, что провела в небе в общей сложности почти пять дней, однако лишних впечатлений мне эта цифра никак не давала. К тому же, я знала, что у меня проблемы с алкоголем. Сложно обвинять в этом Тони, потому что если сам человек не очень хочет избавляться от пагубной привычки, то это только его грех. Но сейчас я настроила себя на два стакана виски «Сауэр», чтобы снять напряжение. Не больше. Гринбелт находился в десяти километрах от Джерси-сити, так что ехать мне далеко не пришлось. Первый попавшийся бар был, как я поняла по нескольким вывескам и контингенту у заведения, итальянским. Ну и название явно дало мне понять, что здесь будет не американский «Хайнекен» на каждом столике, а скорее «Перони». В этот вечер обстановка в баре напоминала зону боевых действий, ведь по телевизору показывали матч двух итальянских команд. Взаимную ненависть фанатов я ощущала всей кожей, как и мои барабанные перепонки, которые были готовы лопнуть от безудержных криков со всех сторон. Я скользнула за барную стойку на единственное свободное место, бросив рюкзак себе под ноги. Рядом со мной теснились большие компании, которым явно не хватало места, чтобы развернуться по полной. Тем более, телевизоров было всего два и оба были в другом конце помещения. Бармен подскочил ко мне довольно быстро. Им оказался необычайно красивый итальянец средних лет. — Добрый вечер. Что хотите? — он весьма притягательно улыбнулся, но я не была настроена на флирт из-за усталости. — Двойную «Сауэр» со льдом. Он показал большой палец вверх. Я сбросила с себя куртку. Под ней, несмотря на промозглую, холодную для апреля погоду, была майка без рукавов. И тут же на мою руку уставилась сидящая рядом со мной женщина, рассматривая черно-белые татуировки, образующие по всей руке своеобразный «рукав». В ее глазах читались любопытство и немой укор. — Что-то не так? — я наклонила голову вбок, вопросительно уставившись на нее. Она тут же вспыхнула, покрывшись красными пятнами, но отнюдь не от красного вина, и тут же отвернулась. К этому моменту мне принесли стакан, и я сделала глоток. Накал страстей в баре был такой, словно все сидящие были прямо на стадионе. Стоило на поле свершиться хоть немного серьезному нарушению правил — как весь бар вскакивал на ноги, и все принимались возмущенно махать руками и материться, даже бармен, словно всех этих болельщиков в количестве сорока человек только что подрезали на дороге. Дядька позади был настолько увлечен футболом, что даже не замечал, как начал орать на все кафе. Мне даже было любопытно узнать дословный перевод его весьма эмоционального словесного проявления негодования на итальянском. Я была в восторге от подобной атмосферы и подозревала, что в этом мог быть виноват Бернар, ведь подобное слышу каждый день, если не хуже. Я уже была готова заказать вторую порцию, как позади себя слышу громкий голос: — Могу я предложить вам меню? Моя голова рефлекторно повернулась… и меня тут же как-будто током прошибло насквозь. — Лиз? — едва сумела выдавить из себя я спустя две бесконечно долгие секунды. Ее глаза расширились, как только она поняла. Пальцы сжались на плотном листе меню, и я видела, как она уже была готова испариться, но, к моему удивлению (если оно в данный момент могло быть еще больше), осталась стоять на месте. — Привет, Джордан. Рада тебя видеть, — сказала она и натянуто улыбнулась, если чуть дрогнувшие наверх губы можно было назвать улыбкой, — что-нибудь будешь? Мои глаза успели пробежаться по ней, до того как от меня потребовался ответ. Она изменилась, но не в лучшую сторону. Если я стала похожа на привлекательную версию Лисбет Саландер, то она… Лиз выглядела слишком измученной жизнью. Она заметно набрала в весе и мне уже с трудом удалось вспомнить, какой Аллен была в школе. — Нет, ничего… О Господи, столько лет прошло. Она усмехнулась. Из заколки на макушке выбилась прядь. — Да, немало, — ее лицо смягчилось, — как ты, Джордан? Удивительно, что она начала со мной разговор. С того дня, когда в кабинете директора мы разговаривали с ней, я больше не вспоминала Лиз. Она ушла из школы через неделю после этого, да и мне было уже к тому моменту все равно. Но сейчас, встретив кого-то из прошлой жизни я была даже рада ей. Пусть это и Лиз. Судя по тому, как она смотрела на меня, Аллен думала примерно то же самое. И поэтому, словно смотря сквозь меня, сказала: — У меня заканчивается смена через десять минут. Не хочешь… — Да, конечно, — прервала ее я. Через некоторое время мы с ней уже сидели в какой-то кафешке на той же улице, где, по словам Лиз, неплохо делают кофе. Первые пару минут мы молчали в неловкий тишине, не зная, что сказать друг другу. Меня захватили воспоминания, которые словно кадры фильма проносились в голове. В школе Лиз была похожа на взбитые сливки — такая же легкая, воздушная, сладкая. И… пустая: ей абсолютно нечего сказать миру. Я не заметила за ее, как мне казалось, искренностью и добротой, посредственность. Кажется, мы даже болтали о чем-то пустом: парнях, вечеринках, обсуждали людей вокруг и жаловались на все подряд, обычный треп. Но потом правда вскрылась, как нарывник, и было больно, как всякий раз, когда срываешь тонкую корку и идет кровь вместе с пульсирующей болью. И теперь я не знала, кто сидит передо мной. Она жила в Джерси-сити три года, после того как получила в наследство от дяди квартиру. Во время Забвения исчезла ее мама, а спустя несколько месяцев в тюрьме в Джорджии, не отбыв свой срок, умер и отец. Лиз рассказывал все ровным тоном, на ее лице ничего не дрогнуло ни после фразы о смерти мамы, ни после отца, но во мне поднималось сочувствие. Кажется, что с тех пор как Человек-Паук победил Стервятника, ее преследуют сплошные трагедии. — Я слышала, до Забвения ты была в коме, — осторожно сказала Лиз, внимательно посмотрев на меня. Прошло много времени. Я довольно легко отделалась, вспоминая последствия той аварии. Полгода мои ноги не ходили, а у физиотерапевта я закатывала страшные истерики, когда пыталась сделать шаги. Через год единственная почка отказала, и после пересадки еще три недели жизни я провела в больнице. Сейчас сижу на таблетках, чтобы иммунная система не отторгнула донорский орган, постоянные мигрени, из-за которых мне тяжело концентрироваться. На помощь приходят — просто смешно — антидепрессанты. А я-то надеялась что не буду одной из тех, кто ходит к мозгоправу. Но Лиз я сказала совсем другое: — Да ничего, все в порядке сейчас, — и даже улыбнулась. Она несколько секунд молчала. — А…Питер? Эта тема была опасной территорией для Лиз, но болезненной для меня. Не хотелось говорить ничего лишнего. — Не думай, что меня это волнует, Джордан, — внезапно сказала она, — мне уже все равно. Не знаю, насколько Лиз сейчас честна со мной, но с другой стороны, она и не обязана. — Его нет, он ушел вместе…с остальными. — Мне очень жаль. Мне захотелось взять ее за руку. И я могла это сделать. Все мосты уже давно сожжены. Когда я собиралась это сделать, у Лиз на столе завибрировал телефон. — Прости, — она поднялась из-за стола, приду в телефон к уху. Я мотнула головой. Ничего. Через час мы с ней вышли из кафе, и я предложила подвезти ее до дома. Улица, где она жила, была мне по пути, но Лиз с минуту отнекивалась, ссылаясь на неудобство, пока я не уговорила ее. На прощание мы даже обнялись, обменявшись телефонами. И первый раз в жизни мне действительно захотелось ей позвонить, через неделю, например, а не забыть в череде списка контактов в телефоне ее номер, записанный туда ради вежливости. Когда она скрылась в своем доме, то я вдруг осознала, что у меня за пять лет не появилось почти ни одного друга. Позже я узнала, что у Лиз есть четырехлетний сын. На мой немой вопрос она отвела взгляд, поджав губы. На следующий день Я ждала Стива уже целый час. В Центре помощи он проводил очередное собрание для тех, кто тяжело переживал потерю близких после вторжения Таноса. Их были сотни, даже тысячи первое время. Была волна самоубийств, многие погрузились в глубокую депрессию и больницы были переполнены людьми, у которых моральная боль гораздо сильнее превышала физическую. Пять лет назад мир погрузился в апатию, бесцветные существование, и все люди были объединены общей трагедией, не понимая, что хуже — быть здесь или быть вместе с теми, кто исчез. Стив, конечно, не мог оказаться в стороне. Раньше он вел встречи для ветеранов войны, как никто понимая, что значит вернуться в мир, когда ты изменился, а все вокруг стало враждебным, непонятным и неизвестно, как теперь жить. У многих оказалось ПТСР. Некоторые справлялись и жили дальше, оставив часть себя на войне, через которую прошли. До некоторых не удалось достучаться. Теперь он вел встречи для тех, кто потерял дорогих им людей. В них еще трепыхается надежда, едва живая, что когда они проснуться вот в этот, именно этот день, то увидят рядом с собой любимого человека. Или услышат, как звонят родители из другого города. Они бы отдали что угодно ради этого момента. Когда заходишь в небольшое помещение, то сразу видишь плакат: «Как нам жить, если их нет в живых?». И фотография, где людские тени отражаются на траве в яркий солнечный день. Весьма депрессивно, учитывая, что возле каждых расставленных полукругом пластиковых стульев лежала упаковка носовых платков. Я прислонилась к дверному косяку. — В общем я недавно был на ужине…первый раз за пять лет, — мужчина рядом со Стивом сложил руки на груди и грустно опустил взгляд, — сидим мы в ресторане, а о чем говорить и не знаем. — О чем-то же говорили? — спросил Роджерс, смотря на мужчину. — Аа… О ерунде всякой, мол, все не как раньше, и о друзьях, работе, как нам всем не хватает Метс**. Потом замолчали, и он расплакался над тарелкой салата. Парень напротив снял очки, сжимая глазницы. После такого странного движения он взглянул на говорящего: — Ну, а вы что? — Я тоже, но уже перед десертом. В его голосе звучало принятие своего положения, что неизбежно случится со всеми. Каждый рано или поздно осознает, что нужно жить дальше, как бы плохо не было каждый день, как бы сильно не держали воспоминания о прошлом. — Завтра мы с ним встречаемся снова, так что… — Вы молодец, — ободряюще улыбнулся Стив, — сделали тот самый первый шаг, когда ныряешь, как в омут с головой. Так и надо: заново учиться ходить, пытаться обрести себя, искать цель в жизни, чтобы начать по-новой. Я заснул во льдах в сорок пятом, а проснулся через семьдесят лет. Но прошлое в прошлом. А мы живем… Я увидела, как Стив опустил голову, словно собирался с мыслями. Он верил в то, что говорил, ведь на собственном опыте прошел через это, потеряв всех, и никого не осталось из его прошлой жизни. Даже Баки. — Все ведь в наших руках. Мир остался на нас, и мы за него в ответе. А иначе, Таносу стоило убить всех. После встречи все благодарили Стива, а тот пожимал им руки, сказав, что ждет их на следующей неделе, если они захотят снова придти. И они приходят. — Хорошая речь, — он подошел ко мне, до этого собрав все стулья и выключив свет в комнате. — Им это нужно, — сказал Стив и тут же улыбнулся, — прекрасно выглядишь. Его голосом эти слова звучат почти как правда.