Часть третья
В квартире стояла гробовая тишина. Ее не заглушала даже громкая болтовня телевизора. Я слышала, как стучит мое сердце, слышала все щелчки, перестуки и присвисты огромного старого дома вокруг меня. С воспаленными глазами я часами оцепенело сидела перед светящимся экраном телевизора, в котором тревожно вспыхивали и гасли голубые тени. Все новости только и были, что во всех уголках планеты невероятным образом появились люди на том же месте, где исчезли пять лет назад. Везде праздник, радостная суматоха, не иначе, как чудо. А я сидела и ожидала, что мне в глаза вот-вот плеснёт ясностью — его смерть была ненапрасной. Вот же оно, доказательство, прямо перед глазами. Эти счастливые улыбки, томительное мучение перед долгожданной встречей с дорогим человеком, слёзы воссоединения. Но где они, а где же он… Для меня этот день тоже мог быть праздником, как для всех людей в мире. Если бы только он не был отравлен тем, что умер мой отец. Все было не совсем плохо, вернее, не чудовищно плохо, пока неделю назад не приехали Пеппер с Хэппи. В день похорон. Едва их увидев, я подумала о том, что это конец. До того момента я ещё какое-то время упрямо отказывалась в это верить, да и накануне тоже. Тем вечером мне позвонила Пеппер и глухим голосом сообщила, что они с Хэппи заедут за мной в восемь. — Джордан, постарайся немного поспать. — ее тихий, ласковый голос доносился до меня будто за миллион километров. Меня всю передернуло, я едва сдержалась, чтобы не разрыдаться прямо в трубку. — Обещай мне, ладно? Завтра будет тяжёлый день… Напиться до беспамятства накануне вечером казалось неплохой идеей. Мне надо было выпить столько, чтобы не помнить этот день. В итоге я ничего не соображала ни во время прощания, ни на процессии, ни у его могилы. В «Таймс» на следующий день сделали разворот о прощании с Железным человеком, и на фотографии взгляд у меня совершенно стеклянный, пустой, ничего не выражающий. Все было ужасно. Когда я шла по проходу, в тянувшейся шеренге людей, которые подходили к гробу, отовсюду были слышны приглушённые всхлипы, тихие перешёптывания и музыка — похоронное органное звучание, от которого чуть сердце из груди не выпрыгивало, да и не только сердце, казалось, все внутренности взмывают вверх, сжимаясь, и пытаются выскочить изо рта. Там был кто-то другой. Кто-то…другой, не он, не отец, нет-нет-нет, он не может быть мертвым, это все какая-то чудовищная ошибка! Да не может он быть мертвым! Если похороны матери прошли в трезвости, то тогда я не могла видеть, как несут его, мертвого, в этом ужасном деревянном ящике, накрытый американским флагом. Слышать скорбные речи, слышать музыку, слышать шёпот за спиной. Чувство было такое, будто меня подвесили за лески, будто марионетку, и заставляли делать то, что нужно, что было правильно, и я делала, хоть больше всего на свете мне хотелось сбежать из церкви, пропахшей лилиями, похоронными венками и ладаном, при мысли о котором меня едва не выворачивает наизнанку. Я едва помнила поминальную службу, и то, что говорили мне люди, и то, кем они были, ни одной детали. Только в самом конце я запомнила, как Хэппи схватил меня, потряс за плечи, а потом прижал так крепко, что чуть не задушил, и так рыдал, уткнувшись в меня, пока кто-то — должно быть, Роуди, — не сказал что-то, и меня отпустили. Прошу, умоляю, просто скажите мне, что это ошибка! Я знала, что Тони похоронили в Вашингтоне восьмого мая, через три дня после того, как он умер. Но я не помнила ничего. Ни того, как с пустыря, где произошло то, что произошло, попала куда-то, где мне сказали сидеть и ждать. И я ждала, так, словно если буду слушаться, если буду делать то, что мне говорят, то, может, все как-то выправиться, что эти люди мне помогут, и все окажется лишь недоразумением, ошибкой…Я не помнила то, как мы добирались до Вашингтона, ни то, кто все организовал. Я не помнила, говорила ли надгробную речь, а спрашивать боялась. Потом оказалось, что вместо меня ее говорил Роуди, а потом, после того, как закончились эти долгие, по ощущениям бесконечные похороны, он отвёл меня в сторонку и сказал, что ничего страшного если я не произнесла речь, я была не готова, никто и не ожидал, и потом я могу сделать что-то, чтобы попрощаться с отцом. Каждый день приходила Пеппер. Я не знала зачем, может она надеялась на то, что вместе нам будет легче или боялась, что я покончу с собой. Каждый раз мы молча сидели на диване, пока Пеппер, погрузившись в собственную скорбь, не прижимала ладонь ко рту, сдерживая всхлипы или не просила прощение, тихо уходя в ванную, откуда в гробовой тишине доносились сдавленные рыдания. Но она говорила нужно жить дальше. Джордан, ты же сильная. Мы со всем справимся. Тони бы точно не хотел, чтобы ты вот такстрадала. Плакала на полу в ванной, закидываясь таблетками и спиртным. Глядела бессонными глазами в экран телевизора, не выходя из дома. Но мне хотелось этих страданий. И это ещё одно, очередное доказательство моей слабости. Я не сильная, вообще, совсем нет. Никогда не была, просто делала вид, и все говорили «Джордан такая сильная». Теперь не придётся говорить всем, что я обязательно брошу пить. Я знаю, каково сейчас Пеппер, потому что видела, как тяжело было Тони после ее ухода. Теперь она осталась совсем одна, без поддержки и сильного плеча, без всего, что давал ей он на протяжении десяти лет. Во мне просыпалось гадкое, тянущее чувство стыда — все становятся ближе во время общего горя, а я просто сбежала, оставив Пеппер в одиночестве. Я не могла ее видеть, как и всех остальных. Мне не хотелось ничего, кроме как запереть за собой дверь и больше никогда не выходить наружу в тот новый мир, за который отдал свою жизнь мой отец. Какая-то часть меня занемела от отчаяния, и иногда горе настолько затуманивало мне голову, что иногда я вскакивала с места, готовая вот-вот выбежать на улицу с криками «Папа! Папа!», пока мысль о его смерти не заставляла остановиться у самой двери. Или вдруг — телефонный звонок, ненормально громкий, будто будильник, который выдергивал меня из ужасного кошмара. Какая волна облегчения меня накрывала — не описать словами. Я так рвалась к телефону, что подскальзывалась и чуть не падала, хватая его трясущимися руками: — Алло! Долгая пауза — ужасная пауза. — Мисс Старк? Это... Но это всегда, всегда был не он. Или когда кто-то стучался в дверь, когда в тишину взрезался звон (дверного звонка!) и сердце у меня подпрыгивало от радости. Спотыкаясь, я шла и кое-как открывала дверь. — Пап! — дрожащим голосом восклицала я, распахивая дверь настежь — и тут же мое сердце летело вниз, отсчитывая этажи. Подозреваю, так и слетают с катушек, когда все так плохо. Все, что у меня было — неверие, страх и растерянность. И ещё осознание — у меня больше нет семьи. Мои родители умерли. Я никогда не смогу никого назвать «мама» и «папа», я не увижу их больше никогда. Это чудовищное чувство утраты никак не передать словами…Ты думаешь только о том, что лучше бы умер ты, чем кто-то из них, что лучше бы ты ушел раньше, но никогда бы не увидел их смерть, потому что ощущение было такое, что из груди вырвали сердце и безжалостно разорвали его на части, а потом сунули обратно, чтобы ты жил, но с кровоточившими кусками того, что от него осталось. Но вместо того, чтобы сходить с ума, во мне начала копиться злость. Мне звонили люди, которые понятие не имели, кем на самом деле был мой отец. Ежедневно я получала десятки сообщений, звонков, открыток, как им жаль, как они соболезнуют, ужасная утрата для всего мира, он отдал жизнь за стольких людей, какое непостижимое горе! Тони для нас всех был, как отец, правда? А как же его наследие? Что будет с компанией? А с костюмами? А с Железным человеком? Все эти вопросы, вопросы, на которые я не могу дать ответа… Я никогда не считала деньги отца и не спрашивала, сколько он зарабатывает, а всех вокруг только это и волновало. Кому достанутся деньги Тони? Кому?! А вам какая, нахрен, разница, долбанные стервятники?! Они все прекрасно знают. И я это знала. Так мы и говорили, вежливыми тихими голосами друг с другом, приклеенными улыбками, но при этом один другого презирал не меньше собеседника. Забавно, как все друг друга любят и ненавидят одновременно. В какой-то момент оркестр из назойливых вопросов, неудобных звонков и предчувствия, что так не может больше продолжаться, достиг крещендо и энергично стремился к финалу. В конце-концов я перестала отвечать на эти звонки. Все, что теперь хотелось, так это чтобы все меня оставили в покое.***
Отсутствие сна на протяжении долгого времени заставляло вставать с кровати и плестись на улицу, в город, непривычно переполненный людьми. Их слишком много, как и шума, звуков, что доносились с улицы круглосуточно, не желая смолкать. Как там говорилось? Тусклый свет слепых фонарей, скелеты фабричных труб, задыхающихся в собственном дыму. Вавилонские башни небоскребов, все это — ад Нового времени, Нью-Йорк.** Вокруг неразборчивые уличные указатели и размытые венчики фонарей выплывали пятнами из темноты, мутный свет фар, огоньки витрин, но не было в них яркого, поднимающего настроение сияния, скорее гнетущего, как нагнетающий тревогу театральный свет во время кульминации. Люди на улицах, запах жженой карамели с ванилью, из магазинов доносится музыка — какофония звуков, отдаленно напоминающая джаз. Вот и Боувери, переходящий в Чайна-Таун. Ресторан, на ресторане, маленькие театры и побольше, бары и кафе — все заведения теснились в квартале, строясь, иногда даже одно над другим, стремясь заполнить собой каждый свободный клочок земли или незанятый сантиметр воздуха. И людей, конечно, здесь всегда было больше всего. У меня перед глазами проплывают отдельные пешеходы, до странного обособленные, одинокие. Парочки, поглощенные своими счастливыми мгновениями. Семьи, с одним ребенком или двумя, знающие, что неплохо проведут вечер пятницы. Все куда-то шли, а мгновения перекатывались из одного в другое, не стремясь задерживать время. Все смешалось, и они передвигаются по тротуарной серости под гранитным небом, не замечая городской шум. Блестящие черные улицы с такими же сверкающими дорогами от влажности, что оставил после себя едва моросивший дождь, одновременно нагоняли муторную, дрянную тоску, будто душа отрывается от тела и находится где-то в полном одиночестве посреди всеобщей суеты, а тело уныло бредет, переставляя ноги в одном направлении. Вечера крошились в полуявь из прошлого и настоящего, а воспоминания то и дело вылезали в памяти уродливой прогалиной. Первая авеню, Хьюстон Стрит, Нортфолк стрит — я часами бродила по улицам Гринвич-Виллидж, могла дойти даже до Бруклинского моста, где переминалась с ноги на ногу, как ребёнок, который не может перепрыгнуть слишком большую лужу. И при этом оглушающий шум неспящего Манхэттена заставлял мое сердце трепыхаться и подпрыгивать от самых невинных звуков: рева автомобиля, плеска шин по влажной дороге, веселой музыки из баров и забегаловок, звяканья звонков велосипедистов и дребезжания со стороны стройки. Прохожие скользили по мне прохладными взглядами, не замечая девушку в растянутой толстовке, джинсах и грязных кроссовках, которые когда-то были совершенно белыми. К лицу прилипли мокрые волосы — дождь пару часов назад смыл застойную духоту, царившую днём, и принёс влажность, но и насквозь промочил одежду. Заходя в один из неприметных баров, туда, где всем плевать на твоё удостоверение личности, и сидя в углу, в голове роились, сталкивались и перемешивались плохие и не слишком мысли. Плохие были чаще, но я все время старалась задвинуть их подальше — вот бы можно было их засунуть подальше, в железный ящик, обернуть цепями с увесистым замком, выбросить ключ и больше никогда не позволять им выбраться наружу. Когда в последний раз отпустила их, то месяц провела взаперти в клинике в бессмысленном существовании, сидя на таких сильных транквилизаторах, что порой забывала, где я или сколько мне лет. И думала все о том же, ничего, в общем-то, нового; голосок подсознания пронизывал мысли неожиданно, с размаху, озвучивал их ядовитым шепотом, который никогда и не умолкал, просто иногда затухал так, что его было почти не слышно. А потом всегда становился отчетливо громким, до исступления, как сейчас. Спровоцировать этот голос могло все, что угодно: телефонный звонок, поездка в такси, нелепая телепередача. И тогда я вдруг понимала, с трезвым и отчетливым отчаянием оглядываясь на прожитые годы понимала, что в моей жизни не было никогда ничего по-настоящему хорошего, ничего нормального, сплошное одиночество, комната без окон, выхода нет, волны стыда и ужаса, уйдите все, Тони лежит на остывающей земле, мёртвый, прекрати, ну-ка, прекрати, тихо говорю себе дома, на улице, в такси, в лифте уйдите все, я хочу умереть. Самоубийственная тоска и чернейшее отчаяние загоняли меня к себе в комнату, заставляли без разбору глотать коктейли из выпивки и таблеток, какие только попадались под руку: спасала меня только живучесть, и я просыпалась — разочарованная, но радуясь, правда, что ни Питеру, ни Пеппер не придется обнаружить мое тело. В такие моменты обычно видишь, как человеку плохо и из вежливости не подходишь, стараясь незаметно пройти мимо, бросив только взгляд. Но находились и те, кто умудрялся бесцеремонно сесть за один стол, подвинувшись близко, и посмотреть так, будто знает он все тайны твоей души, догадался обо всем, все он понимает. Или, например, меня внезапно могли остановить на улице. Парень, у которого на футболке изображён Железный человек или кретинка в очках, сходящая с ума по Мстителям, даже туристы со Среднего Запада из Миссури или Канзаса — каждый из них считал своим долгом сказать, какой Тони Старк герой, он умер ради целого человечества, такой прекрасный человек, так жаль, что он погиб. Я знаю, что веду себя невежливо, но не могу слышать эти слова про смерть, тяжелым весом опускающиеся на меня, придавливая к земле. И все было бы не так плохо, если бы они ещё не просили с ними сфотографироваться. Это было ужасно, уже было выше всяких сил. А в дешевой забегаловке разворачивалась примерно такая картина: — Здравствуйте! Вы же Джордан Старк, верно? Я хотела сказать… Боже мой, Тод, иди сюда скорее, тут дочь Тони Старка! Да, которую по телеку показывали! Тод! В общем мы очень признательны Мстителям, вы вернули мою дочь… «Простите, что у вас есть выпить? Я бы не отказалась от порции джина со льдом» — Железный человек — настоящий герой, я считаю. Настоящий американский герой, не то эти вшивые псевдоспасатели с канала ABC1…Тод! «Нет, знаете, лучше бутылку.» — Понимаете, Келси так хотела попасть в университет Оклахомы… «Водки, тройной! Тащите любое спиртное!» —…а Мстители просто вернули нам веру к жизни!... «Умоляю вас, влейте уже в меня хоть какой-нибудь алкоголь!» Они все пытались со мной разговаривать, но я только бормотала «ага» и думала только об одном — я бы не задумываясь променяла все их жизни, сотни, тысячи, миллионы, лишь бы он остался жив. Со временем я приучилась выносить мысли о смерти, точнее — обходить их стороной, как ребёнок, который прыгает по плиткам на дороге, стараясь не попасть в границы между ними. Прыгаешь по дорожкам, избегая попадать на страшное место. После этих вечеров возвращалась домой и долго могла лежать на кровати, присматриваясь к чему-нибудь в темноте. Нет, сон уж точно не ждала, он был нечастым гостем и раньше, а уж сейчас то и подавно. Я чувствовала, как холодные простыни вдруг становились тёплыми. И я оборачивалась, зная, что на меня большими карими глазами с блеском от светящегося рекламного баннера за окном посмотрит Питер, но ничего не скажет. А я ничего не скажу на его молчание. Мы долго смотрим друг на друга, пока моя голова не оказывается у него на груди, ровно под медленно бьющимся сердцем, а он прижимает меня к себе ещё сильнее, словно хочет, чтобы я растворилась в нем без концов. Его теплота окутывает, как мягкий кокон, но все же тишина тяжелым одеялом обвалилась на нас и погребла под собой. Я знаю, что он следит за мной, тенью передвигаясь вслед по крышам. Так мы и лежим до утра, думая, гадая, что делать дальше…***
— Ну и хреново же ты выглядишь, скажу я тебе. В день оглашения завещания мы сидели с — подумать только — Гарри Озборном в забегаловке недалеко от Рокфеллеровского центра. Когда я увидела это место, то сначала подумала, что ошиблась с адресом, так как вместо баснословно дорогого и пафосного ресторана класса Метрополитен-люкс увидела обычную кафешку в стиле шестидесятых, как из серии «Твин Пикс» — мозаичная черно-белая плитка на полу, красные кожаные диваны с тугой обивкой, длинный барный стол, за которым сидели люди, наспех поглощающие еду за утренней газетой, а по залу ходили в накрахмаленных белоснежных передниках официантки, держа в руках железные чайники с горячим кофе. Играли в музыкальном автомате старые песни Боба Дилана. Он смотрел на меня с усмешкой, даже не злобной, но и не жалостливой. Вряд ли вообще Гарри способен на сочувствие. Ему должно быть сейчас двадцать двадцать два или двадцать три. Он нисколько не изменился — золотисто-медовые кудрявые волосы, смазливые черты лица, прямая линия губ и высокомерные манеры. На его тонком скуластом лице выделялся дерзкий взгляд, которым он пронизывал собеседника насквозь, говоря несколько хрипловатым тенором, что дополняло впечатление, которое Озборн производил — капризного богатея. В его голосе всегда звучала этакая отеческая полупрезрительная снисходительность, даже в дружеских разговорах. По нему казалось, что он из такого типа людей, которые к двадцати годам достигали таких ослепительных высот, что вся их последующая жизнь имеет привкус глубокой скукоты и разочарования. Однако, при всем при этом, не сказать, что он был глуп. Если верить экспертам, Гарри обладает высоким IQ, наличие которого, впрочем, иногда виртуозно скрывает. Девушка принесла пепельницу и спросила, готовы ли мы сделать заказ. — Можно мне виски пожалуйста? По лицу было видно, как она на секунду опешила от моего вопроса, а затем нахмурилась. — У нас здесь подают только завтраки. — Хорошо, тогда кофе с ликером. Поменьше кофе и побольше ликера, именно в такой пропорции. — Я прошу прощения, это Джордан Старк, вы наверняка знаете, что недавно умер ее отец, — Гарри отдал меню, — нам два кофе. Обычных, чёрных, без молока, без алкоголя. И имбирный эль со льдом. И ещё…что-нибудь поесть — он покосился на меня. — Мертвеца в горб и то краше кладут. Закрывшись завесой волос, я не увидела лица официантки, но была готова задушить Озборн прямо в этом кафе. Когда она ушла, я медленно вздохнула. Затем я перевела взгляд на руки и увидела, что они трясутся; вдруг, совершенно отстраненно, я подумала, что нормально не ела уже целую неделю. — Ты настоящий засранец, знаешь это? И я не нуждаюсь в твоем мнении. — Знаю, поэтому не нуждаюсь в твоих эпитетах, — он скинул с себя очки. На улице погода была как в ноябре, везде сырость и слякоть, так что я не совсем понимала зачем они ему. — Вижу ты…в общем, ты сейчас не в форме. Я понимаю, в подобных ситуациях каждый справляется как может, но ты не думаешь, что катишься в откровенное пьянство? — хмыкнул Гарри, — Ты уже так проспиртовалась, что с тобой рядом поджигать сигареты опасно — вспыхнешь, как спичка. Может и не вспыхну, конечно, да только прошло уже две недели после похорон, а трезвой за это время я была максимум шесть часов к ряду. Вчера вечером все было не так страшно, но когда сегодня наступила, наконец, трезвость ума, я не ожидала и десятой доли того, что чувствовала сейчас — меня будто волнами накрывало нестерпимой, сочащейся ужасом черной завесой. Я уже давно не помнила, чтобы после алкоголя меня так сильно корежило. Мой желудок сворачивался и извивался, будто рыба на крючке; тело ныло, мышцы сводило судорогой, я не могла спокойно лежать, по ночам никак не могла удобно устроиться в кровати. Я бесчисленное количество раз пыталась бросить пить, но все мои знакомые, те, которые с опытом куда больше моего, как-будто специально наперебой принимались меня предупреждать, что, мол, с моей-то «детской» зависимостью панические атаки и тревожность будут такими, что «мне и не снилось». О Боже… Гарри ухмыльнулся — так гадко, что я уже знала, что услышу: — Знаешь, я тут недавно прочитал книгу, там люди рассказывают о том, как им нравится пить. Ты была рождена, чтобы прочитать ее. — Ха-ха, как смешно. Хочешь осудить меня? Валяй, только встань очередь за целой кучей народу, которая говорит мне тоже самое. — я прислонила ко лбу прохладную металлическую банку эля, надеясь унять головную боль. — Ты пока что единственный кто не сказал мне, что я выпивоха и позор семьи. Гарри дело не было до всего этого, но в отличие от меня у него всегда были дерьмовые родители, из тех, кто родил ребёнка непонятно для чего и так не пришёл к ответу на этот вопрос. Его отец уже умер, ненавидели они друг друга примерно с одинаковой силой, так что Озборну ничего не оставалось, кроме как делать вид, что он иногда вспоминает своего папашу, от которого всю жизнь получал только презрение и унижение. Так что на понимание и сочувствие Гарри я сильно не рассчитывала. — Звучит как продукт делирия запойного алкоголика. — Заглохни пожалуйста. — Как же твой этот…как его… Питер? Он совсем слепой или ему насрать? От резкости, прозвучавшей в его тоне, вспыхнула. — Он…ему не все равно. Он переживает за меня. — А я переживаю за свою секретаршу. Интересно, как она там без меня добирается на экспрессе из Бронкса в Манхэттен? — язвительно прокомментировал парень, кидая ложку сахара в кофе, — такими темпами парень найдёт тебя где-нибудь на улице в отключке. — Нет, ты не… — Не прав? Знаешь, Джордан, когда мой отец умер, всем плевать на меня было, впрочем, как и всегда. Никто не вытягивал меня из пропасти. И никто не отнимал бутылку или не запрещал принимать наркоту. Мы уже с тобой через это проходили, знаешь сама. Но у тебя есть кто-то, способный позаботиться или что там делают близкие. Но твой Питер, похоже, не слишком волнуется о тебе, иначе бы ты не сидела сейчас со мной. Может, прозвучит слегка лицемерно с моей стороны, но у тебя болезнь, Джордан. Я имею ввиду, ты алкоголик. Хотя что я тут сижу и распинаюсь, ты и сама это знаешь. — Можно мне уйти? — буркнула я. —Я уже устала… — Устала? — хохотнул Гарри. — От чего ты устала, бухать целыми днями? Я замолчала и уставилась взглядом в чёрный омут кофейной кружки. — Питер понятие не имеет, что делать с этим, — керамика уже обжигала пальцы, стало больно, но я все равно их не отнимала, — он…его семья всегда была правильной. Наверняка в его воображении алкоголики — это люди с трясущимися руками, опухшими лицами и странной одеждой, но никак не я. А Пеппер ведь даже не видит ничего. — И? — Я не знаю. Тони теперь нет и иногда думаю о том, что может… Господи, может быть зря мы решили задачу? Знаю, звучит как ужасный эгоизм, и я люблю Питера, пять лет жалела каждый день о том, что у нас так мало было времени, а сейчас…да что он может сделать? Ему семнадцать, Питер ещё школу не закончил, чтобы разбираться с тем дерьмом, которое со мной происходит. Мы сидели в молчании, думая о своём. Гарри продолжал смотреть на меня, иногда кидая безразличный взгляд в окно. Он совсем не выглядел, как парень, который когда-то был несчастен, но и одновременно именно так и казалось человеку, беседующему с ним больше пяти минут. — Слушай, Джо, должно же быть что-то разумное в пропитанном водкой желе, которое ты называешь мозгом. Считаешь, это все оправдание? — протянул Озборн, — знаешь, когда у тебя есть огромное богатство, то и люди не слишком будут обращать внимание на пьянство. Вот Тони, его же тоже какое-то время как только не пеняли за то, что он алкаш, но все равно боготворили. Ты будешь очень богатой, известной и журналистам даже понравится твоя зависимость. Но через некоторое время ты сама станешь другим человеком, и будешь себя за это ненавидеть. И никто тебе не нужен будет, ни Питер, ни Пеппер, вообще никто. Подумай над этим. Озборн бросил деньги на стол и взял телефон. — Ты и десяти минут не просидел, — бросила я. Он только посмеялся над этим. — Хотела совет? Получила его. А в остальном я не слишком хороший пример. Можешь заплатить за кофе? У юриста мы сидели впятером — я, Роуди, Пеппер, Хэппи и Фьюри. Что последний тут делал понятие не имею, но время от времени мы бросали друг на друга подозрительные взгляды, как родственники, которые долгое время друг друга не видели и сейчас встретились делить имущество. Лезть в чужие дела директор Щ.И.Т хорошо умел. Когда я спросила об этом Пеппер она только покачала головой: — Таннер сказал, что он есть в завещании, — шепнула она мне на ухо, Интересно. Спустя десять минут зашёл высокий мужчина, вылитый Дэвид Леттерман — дорогой серый костюм, ядовито-оранжевый галстук и очки в полупрозрачной оправе. — Доброе утро, Пеппер, — он сдержанно улыбнулся Поттс, соблюдая официоз ситуации, и повернулся ко мне так резко, словно прокурор в суде, — мисс Старк. — Здравствуйте, — ответила я. Улыбка у него была очень американская, такая образцово белая. Он задержал на мне внимательный взгляд, высматривая что-то на лице, а что именно понять было довольно сложно. Любопытно, на юридическом в Гарварде всех учат так смотреть на людей, или это просто его фишка? Будто за те пару секунд он делал для себя определенный вывод о личности, составляя в голове психологический портрет при помощи дедуктивных навыков. — Что ж, не буду вас задерживать. На улице уже довольно много журналистов, видит Бог понятие не имею, как они тут оказались. Роуди неожиданно кашлянул. Мужчина бросил на него уничижительный взгляд, будто тот сделал что-то неуместное. Таннер вытащил из шкафа красную кожаную папку, на корешке которой витиеватым изящным почерком написано «Энтони Эдвард Старк», вытащил из неё конверт и положил его на стол. Наверное, он делает это каждый день и даже не один раз. Достаёт папку, выкладывает конверт с заверенной печатью, вскрывает его маленьким изящным ножом, раскрывая сливочно-белый листок бумаги, через который на свету едва проглядывают строчки. Я думала, что очень долгое время не попаду в этот кабинет. Конечно, жизнь предполагает логичное завершение, но через двадцать или тридцать лет. Не так рано. Слишком рано. Возможно у Тони и Пеппер были бы свои дети. А я бы не сидела, думая о том, что больше всего на свете хотелось бы не быть здесь и не слушать слова, что вот-вот будут произнесенены в воздух. Похороны не подготовили меня к тому, что за ними могут и дальше постоянно быть напоминания о его смерти. Жизнь вообще к такому не готовит. — Основное завещание составлено мистером Старком два года назад, пятого июня две тысячи двадцать первого года, — Таннер обвёл всех взглядом, — Я, Энтони Эдвард Старк, находясь в здравом уме и ясной памяти, действуя добровольно, настоящим завещанием делаю следующее распоряжение. Все мое имущество, какое только ко дню моей смерти окажется мне принадлежащим, в чем бы таковое ни заключалось и где бы оно не находилось, а именно свою корпорацию «Старк Индастриз» с контрольным пакетом акций в пятьдесят восемь процентов, костюмы Железного человека и технологии, принадлежащие мне, вся недвижимость с личной собственностью, перечисленная ниже, и состояние последней волей завещаю своей дочери Джордан Элоди Линьярис Рандгрен Старк. Меня затошнило. Я все пыталась прийти в себя. Какое-то время я почти даже поверила, что, если буду тихонечко сидеть и делать то, что мне говорят, все как-то само собой выправится. — Дополнительное завещание составлено за несколько дней до гибели мистера Старка на случай его смерти. Здесь внесены поправки касательно некоторых пунктов. Он просит отдать это письмо мистеру Николасу Джей Фьюри с распоряжением, — Таннер протянул конверт директору, и тот с непроницаемым лицом взял его, — также мистеру Гарольду Джозефу Хэппи Хогану и мисс Вирджинии Поттс. Если по какой-либо причине мисс Джордан Старк не сможет стать генеральным руководителем компании, то его полномочия будут переданы другому лицу по ее усмотрению. Все остальное остаётся в юридической силе. Это письмо для вас, мисс Старк. Он протянул последний конверт. Когда я его принимала, то поняла, как у меня дрожат пальцы. Все продолжали молчать. Я резко встаю и выхожу из кабинета по направлению к выходу. Теперь уже ничего не имело значения. И когда я открыла дверь, я поняла, что вся моя жизнь, какой она была до этой минуты, кончена. Едва видя перед собой, я спустилась вниз по лестнице. Казалось, тело, которое куда-то двигалось, мне не принадлежало, я была куклой, марионеткой, которую кто-то дергал за ниточки, заставляя что-то делать. — Джордан, стой! Да постой же ты, черт возьми! За мной бежал Роуди, схвативший за плечо в последний момент прямо перед дверью, и развернул лицом к себе. — Что ты делаешь? Куда ты собралась? — Н-никуда… — Тебе надо успокоиться, слышишь меня? — рявкнул он, встряхнув меня за плечо; даже сквозь тупое оцепенение я увидела, что он был на взводе. —Сейчас ты должна выйти на улицу и, ни с кем не разговаривая, сесть в машину и ехать прямо домой, нигде не останавливаться, ты поняла меня? Джордан? Его голос доносился до меня будто за миллионы километров. Меня вдруг одним махом накрыло осознание, в какое же дерьмо я со всей дури вляпалась. — Я…л-ладно, я все сделаю… — Заткнись, выходи и садись в машину. Мы не будем обо всем говорить здесь. Журналисты столпились около здания. Едва мы вышли, как нас окружило плотное кольцо из репортёров, фотографов, выпрашивающих хоть малейшую подробность. Никто не давал нам сделать ни шагу и невыносимая клаустрофобия от такого количества людей, набрасывающихся вперёд, заставила меня не пробираться сквозь них, а остановиться, как вкопанную, метаясь взглядом от одного к другому. — Что было в завещании Тони Старка? — Джордан, вы теперь глава компании? — Какое наследие оставил Железный человек? — Что будет со Мстителями? Кто теперь новый Железный человек? Роуди тащил меня за руку, а позади себя я услышала тревожный голос Пеппер, окликающий нас. Ей не давали выйти, как и нам пройти к машине. — Никаких комментариев! — злобно рыкнул Роуди. В тот момент передо мной появилось лицо журналистки, полное сосредоточения, будто ее никак не волновало, что она едва стоит на ногах из-за десятков людей, что надвигались, как стервятники. Я им не нравлюсь. Они хотят видеть добрую, наивную и милую девушку, которая тоненьким шепотком говорит о своём отце, не упуская случая промокнуть глаза салфеткой. Но вместо этого вымышленного образа стою я — настоящее разочарование. — Мисс Старк, правда ли, что это вы решили задачу? Я остановилась и посмотрела на неё, применив метод, который в подобных ситуациях никогда не подводил: ноль реакции, безжалостный взгляд — и любопытствующий отступает, что-то неловко бормоча. — Джордан… — Роуди посмотрел на меня, но не сделал ни шагу. Он думал, что я скажу что-то. — Это правда, мисс Старк? «Ты решила задачу. И из-за тебя умер Тони». Я молчала. Не могла ответить ни слова. Если бы не то уравнение, ни чертово решение, то он остался бы жив. Никто бы не вернулся, но… это слишком неравноценный обмен. Жизнь ради спасения миллиардов, но какой в этом смысл, какой, если до них мне нет дела? Они бы смирились, если бы мы не нашли ответ. Но я просто не готова к тому, что меня ждёт. Он ушёл слишком рано. Он не дал мне времени. — Джордан, что вы теперь намерены делать? — встряла какая-то девица в переднем эшелоне, тыча мне камерой прямо в лицо, — Тони ведь все оставил вам? Он завещал вам «Старк Индастриз»? Как отреагировал на это совет правления? И что вы будете делать с костюмами Железного человека? Вы оставите себе? Скажите, Тони официально вписал вас в своё завещание? Я резко остановилась. — Что? Та — вот уж чего не ожидала — вышла вперёд и с вызовом посмотрела на меня. — Наследство Тони вам досталось по законному завещанию или только потому, что вы его единственный кровный родственник? — в ее вопросе сквозила едва заметная насмешка. — Он вас вообще удочерял? Вы же родились не в официальном браке мистера Старка и вашей матери, Реми Рандгрен, ведь так? Как только я услышала эти слова, то будто заледенела от ярости. Еще час назад я убеждала себя, что никто из них уж точно не сумеет меня задеть или — боже упаси — не заставит меня выйти из себя. Но, кажется, бог уже давно потерял ко мне всякий интерес. — Пошла на хер. Питер — Эй, Питер, все же хорошо, да? Нет, Нед. Ничего хорошего. В своей голове Питер составлял список того, какие перемены случились в его жизни. Для него они навалились сразу все в один день, даже нет, в одно мгновение: закрыл глаза, открыл их и, оказалось, что прошло пять лет. Он даже не знал, какая из этих самых перемен была более ужасной. Во всех смыслах. Наверное, на первое место он поставил бы смерть Железного человека. У Питера словно отняли часть силы, и теперь он смотрел на свой костюм с отвращением. Какой он Человек-Паук теперь? Пятнадцатилетний мальчишка со сверхспособностями, летающий до встречи со Старком по городу на паутине в дурацких плавательных очках и толстовке. Не зная, что ему делать. Каким героем нужно быть. Как помочь всем этим людям, сможет ли он? Терзания внутри самого себя, но все же тогда казалось, что Питер справиться. Ещё бы, ведь за его спиной сам Железный человек! Теперь он не чувствует одиночества. Может, и правда достоин? Иначе почему тот паук укусил именно его? Легко убивать. Уничтожать. Есть миллионы способов делать это. Но всегда есть способ победить убийцу. А я довольно умный парень. Так что теперь… Я буду находить этот способ. Всегда. Но Питер подвел его. Подвел Джордан. Он не герой, не Мститель… Если бы был настоящим героем, то Тони остался бы жив. Следом за ним стояла Джордан. Когда Питер думал о ней, то одна тревожная мысль не давала ему покоя — он совершенно не знал, кто она. Он мог закрыть глаза и увидеть, как наяву, Джордан в шестнадцать лет, ещё до той аварии. Неопрятную, с короткими кудрявыми волосами, в футболке с эмблемой Калифорнийского университета, которую она стянула после собеседования для поступления на факультет, в джинсах и кроссовках, с лучшим чувством юмора на свете, полную самоиронии, сарказма, необыкновенную девушку, с которой ему повезло обрести родственную душу. Она была такой ещё пару недель назад для него. Теперь Джордан двадцать один и те пять лет прошлись по ней жестоко. Лицо приобрело жесткость и угловатость, улыбка стала натянутой, глаза больше не имели тот блеск, который он всегда видел в них. Не было обаятельного очарования, Джордан стала холодной, далекой от того, какой она всегда ему казалась. Он был так счастлив ее увидеть живой и совсем рядом с ним, только руку протяни и коснись, убедись, Питер Паркер, что она так близко. Питер увидел, нет, даже почувствовал в тот самый момент, когда она смотрит ему в глаза, что ее сердце, запертое и обездвиженное на целых пять лет забилось с учащенной скоростью, словно забыв про горечь, которая изводила ее долгие годы. Но потом снова остановилось, как только Тони Старк покинул этот мир. Питер вернулся в школу. Все вели себя так, словно ничего не случилось. Нет, повсюду слышались разговоры, слухи, обсуждали Мстителей, то, что теперь их больше нет, пять лет, пролетевшие для исчезнувших, как несколько секунд забвения, а для других прошли годы, сданы выпускные экзамены, закончена школа. Некоторые его одноклассники уже даже закончили университет. Однако жизнь продолжалась и уносила за собой потерянное время. Ученики Мидтаунской школы, те, что вернулись, старались не думать о том, как странно видеть теперь тех, кто когда-то учился в начальной школе теперь среди своих сверстников. Брэд Дэвис или Зак Купер, например. Джейсон Йонелло никак не мог свыкнуться с мыслью, что теперь младший брат, а не старший, хотя формально это не так. Питер оглядывал весь свой новый класс, пусть там и остались Нед, Эм-Джей, Бетти Брант и Флэш Томпсон с подвохом, будто кто-то вот-вот скажет ему, что пора просыпаться и все это просто одна сплошная нелепица. Красочный сон, безумные фантазии, бред его разума. Но Питер просыпался, просыпался, просыпался каждое утро от будильника, смотрел в телефон и видел год. «Слишком уж сон затянулся» — думал он. После похорон, публичных и для самых близких, Джордан отрезала всех от своей жизни, в том числе и его самого. Он следил за ней каждый день в костюме. Наблюдал, как она ходит по улицам, могла часами не останавливаться, даже если шёл дождь или идти было некуда. Питер тоже так делал, когда умер дядя Бен. Шлялся по Квинсу по ночам, пока Мэй спала, надеясь на божественное озарение, которое вернёт его дядю к жизни. Откуда оно должно придти, как и каким образом его особо не волновало. Может, он вообще не ждал этого озарения, просто ему не хотелось признавать, что он умер, и теперь они с Мэй остались одни. А может Питер ждал искупления, ведь он виноват, что не остановил того вора. Питер так хотел помочь Джордан, чтобы тоска не изводила ее с каждым днём все больше, чтобы она стала той Джо, которую он знал, чтобы все было как прежде, не было никаких утерянных пяти лет, никакого Таноса, той аварии. В его мечтах она рядом с ним и Тони жив. Как жаль, что это всего лишь мечты. А он всего лишь глупый семнадцатилетний парень. Первый вечер они провели вместе через два дня после завещания мистера Старка. Он знал, что тот оставил все ей. Все газеты только об этом и писали. Прошлым вечером Питер увидел, как Джордан вышла из дома, обошла пять ближайших газетных лавочек в квартале, купила все издания, которые хоть что-то упомянули о ней или Железном человеке, бросила их в мусорный бак, а следом зажженную спичку. Она долго стояла и смотрела, как горит ее собственноручный пожар, пока не закрыла за собой дверь. Он не решился пойти следом, поэтому они договорились встретиться на следующий день. Когда он зашёл в квартиру, то услышал ее голос на повышенных тонах. Он становится все громче и громче, пока не понимает, что пришёл в момент скандала. — …еще раз позвонишь мне, и я клянусь, что сожгу твой дом дотла. И мне плевать, что это незаконно. А хотя знаешь что, лучше сделай всему миру одолжение, сверни на встречку когда будешь куда-то ехать! Минуты две висело молчание. Джордан повернулась к нему со странным спокойствием. — Можешь принести воды? У меня пересохло горло от того, что я так много ору. Не сказав ни слова Питер принёс ей стакан, и потом наблюдал некоторое время, как она ходит по квартире, собирая вещи. — Мы куда-то идём? — спросила Джордан, бросая одежду в полку гардероба. Тот уже был завален доверху, поэтому ей требовалось некоторое усилие, чтобы задвинуть его ногой до конца, — Ты говорил, что хочешь куда-то пойти. — Да, думал, сходим в одно место, мы с Мэй там часто бываем, — ответил Питер, стараясь добавить в свой голос некоторое непринуждёние. Сейчас он ведёт себя с ней так, как Мэй, когда умер дядя Бен — осторожно, несколько сбивчиво и стараясь отвлечь от плохих мыслей в голове, — Ты любишь тайскую кухню? Идиот. Что за нелепый вопрос. Ее сейчас меньше наверняка всего волнует, какую еду они будут есть. — Да. В смысле, я никогда не пробовала, — пробормотала она, озираясь по сторонам, — Извини, забыла что-то, но уже даже не помню что именно. — Я тогда подожду тебя на улице. — Ага, — рассеяно кивнула Джордан, все ещё стоя на одном месте. Целый вечер они молчали. Питер, конечно, не рассчитывал на излишнюю разговорчивость, но то безмолвие, что плотно стояло над столом было довольно тяжело не замечать. Джордан без энтузиазма водила палочками по тарелке с Пад Тай, перемещая креветку в соусе вместе с рисовой лапшой и фасолью, едва попробовав его. Зелёный чай уже давно остыл и от него шёл не самый приятный аромат. Он старался не замечать за ее спиной работающий телевизор, на котором передавали новости. Кажется, в последние дни он только и видел по нему, что бесконечное вещание, будто кнопка пульта застряла на канале CNN. — Как школа? — спросила Джордан. В ее голосе ни намёка на интерес. — Неплохо, правда. Жаль только, что Флэш исчез, потому что мы опять оказались в одном классе. — Тогда я рада, что это так, — усмехнулась она. Питер сначала не понял над чем смеялась Джо, но потом до него дошло — она то уже закончила школу. — А…ты что делала? В этот момент официантка принесла кофе и пепельницу. Когда она ушла, Джордан водрузила локти на стол и закурила. Под глазами у неё темнели круги, кожа под искусственным светом казалась нездорово бледной, с зеленоватым оттенком. Она выглядела очень уставшей и измученной. — Ничего, что имело хоть какой-то смысл. Закончила школу, поступила в MIT… — Массачусетский? Почему не в Беркли, ты же всегда мечтала туда попасть! Она не ответила, помолчав несколько секунд, и стряхнула пепел. — Скажу так, мне там не было места. Ну и работа, ее действительно было очень много, — улыбнувшись, Джордан ткнула палочкой в креветку, — в основном сплошные перелёты, их так много было, что я видела самолетную еду чаще, чем свой дом. Тут она достала телефон, и протянула его Питеру. — Это какой айфон? Я такого не видел. Джордан ответила не сразу, растерянно посмотрев на него. Казалось странным, что его волновала такая мелочь. Но в последнее время Питер только и делал, что изо всех сил цеплялся за такие пустячные мелочи, чтобы сохранить рассудок. — Если честно, я не знаю. Мне его Тони купил, вроде двенадцатый. Питер кивнул, и тут же зажегся экран. Он увидел фотографию, которую он сделал за два дня до аварии Джордан на школьном дворе. Его лицо переднем планом, смотрит в камеру и улыбается, счастливо, наивно, держа телефон на вытянутой руке. За его спиной Джо, смотрящая в камеру с кислым выражением лица, да к тому же ещё и красным — они тогда минут двадцать сидели на промёрзлой лавочке. За ней Нед, махающий рукой в камеру и рядом М-Джей, копающаяся в своём рюкзаке. — Она была у меня на всех телефонах. Кажется, единственная, где мы все вместе. «Ещё счастливые. Ещё не знающие, что их ждёт впереди. Он положил телефон на стол. Ему нужно с ней поговорить, но никак не мог себя заставить сделать это.***
Через час они вышли из ресторана. Они двигались по улице, где заканчивался Юнион-Сквер и, за небоскребом на углу, открывался вид на парк. Джордан шла рядом с ним, засунув руки в карманы, достаточно близко, что он чувствовал знакомый пряный аромат ее духов. На пешеходном переходе Джордан остановилась и повернулась к нему. — Что ж. — казалось, ей было также неловко, как и ему. — До встречи, Питер. От прозвучавшей фразы ему стало не по себе. — Пожалуйста, постой. — Питер сделал шаг вперёд, и протянул руку, чтобы удержать ее, остановить, заставить остаться. — Мы…можем завтра увидится? — Завтра? — натянуто повторила она, оглядываясь через плечо.— Ну, может и завтра. — Джордан, в чем дело? Она отвела взгляд. Мимо них с завыванием пронеслась скорая; резкий шум, голоса, свет и гул, толпы людей, обтекающих их с двух сторон, где-то неподалёку из церкви Святого Франциска доносились звуки органа — проходила вечерняя служба. — Питер, ты уверен, что тебе это надо? Он непонимающе уставился на неё. — Да о чем ты? — Помнишь…Рождественский бал? — она на секунду замолчала, будто не могла протолкнуть слова через горло наружу. — Помнишь, что сказал Фил? Такое чувство, будто сердце оборвалось и рухнуло куда-то в живот, где истошно билось, скручивая, выворачивая органы наизнанку. — Это…— он сделал шаг вперёд, остановился, пытаясь подобрать нужные слова. — Я не буду судить тебя. Ты ни в чем не виновата. Твоё прошлое меня не волнует. Вернее…сейчас это неважно. Ты не наркоманка, Джордан. Это была всего лишь ошибка, не более. Джордан скривила в полунасмешке рот. — Такие ошибки не касаются одного человека. Они обязательно затрагивают всех, кому ты дорог. Она прислонилась к фонарному столбу и сунула руки в карманы. — У нас с тобой никогда не будет простых отношений. Ты неравнодушный человек, и твоё…дело Человека-Паука, оно опасное, рано или поздно я попрошу тебя остановиться. Я не могу позволить тебе дальше заниматься этим после того, что случилось с Тони, я и сейчас не могу видеть тебя в этом чертовом костюме, как ты подвергаешь себя опасности. Но ты не остановишься, не сможешь, да и не захочешь. Может, сделаешь вид, но будешь лгать, снова и снова. Это ужасно. Мы будем причинять друг другу боль и мучать друг друга. Питер молчал. Ответить на это было нечего. Никакого открытия в ее словах не было, он уже проходил через подобный разговор. — Постой, погоди, Джордан. — каким-то образом его рука подобралась к ее ладони. — Ты слишком забегаешь вперёд. Не нужно смотреть на все так…пессимистично. — Это не пессимизм, а оценка рисков. И дело не только в этом. Ты добрый человек, Питер, самонадеянный и безрассудный, в хорошем смысле, а я… — она замолчала, задумалась. От волнения, разом хлынувшего на него волной, он сжал кулаки в карманах. — Я циничная, упрямая, жестокая и…нестабильная. Мне кажется, я могу в любой момент слететь с тормозов, боже, если бы ты только знал, как я ненавижу себя за это! Все время быть с близким на чеку, вдруг он сорвётся или, что ещё хуже, потеряв контроль, сделает непоправимо больно, утянет тебя за собой…этого никому не пожелаешь. Я борюсь с этим каждый день, пытаюсь стать лучше, но я уже не представляю, что смогу дать нужную заботу, поддержку, любовь и уж точно стать для тебя опорой. Я отрава. Не правильнее ли…не правильнее ли подумать о себе? — Джордан глубоко вздохнула и отвела глаза, хоть Питер подошел так близко, что слышал ее дыхание. — Найти человека, который сможет дать тебе то, что ты заслуживаешь. Так будет лучше. Так безопаснее, для тебя, для всех, чтобы… — Нет, не правильнее! Его трясло — кончики пальцев дрожали, и он сжимал и разжимал ладони, чтобы собраться. Он взял ее за руку. Этот жест не был чем-то спонтанным — так он просил ее остаться, не убегать, как частенько делала Джордан, когда боялась подпускать кого-то в своё сердце. Ведь всегда случалось так, что человек, прочно занявший там своё место, через какое-то время исчезал, оставляя после себя очередную болезненную пустоту, которую ничем не заполнить, ничем не прикрыть. — Что ты, черт подери, такое говоришь?! Ты не понимаешь. Ты моя истинная. Ты, Джордан, а не кто-то другой. Я подписался на этот риск до конца своих дней, и не на секунду не пожалел, что это произошло с тобой. — Питер, нет. — Не могу я без тебя, слышишь? Пробовал, когда ты в аварию попала. Не вышло. — Ты представления не имеешь, что нас ждёт, ты не можешь дать гарантии, что... — Я могу, Джо, я же доказал тебе, что… — ЗАМОЛЧИ, замолчи! — истерически крикнула Джордан и вырвала свою ладонь из его. Ее плечи тряслись от рыданий. — Хватит врать! Черт побери, я не могу…я так больше не могу! Я не могу снова кого-то терять, не хочу снова это чувствовать, это больно! Это больно. Я этого не вынесу. Я больше так не могу, у меня больше нет сил, я умру если потеряю ещё и тебя, я не смогу жить…Я люблю тебя, больше жизни, но это невыносимо, мне так больно, Питер, я не хочу тебя любить, не хочу… Питер протянул руку и чуть подрагивающими пальцами коснулся ее лица. От прикосновения или от его холода она вздрогнула, но не отошла, обхватив себя за плечи. Вдруг все вокруг замедлилось, он будто бы позабыл, как это — размеренно дышать. Питер рывком притянул ее к себе, обнимая до боли. Да он скорее умрет, чем позволит ей уйти, ни сейчас, ни завтра, ни послезавтра, навсегда. — Раньше я думал, что родственная душа это человек, предназначенный мне судьбой. Идеально подходящий мне, что у нас с ним будет много общего, и в ментальном плане, и в эмоциональном, что будут совпадать вкусы в увлечениях, еде, кино, музыке... Но встретив тебя я понял, что все это чушь. Мы с тобой абсолютно не похожи. Мы родились в разном мире, и на все смотрим по-своему, наши слабости и недостатки, черты характера, поведение, взгляды на мир, — он слегка опомнился, а то заговорил уже чересчур быстро от невозможности объяснить все, как надо. Видит Бог, Питер не был одарён красноречием или даром убеждения. — Все это ерунда, потому что только рядом с тобой я могу жить, дышать и… Обещаю, я никогда не сделаю тебе больно, я смогу защитить тебя от всего. Хоть ты пока этого не осознаешь, ты уже моя поддержка и опора, и я готов сделать все что угодно, чтобы стать твоей. Я буду твоей поддержкой, я буду с тобой, каждую минуту своей жизни, я хочу любить тебя и оберегать, даже от самой себя, если понадобиться, и что бы не случилось, какие бы сомнения или страхи у тебя ни были, мы все преодолеем. Он сказал все, что просилось на язык, то, чего обещал себе не говорить, пока не придёт подходящее время. Но «подходящее время» есть только в голове у человека — в жизни не бывает особенного момента, который мы себе представляем, и иногда, в его мучительном ожидании, в попытках просчитать, может случится так, что будет слишком поздно.