***
После тщательного изучения позже этой ночью выясняется, что Старк-Пад под завязку забит полным собранием шутеров про зомби и всеми когда-либо выпущенными документалками про птиц (как и несколькими спецвыпусками про пауков от National Geographic). И это… ладно, это действительно очень милый жест. В него вложены время и размышления. Питер чувствует, как его решимость продолжать злиться на Тони слегка утихает. Он читает несколько хороших отзывов на игры. Жаль, но теперь Питер постоянно чувствует подозрительность в отношении любого устройства, которое проходит через руки Тони, даже настолько откровенно промышленного, кричащего «моя единственная цель – забрать ваши деньги». Существует слишком уж много разных способов, как этот планшет может тайно передавать информацию обратно Тони. Обидно. Он никогда не позволял себе хотеть Старк-Пад, поскольку на что-то подобное у него просто не было денег, но теперь, когда Питер держит устройство в руках… да, оно выглядит таким потрясающе ярким и блестящим. Ладно. Он запихивает Старк-Пад в маленькую коробку под медицинские принадлежности.***
Время летит под откос. В более осознанные часы, когда обезболивающие начинают выветриваться, но еще слишком рано для новой дозы, Питер занимает себя переделкой одной из масок-прототипов: он меняет в ней линзы на подаренные Уэйдом. И, поскольку он в целом не против, чтобы в шкафу были запасные костюмы, Питер из кучи выбирает наименее «усовершенствованный» и принимается тщательно сдирать с него все паучьи эмблемы, а потом переделывает их маркерами, которые нашел в кухонном ящике, потому что ножки у пауков торчали не в те стороны. В менее ясные часы, каких большинство, он спит. Или позволяет Уэйду затянуть себя в споры, в которых нет вообще ни капли здравого смысла (например, расизм это или нет – называть породы собак по странам их происхождения, и можно ли считать голландскую печку сексуальным актом). Или играет с Уэйдом в Smash Brothers. Или устраивает с ним певческие матчи, в которых песни становятся все более и более малоизвестными, а ты проигрываешь, если не знаешь слов. Или… хотя, может, эта часть ему приснилась, но Питер почти готов поклясться, что когда-то в эти два дня, прежде чем его устойчивость к препаратам усилилась, они с Уэйдом играли в ладушки. (Питер никогда не будет уверен, случилось ли это на самом деле, потому что воспоминание очень туманное, а сам он слишком стесняется спросить). Однажды Уэйд вручает ему одноразовый телефон, и Питер снова не уверен, когда именно это происходит. Несколько раз он пытается набрать тетю Мэй, но все время попадает на голосовую почту и все время сбрасывает вызов, так ничего и не сказав. Наверное, у нее дополнительные смены. (Питер снова вспоминает, что уволен, и снова безжалостно гонит эту мысль прочь. Вдобавок ко всему, он до сих пор не в состоянии нормально с этим справляться.) В конце концов, ему удается оставить тете Мэй сбивчивое сообщение о друге. Который пригласил его в поход. И здесь не ловит сигнал. Этот телефон он одолжил. На… эм-м. Заправке. И их не будет м-м… Какое-то время. Не уверен. И ему жаль, что он забыл сказать ей об этом заранее. Но он в порядке. Все в порядке. Он придет ее навестить, когда вернется. Искренние извинения. Он любит ее, до свидания. …Она ни за что ему не поверит, но и не ответит на сообщение кучей вопросов. И когда они увидятся, наверняка не будет его особо расспрашивать о «походе», потому что тетя Мэй удивительная и спускает Питеру с рук то, что он не рассказывает ей о некоторых вещах. И теперь она знает, что он в безопасности, так что не станет до смерти доводить себя переживаниями. Именно это и важно, так ведь? (Это то, в чем он сам себя убеждает.) В любом случае, это все, что он может сейчас сделать. И она говорила ему то же самое всю его жизнь. Никто не способен сделать больше, чем то, что в его силах, Питер Бенджамин Паркер, так что прекращай. Не казни себя, Питер; это задача остального мира, не твоя. Ты сам себе худший враг, Питер.***
Первое из того, что у Питера позже получается выделить в своей памяти как отдельное событие, которое действительно-и-без-сомнений Случилось, – это то, как он утром заставляет себя сесть и во внезапном – и до странного дерзком – порыве решимости срывает с себя глазную повязку. – И-и-и нахуй это дерьмо, – объявляет он. Он пытается раздавить ее в ладони, но гибкий материал все равно распрямляется. – Нахуй это дерьмо? – переспрашивает Уэйд, подпирая косяк двери, и только когда он смотрит на Питера, все его тело будто замирает. Маска на нем, и единственное, что можно разобрать через ткань, – его огромные глаза. В остальном лицо ничего не выражает, и это тревожно. – Нахуй это дерьмо, – подтверждает Питер и, поскольку повязка отказывается уничтожаться с необходимым количеством мелодрамы, тянет за резинку, чтобы запульнуть чертову вещицу через всю комнату. Она отскакивает от лица Уэйда и падает ему под ноги, полностью проигнорированная. Питер несколько секунд терпит этот по большей части пустой взгляд, его руки скручивают ткань покрывала в небольшие спирали. – Ты в порядке? – спрашивает он и через пару мгновений получает в ответ медленный кивок, будто в слоу моушн. – Черт, – это единственное, что говорит Уэйд, с глубоким чувством, а потом скрывается из виду. – Погоди, что? Что ты имеешь ввиду под этим «черт»? – зовет его Питер. – Хорошее «черт» или плохое «черт»? – Никакого ответа. А с такой инфекцией, как у него, это определенно не пустяки. – Уэйд! Хорошее «черт» или плохое «черт»? Боже, иногда его даже больше раздражает, когда Уэйд молчит. – Черт, – говорит Питер.***
То, что внешние повреждения начинают заживать, лишь подчеркивает, как сильно болят его поломанные кости. Пожалуй, теперь они ноют даже сильнее, чем раньше, и сейчас ему значительно сложнее выносить все это. Какие-то глубинные животные инстинкты пробуждают тот тип страха, который он не может игнорировать, – такой же, какой не дает тебе прогрызть собственную кожу, даже несмотря на то, что среднестатистическая человеческая челюсть более чем способна это сделать. Даже с шиной, которую прислал Тони, Питер просто не может заставить себя опираться на поврежденную ногу. Не из-за боли, а из страха. Сначала он думает подняться по стене, намереваясь просто перебираться по потолку и держаться одними руками, чтобы его ноги болтались в воздухе, как у ребенка на игровой площадке. Все, что ему удается, – это поднять руки над головой. После этого все его ребра снова идут по пизде. Как только мир вокруг перестает расплываться и Питеру удается распрямиться после позы эмбриона, в первую очередь он клянется себе больше никогда не пытаться это повторить, а после сразу зовет Уэйда, потому что, в любом случае, ему все еще нужно добраться до ванной. Так что гораздо чаще Питеру нужна помощь, чтобы перебираться из одной комнаты в другую. И вставать с дивана или кровати. А все это обуславливает необходимость частых прикосновений. Более-неловких-чем-обычно прикосновений, к тому же, так как большая часть его внешних контактных точек поцарапаны, подбиты, сломаны или все еще кровоточат, а потому сразу отпадают как вариант. Руки Уэйда теперь очень часто оказываются лишь чуть выше бедер Питера, и чтобы поддержка оставалась хоть сколько-нибудь эффективной, им приходится прижимать все тело Питера к Уэйду как бы лицом вперед, потому что иначе его ребра снова вывернутся наизнанку. Дело не в боли, а в прикосновениях. Они – боль отдельного порядка. Вот его клетки кожи, суматошные и вопящие, как люди в огне, и перед его лицом не остается места, и дыхание Уэйда на его щеках, и волна ужаса, как в тот момент, когда понимаешь, что задыхаешься, прямо сейчас. Просто это слишком, и поначалу Питер не думает, что когда-либо сможет привыкнуть. Он привыкает полностью где-то через четыре, может, пять дней. Он привыкает к этому, а затем – и к другим вещам. (Наверное, все дело в запахе Уэйда. Объективно Питер все еще не может назвать его приятным. Но с каких пор объективность имеет значение, когда дело касается того, что мы считаем или не считаем комфортным, или успокаивающим, или желанным?) Питеру, в общем и целом, никогда не требуется помощь, чтобы опуститься на диван или кровать. Иногда он все равно об этом просит. А потом чувствует вину. А потом просит снова.***
За всю его жизнь Питеру случалось получать ранения и посильнее. По крайней мере, раньше ему уже бывало приблизительно так же плохо. Он вполне уверен в этом, как бы то ни было. Хотя его воспоминания о прежних травмах и периодах восстановления немного туманны – из всех вещей, которые его мозг считает достойными запоминания, огромная часть информации о боли и телесных повреждениях не попадает в список, потому что его мозг порой вот именно настолько парадоксален, – Питер все равно уверен, что уже был в подобном состоянии когда-то. Он готов поклясться – из-за всех тех незначительных деталей, которые всплывают то тут, то там. Их нельзя отнести к Паршивым Маленьким Сюрпризам и уж тем более к Вещам, Которые Я Забыл, И Очень Этому Рад. Таких деталей, как тот факт, что хорошие обезболивающие в конечном итоге вызывают у него просто адский запор. Или как то, какой зудящей и жирной может стать его голова – и как волосы становятся жесткими и комковатыми на ощупь, словно мокрая солома, – потому что пока он не отрастит себе еще хоть немного кожи, даже просто стоять рядом со струями воды в душе – все равно что позволить свежевать себя заживо с помощью газонокосилки. Или то, как кости начинают болеть от постоянного лежания. (Или как его мозг начинает трещать от постоянного лежания.) Никто никогда не говорит о таких вещах в боевиках. Брюсу Уиллису никогда не приходится принимать осторожные «ванны», используя детские салфетки, после очередного выписывания люлей плохим парням. Во всяком случае, не на экране. Есть только одна маленькая деталь, которая на самом деле в новинку – хотя он с нетерпением ждет момента, когда заблокирует память о ней на ближайшее будущее, – это то, что ему приходится прятать ведро под кроватью. Потому что чаще всего он со своей сломанной ногой просто не успевает вовремя добраться до ванной без дополнительной помощи, и порой это глухая ночь, а он отказывается будить Уэйда ради чего-то такого. Ко всему этому есть даже бесплатный бонус: та часть, в которой приходится жить с этим ведром прямо под кроватью после его использования, а запах становится очень сильным и намного быстрее, чем он мог предположить. А еще та часть, в которой ему приходится ждать, когда Уэйд уйдет, чтобы Питер мог потом незаметно его опорожнить самостоятельно, что обычно включает необходимость ползти по полу, толкая ведро впереди себя до самой ванной и обратно, потому что он все еще не может ходить, и при этом приходится тщательно вслушиваться, чтобы различить звуки возвращения Уэйда. Пока однажды Уэйд не возвращается (не тогда, когда Питер пытается опорожнить ведро, слава богу) и не ставит пару костылей возле стены без каких-либо комментариев. …Ладно, не то чтобы совсем «без комментариев», но его ремарка посвящена исключительно мясному рулету и настолько многозначительна, что Питер не уверен, что именно Уэйд имеет ввиду: мясной-рулет-который-еда-которую-не-спасет-даже-кетчуп или Мясной-Рулет-который-певец-рок-баллад-и-просто-Горячая-Лапочка. Попытка разобраться в этом непростом вопросе отвлекает его достаточно надолго, чтобы Уйэд успел снова ускользнуть из комнаты, прежде чем Питер сможет хоть что-то спросить о мясном рулете или костылях. В следующий раз, когда Уэйд уходит на улицу, Питер запихивает ведро назад в заваленный всякой мерзостью шкаф, где и нашел его раньше. И «забывает» костыли в гостиной, чтобы еще раз попросить Уэйда помочь подняться с кровати.***
В какой-то момент Питер вдруг понимает, что у кожи Уэйда самая потрясающая текстура для стимминга на всей планете Земля. Хотя когда он думает об этом, его уши просто пылают, а дыхание в груди становится практически невесомым. Но это настолько странный отклик на «Ура, новый стим!», что Питер в полном замешательстве, и это заставляет его подпрыгивать и заикаться каждый раз, когда в голову приходят мысли об этом. Он держит руки при себе и старается не думать. В итоге он думает об этом так усердно, что полностью выпадает из реальности во время их марафона по «Оранжевый – хит сезона». А потом видит сны и просыпается после них с горящими ушами и сбитым дыханием.***
Когда Питер впервые может принять душ, не чувствуя, будто по нему проходятся шлифовальной машиной, ему настолько хорошо, что он бездумно прижимается к стене и плачет, пока не кончается горячая вода. Потом он быстро моет свои отвратительные волосы четыре раза и, дрожа, выползает из ванной.***
Питер узнает, как час за часом дневной свет пробирается через маленький уголок кухни, видимый сквозь дыру в стене спальни. Он привыкает к тому, как Уэйд наблюдает за ним через эту дыру, пока притворяется спящим. И это не то, к чему стоило бы привыкать, думает Питер. Это вроде как должно быть чем-то стремным. Стремным и нездоровым, как в тех глупых книжках про вампиров, над которыми все так любят смеяться. Но у Питера есть одна проблема… («Проблема»?) Кое-что, из-за чего Питер не может перестать оценивать Уэйда прежде всего по Дэдпуловским стандартам. А согласно этим стандартам, тот факт, что Уэйд остается по ту сторону стены, чтобы заниматься всем этим глазением, на самом деле приобретает очень уважительный и до странного неагрессивный характер. К тому же, это дом Уэйда. Фабрика. Заброшка. Пофиг. Это место принадлежит Уэйду, а Питер лежит у Уэйда в кровати. Уэйд ведь не подглядывает за ним через окно его квартиры в бинокль. И кроме того, Питер почти наверняка делал бы все то же самое. Большинство людей делали бы, думает он. Может, потом почувствовали бы вину и развили бы в себе кучу комплексов, но все равно делали бы. И… и вдобавок ко всему… Питеру правда нравится это молчаливое напоминание, что он здесь не один. Он уже давно привык к одиночеству. (Одна из тех вещей, к которым полезно привыкнуть, что-то, что стоит сделать, а не то, чего делать не стоит, которые он тренировал в себе на протяжении лет. Но Питер все равно вроде как надеется, что именно эта установка закрепилась в нем не до конца.) Питер старается не засыпать по-настоящему до тех пор, пока Уэйд не подойдет к дыре, чтобы немного посмотреть на то, как он спит.***
Он не смог заставить себя просто выкинуть Старк-Пад, и, в конце концов, его технологическая заманчивость, прокрадывающаяся в тишину скуки Питера, пересиливает. Он выуживает одноразовый телефон и вбивает номер Тони. Тони, только по-честному ладно? этот планшет отслеживается или типа того? человек паук Он едва нажимает кнопку «отправить», как телефон уже жужжит в его руке. что нет зачем бы мне вообще Питер все еще сочиняет ответ в уме, когда Тони добавляет: ладно нет эт справедливо, я это целиком заслужил и ты молодец что беспокоишся но нет планшет полностью чист, даже Хилл была готова отлынивать от работы чтобы в него влезть правда и еще я извиняюсь за маячок это было полное дерьмо не знаю о чем я думал пеп уже за тебя отомстила, она рльно пошла в разнос. Кэп тоже пытался но был не так жесток, после свежевания от руки пеп это было почти мило я поступил как хуйло и мне жаль ладн И снова, Тони не может выдержать достаточную паузу, чтобы Питер сформулировал полноценный ответ. (У Тони с этим большие проблемы.) ладно я понимаю что предал твое доверие и т д и т п но посмотри с другой стороны. к чему бы мне отправлять тебе подарок с извинениями за унижение твоей личности который содержит что-то унижающее твою личность ? не содержит правда ты еще тут? я теперь у тебя в вечном бане или что эй слушай чувак я тут практически себя с дерьмом мешаю на большее меня не хватит. дай мне хоть что-то для затравки хоть КАКто посодействуй на чем мы остановились Питер работает пальцами с максимальной скоростью, прежде чем Тони снова понесет. притормози чувак Дай мне минуту Проходит около пяти непрерывных минут, пока Питер пялится пустым взглядом в телефон. Он говорит себе, что этот разговор дался бы ему куда лучше, если бы он не был накачан обезболивающими, но, в конце концов, это просто извращенная попытка выдать желаемое за действительное. Все-таки человек на другом конце – Тони. Назойливая визгливая голубая сойка. В итоге остается только один ответ, который не отверг его мозг, поэтому его Питер и отправляет: Спасибо тебе. Он не исчерпывающий и не означает, что их отношения восстановлены, но. Пока этого должно быть достаточно. Тони не отвечает, поэтому Питер предполагает, что так оно и есть.***
Питеру не приходит в голову задаться вопросом, что делает Уэйд, когда исчезает на несколько часов каждый день после завтрака и возвращается, потный и измотанный, но не в крови или особо травмированный, однако всегда в плохом настроении. До тех пор, пока однажды Уэйд не возвращается, неся с собой что-то, похожее на очень дорогую и очень сломанную радиоуправляемую игрушку, и не бросает ее на стол-холодильник перед Питером. Питер с интересом поднимается; его уже начало тошнить от стрельбы по виртуальным зомби, и на сегодня с него хватит, так что Уэйд как раз вовремя. – Вот, – говорит Уэйд. – Наконец я поймал одного живьем. Развлекайся. – И после долгого потягивания руками, сопровождающегося постаныванием и затяжным пердежом (а потом довольным хихиканьем по поводу пердежа), он неуклюже топает в сторону ванной и включает душ. Питер откладывает Старк-Пад и смотрит на устройство. Один из его маленьких пропеллеров продолжает с перебоями крутиться. Словно птица, ударившаяся о стекло, дергает крылом. Питер проникается к нему той странно острой жалостью, которую иногда испытываешь к неживым объектам. А потом тянется, переворачивает и узнает, что же это такое – беспилотник-шпион. И тогда Питер вспоминает ночь взрыва, когда все заставили Тони пообещать не шпионить за ними, но знали, что он все равно будет, и, тупо повздыхав, просто приняли это как данность. Питер об этом забыл. Жалость к устройству пропадает. Вместо этого он быстро и безжалостно ломает его, применяя суперсилу там, где обычно использовал бы ножницы и плоскогубцы, и выкладывает все детали в ряд на столе-холодильнике от самых больших до самых мелких. Потом он разбирает индивидуальные компоненты и раскладывает их маленькие части рядом, пока финальная композиция не приобретает вид тщательно рассортированной коллекции разнородной херни, подобной тем, которые дядя Бен когда-то хранил в ржавых кофейных банках в гараже. Часть с камерой он оставляет в собранном виде, потому что это камера, и пусть она предназначена для видеосъемки, в Питере, пожалуй, столько же энтузиазма по поводу уничтожения любой камеры, сколько у Гвен было желания сжечь хоть одну книгу. Но он отсоединяет все провода, расплющивает непосредственный передатчик в пыль и кладет камеру линзой вниз посредине разделочного стола. С ней он разберется позже. В данный момент есть одно более важное дело. Он достает одноразовый телефон из кармана. Ты говорил больше никакого шпионского говна, – отправляет он Тони. За этим следует не характерная для Тони пауза, прежде чем он присылает: че? – О господи, не тупи, – говорит Питер вслух. Беспилотники, – печатает он. оооо эй чувак эт не то чот ты дмаешь это не изза тебя правда они там изначально не изза тебя это изза него учитывая его историю я думаю чутка предосторожности не помешает. хть это ты должен признать Питер опускает телефон, зарывается пальцами в волосы, закрывает глаза и считает до десяти. Не помогает. Он делает вдох, прежде чем снова взять телефон, а потом набирает сообщение очень, очень медленно. Я скажу это только раз. ОТЪЕБИСЬ от моего друга, Тони Старк, или у нас с тобой появится Проблема. Ответ не приходит довольно долго, и Питер начинает думать, что на этом разговор окончен, но вдруг телефон жужжит снова. принято к сведению. отзываю войска, расслабься лады И вот теперь это уже точно конец дискуссии. Когда Уэйд возвращается в комнату, тихо присвистнув, на нем надеты лишь полотенце, перекинутое через плечи, и спортивки с эмблемой Слизерина. – Вау. Вижу, ты этой штуке сделал конкретное вскрытие. – Ну, что сказать, я люблю доскональность, – говорит Питер, пряча телефон в кармане. – И скорость. Я был там сколько – минут пятнадцать? Ты эту штуку просто изничтожил. Нет, не смотри на меня так, я безумно впечатлен. Даже как-то злюсь на себя, что все пропустил. Ох. О боже, Паучок, напомни однажды показать тебе, как разбирать и собирать снайперскую винтовку, потому что секунду назад это пополнило мой тайный список желаний. Ты и твои хитроумные маленькие паучьи пальцы… Питер кривит губы. – Оно меня выбесило, – говорит он. – И получило то, чего заслуживало. – Гав. – Уэйд рассматривает «останки». – Нашел что-то занимательное? – Большая часть – просто металлолом, но, наверно, я смогу как-то использовать камеру. Мелкие штуковины из пропеллеров тоже, скорее всего, можно куда-нибудь пристроить, но сначала нужно будет собрать их обратно, а мое воображение в любом случае не слишком богато на идеи по перепрофилированию. – Он чешет голову, сильно. Вгоняет ногти настолько глубоко, насколько позволяет их обгрызенная длина. – Это то, чем ты занимался, когда уходил на улицу? Гонялся за дронами? Уэйд громко издает губами неприличный звук и тянет за концы полотенца. – Надо же как-то поддерживать форму. Эта невероятно соблазнительная фигура сама себя не сохранит. К тому же, я единственный окрестный наблюдатель, который нужен этим окрестностям. Питер качает головой, глядя на беспорядок на столе. – Какое же дерьмо, – рычит он. – Я? Или это? – Он, – говорит Питер. – Они. – Эх, это то, что они делают. Слишком долго трешься локтями со Щ.И.Т.ом – и это взъебывает все твои представления о базовых гражданских свободах или о том, что тебя вообще касается, а что, блядь, не твоего ума дело. Я знаю, что Шлемоголовый из кожи вон лезет, чтобы на хуй послать Большого Брата в общеизвестном смысле, но буквально каждый в этой куче навоза поворачивает свой этический радар на сто восемьдесят градусов в ту же секунду, когда это начинает касаться их лично. Уверен, ему удалось себя убедить, что это меньшее зло или еще какая херня в том же духе. Питер поднимает бровь. – Хочешь сказать, что это тебя не тревожит? – Ты что, спятил? – Уэйд скатывает полотенце между ладонями и хлещет им в воздухе, как плетью. – Думаешь, я носился за этими мелкими уебками по всем крышам в квартале и отстреливал их, потому что они меня не тревожат? Думаешь, я бы поселился здесь, если бы не был чрезвычайно озабочен собственной приватностью по очень важным причинам? И теперь все проебано. Знаешь, как только ты окончательно поправишься, мне придется свалить отсюда. Это место было лучшим из всех за очень долгое время, но теперь оно стало еще одним сожженным мостом. Возможно, Беннер детали и не растрепал, но из-за этих мелких тупых ботов-вуайеристов я нехило проебался. Теперь это гиблое дело, чувак. Меня выжили из дома. Ну, то есть, у Тони Старка всегда было очень плохо с хранением домашних адресов в секрете. Даже сраная федеральная почта знает, где мы, блядь, находимся. Я ненавижу поиски жилья, Пити. Я просто пиздец как сильно это ненавижу. – Он зло выдыхает через нос. Трет затылок. – Можно с тобой посидеть? – Это твой диван. – Ты знаешь, о чем я. Питер смотрит вверх на грудь Уэйда, потому что примерно там чаще всего и оказывается его взгляд. Грудь обычно не открыта. Питер знает ее форму, ее возвышенности и впадины, то, как двигаются ребра при вдохе и выдохе, знает едва уловимую мерцающую дрожь сердцебиения посредине… Питер знает уже долгое время… но если нанести на все это совершенную стимминговую текстуру рук-лица-шеи Уэйда, то все становится чем-то абсолютно иным. Кончики пальцев Питера как будто слегка покалывает, пока он впитывает взглядом все цвета и текстуры, пытаясь вернуть все это в подсекцию Грудь файла Дэдпул/Уэйд из папки Как Различать Известных Тебе Людей. Получается у него не очень. Он правда хочет прикоснуться. Дыхание Питера становится слабым. Он очень сильно хочет прикоснуться. Проходит около минуты, прежде чем он вспоминает, что нужно ответить на вопрос. – Ага. Можешь сесть. Давай. Уэйд бросает полотенце на пол и плюхается так тяжело, что весь диван подпрыгивает. Какое-то время он просто сидит, пахнет приятным мылом и выглядит так, словно никто не пришел к нему на день рождения. И даже несмотря на то, что ущерб уже нанесен, что Уэйда уже заставили покинуть свой дом (фабрику… заброшку… пофиг), Питер думает, что если Тони соврал ему и на самом деле не отозвал беспилотники, что если хотя бы один из них все еще где-то здесь, то «Бьюгл» придется выделять передовицу для истории о том, как ползучая угроза учинила побоище, уничтожившее Манхэттен, ворвавшись в Башню Мстителей и врезав Железному Человеку по яйцам. И он совершенно точно сделает это. Уэйд издает короткий тихий звук согласия, очевидно, отвечая на какой-то комментарий табличек, и криво улыбается Питеру. – Хочешь заказать тайскую еду и посмотреть «Восьмое Чувство»? Я слышал о нем хорошие отзывы, но так до сих пор и не сел за просмотр, а это как-то тупо. Какой смысл использовать телек, чтобы отлынивать от дел, если в итоге начинаешь отлынивать и от телека тоже? Где кончается этот порочный круг? Питер тоже еще не смотрел. Они жалуются друг другу на то, каким запутанным оказывается сериал, потом ставят на паузу и спорят о том, кому из них двоих чаще случается быть в замешательстве от реальных, повседневных вещей (каждый настаивает на себе). Еду привозят прежде, чем кто-то успевает взять в споре верх, и они снова включают сериал. К тому времени, как с едой покончено, в сюжете проклевывается больше смысла, а персонажи становятся убедительней, и Уэйд спрашивает (с частыми перерывами на заикание и прочистку горла), можно ли ему прислониться к менее поврежденному боку Питера. После момента раздумий Питер не видит причин отказывать. Уэйд комфортно тяжелый, теплый ровно настолько, насколько требуется, приятный. Он как бы выдавливает из тела Питера какую-то часть напряжения, давно засевшего внутри и уже практически незаметного до тех пор, пока не получаешь наконец хотя бы небольшое избавление от него. И когда наступает этот момент избавления, внезапно приходит и странная мысль, что вся твоя личность кардинально улучшится, если тебе удастся освободиться от оставшегося напряжения и больше никогда в жизни его не чувствовать. Питер понимает − он только что просто проморгал, по-видимому, довольно важную сцену на экране, и решительно возвращает внимание к просмотру. Почти сразу после этого Уэйд подтягивает под себя ноги и опускает голову Питеру на плечо. – Так нормально? Питер берет со стола ближайшую деталь разобранного беспилотника и крутит в пальцах, с каким-то отчаянием. Горящие уши. Поверхностное дыхание. – Пойдет, – говорит он чуть более высоким голосом, чем обычно. Уэйд слегка поднимает голову. – Ты уверен? Прозвучало неуверенно. – Я уверен. Да. Просто удивился. Но. Да. Чертовски да. Он еще немного расслабляется, когда Уэйд возвращает голову на плечо. Питер дышит так глубоко, насколько позволяют ребра (они идут на поправку), потому что если продолжать делать эти смешные, сбитые глотки воздуха, то можно отключиться в мгновение ока. Лучше эту хрень взять под контроль сейчас. Он поворачивает голову и незаметно вдыхает запах мыла-и-Уэйда. Это тоже помогает. – Этот сериал все же оказался хорошим, – говорит Уэйд. – Кафеус – мой любимчик, – отвечает Питер. Уэйд согласно хмыкает, и Питер чувствует его улыбку на плече. – Напоминает мне тебя, – добавляет Уэйд.***
На следующий день Уэйд уходит на охоту за дронами, но возвращается всего через сорок пять минут, на этот раз не потный. И когда снимает маску, выглядит сбитым с толку. Он замирает, когда видит Питера на диване, возящегося с отловленной шпионской камерой. Он переводит взгляд с нее на Питера, изучая его сузившимися глазами. Питер смотрит на него и моргает. Невинно. – М-гм, - произносит Уэйд. Ну и ГОВНЮК же ты, читается в его тоне. – Не представляю, о чем ты, – отвечает Питер. – Я ничего не говорил. – Вот и славно. – М-гм.***
Они оба знают, что границы сместились, и оба знают, что знают оба. Питер более чем согласен не признавать этого вслух; это было бы не только излишним, но и смущающим. Его общая стратегия по поводу всего этого, что довольно нехарактерно для него, просто «разбираться с каждой отдельной ситуацией по мере ее возникновения и никогда-никогда-никогда не анализировать, что или почему происходит на самом деле». А это… полное отсутствие стратегии, по сути. Уэйд очевидно решил перенять эстафету – или, вероятно, использовать эту возможность разыграть «Чумовую пятницу», – потому что его подход настолько по-Питеровски методичный, что он даже рассчитывает свои действия по четко выверенному расписанию завтраков-обедов-ужинов-полночных перекусов. Он определяет новые личные границы Питера. Как в самом начале. Нет, не так как в начале. Теперь у него другой подход. Сейчас, вместо того, чтобы просто пытаться сблизиться или прикоснуться, а потом фиксировать реакцию Питера у себя в памяти, Уэйд сначала спрашивает. И если ответ «нет», то он меняет тему кардинально и совершенно спокойно, не прося больше ничего до намеченного времени следующей проверки. Более того, если Питер говорит «да» чему-то однажды, Уэйд продолжает спрашивать, когда хочет попробовать то же действие еще раз, каждый раз, и не воспринимает самое первое «да» как сейчас-и-навечно-до-скончания-времен. Никто большее так не делает. Питер сам не всегда помнит о необходимости делать это (не то чтобы случай подворачивается слишком часто, потому что для начала нужно как минимум хотеть прикасаться к людям, чтобы это вообще имело значение). Даже Гвен забывала это делать, а ведь у Гвен была футболка «Согласие – это сексуально». Питер теперь уверен, что соглашается на многие вещи, которые не воспринял бы нормально, если бы Уэйд не предоставил ему возможность сначала сказать «да». Еще он не сомневается, что Уэйд об этом догадывается, и что достижение наилучших результатов – это главная причина, почему поиск согласия стал таким четко выверенным и последовательным. Что-то вроде просвещенного личного интереса со стороны Уэйда. Питер решает, что не против. Он ведь тоже получает пользу от результатов. Лишь то, что это его новые личные границы, еще не означает, что он знает, где именно они пролегают, а узнать он хочет. Даже если это границы только-для-Уэйда, которые не распространяются на других людей. И, ну, знаете ли. Он человек. Ему нравятся прикосновения, когда они не болезненные, или приводящие в ужас, или непреодолимые, или катастрофические, или просто одно большое жирное НЕТ. Просто… прошло слишком много времени с тех пор, как прикосновения не были вот такими. Питер приспосабливается к самой идее так же, как приспосабливается к Уэйду, сидящему настолько близко, что их ноги касаются друг друга. Уэйду, прислоняющемуся к нему и аккуратно бодающему его головой. Уэйду, берущему Питера под руку и гладящему его волосы. Похоже, насчет последнего у Уэйда пунктик, потому что он так часто просит разрешения сделать это, что в конце концов Питер говорит, чтобы тот просто считал, что теперь это всегда «да», и что Питер даст ему знать, если момент не подходящий. (В рамках основного нового правила Питеру нравится рука Уэйда в своих волосах, легко почесывающая кожу. Он, может быть, даже попросил бы об этом сам, но Уэйд всегда его опережает.) Теперь Питер поправляется намного быстрее, почти не принимает обезболивающие и даже может ковылять без костылей, но не всегда все дается ему так легко. Сегодня один из таких дней, и к вечеру Питер сдается и возвращается к таблеткам. Прошло уже немало времени с последнего приема, поэтому его устойчивость к препаратам прошла, и через двадцать минут после приема, как по расписанию, его начинает вести. Пальцы Уэйда зарыты глубоко в волосы Питера, и именно сейчас это ощущается на самом деле слишком приятно. Ему даже все равно, что на экране до сих пор «Золотые девочки», несмотря на их договоренность включить «Сообщество» после обеда. Уэйд легонько тянет Питера за волосы и отодвигается к дальнему краю дивана. – Эй, давай-ка, ложись. Ты снова засыпаешь. Питер кряхтит, поднимает мутный взгляд, и когда он останавливается на бедре Уэйда, Питеру кажется, что это чрезвычайно удобное место для сна. К тому же ему нравится текстура этих штанов − приятный, мягкий и плотный хлопок. Он наклоняется и прислоняется к ним щекой, да, да, это отличные штаны. Десять из десяти, он лично рекомендует. – Ох, – говорит Уэйд. – Вау. Эм. Ладно… – Хочешь, чтобы я отодвинулся? – спрашивает Питер, очень надеясь на обратное. Если он снова попробует пошевелиться, гравитация не будет на его стороне. Наверное, это лекарства влияют на его память и восприятие, но он почти уверен, что никогда раньше не слышал от Уэйда именно такого смеха. – Ну уж нет, Хосе, – произносит Уэйд. – Все хорошо. То есть, у меня все хорошо, если у тебя все хорошо, это хорошо, я имею в виду, меня все устраивает и мне хорошо и, прости, кажется, я лишился способности использовать прилагательные. – Мне нравится София, – говорит Питер, тыча в экран вялой рукой. – Язвительная мелкая кошелка. Она лучшая. Уэйд вздыхает так громко, будто ему больно. – Реально, это первый и последний раз, когда я прощаю тебе такие слова, и только потому, что ты сам вызвался положить голову мне на колени. Питер трется лицом о замечательную, прекрасную текстуру штанов. И обе руки Уэйда тут же оказываются в его волосах, останавливая голову Питера. – Ладно, тебе действительно не стоит так делать. – Прости. Я буду хорошим. – Ты будешь… Хн-н-н… о-о-о ебаный господь, ты маленький [много испанского шепотом]. – В конце концов, словесный поток превращается во взволнованный (или даже расстроенный) звук, и Уэйд какое-то время двигается, пытаясь устроиться, а потом продолжает массировать и чесать голову Питера. – Ты под кайфом, – бурчит Уэйд. – Че, правда что ль. – Просто… просто заткнись и смотри телек. – Я ниче не сделал, – говорит Питер. – Да уж, блядь, конечно, – Уэйд рычит себе под нос, ни к кому конкретно не обращаясь. Питер вопросительно хмыкает, и Уэйд отвечает прикосновением, на мгновение опуская ладонь Питеру на висок. Его руки никогда не бывают холодными. Даже удивительно. – Ты и так уже хороший, – говорит Уэйд очень тихо. Титры бегут по экрану, потом снова раздается звук заглавной темы, и начинается новый эпизод. В одну секунду Питер думает попросить Уэйда поставить диск с «Сообществом», а в следующую уже подпевает про себя. Traveled down the road and back again… – Почему ты ко мне так добр? – бормочет Питер. – Это все часть моего гнусного плана забраться к тебе в штаны. – Это твои штаны, – говорит Питер, потому что это правда. По большому счету, с тех пор, как оказался здесь, он носит только одежду Уэйда. И это все еще загадка, которую он не разгадал… – Детали, – фыркает Уэйд. – Конечная цель все та же. …Может, Уэйд думает, что один раз выделить Питеру немного новой одежды – это услуга с его стороны, и что этого достаточно? Но у Питера уже есть своя одежда в его квартире, и они могли бы сходить за ней… Он еще не просил об этом, потому что Уэйд продолжает предлагать Питеру вещи из своего шкафа, и хоть все они слишком велики, также они до смешного мягкие. И всепоглощающе пахнут Уэйдом, а с этим у Питера вообще нет проблем. Ему нравится запах Уэйда на своей коже. Это дарит чувство безопасности, и ему нравится. Но ему не нравится не знать причину сбивающих с толку социальных механизмов. Незнание – это всегда риск случайного противодействия личным представлениям другого человека о мире, что наверняка повлечет злость с его стороны. В таких авантюрах он принимать участие не любит. Не тогда, когда этот самый человек настолько важен. Он сонно крутит эту мысль в своем мозгу, в то время как пальцы Уэйда кружат по его голове, и пытается найти место, с которого можно начать. – Они мешковатые… – говорит Питер, зная, что это не то место. Уэйд отвечает слишком громко и слишком быстро, и слова словно звенят на фоне диалогов в телевизоре. Питер слушает звуки оцепенело, не понимая. – Если тебе так не нравится носить мои штаны, знаешь, я буду только рад, если ты их снимешь. Поверь, у меня с этим точно никаких проблем не будет… Разве что только прямо сейчас. Не сейчас. Потому что ты под кайфом. Так что, может, ты просто замолчишь и оставишь их пока на месте, а судьбу твоих штанов и того, что в них, мы обсудим позже. Питер хмурится, запутанное крысиное гнездо звуков оседает в одной из ячеек его памяти, оставаясь нерасшифрованным. У Бланш новый парень. Питер не может перестать обводить пальцем дырку на краю дивана, на которую наткнулась его рука. Одна особенная молекула на его голове продолжает светиться удовольствием всякий раз, когда Уэйд задевает ее ногтем. Образ пары темно-бордовых спортивок порхает в мыслях Питера, настойчивый, но бессмысленный, и слишком порывистый, чтобы ухватить его, как тот комар, который не перестает жужжать у тебя над ухом, но никогда не дает себя поймать, вне досягаемости даже теперь, даже с супер-рефлексами… И сейчас Питер парит выше, чем процентная ставка по его студенческим кредитам, так что все это ужасно смешно. Или могло бы быть. Если бы его внутренности не сжимались в попытке защититься от этого пронзающего чувства прямо посредине. Чувства ох-дерьмо-что-то-не-так-будь-внимателен. Это не совсем Паучье чутье, оно затихает в ту же секунду… но это почти то же острое предупреждение, на какое способно его тело. В его памяти Мстители твердят одну и ту же фразу – раздельные воспоминания, которые его мозг решает сформировать в один цельный момент, это он точно знает, – но Питер не может различить слова в своем сознании так же, как и слова в телевизоре. Они лишь упрямое, пустое эхо, повторяющийся мотив. Крики птиц. И он под кайфом, поэтому чувствует, как хихикает без единой блядской причины. Это совсем не смешно, в крайнем случае да, в крайнем случае нет… Руки Уэйда замирают в волосах на время, необходимое для вздоха, и даже сейчас Питер не понимает, что это несчастливый вздох.***
Мстители все еще бормочут, когда к часу ночи действие лекарств слегка ослабевает, а Питер обнаруживает себя лежащим в кровати, с головы до ног в нервном поту, настолько бодрым, словно кто-то его пнул. Внутреннее бормотание – наконец-то – складывается во что-то понятное. Не обращай внимания, просто иногда он такой, – говорят они. – О чем вы вообще? – спрашивает Питер вслух. Его голос звучит хрипло. Питер раздраженно отбрасывает одеяло и чешет лодыжки, руки, затылок. Одежда насквозь мокрая, колючая и липкая как пиздец, а его кожа покрывается мурашками, но внутри ему слишком жарко, и каким образом он вообще может думать в таком состоянии? Питер стягивает футболку с отвращением (в последнее время он снова не может двигать руками свободно) и, когда он сдергивает с себя штаны, его память решает, что сейчас самое подходящее время раскрыть запертые ранее ячейки и воспроизвести все, что Уэйд сказал прежде этим вечером. Конечная цель все та же. Питер замирает, перегнувшись через колени, со штанами, все еще сбитыми в ком вокруг его ступней. Конечная цель? Просто иногда он такой. Ага, ладно, но… «конечная цель»? Питер зарывается руками в наслоения слишком большого количества ткани вокруг его ног, мягкость штанов испорчена холодным потом. Руки продолжают закапываться, запутываться, пока он слегка раскачивается, думая, и думая, и пытаясь думать, но его лишь швыряет туда и назад между конечной целью и он такой. Пронзающее чувство где-то посередине грудной клетки возвращается, усиленное стократ. На самом деле нет ничего более бесящего, чем быть действительно обеспокоенным чем-то, но не понимать, чем именно, и тем более – почему. Найдя в себе каплю решимости, Питер садится, скрещивая ноги (штаны натягиваются между его стоп, теперь скрученные под коленями), и опускает голову на руки, поочередно хлопая себя по щекам и вискам и продолжая раскачиваться. (Обычно он больше отзывается на тактильный стимминг, поэтому раскачивание ему требуется нечасто, но когда такое случается, это помогает лучше, чем что-либо еще в мире). Так, ладно… что еще сказал Уэйд? Мой гнусный план забраться к тебе в штаны, услужливо подсказывает память. Судьба твоих штанов и того, что в них. Что, в общем-то, не так уж и необычно слышать от Уэйда, пока память Питера не добавляет Ты под кайфом больше одного раза, ворчливо и со значением. Но… погодите, нет. Какая разница, был Питер под кайфом или нет? Но Уэйд снова и снова продолжал об этом говорить, словно… он возвращался к этому факту в связи с вопросом о штанах и их наличии на Питере, как будто… Питер застывает на секунду… как будто в этом всем имела место проблема согласия… Но нет, это лишь флирт и намеки. Просто часть обычного разговорного арсенала Уэйда, как попкультурные отсылки. Всего лишь безобидная ахинея, вброшенная шутки ради. Просто иногда он такой, просто не обращай внимания. Просто. Так ведь? …А потом, почти мучительно, он вспоминает, как положил голову Уэйду на ногу, и следом за этим – реакцию Уэйда. Внезапный упадок настроения, и тебе действительно не стоит так делать, и постоянное ерзание, словно ему неудобно, словно… Ох. На несколько секунд в голове Питера воцаряется удивленная тишина. Потом его дыхание становится невесомым, его уши вспыхивают. И теперь жар собирается еще и внизу живота, тяжелый и агрессивный, а потом еще ниже… Ох-х-х черт. Просто иногда он такой, бормочет мозг Питера на повторе. Просто не обращай внимания. Просто иногда он такой. Просто не обращай внимания. Член Питера, как выясняется в процессе, присоединяться к групповому бормотанию не намерен. И это не обычный утренний стояк. Ладно, это… нет, стоп. Нет. Что? Нет, просто погодите… просто… Так, хорошо, отложим это пока подальше в сторону, потому что… потому что просто нет, только не прямо сейчас… назад к ебучей теме, пожалуйста, мозг, спасибо огромное… Если это – ладно, чисто теоретически, только исключительно теоретически, просто допустим, что Уэйд был на-самом-деле-абсолютно-серьезен с заигрываниями (на этот раз), – если Питер упустил эти сигналы в процессе, тогда что насчет, ох, ну, вы знаете. Всего остального? Каждая ремарка по поводу задницы Питера, или нытье по поводу «неприкасаемости» его границ, или непринужденное провозглашение вожделения, или ШУТКА ЮМОРА сразу после откровенного описания того, как Уэйд бы его трахнул, или прикол про «сгорби мою гору», или психологическая игра в переодевания, в процессе которой Питер оказывался в нарядах разных сексуальных персонажей, или… или буррито-с-гуакомоле и считалось ли это «приглашением»… О боже. Питер слышит, как из него со стоном вырывается маленький, сломленный, жалкий звук. Он перестает трогать лицо и начинает вместо этого с силой прочерчивать его ногтями. Если бы они не были обкусаны, то пошла бы кровь. Просто иногда он та… Нет. Нет, Питер не может «просто не обращать внимания». А еще, по-честному? Это не «иногда», это «с завидной, блядь, регулярностью». …И ведь оно всегда было. Не так ли? А значит, что эта – эта, ах, эта штука, эта... назовем ее новой интерпретацией – прежде всегда была частью Питера-и-Уэйда и Паучка-и-Дэдпула. И вот он Питер, всю дорогу тупо подпевавший без единого представления о настоящем смысле происходящего, намеренно игнорировавший то, что, очевидно, было ключевым компонентом отношений (по крайней мере, Уэйд явно считает именно так, потому что, серьезно, «конечная цель», и все остальное, что он так любит говорить?..) Это уже не теоретически. Это доказательство. Питер смотрит на свои руки и ноги, но все равно словно не может их осознать. Кажется, что они принадлежат кому-то другому. Питер не может их почувствовать. Вселенная распадается на пиксели, становится чужой, нестабильной. Что, блядь, тогда вообще такое эта их дружба? Ох, прекрасно, теперь стояк Питера пропал так же быстро, как и появился, потому что у Питера начинается злоебучая паническая атака. Он сворачивается в клубок, запускает пальцы в волосы, дергает и хватает ртом воздух, снова и снова, и – вообще-то он неплохо умеет сохранять относительную ясность в голове во время приступов паники, потому что у него за плечами куча неприятного опыта. Но обычно такое случается практически беспричинно, просто от общего ощущения сокрушительности мира, а не из-за конкретной мысли. Его мозг хватает эту идею, словно зубами, и сжимает. Неужели так было всегда? Грудь Питера разрывается напополам, он в этом уверен. Руки цепляются за нее в попытке удержать целой. Неужели ПОЭТОМУ он всегда был так добр к тебе? Настолько чертовски добрее, чем кто-либо еще? Чтобы втереться к тебе в доверие? Сделать себя незаменимым, чтобы ты слишком боялся потерять его, сказав «нет»? Потому что ты одинок и голоден во всех возможных смыслах, и ты ДОВЕРЧИВЫЙ? Легкая добыча, ничтожный Паркер, ты – пиздецки легкая добыча. Всегда был. Это у тебя на лице написано. Каждый видит это даже за милю, и не только злодеи. Гарри видел это. Гвен видела. Тетя Мэй это видит. Мстители видят. КОНЕЧНО ЖЕ, Уэйд видит тоже. Огромную, нахуй, мишень у тебя на спине, а Уэйд отличный стрелок, он не мог не заметить ее с первой попытки. Может, он даже не думает об этом в таком ключе. Готов поспорить, что не думает. Он просто разыгрывает эту затяжную партию и, возможно, делает это вообще бессознательно. Но он… у него есть цель, не так ли? У каждого есть какая-то цель в отношении тебя. Даже если это просто желание почувствовать себя хорошо, «защищая» тебя или пытаясь «починить» тебя, все они чего-то хотят. Все они чего-то ОЖИДАЮТ. И если ты не оправдаешь их ожидания, они тебя сотрут. Даже Гвен… Нет, не вспоминай о ней. Даже Гвен пыталась «починить» меня… Я сказал не вспоминать о ней. Гвен была НЕ ВСПОМИНАЙ О НЕЙ Гвен пыталась «починить» меня, и ее согласие встречаться было лишь отчаянной мерой, чтобы «починить» меня, и это все равно не помогало, а потом она стала мне просто другом, словно это был акт благотворительности. Наша дружба для нее была сраным проектом по общественной деятельности, а ты только делал вид, что не замечаешь, чтобы она не чувствовала себя плохо… нет, ты делал вид, что не замечаешь, потому что она была единственным человеком, кто мог хотя бы притворяться твоим… тебе больше не нужно это отрицать, теперь ты не сможешь ранить ее чувства, она УМЕРЛА… Я сказал не вспоминать о ней. Он врал, когда говорил, что ничего не хочет от тебя. Это была ложь. Это была откровенная ложь прямо тебе в лицо. Наверняка. Безусловно. Если бы ты действительно не был ему нужен для чего-то конкретного, он просто стер бы тебя своими глазами, как делают все остальные. И ты был ИДИОТОМ, раз думал иначе. Ты просто хотел думать иначе. Может, это была шутка, которую ты должен был проигнорировать, а все… все то другое, все то просто-не-обращай-внимания другое, было тем, на что стоило обращать внимание. На что ты ОБРАТИЛ бы внимание, если бы не был худшим, тупейшим, самым доверчивым неудачником из всех. Теперь ты хотя бы знаешь, чего именно он хотел все это время? Теперь ты, по крайней мере, понимаешь, что для него вообще есть это ЧТО-ТО и «конечная цель»? Теперь ты хотя бы ЗНАЕШЬ. Питер поднимает голову, медленно. Паника не прошла, но убывает, потому что его тело слишком устало ее терпеть. Вместо себя она оставляет это знакомое чувство пустоты-тошноты-истощения вместе с медленно вскипающей яростью и безграничным непростительным унижением. Его грудь все еще словно расколота пополам, а посередине дыра шириной в бесконечные мили. – Так глупо, – шепчет он. Питер осматривает себя в растерянности. Пора подвести итоги. Почти здоров, несколько упрямых синяков еще держатся, добавилась пара новых шрамов. Нога еще, наверно, зажила не до конца, но достаточно, чтобы это не имело значения. Он все еще хромает, скорее всего, не может бегать или нормально приземляться, но способен перемещаться с умеренной скоростью без необходимости цепляться за что-то. Цепляться за кого-то. Он тычет в свой член с усмешкой. Ну и что, что встал? Ну и что, что он мог бы в конце концов сказать д… Не имеет значения. Абсолютно не важно. Может, Питер и не понимает, как должны работать отношения между людьми, и он знает, что все они обременены условиями в той или иной мере, но он, блядь, абсолютно уверен, что дружба (или… чем бы это ни было) не должна иметь сраной конечной цели, независимо от того, является ли эта цель сексуальной или какой-либо еще. Ему приходится сталкиваться с подобным дерьмом со стороны всего гребаного мира. Ему не нужно терпеть это еще и от друзей (или… кем бы они ни были). И определенное число лет назад он пообещал себе, что не будет, больше никогда. (Это одна из бесконечного множества причин, почему у него не было друзей после Гвен и до Уэйда. Прежде чем Уэйд стал частью его жизни, Питер стал думать, что никто не заводит с кем-то дружбу, если только не ищет чего-то кроме этой самой дружбы. Сейчас он снова начинает так думать). И Питер сказал это, не так ли? Совсем недавно. Начистоту и прямо Уэйду в лицо. Ты должен сообщить мне, если планируешь меня использовать. Был ли это такой способ Уэйда «сообщить» ему? Даже несмотря на то, что он умеет достаточно хорошо разговаривать на языке Человека-Паука, чтобы к этому моменту знать: такие проходные шутки – не самый эффективный способ коммуникации? (Но ох… ох, Уэйд бы точно обратился ко всем этим шуткам и сказал бы: «Видишь? Я говорил тебе». И вообще-то это было бы правдой, так что Питеру нечего оказалось бы ему противопоставить. «Это не моя вина, что ты чего-то недопонял». Гарри в особенности нравился этот маленький подкол. Из-за этого Питер воровал для него у мистера Озборна всевозможную хрень. Из-за этого Питер писал за него эссе, из-за этого их обоих однажды отстранили от занятий… «Ага, я называл это «сотрудничеством», не моя вина, что ты не смог различить в этом всего лишь фигуру речи».) Идиотские люди, их идиотские скрытые намерения и их идиотское убедительное отрицание. Идиотский Уэйд и его идиотская серьезно-шуточная манера разговаривать иногда (хотя сейчас намного чаще, чем раньше). Идиотский, идиотский Питер, которому потребовалось слишком много времени, чтобы понять это. Такой идиотский. Питер закрывает глаза, открывает папку Серьезные Пули, От Которых Я Увернулся и запихивает всю эту ситуацию внутрь, а потом глубоко вздыхает и осматривается в темноте комнаты. …Что теперь? Очередная ментальная перестановка реальности, это точно, и скорее всего еще больше болезненной рефлексии позже, но пока – чистый прагматизм: что, черт возьми, теперь? Он подтягивает колени к груди и стягивает штаны с лодыжек, аккуратно откладывает в сторону. Они прилично воняют. Что теперь. Подведение итогов. Вокруг темно, он обнажен, а все, что не пахнет им, пахнет Уэйдом. Если он хочет надеть сухую одежду, то это будет одежда Уэйда. Снова. Серьезно, в чем вообще дело? Мозг Питера выплевывает около дюжины вероятных мотиваций Уэйда для всей этой херни с одеждой, и «может, он слишком ленивый и думает, что в этом смысле я не имею ничего против» – единственная мотивация, которая не кажется стремной и/или сексуальной. Его снова уводит от темы. Возвращаемся к итогам. Сейчас глубокая ночь. Он проснулся, а Уэйд нет, судя по отсутствию каких-либо звуков. Хотя теперь Питер даже не уверен, что Уэйду вообще необходим нормальный человеческий сон, потому что почти каждый раз, когда Питер думал, что Уэйд спит, оказывалось, что он просто притворялся. И если… Он опять это делает. К итогам. Сейчас ночь, он голый, одинокий и ему больно во всех смыслах этого слова, и еще он немного голоден. А на кухне есть еда. Наверно, он уже достаточно исцелился, чтобы перемещаться на паутине, если делать это медленно и аккуратно, но вообще-то ему особо некуда пойти, кроме как сюда. Он не может рассказать тете Мэй ничего из случившегося, и даже если бы он хотел пойти к Мстителям, все они (может, кроме Клинта, или Тора, если он вообще на Земле, или, может, Сэма, если бы ему не приходилось все еще безвылазно сидеть в Вашингтоне, хотя Питер не так уж хорошо знает Сэма, так что об этом сложно судить) тут же набросились бы со своими «яжеговорил». Так что на самом деле у него нет никого и нигде, с кем можно было бы поговорить обо всем этом (или вообще о чем-либо), кроме как… здесь. Несмотря на это все, ему с большим трудом удается убедить себя просто оставаться на месте еще хотя бы на какое-то время. Где-то глубоко в загадочном уголке его мозга инстинкт орет ему убираться, убираться, убираться. Он мог бы лечь, безуспешно пытаться уснуть и делать вид, что ни одна из этих мыслей не приходила ему в голову. (Ага, а еще он мог бы ворваться к Джеймесону в офис и содрать с себя маску. Жизнь просто фонтанирует возможностями.) Убираться, убираться, убираться. Так тихо, насколько вообще возможно, он подбирается к дыре в стене, просовывает в нее голову и осматривается. Уэйд распростерся на диване в полной темноте; Питер видит, как его ступня свисает с подлокотника. Две разорванные части груди Питера словно раздвигаются еще дальше, и он просто пытается продолжать дышать, ощущая свои легкие сейчас слишком уязвимыми и открытыми для всего мира. Он отходит от дыры и смотрит на свои руки. Это неправильно. Все это так неправильно. Питер выходит из спальни и пробирается туда, где у стены в гостиной стоят коробки Тони. Его кожа настолько бледная, что ему кажется, будто он светится в темноте. Он правда очень надеется, что Уэйд действительно спит. Питер открывает большую коробку и достает оттуда костюм и маску, которую он сам переделал, потом испуганно крадется назад в спальню. Материал грубее, чем должен быть, плотнее, чем тот, к которому он привык, но Питер ощущает, как его тело обхватывает приятный уровень прочности, и эта вещь принадлежит не Уэйду, а ему. Шутеры уже на запястьях и готовы. – Альбатрос, – шепчет он, но все равно чувствует себя колибри. Питер не знает, кто он на самом деле. И является ли он вообще хоть кем-то. Он останавливается на границе гостиной, глядя только на картонные коробки. Некоторые предметы из них Питер хотел бы взять с собой. Он оставляет их там, где они лежат. Во втором от плиты кухонном ящике Питер находит заляпанный кофе блокнот. Он пишет маркером, вздрагивая каждый раз, когда кончик скрипит, проходясь по бумаге. Спасибо за все, что сделал. Он замирает. Ты добрый человек. Все остальное мозг Питера не способен оформить в какие-то слова. Все остальное может оставаться несказанным. Жалкий, как и вся эта ситуация, Питер хочет оставить Уэйду что-то хорошее. Ни одно из окон по большому счету не открывается, а входная дверь всегда издает много шума. Если ее звук разбудит Уэйда… или, опять же, если Уэйд втайне не спал все это время… он ничем себя не выдает. Склады слишком низкие, чтобы раскачиваться на паутине, цепляясь за них. Человек-Паук идет пешком, шатаясь и время от времени прихрамывая, в основном он смотрит в землю, пощипывая пальцами ткань на локте, доверив внутренней дрожи дать ему знать, если какая-нибудь из теней захочет его съесть. Он надеется, что никто его не сфотографирует. Это не тот момент, который он бы хотел запечатлеть. Он старается похоронить каждую ушедшую секунду, заметая за собой следы. Он знает, что никогда не сможет забыть. И все равно пытается. Путь неблизкий. Добравшись до места, где постройки становятся выше, он переключается с ног на шутеры. Прошло много времени – две недели? Три? И он позволяет себе отвлечься на ощущение, которое дарят действия, основанные на чистой мышечной памяти. То же самое чувство, как когда ты долго не садился на велосипед. Уверенность в том, что тело знает свое дело, но в то же время тревожная уязвимость, потому что Питер не представляет, что сделает дальше, пока не наступает сам момент свершения. Ветер сегодня совсем не дружелюбный. Продолжает спрашивать, что же Питер творит, а тот все не может найти ответ. Тело ведет его назад в собственную квартиру. Питер забирается внутрь через окно и не включает свет. К этому моменту электричество уже наверняка отключили. Пахнет затхлостью. Он не открывает холодильник. Срок платы за аренду уже подходит, если еще не наступил, и Питер в любом случае не может заплатить, потому что всегда так жил – от одного чека до следующего, а его уже давно уволили. Арендодательница была понимающей и сочувствующей, очень гибкой в отношении сроков погашения задолженностей. Она говорила, что и сама с этим сталкивалась, и ей нравилось, что Питер убирает снег зимой. Он совсем не хочет ее расстраивать. Он не хочет расстраивать тетю Мэй, когда соизволит явиться к ней на порог. Он не особенно скучает по Квинсу или по тому, чтобы снова стать еще одним ртом, съедающим зарплату тети, даже если сама она на это никогда не жаловалась. Питер достает из урны смятую коробку, восстанавливает ее с помощью скотча и начинает скидывать в нее книги. Коробка лишь наполовину заполнена, когда он выпускает ее из онемевших рук, а потом стоит там, на пороге затхлой комнаты, прислонив голову к углу и не думая абсолютно ни о чем. Просто стоит. Маска еще на нем. Он не снимает маску. Он просто стоит. Потом идет к матрасу, садится на корточки, поднимает его за угол. Ложится на пол и заползает под матрас на животе, опускает его себе на спину. Питер поворачивает голову набок и чувствует грубый прохладный пол под щекой через ткань маски. Он хочет закрыть глаза. Он не закрывает глаза. Тяжесть матраса расплывается по ребрам (они уже почти зажили), давит ровно настолько, чтобы приходилось прикладывать совсем немного усилий для дыхания. Парадоксально, но спустя несколько минут (или, может быть, лет) дышать становится легче. Матрас пахнет пылью и телом Питера. Он почти забыл этот запах – свой собственный, без примеси Уэйда. Запах Уэйда все еще исходит от тела Питера, это ощутимо, потому что он единственный здесь, кто так пахнет. Питер не уверен, хочет ли принять душ. Он не принимает душ. Когда-то он забирался под этот матрас после плохих патрулей или Плохого Дня Для Мозга. Каждый раз. Он проводил под матрасом почти столько же времени, сколько и на нем. За последние несколько лет ему не приходилось делать это особенно часто. От старых привычек так просто не избавишься. Он не может здесь оставаться. Он остается еще ненадолго. Питер не может здесь оставаться. Он встает, пинает матрас на место, потому что тот должен находиться у стены, когда Питер не лежит под ним. Он смотрит на полузаполненную коробку с книгами, потом обводит взглядом всю квартиру. Здесь он тоже не может оставаться. Запихнув футболку, толстовку и джинсы в рюкзак, он вылезает из окна, назад к ветру, который не так давно означал Хорошие Вещи. Через какое-то время в воздухе появляется запах рассвета. Питер останавливается на первой попавшейся крыше, к которой не ведет пожарная лестница, первой крыше, где, может быть, его не потревожат. Он надевает джинсы и толстовку поверх костюма, и вместо того, чтобы снять маску, сильнее натягивает капюшон. А потом садится в тени, прислонившись спиной к одной из балок водонапорной башни, и сворачивается в клубок. Здесь тихо. Он хочет не засыпать и думать. Он засыпает. http://41.media.tumblr.com/4a9cea60099874a96837ad9477472203/tumblr_o4khl5Zed61vnw8y9o1_1280.jpg (Art by https://bexorz.tumblr.com on tumblr)