В которой социальные устои идут по боку, Питер не слишком-то хорошо помнит курс английского времен старшей школы (а Уэйд его в принципе не помнит), и автор ни хера не знает о телесных повреждениях таких масштабов.
Предупреждения к главе: на самом деле, никаких, не считая того, что во время написания этой части автору пришлось перестать принимать его обычные лекарства ради Хороших Обезболивающих™, потому что у него случилось бо-бо (но он в порядке, не волнуйтесь), а Хорошие Обезболивающие™ не особенно сочетаются с его привычными препаратами, и их чередование, а затем внезапный
возврат к обычным таблеткам мо-о-огут на какое-то время сделать автора изрядно упоротым (в забавном смысле!), так что он буквально не вдупляет, есть ли вообще хоть какой-то смысл в этой главе, но сейчас его это не волнует, поэтому он все равно опубликует ее и, типа, просто… понадеется на лучшее.
Примечание переводчика Tiferet: Эту главу полностью переводила я *АБДЫЩ!*
============================================================
Осмысленности Питера хватает на то, чтобы понимать, что он дрейфует туда-сюда по границе сознания. Это как один из тех кошмаров, которые продолжаются с того самого места, на котором прерываются, когда ты на мгновение выдергиваешь себя из сна.
И как если в то же самое время страдаешь от сильнейшего жара.
С ним уже такое случалось.
Звуки окружающей среды преследуют его во сне и наяву, постоянный бессмысленный грохот. Тот тип шума, что подсказывает ему – он, несомненно,
не в безопасном месте. Может, в самом разгаре сражения, кто знает. Темно. Горит огонь. Ему нужно встать.
Ему нужно встать.
Питер предпринимает попытки договориться с собой и держаться за это состояние, хватается за него как за спасательный круг после кораблекрушения. Тем не менее, оно не позволяет ему ощутить твердую почву под ногами. Он не может оставаться в сознании.
… Железный Человек поднимает что-то с него. Когда тяжесть покидает ноги, боль словно бы высвобождается и взмывает к голове Питера, чтобы снова вдавить его в землю.
… Кэп (не Стив, Кэп) наклоняется совсем низко к лицу Питера, говоря нечто, что, вероятно, не терпит отлагательств. Питер вроде бы чувствует, как тот по-медицински быстро ощупывает его тело сверху донизу. Он уязвлен в самом неопределенном из всех возможных смыслов и в то же время мирится с этим, потому что знает – Кэп просто проверяет, не сломаны ли кости.
Лицо Кэпа покидает пределы периферического зрения Питера, сменяясь лицом Брюса; ему светят в глаза фонариком. Еще Питеру задают невнятные вопросы. Ищущие руки Кэпа добираются до голени, и затягивающая все темная пелена незамедлительна и агрессивна.
… Кто-то несет его, но он не может сказать, кто. На этот раз глаза едва приоткрываются – кто бы ни держал его на руках, движется он быстро, − не прекращающаяся толкотня заставляет Питера постоянно вздрагивать. Он не ощущает запаха тела этого человека, потому что все, что может учуять –
горящее и
сгоревшее, и он чувствует, будто сейчас его вывернет наизнанку… но если он и закончит приступом рвоты, это случится после того, как он снова провалится в обморок или окажется в настолько невменяемом состоянии, что не сможет зафиксировать это в мозгу.
… Он лежит на земле, с одной ногой, размещенной в наклонном положении. Тут
холодно, и когда он начинает дрожать, это приводит в движение его ногу и вырывает из него крик. (Не настоящий крик, запоздало понимает Питер, − его рот не открывается и легкие перенапряжены из-за вдыхания дыма, но он может разобрать что-то вроде собственных
хрипов, как у больной лошади). Сирены пожарных машин ощущаются как захватный крюк, скребущий у него в ушах, и это полностью приводит его в чувство, оставляя такой пронзительный звон в его голове... Он прищуривается, потому что его лицо уже повернуто в нужном направлении.
− Привет, Уэйд, − пытается сказать он, но рот по-прежнему не открывается.
Уэйд полностью игнорирует все личные границы Питера, он слишком близко, но Питер может чувствовать, как тяжелая ладонь обеспечивает одной из его ног постоянное давление, которое Питер распознает как
останавливаем кровотечение, так что не протестует. Он слышит, как Уэйд говорит, и это низкое, отдающее отчаянием бормотание. Слова «Паучок» и «малыш» продолжают всплывать из общего звукового потока.
Другие голоса принадлежат тем, кто находится за пределами его поля зрения. Возможно, Мстителям. Черт, они должно быть в ярости.
На этот раз он не до конца отключается, но все равно отчасти теряет нить происходящего, потому что следующее, что он отмечает, это Уэйда, стоящего над ним – в прямом смысле над ним, по одной ноге с каждой стороны от бедер Питера, − с проступившими мышцами спины и руками, разрезающими воздух около пустых кобур. Питер моргает, глядя на кобуры. В те единственные моменты, когда он видел их опустевшими, пистолеты держал Уэйд, но сейчас у него в руках ничего нет, как и в кобурах, и это
неправильно.
Кто-то орет, совсем рядом. Тони, думает он. Язык – бессмысленный поток бесполезных слогов, но впервые в его гребаной жизни то, что Питер оказался наполовину лишенным невербальной информации, оставляет его совершенно невозмутимым. В любом случае, его совершенно не интересует то, что скажет Тони.
В ответ на вопли Старка голос Уэйда повышается. Уши Питера чувствуют себя неважно, но то, как громко говорит Уэйд, на этот раз не причиняет боли. И хотя большую часть времени Питер отнюдь не фанат гнева других людей – он приводит его в состояние «бей или беги», переключает на автопилот Человека-Паука, − сейчас гнев Уэйда ощущается как… показатель неприкосновенности? Большая сильная штука, на которую Питер и Уэйд могут опереться, и она защитит их обоих.
Катаны оказываются поднятыми в воздух, зависают над Питером, но указывают на кого-то другого. Рот Питера хочет растянуться в улыбке, а еще больше − просто открыться, однако мнения самого Питера и его тела расходятся относительно множества вещей.
− … бежать, − говорит голос Тони.
Катаны перемещаются в позицию для атаки.
−
Почему? – говорит Уэйд.
Его голос кажется еще более злым, чем раньше. Питер хочет дотянуться и погладить Уэйда по голове в знак признательности, точно так же, как гладят кота в благодарность за то, что он мурлычет для вас. Но Питер все еще на земле, лежит на спине, а Уэйд слишком высокий для таких порывов.
Питер снова теряет нить реальности, пока они спорят. То, как внутренние стороны ботинок Уэйда обхватывают его бедра, очень приятно.
Брюс дотрагивается до головы Питера, и тот вздрагивает – хоть и знает, что это всего лишь кончик пальца, он все равно кажется
острым. Брюс что-то говорит, и, несмотря на то, что его слова вообще
не ощущаются как слова, основное их значение все еще можно примерно перевести: Брюс думает, что Питер повредил голову, и считает это большой проблемой.
Он аккуратно приподнимает большим пальцем веко Питера, и тот умудряется ударить его в раздражении. Возможно, у Питера даже получается выдавить из себя слово «нет», хотя эта часть могла ему и привидеться.
(Он замечает, что острие одной из катан покоится теперь у Брюса на плече, мягко упираясь в шею).
Брюс отпускает что-то о том, что Питеру
не стоит и дальше лежать на холодной земле. Питер молча, но от всего сердца соглашается. Брюс продолжает говорить кучу других вещей о том, что нужно Питеру, но информация струится слишком быстро, чтобы тот смог задержать на ней внимание.
Через какое-то время Уэйд убирает катаны, и Питер больше не чувствует ботинок у своих бедер.
Вновь появляется Кэп, заранее извиняется и вздергивает Питера вверх, держа его под руки. Слишком быстро. Внезапная волна головокружения, обрушившаяся на него, отвлекает Питера от ощущения хватающих его рук. Ему удается подняться, но прежде чем он успевает выяснить, могут ли ноги удерживать его вес, Кэп и вовсе подхватывает его на руки. И говорит что-то о том, что Питер весит слишком мало.
Грубо.
Питер бросает взгляд туда, где, как он думает, стоял Уэйд (все продолжает вращаться, и сейчас он
совсем не в ладах с ориентацией в пространстве), но Уэйда там нет. Кэп начинает идти, и Питер вертится, чтобы попытаться определить местонахождение Уэйда. И он способен
нихерово так вывернуться. Кэп перехватывает его покрепче и бурчит что-то себе под нос («Следи за языком», − замечает голос Тони), но вынужден на минуту остановиться, пока Питер извивается изо всех своих сил.
− Уэйд, − зовет Питер.
Пока они ведут дискуссию на тему того, сказал ли он «Уэйд» или «уйди», Питер внутренне гордится тем фактом, что в принципе смог осилить хотя бы слово. И только взгляните! Панда-маска возвращается. Уэйд должен сказать Кэпу, чтобы тот поставил его на место. Питер
совершенно точно может ходить.
Уэйд качает головой и бормочет что-то безрадостное, и топчется с ноги на ногу. И совсем не орет на Кэпа.
Безрадостное качание головой?.. Это неправильное поведение. Питер хмурится.
Уэйд извиняется перед ним. Прежде чем Питер успевает сообразить, как спросить, за что он извиняется, Уэйд разворачивается и идет в одну сторону, Кэп в другую – все еще с Питером в крепкой хватке, − а следом за ним Тони и Брюс, тихо переговариваясь друг с другом.
Питер хмурится сильнее, часто моргает и смотрит через плечо Кэпа на спину Уэйда, которая становится все меньше по мере того, как тот удаляется.
… Погодите-ка.
(Детали складываются воедино).
Просто подождите одну ебаную минуту!
Скрипя зубами от
осознания, что это причинит еще больший дискомфорт его поврежденной ноге, Питер выпускает увесистый шар паутины в лицо Кэпу и дергается изо всех своих сил. Кэп отшатывается − очень мило с его стороны уронить Питера довольно-таки деликатно (но все равно это
ебучее АУЧ) − а потом вцепляется в паутину обеими руками. Прежде чем прийти ему на помощь, Тони закатывает глаза, Брюс начинает тихо считать, а Питер снова пытается позвать Уэйда, но у него получается выдавить из себя лишь громкое неопределенное мычание.
И когда он скребет руками по земле, пытаясь отползти подальше от Мстителей, маленькая голубая вспышка заставляет его взгляд вернуться к Кэпу. К Тони, продырявливающему паутину лазером, и Кэпу, напряженно делающему глоток воздуха, а потом еще один. Большой отчаянный
Я почти задохнулся глоток воздуха.
У Питера отваливается челюсть. Он не собирался залеплять Кэпу рот
и нос. Он не
хотел..!
Тони поворачивается, чтобы уставиться на Питера, и тот попросту
без понятия, что значит это выражение лица, он
никогда не видел его раньше, но снова думает, что его сейчас стошнит.
Уэйд торопится встать между ними, перегораживая собой обзор.
− … ЧТО ЗА ХУЙНЯ, − вопрошает он среди общего шума.
Отвечая, Тони, несмотря ни на что, не переходит на крик. Не на этот раз. На самом деле, Тони ведет себя реально тихо, но это вовсе не значит, что он спокоен.
Довольно скоро и Уэйд перестает вопить. Питер дрожит на земле, потому что его нога болит слишком сильно, чтобы карабкаться по стенам, и он не представляет, что делать.
Когда Уэйд поворачивается, чтобы взглянуть на него, руку Питера посещает потрясающая идея потянуться к нему.
(До Питера доходит, что у него, пожалуй, нехилое сотрясение мозга).
Уэйд опускается на землю,
прямо в Питеров микрокосм, с готовностью заполняет собой тупые протянутые руки, позволяет этим тупым рукам хватать и сгребать красно-черное.
− Что такое? − спрашивает Уэйд, и Питер почти всхлипывает, потому что слова понятны
до последнего звука.
Перевод в обратном направлении проходит не так гладко.
Когда Питер предпринимает попытку заговорить, у него получается лишь новая порция стонов и раздосадованного хныканья, и его пальцы только сильнее сжимаются. («Все хорошо, Паучок, у тебя получится. Я не перестану тебя слушать, пока ты не скажешь то, что хочешь, ладушки?») Питер опускает голову в знак признательности, затем пытается отцепиться от костюма Уэйда, потому что думает, что жесты все еще могут сработать, и для этого ему вроде как нужны руки.
Его пальцы разжимают хватку, но липнут к материалу. И он не может высвободить их.
Обычно его руки становятся такими невольно липкими, только когда он находится, ну, знаете, в свободном неконтролируемом падении. Это рефлекс, проявляющийся при стрессе, как Паучье чутье или та штука, когда люди непроизвольно мочатся от ужаса.
Питер заливается таким сильным румянцем, как если бы он
действительно обмочился.
Фыркая в адрес собственного поведения, он делает руками резкий маленький рывок, словно кошка, к лапе которой прилип скотч. И да, может, он лишь еще сильнее погружается в панику, когда пальцы так и не удается освободить.
Уэйд медленно берет одну из рук Питера двумя своими и успокаивает прикосновениями теплых перчаток и нежными словами, пока ее наконец не удается отклеить.
Питер таращится, не мигая, на свою освобожденную руку, пока приглушенные звуки того, как Брюс закрывает собственный рот и глубоко дышит носом, не заставляют его взглянуть на трех Мстителей. Он насупливается, резко поворачивается к Уэйду.
Не пойду! – показывает он, тряся головой так неистово, что она снова начинает кружиться.
Тебе нужен доктор, − отвечает Уэйд.
− Даже больше, чем раньше, − добавляет он вслух.
Питер лишь трясет головой.
− Ты в
дерьме, Паучок, о’кей, ты выглядишь как любой из персонажей в конце «Робокопа», и это жесть. Мы уже спорили на ту же тему две главы назад, и пока что никакие новые решения этой проблемы не успели вылупиться. Я реально не считаю, что у тебя есть какой-то особый выбор...
НЕ. ПОЙДУ.
По какой-то причине, на этот раз Уэйд замирает, наклонив голову. После быстрого взгляда на супергероев он придвигается еще ближе, как будто рискует быть подслушанным, и в нерешительности показывает знаками:
Ты боишься возвращаться?
Питер смотрит вниз и слизывает немного крови, натекшей из носа, медля, пока пытается придумать, что ответить… что само по себе смахивает на ответ. Одна из его ладоней по-прежнему будто припаяна к руке Уэйда, так что он может чувствовать, как под тканью напрягаются мышцы. Понемногу – и он успевает почувствовать слабую, но нарастающую дрожь ярости, которую Уэйду удается прятать под кожей, − Уэйд работает над тем, чтобы освободить его вторую руку.
− Что случилось? – спрашивает он.
Мозг Питера быстро перелопачивает жесты, необходимые, чтобы сказать «лифт», «нападение», «держать на привязи» и уйму других вводящих в заблуждение понятий, пока не находит более-менее подходящее. Согласованность его речи похерена, он в курсе, но Уэйд вроде как говорит на языке Человека-Паука. Он поймет. Он должен понять.
О боже, он
должен.
Закрыли дверь, − говорит Питер. −
Закрыли дверь закрыли дверь [качание головой] закрыли дверь.
Уэйд озадачивается на секунду, затем показывает знак вопроса.
Закрыли дверь! – продолжает Питер. −
Закрыли дверь, команда, закрыли дверь. [яростно] ЗАКРЫЛИ дверь! Мне.
Уэйд прищуривается.
С подступающим отчаянием Питер ищет другое понятие, едва не проскочив мимо подходящего в спешной попытке быть понятым.
Заперли, − добавляет он.
Теперь Уэйд испытывает трудности с контролем за дыханием. Его нос втягивает воздух очень громко.
Заперли снаружи? − спрашивает он. −
Или внутри?
Внутри. Внутри, внутри, внутри, заперли внутри заперли! [металл, мужчина] Не пойду!
Уэйд медленно меняет положение, пока Питер повторяет самому себе
не пойду, потому что движение в своем роде успокаивает и дарит возможность сконцентрироваться на чем-то кроме нарастающей боли в ногах и спине.
− Что-что ты сделал? – Уэйд обращается к Тони. Поднимается на ноги. –
Скажите мне, что вы так шутите.
Кэп тоже смотрит на Тони.
− Ты сделал что-то? – спрашивает он – и Питер не уверен, рад ли, что может снова понимать слова, потому что они собираются начать перепалку, и он не может… прямо сейчас он просто не может…
Капитан Америка вклинивается между Тони и нарочито неспешно приближающимся Уэйдом, который останавливается, но (вероятно) только потому, что боготворит Кэпа… хотя, если судить по направлению его катан, он надеется на то, что Кэп скоро переменит свое мнение.
− Железный Человек, − произносит Кэп. – Что ты сделал?
Тони переводит взгляд с одного на другого, затем на Питера, и тогда у него снова становится то самое
лицо. Питеру приходится закрыть глаз, чтобы не видеть этого.
− Я не это имел в виду! – обращается Тони к Питеру. – Пацан, да ладно тебе, я просто хотел приглядеть за тобой!
− Остроумно, − отзывается Уэйд, который, судя по голосу, настроен на веселье меньше, чем когда-либо. Питер смотрит на один из подсумков Уэйда со сломанной застежкой.
− Я не
то имел в виду, − Тони предпринимает еще одну попытку, по-прежнему разговаривая с Питером.
− Что же, во имя пресвятой шрирачи, ты тогда
имел в виду?!
− Не имел
что в виду? – подключается к допросу Кэп.
Воцаряется удушливая тишина, конец которой кладет Брюс, все-таки отвечая:
− Тони пытался запереть его. – После этого он предпринимает попытку свалить: − Мне очень жаль, просто… мне
действительно нужно как-то отстраниться от этой ситуации…
− Не-не-не, док, подожди, сдай назад, − останавливает его Уэйд с каменным лицом. – Мы с тобой никогда не объединялись в команду.
Тони мудро опускает забрало шлема.
− Ты пытался…
что? – поражается Кэп. – Он наш
союзник, Старк! И ты же понимаешь, что это незаконно, так? И более чем неуважительно? И
совершенно неэтично?
− Сказал парень, привыкший ссаться кипятком от лизания ботинок ЩИТа.
− Отличная попытка уйти от темы. Ты не можешь просто…
− Я не…
− Боже, Тони, неудивительно, что он не хочет возвращаться назад!
− Ага, до меня уже
дошло, Кэпслок, спасибо за информацию!
− А мы-то думали, что это
я слишком дерьмов для него, − бормочет Уэйд себе под нос.
− Я разберусь с
тобой позже, − обещает Кэп Тони. Затем переключается на Уэйда: − И
лично прослежу, чтобы ничего подобного не повторилось.
− Могу сказать то же самое, Эль Капитан, в свете всего этого свежесияющего высокопробного дерьма, я бы предпочел проследить за этим
сам. Может быть, на этот раз обойдемся без помощи Бартона?
Тони начинает протестовать против того, чтобы Уэйд Ебаный Уилсон обтирался в окрестностях
его здания, и тогда Кэп поворачивается, пристально смотрит на него сверху вниз, и… голос Тони умирает бесславной смертью.
Кэп разворачивается на каблуках и наклоняется, чтобы предпринять еще одну попытку помочь Питеру.
Паучье чутье обжигает нервную систему Питера, и с воплем, едва слышным ему самому, он отдергивается – не просто уклоняется, а всем телом
отшатывается, изогнувшись в позвоночнике, и
пиздец, какой болью отзывается на это его спина, − а когда к Питеру возвращается способность видеть, его веб-шутер вновь направлен прямо в лицо Кэпу. Он не стреляет, но держит на прицеле.
Никто не ожидал подобной реакции. Даже Питер.
На несколько секунд все замирают.
Кэп выпрямляется, поднимает руки в жесте «Я сдаюсь» и отступает… только
тогда Питер кое-как заставляет свое тело разогнуться.
Команда, − жестами показывает Питер Уэйду, качая головой.
− Похоже, он не хочет никуда идти и с тобой, Капитан Блестящие Штаны, − резюмирует Уэйд. – Ни с кем из вас.
Питер кивает, буравя землю решительным взглядом. Ему не нужно смотреть вверх, чтобы знать, что Стив (не Кэп) делает это свое Печальное лицо, представляющее собой лишь еще
более сокрушительную вариацию Неодобрительного лица.
− Человек-Паук…
Нет. Питер крепко зажмуривает глаз и трясет головой. Нет-нет-нет.
С одним закрытым глазом, отстраненно трогая пальцами повязку на другом, Питер более чем рад проигнорировать ошеломляющее давление окружающей его тишины и сделать вид, что все нормально, и никто не пялится на него, а также не вступает с другими людьми в безмолвную коммуникацию по поводу него, будто его тут нет. Лишь Питер и твердая земля под ним – вот и все, что существует в этой вселенной.
− Ладно, − говорит Стив спустя какое-то время, звуча при этом так устало, будто морально готов растянуться на асфальте рядом с Питером и немедленно отрубиться. – Но куда тогда…
− Он может пойти со мной, − предлагает Уэйд. Питер глядит вверх.
Стив дарит Дэдпулу взгляд, лишенный особого восторга.
− А что? У меня безопасно… Типа того. И я сто пудов смогу о нем позаботиться.
− Ты на самом деле считаешь, что это лучшее…
− Слушай, перед этим он весьма четко дал понять, что не может вернуться к себе, а если бы и мог, кому-то бы пришлось тащиться туда с ним, потому что,
святые халапеньо, только
взгляните на него.
− Он не может сейчас оставаться один, − шепчет Тони, оставаясь в стороне и ни к кому конкретно не обращаясь.
Уэйд показывает очевидное:
Видишь? Даже этот мудила просек.
Стив мнется в смущенном молчании.
−
Уэйд, − демонстративно говорит Питер, смотря на Стива. Прямо на него. Прямо в глаза. Нахуй это болезненное шевеление в животе и приглушенные вопли в задней части мозга –
прямо в гребаные глаза.
Стив косится, потом отворачивается.
(Неужели… неужели жалкий Питер Паркер только что выиграл в гляделки у Капитана
Америки?)
(… После того, как чуть случайно не придушил его?)
Пока Питер моргает, постигая эту ебучую головоломку, Уэйд входит в режим
Ведения Жестких Переговоров – тот самый, которому Питер невольно становился свидетелем три или четыре раза, когда их командная работа или ночи буррито прерывались поступавшими Уэйду рабочими звонками.
В конце концов, все сходятся на том, что Питер вернется к Уэйду, Брюс присоединится к ним и пробудет столько, сколько понадобится, чтобы убедиться, что травмы Питера обработали должным образом, а Тони, ясен перец, набьет всю округу дронами, несмотря на то, что его вынудили пообещать нечто прямо противоположное.
− Блядский Старк. Ненавижу поиски жилья, − ворчит Уэйд, поднимая Питера с земли. – Знаешь, как сложно подыскать место без кредитной истории и номера социального страхования? Никого не ебет даже, какой кипой наличности ты будешь размахивать у них перед носом, − он ненадолго замолкает и, прежде чем Питер успевает вздрогнуть, вытаскивает что-то из его волос, какой-то мелкий обломок, клеща или –
следящее устройство?! – и, как только на лице Питера отражается догадка, швыряет прибор на землю, припечатав сверху ботинком. − …
Никто тебе ничего не сдаст, − продолжает Уэйд, на мгновение приложив палец к губам. – Как будто есть какой-то
закон о недвижимости или еще что. Блядский Старк все портит.
Питер начинает дрожать не только от боли, но и от злости. Они установили на него
сраный жучок? Поэтому Тони не заставил ДЖАРВИСа закрыть окно?
Давление рук Уэйда на его тело усиливается, совсем чуть-чуть, и когда Питер косится вверх на панда-маску, Уэйд едва заметно качает головой.
− Пофиг, в первую очередь самое главное, − сообщает он немного громче, смотря прямо на Питера. – Давай-ка подлатаем твою поджаренную задницу. Снова. А обо всей этой херне со
слежкой будем беспокоиться потом, хоть мне и хочется тупо забить на мои чахлые попытки даже просто
притвориться рыцарем в белом плаще.
О. Питер кивает, и Брюс, не обращая внимания на окружающих, вызывает Uber.
Водитель пытается перенаправить их в больницу, но Уэйд переубеждает его с помощью голоса Страшного Дэдпула.
Всю оставшуюся часть пути таксист без умолку болтает о футболе высоким голоском. Должно быть, он испытывает странные эмоции относительно тощего паренька, заливающего кровью заднее сиденье его машины (хотя на самом деле львиная доля крови попадает на Уэйда, который по большей части держит свернувшегося клубочком Питера у себя на коленях, не позволяя тому прикасаться к обивке). Или, возможно, водитель попросту сбит с толку впечатляющим набором пассажиров, куда входит потрепанный жизнью Питер, вооруженный до зубов Дэдпул и очень напряженный, бесконечно потеющий, но хотя бы выглядящий нормальным Брюс Бэннер, который по-прежнему пытается сбить градус неловкости насколько это возможно. (Питер не завидует его доле).
Подпрыгивание движущегося автомобиля раздражает болевые рецепторы Питера так сильно, что это даже не ощущается как боль, скорее, как…
О боже…
Он жмурится, пытаясь не закрывать глаза. Его снова кидает из сознания в забытье и… божечки
оу-у-у…
Ритм подпрыгивания и дребезжания изменяется.
Чудной звук, доносящийся откуда-то снизу, − что-то вроде гравия? Только трещащего? Питер бросает мутный взгляд вниз, но не может особенно ничего разглядеть, кроме того, что они у Уэйда (освещение тут создает весьма своеобразную атмосферу).
− Пол раньше не хрустел, − замечает он.
− Я сменил дизайн, − отзывается Уэйд.
− Этих пятен крови там раньше не было, − продолжает Питер, указывая на диван, прежде чем Уэйд сгружает его туда.
− Так дешевле, чем заново его перетягивать. – У Уэйда на все заготовлен ответ. – Можешь мне с этим помочь. Только не перестарайся. Тебе твоя кровь нужнее, чем моей мебели.
− Та дыра в стене, − Питер не может успокоиться. – Ее тоже не было прежде.
− Ты все делаешь неправильно, − перебивает его Уэйд. – В этой части ты говоришь мне про то, какие у меня большие зубы.
Питер пытается улыбнуться, но, опять же, рот его не слушается.
− Эй, Паучок! Когда вернется мистер остроумник? Паучок!
Он слишком устал для остроумия.
− Давай же, ты уже достаточно пробыл в отключке этой ночью, малыш. Эй! Эй, я с тобой
разговариваю! Можешь не смотреть на меня, если не хочешь, но было бы неплохо, если бы ты проявлял хоть какие-то признаки осознанности.
− Вот, − говорит голос Брюса, и что-то
острое приземляется на лоб Питера.
Питер охает и распахивает глаза. Нет, не острое. Холодное. Очень холодное. Бессознательно он поднимает руку, и Брюс прижимает его ладонь к чему-то ледяному.
− Подержи вот здесь, − добавляет он.
− Черт побери,
оу! – взвывает Питер, когда холодное-острое-холодное вгрызается в его руку.
Лед, подытоживает его мозг. Питер решает, что ненавидит лед.
−
Это не позволит тебе уснуть какое-то время, − бормочет Брюс, усмехаясь чему-то своему. (За его спиной Уэйд поднимает кулак, чтобы ему врезать, в последнюю минуту призадумывается и изображает, будто скребет затылок, когда Брюс разворачивается к нему лицом).
Питер улыбается Уэйду, хохочущему над этим очень, очень громко.
− Клево, что ты чувствуешь себя достаточно комфортно, чтобы продолжать отключаться в моей компании, − говорит Уэйд, − но я начинаю думать, что ты просто пытаешься сбежать от разговора. Можешь просто сказать это, чувак, я как-нибудь переживу.
− У тебя грязно, − мямлит Питер.
− Кажется, твою мамашу это не волновало.
− Мама мертва.
− … Эм. Ла-а-а-адненько, это было некстати…
− «Это было некстати» − название твоего домашнего видео.
− А вот и он, − Уэйд расплывается в улыбке, и даже через панда-маску Питер видит, что та широкая и неподдельная. – Здорово, что ты вернулся, малыш, хотя, может, в следующий раз ты сюда наведаешься в целости и сохранности, м?
Брюс прочищает горло и подает Уэйду знак, чтобы тот подвинулся.
Куда меньше Уэйд рад видеть Бананера в качестве своего гостя.
Он маячит на самой границе кухни, уже не стоя у Брюса на пути, но все еще занимая хорошую тактическую позицию, откуда может одновременно обозревать Питера и большую часть квартиры. Уэйд держит руки сложенными и хмурится, пока Брюс ходит туда-сюда между ванной и диваном, набирая воду, передвигая мебель для более удобного доступа, раскладывая медицинские принадлежности и отпихивая мусор со своего пути.
− Это снимают для канала HGTV или что? – осведомляется Уэйд. – Ты явно позволяешь себе слишком многое в отношении моей берлоги, док. Обычно только чокнутые девицы начинают вот так вот насиловать мой стиль. Если у тебя трубы горят от желания поиграть со мной в домохозяйку, я, конечно, в доле, но, может, мы немного сбавим обороты? Начнем с предварительных ласк? Хотя бы сходим на свидание? Я могу угостить тебя чем-то
освежающим? Как насчет славного Гавайского Удара?
Брюс прерывается только однажды – для того, чтобы одарить Уэйда весьма наигранной улыбкой и сказать:
− Я здесь не для того, чтобы делать
тебе одолжения. Другой Парень уже стучится в дверь, так что если ты не хочешь лично отвечать за то, что пригласил
его прямо сейчас в ограниченное пространство с Человеком-Пауком внутри, я от всей души рекомендую тебе пересмотреть свои приоритеты. И будь так добр, если ты когда-нибудь интересовался, каково это –
заткнуться на несколько минут, сейчас самое подходящее время для подобного эксперимента.
Питер хихикает про себя до тех пор, пока пронзившая спину боль не заставляет его перестать. Остальные окидывают его взглядом, после чего Брюс заканчивает свои приготовления и начинает детально оценивать повреждения Питера, оказывая посильную помощь.
Уэйд приваливается к стене со сложенными на груди руками и сердито наблюдает за происходящим. Примерно каждый раз, как Питер вздрагивает, судорожно втягивает воздух сквозь зубы или издает какие-либо звуки, Уэйд каменеет и дергается вперед на несколько дюймов, словно собирается выгнать Брюса взашей. Но каждый раз он вовремя одергивает себя. И, не считая мурлыканья песен себе под нос и внезапных животных взвизгов в ответ на Питерово оханье от боли, остается молчаливым, не поднимая больше тему своего жилища и любую другую.
Хотя Питеру на самом деле особенно не на что жаловаться. Манера Брюса обращаться с больными попросту
лучшая из всех возможных. Питер никогда не оскорбляет его предположениями, что тому стоило стать семейным врачом, – Бананер любит экспериментальную физику почти так же сильно, как Питер – фотографировать птиц на 35-миллиметровую пленку, заниматься обработкой кадров и печатью снимков в настоящей фотолаборатории – но, серьезно, Брюсу нужно было стать хотя бы фельдшером скорой помощи или спасателем. Просто преступление, что такой талант пропадает.
Окончательный перечень травм – который Брюс выдает с его обычным отказом от ответственности в стиле я-не-тот-доктор – включает умеренное сотрясение мозга, смещение ребер (вот откуда боль в спине) и их ушиб, но синяк выглядит старым и, скорее всего, остался после первого взрыва, вероятную трещину в левой большеберцовой кости, несколько ужасающих на вид полос содранной кожи на обеих ногах, но главным образом на левой, богатый ассортимент ссадин, порезов и колотых ран, из которых Брюсу пришлось удалять частицы стекла, металла и древесины, а также возмутительное число
о боже, тебе ТАК ПОВЕЗЛО ожогов, преимущественно первой степени, и, серьезно, как ему вообще
могло так повезти с этим? Надетый на него спортивный костюм, от которого теперь мало что осталось, не был огнеупорным.
− Так что, в общем-то… − заключает Брюс, переведя дыхание, − ты реально невероятно
по-идиотски везучий, и основываясь на том, что я знаю о твоем исцеляющем факторе, ты вернешься в норму где-то за три недели, четыре максимум. При условии, что ты будешь заботиться о себе и снова не схлопочешь инфекцию. Что означает, − тут он поворачивается и смотрит на Уэйда, − необходима чистая окружающая среда. Так что либо отдрай палубу, либо подыщи ему место, больше подходящее для проживания.
− Сказал парень, который в убранстве интерьера придерживается стиля «роскошь развивающихся стран».
− Стеклянные дома*, Дэдпул.
− Худшее дизайнерское решение из всех, серьезно. Любой из старых извращенцев, шляющихся поблизости, сможет от души насмотреться на все твои прелести.
Брюс выдыхает через нос.
− Мы с тобой можем отойти на секунду? – Он отводит Уэйда за угол, в прихожую, и понижает голос, но недостаточно. Даже знающие Питера люди забывают о его супер-слухе. И к тому же его уши были довольно чувствительными еще до укуса паука.
Повреждение внутреннего уха, вызванное взрывом, прошло еще во время неловкой поездки в такси, так что хотя бы одна часть Питера функционирует в полную мощь. Слушая чужой разговор, он отстраненно смотрит на дыру в стене спальни.
− Это не инфекция, − заявляет Брюс. – Его тело могло бы само справиться с ней, без проблем. К настоящему времени его глаз должен был полностью восстановиться, но этого
не произошло, возможно, он лишь на 75% пути к выздоровлению. Два года назад на то, чтобы оправиться, ему понадобилось бы
самое большее три дня. Те старые ожоги тоже должны были полностью сойти за пару дней. Но они все еще представляют проблему, и у меня есть кое-какие опасения на этот счет, понимаешь?
Уэйд, никогда не забывающий об усиленном слухе Питера, потому что ему приходилось сталкиваться с ним каждый раз, когда он пытался тайком подобраться к Паучку, шипит в ответ так тихо, чтобы Питер не смог понять, о чем речь.
− Нет, разумеется, нет, − отвечает Брюс. – И я в первую очередь принесу еще антибиотиков. Но проблема не в этом.
Еще порция шипения, звук металла, скребущегося о кожаные ножны, и короткая пауза.
− Не будь контрпродуктивным, − говорит Брюс. – По моему
мнению, если ты позволишь мне им поделиться, он недоедает.
−
[бессвязное бурчание] …то, чего я не знаю, − выдает Уэйд.
− Причем это не какие-нибудь краткосрочные тяжелые времена, − поясняет Брюс. – Мы говорим о длительном недоедании. Я видел достаточно подобных случаев в Индии. Вся его иммунная система подорвана, когда он в таком состоянии. Его тело привыкло находиться в режиме голодания, поэтому потребуется время на выход из него. Если ты хочешь, чтобы ему стало лучше, в первую очередь тебе нужно вычистить это место чертовой
зубной щеткой, но помимо этого ты должен буквально запихивать в него еду. Несколько раз в день
каждый день.
Настоящую еду, а не тот мусор, который ты там собрал. Еду, которая появляется
не из упаковки. Вот что поможет поставить его на ноги.
Уэйд ворчит что-то, и металл вновь оказывается в ножнах с резким хлопком.
− Если это необходимо, − рычит Брюс в ответ. – Но я пришлю тебе счет. − Он возвращается обратно, обогнув угол, и в отвращении осматривает стены. – Если они не идиоты, то установят надбавку за работу в опасных условиях.
( − Помнишь, о чем мы говорили? – спрашивает Брюс у Питера прямо перед тем, как уйти. – Когда ты просил кроссворд? Вся эта заваруха… Теперь она
на том самом уровне. Тебе следовало дать нам помочь раньше. Мы не собираемся полностью отбирать у тебя контроль над ситуацией, но ты не будешь больше заниматься этим в одиночку. Тебе нужно осознать это.
− Мы даже не знаем, связано ли это с другими взрывами, − напоминает Питер, но Брюс только безучастно бубнит что-то и придерживает дверь, прежде чем захлопнуть ее за собой.)
− Они поставили на меня маячки, − заявляет Питер, как только удаляющиеся шаги стихают.
− Тебе нужно немного поспать, Пити, − говорит Уэйд.
− Нет. Почему мы не могли обсудить это при Брюсе?
− Потому что, даю пальцы на отсечение, он не из таких, и это наводит меня на мысль, что он тут ни при чем. Если Железный Дровосек изначально счел необходимым держать это от него в секрете, думаю, нам с тобой не следует раскрывать все карты. Док за вечер уже успел халканулся. Не уверен насчет того, какой у него рефракционный период, но, имхо, рисковать не стоит.
− Тони… − бормочет Питер. – Черт. Чипируй
собак, а не людей.
− Он получит по заслугам, − обещает Уэйд, и Питер верит ему. – Как бы сильно я ни ненавидел старую добрую тучу пробивать лучом надежды, он хотя бы смог добраться до тебя реально охуенно быстро.
− Так как
ты умудрился найти меня примерно в то же время?
Уэйд широко оскаливается.
− Полагаю, у меня есть что-то типа личного Паучьего чутья, − отвечает он. – Но правда, ляг, вздремни. Я э-э-э… сделаю постель не такой опасной для здоровья, чтобы тебе не пришлось, эм-м… потому что диван сейчас скорее представляет из себя огромную прокладку на шесть капель, и это не самое комфортно-удобное и
чистое место, которое я могу и-и-и-и ты уже спишь.
На самом деле, еще не совсем – Питер бодрствует настолько, чтобы услышать, как Уэйд говорит это, − но он слишком сонный, чтобы как-то отреагировать.
Он пока не погрузился в дрему достаточно глубоко и может чувствовать, как на него опускается одеяло, и слышать Уэйда, слоняющегося поблизости и рассеянно бубнящего себе под нос, как утка в поиске хлебных крошек. Затем раздается звук пластиковой щетки, скребущей по деревянному полу (
у Уэйда есть щетка, думает Питер и тихонько смеется над этим, чтобы не потревожить больные ребра), скрип и бряцанье… разбитого стекла?.. скользящего по древесине и собирающегося в кучки. И Уэйда, невнятно разговаривающего с самим с собой и с табличками, а еще напевающего «The Man Who Sold the World» очень, очень тихо.
***
Во сне Питер в каком-то смысле может чувствовать течение времени. Каждые несколько часов его создание начинает проясняться, но, прежде чем полностью пробудиться, приостанавливается и вроде как бросает на него вопросительный взгляд.
Нет, решает Питер,
поспи немного дольше. Пробуждение будет болезненным. И его сознание вновь послушно утекает, всякий раз унося с собой звуки того, как Уэйд исполняет все новые песни Боуи.
В конце концов, он больше не может откладывать момент пробуждения и, моргая, осознает, что таращится в темный потолок широко раскрытыми глазами уже неизвестно сколько времени. В комнате пахнет хлоркой.
Чувствуя себя излишне самоуверенным, Питер старается принять сидячее положение. После нескольких фальстартов и длительного периода затрудненного дыхания у него это получается – ну, вроде как, − и он опирается на спинку кровати под углом в сорок пять градусов, чтобы отдохнуть после своих трудов.
Уэйд точно в такой же позе расположился в кресле, обтянутом рубчатым вельветом напополам с клейкой лентой, и даже не снял маску. Его голова откинута назад, руки свисают с подлокотников. Питер смотрит на него какое-то время. По его мнению, это справедливо; у Уэйда была возможность поглазеть на
него спящего, и если считать показателем направление, в котором во сне у него повернута голова, тот явно себе ни в чем не отказывал.
Существует шаблонное представление о том, что люди во сне выглядят меньше, но Уэйд кажется даже больше. Слишком большим. Чересчур, до неловкого огромным для кресла или щетки с желтой ручкой, валяющейся на полу неподалеку, или голоса, который, когда Питер в последний раз его слышал, распевал «China Girl», довольно часто попадая в ноты. Тем не менее, как
фигура в пространстве Уэйд Уилсон выглядит весьма пугающе.
Кровь на его перчатках определенно принадлежит Питеру.
Питер эгоистично желает, чтобы Уэйд проснулся, вернулся к своим нормальным размерам и перестал быть жутким. Но Уэйд заслуживает немного поспать, так что Питер оставляет его в покое и решительно смотрит в другую сторону. («
Любая тень будет казаться движущейся, если не отводить от нее взгляд достаточно долго, − сказал дядя Бен в ту ночь, когда убрал из комнаты Питера ночник. – Так что лучше не смотреть, Питер»).
Питеру нужно бы хотеть отлить, он уверен. Но он не хочет, что значит – он обезвожен. И на то, чтобы просто сидеть, привалившись к спинке дивана, ему приходится тратить неимоверно много сил… О том, чтобы встать и доковылять до раковины на кухне, и речи не идет.
Он снова бросает взгляд на Уэйда.
Нет, не будь говнюком. Дай ему поспать. Ты доставил ему уже достаточно хлопот.
Воспоминания о сегодняшней ночи (или вчерашней? Вероятно, вчерашней) возвращаются к нему разрозненными волнами, и каждая новая окунает его чуть глубже в темноту.
… Картинка фокусируется, и когда это происходит, Питер закрывает лицо рукой.
Ладонь, по всей видимости, попадает прямо по гигантскому синяку у него на скуле, что заставляет Питера вздрогнуть, зашипеть и испытать невыразимое желание повторить фэйспалм.
Итак, вкратце: он спасся от попытки Тони
взять его под стражу для обеспечения безопасности или чем там
это должно было быть, и первое, что сделал после – слепо повиновался GPS Паучьего чутья (старые привычки трудно изменить, и они вечно активней всего рвутся на волю, когда ты в ужасе), что привело его прямиком в ситуацию, к которой он был ни фига не готов. И пострадал. Снова.
И нуждался в спасении и заботе.
Снова.
Питер приходит к выводу, что он не воробьиная овсянка. Он – колибри. Слишком легкая, слишком хрупкая,
легенда неэффективности. Всегда в нескольких минутах от голодной смерти. С трудом перебивается от одного приема пищи до другого.
Долгое низкое урчание зарождается в одной части его живота и медленно разносится в другую, словно раскаты грома в безграничном небе.
− Курьер из Peapod будет добираться сюда еще как минимум девять часов, − заявляет Уэйд, − но если ты не против пожрать обычный фастфуд, хоть Зеленый и запретил так делать, я могу разогреть чего-нибудь.
Питер таращится на него.
− Ты не спишь.
− Я не сплю. И ты не спишь. Так что?
− Ты не звучишь сипло или устало, и вообще.
− С чего бы мне так звучать?
− В смысле… Как давно ты проснулся?
Уэйд выгибается, наполовину выпадая из кресла, и потягивается сразу всеми четырьмя конечностями. Несмотря на то, как он раскидывается, движение парадоксальным образом возвращает ему привычные размеры, развеивая чары жуткого-гигантского-спящего Дэдпула, и в животе Питера распускается затянутый узел.
− Не уверен, что я вообще отключался, − говорит Уэйд.
Питер чувствует, как строит гримасу.
− Тебе стоило бы.
Уэйд пожимает плечами.
− Может, я приглядывал за тобой.
Разумеется, ведь Питер так ясно продемонстрировал этой ночью (или, возможно, прошлой), что без этого никак. Несомненно. Проходясь языком по одному из своих клыков, Питер опускает взгляд.
− Эй, − обращается к нему Уэйд.
Питер мычит и не смотрит в ответ.
− Что думаешь о пицца-роллах?
Буэ.
− Сойдет.
Питер внимательно изучает громадную царапину на ладони (которая уже покрылась темно-фиолетовой коркой), но все равно чувствует, как Уэйд придвигается ближе.
− Ты пиздишь, что ли? – спрашивает тот.
− Я не привереда, − мямлит Питер.
− Нет, еще какой.
Не хочу таким быть, думает он.
− Пити?
Питер вовсю размышляет, не улечься ли обратно.
− Пити.
− Хм-м-м.
− Блинчики?
− Блинчики, − тупо повторяет он.
Он смотрит, как Уэйд обыскивает собственные кухонные шкафы, словно потерялся. Большей части посуды, которую Питер помнит с прошлого раза, уже нет. Хотя, когда Уэйд разбирается с положением дел, кухонные звуки, включающие стук и бряцанье, становятся в точности такими же, как и прежде. Питер определяет этот вид шума как
Скоро будет еда, и практически тут же его громкость превращается из назойливой в успокаивающую.
В какой-то момент Уэйд ставит покрытую конденсатом банку из-под варенья, наполненную чистой водой, на перевернутый холодильник, прямо Питеру под руку, и снова удаляется в кухню. Питер хватает ее так быстро, что зарабатывает растяжение плеча, и осушает в два глотка, не обращая внимания на Уэйда, который наблюдает за ним краем глаза.
Запах хлорки начинают перебивать другие ароматы. Уэйд добавляет в тесто корицу. Великолепно.
−
The body’s not secure, − выводит Уэйд. −
The truth will not absolve. And this crumbling apart is no good for you at all. Sound, there’s order in the sound, the sound that you don’t know.
− Альбатрос, − говорит Питер.
− Гезюндхайт.
− Человек-паук. Он – альбатрос, − поясняет Питер.
− Разве они, типа, не размером с лодку? Ты же крохотулечный.
− Они способны покрывать огромные расстояния и по-настоящему сильные, но не могут всегда оставаться в движении, и приземление для них просто
катастрофа, а еще они неуклюжие, не очень-то хорошо сложены, их крылья слишком длинные, они представляют из себя всеобщее
посмешище и, просто чтобы ты осознал полностью, поэтические аллюзии никто не списывал со счетов.
Уэйд несколько секунд озадаченно разглядывает потолок. Подбрасывает блинчик. Становится еще более озадаченным.
− У меня тут завалялись кое-какие контраргументы, − говорит он, − но я их пока попридержу, потому что ты реально меня потерял, когда завел речь о поэзии.
− Альбатрос?
«Сказание о старом мореходе»?
Уэйд качает головой с отсутствующим видом.
− Ты когда-нибудь ходил в старшую школу?
− Возможно, − пожимает плечами Уэйд. – Мне, знаешь ли, трудно вспомнить, что было в прошлую среду, так что, думаю, в тестах я не преуспел.
− Это старая поэма, которую все ненавидят, − объясняет Питер. – В каком-то смысле, это история о призраках, определенно написанная в жанре ужасов, так что ты ждешь, что дальше она будет круче, но нет. По сути, она о том, что безумный старый чувак вламывается на свадьбу другого чувака, чтобы рассказать о галлюцинациях, пережитых им, когда он был матросом. Их корабль потерялся в шторм, и альбатрос указывал им путь, но затем этот парень пристрелил его с какого-то перепугу, и ему пришлось носить труп птицы как ожерелье до конца поэмы, пока все вокруг умирали или сходили с ума от того, что он натворил.
− Ему пришлось
носить на себе труп? Чувак, это жесткач.
Питер наклоняет голову:
− Вообще-то, типа, да. И это не считая того, что поэма
реально длинная и в ней нет никакого смысла.
− Я так и сказал!
− Ты… О. Ладно, теперь до меня дошло.
− Погоди, так… Паучок –
мертвый альбатрос?
− Нет, я хотел сказать – мертвый альбатрос в поэме выступает символом тех проебов, которых ты не можешь избежать…
− Но почему тот чувак
не мог их избежать? Это всего лишь блядская дохлая птица! Просто выкинь ее нахрен, чувак, этот попугай уже свое отгулял. К тому же, почему это вообще дохлая птица? Почему не труп бывшей жены или адвоката по делам налогообложения? Почему не огромная Алая буква?
− Я не знаю! Просто пересказываю то, что нам объяснял учитель английского!
− Неудивительно, что люди вечно гонят на американскую систему образования.
Питер тяжело дышит, прижимая ладонь к ребрам.
− Как бы то ни было, суть не в этом, − бурчит он.
− Несомненно, но то, к чему ты на самом деле вел, тупо, так что я предпочел это проигнорировать.
… Пауза. В течение нескольких секунд Питер не уверен, правильно ли расслышал. Он дважды проверяет, заново проигрывая услышанное в голове, и работает над системой перевода по цепочке звуки-в-слова-в-значения. Начальная оценка: подтверждено. Но Питер не уверен, что поведется на это.
−
Прости? – выговаривает он.
− Не путай белое с пушистым, Пити, − бесцеремонно произносит Уэйд, понизив голос. – Я не говорил, что
ты тупой.
− Тогда
что ты…
− В какой вселенной то, что ты Человек-Паук, считается за проеб?
− Ты смеешься, что ли? – Питер смотрит на огромное множество своих повреждений и на диван, с которого сейчас не может подняться без посторонней помощи. – Ты
прикалываешься, да? Человек-Паук по сути один гигантский бесконечный проеб в колготках.
Быть таким нефиговым проебом как бы само собой означает проеб.
− Ты не ответил на мой вопрос, просто перефразировал его, чтобы звучало мерзко. А еще я думаю, твоя логическая схема пошла по пизде и теперь ее зациклило.
− Это… − Питеру хочется подергать за веб-шутер, но все, чем может сейчас похвастаться его запястье, - это пара бинтов. Он с неохотой трогает их края. Неприятная текстура. Еще есть ссадина (или ожог – он не может сказать, что это, не увидев собственными глазами) сверху на спине, где-то в районе плеч. Она горит больше других, из-за чего вся остальная кожа кажется пышущей жаром и покрытой мурашками. Питер наклоняет голову к плечам и крутит ей, словно так сможет избавиться от отвратительного ощущения с помощью движения воздуха.
− Я просто иногда думаю, может, я отчасти согласен с ними, − говорит он раздраженно, едва слыша собственный голос из-за того, как его собственная кожа словно бьется в истерике.
− Согласен с кем? Кто такие «они»? – Удар. – Ты что, имеешь в виду Самых Надменных Двуличных Засранцев Земли?
− Самых Великих И Могучих Засранцев Земли, − ворчит Питер, расковыривая ногтями участок на коже головы, где неожиданно начало покалывать.
− По поводу чего?
− А? Что по поводу чего?
Глаза Питера улавливают быстрый взмах лопатки, которая отправляется в полет – прямо к стене за мойкой. Лопатка резиновая, поэтому врезается в плитку без лишнего грохота.
− О мой
сладкий бо-о-оженька, ты просто
убиваешь меня, Мелкий! − стонет Уэйд. – Умоляю, не делай
меня тем, на ком держится ход беседы. Это
не кончится ничем хорошим.
− Всего разок, пожалуйста.
− Ты говорил о том, что ты альбатрос, и твои объяснения, почему, видимо, сводились к тому, что ты с какого-то хера согласен с Мстителями по какому-то вопросу, и я спросил, по какому.
− Ох. – Питер пытается пожать плечами, и хотя у него выходит всего лишь полупожатие одним плечом, это заставляет практически девять не связанных друг с другом частей его тела завопить от боли. Из-за этого… сложно сконцентрироваться. – Ни по какому, который они бы озвучили вслух, подозреваю, − говорит он. – Это просто… модель мышления. По правде говоря, я думаю, что, по
их мнению, вообще не должно быть никакого Человека-Паука. Или он должен быть, но только не
мной. Или что будет в самый раз, если я продолжу заниматься всякой миленькой мелочью типа воров-сумочников или тех злодеев, которые буквально побеждают себя сами, – и я
реально крут во всей этой херне, потому что кому-то все равно нужно этим заниматься, и никто, похоже, не горит желанием заполнить эту стремную нишу между копами и супергероями, и если никто больше за это не возьмется, то я, видимо…
− Пити.
− … Точняк. В смысле. Ты в курсе. Они считают, что, если отбросить всю эту пустяковую херню, Человеку-Пауку нужна нянька или что-то вроде того. Что он дофига полезный талисман команды, но не особо подходит для какой-то реальной работенки. В результате чего, если он и
оказывается замешан в большом деле, то просто… Скорее не как ценный кадр, а типа… Типа. Типа как обуза.
Он выжидает с минуту, но Уэйд не произносит ни слова, так что Питер испускает звук, который при более подробном рассмотрении вообще не похож на смех, и продолжает:
− Кроме того, мне вроде как нравится смехотворное несоответствие размеров альбатроса и колибри.
− Колибри? Я думал, ты ласточка. Когда ты перешел от ласточки к колибри? Разве все не должно было протекать в противоположном направлении? Але, гараж!
− Воробей, не ласточка.
− Эх, значит, ты принимаешь желаемое за действительное.
− Я передумал.
− И когда же это случилось?
− Сразу, как только проснулся.
− Только что?
− М-м.
Уэйд выключает плиту, после чего прислоняется к кухонному столу, сложив руки, и изучает Питера, чуть склонив голову набок.
− Не, − спустя некоторое время резюмирует он. – Колибри гламурные. Ты слишком добрососедская милашка, чтобы иметь дело со сверкающими тенями для век. И, Паучок, ты
слишком крутой засранец для склизкого гиганта из мира чаек.
− Ты не даешь альбатросу шансов.
− А
ты не даешь шансов тому, что я тут пытаюсь
сказать, Паучок-Пит, − Уэйд делает несколько шагов вперед, чтобы обеспечить себе больше пространства для размахивания руками, с помощью которого он агрессивно выделяет следующие слова: − Мстители. Это. Хуесосущее. Дерьмо. Понял? Если их головы застряли так глубо в… и если бы они могли просто
сложить их сияющие мечи самодовольного речетолкания и сократить попытки выебать
зеркало достаточно надолго, − просто притормозить всего на одно маппетоблядское
мгновенье и… и можем мы,
будь так добр, уделить минутку тому факту, что они, нахуй, навесили на тебя
маячок?!
− О,
теперь ты хочешь поговорить об этом.
− Да! Да, думаю, сейчас
охуенно подходящее время для этого, учитывая, что в данный момент ты помешан на том, чтобы позволить
их говноедским мнениям поиметь тебя в мозг на тему того, насколько ты на самом деле невъебенный.
Естественно, они не такие непогрешимые, как некоторые из нас когда-то в тайне думали, − он разворачивается, пинком опрокидывает контейнер с мусором (Питер от этого слегка подпрыгивает, и оу), а затем хватает груду исходящих паром, благоухающих корицей блинчиков так, будто собирается скинуть их с крыши.
Однако вместо этого Уэйд приносит их и швыряет в своей обычной манере на холодильнико-столик. (Они покоятся на чем-то, похожем на целую упаковку одноразовых бумажных тарелок. По всей видимости, у Уэйда на самом деле не осталось другой посуды).
− Вот, − раздраженно бросает он, вонзая погнутую вилку прямо в центр блинной стопки, словно вечно недовольный ребенок, водрузивший флаг на башне песчаного замка, который даже не хотел строить. – Совместный завтрак.
− Сейчас ночь.
− Да похер, − и Уэйд падает на другой конец дивана, вылавливает пульт от телевизора из зазора между подушками, даже не обшаривая все вокруг, чтобы его найти, и давит на кнопки с тем самым сосредоточенным видом, с каким обычно нажимает на спусковой крючок. – Мои мозги устали, − жалуется он. – Больше никакой серьезной поебени. Только блинчики и
«Вселенная Стивена».
− Что за
«Вселенная Стивена»? – интересуется Питер.
Уэйд оборачивается так быстро, словно Питер обжег его, и придвигается слишком, чересчур близко к его лицу. (Питер не отдергивается – сохраняет прежнее положение и протестующе хмурится). Дыхание Уэйда касается переносицы Питера. И его глаза так широко распахнуты, что в них практически можно разглядеть звездочки, когда он
на полном серьезе шепчет:
− Ох, малыш.
Готовься, что тебе разобьют сердечко.
***
Ко второй серии Питер начинает понимать предостережение Уэйда.
К появлению Ляпис Уэйду приходится перебраться с дивана на пол, потому что он продолжает взвизгивать, вертеться и всхлипывать, в процессе задевая Питера. Большой страшный опасный наемник принимает позу эмбриона, обхватив подушку, и издает самый настоящий скулеж, в котором невозможно разобрать слов, пока Питер на пробу не кладет ему руку на плечо. Это заставляет Уэйда затихнуть, так что рука там и остается.
Когда Стивен находит
ту самую видеозапись, Питеру приходится лечь, и он услужливо поглаживает голову Уэйда, пока они
оба совершенно бесстыдно давятся всхлипами.
После этого наступает черед почти непрерывных рыданий на два голоса, которые различаются по громкости в зависимости от эпизода. Посреди второго сезона выпадает небольшая передышка, когда Питер замечает, что теперь только он один реагирует на происходящее на экране. Подавшись вперед всем корпусом (о’кей,
ох, это движение разрывает его кожу и сухожилия шестнадцатью разными способами), он изумленно моргает при виде спящего Уэйда.
Хорошие манеры рекомендуют ему выключить телевизор, чтобы Уэйд не отставал по количеству просмотренных серий, но… учитывая, как тот невольно напрягается в начале эпизодов, которые оказываются эмоциональней остальных, совершенно очевидно, что он уже посмотрел их все…
И еще то, как сериал показывает развитие характера Перидот, рождает в Питере чувства, от которых ему
так просто не уйти.
Он заканчивает просмотр той части второго сезона, что успела выйти, несколько раз задерживает дыхание, заставляя себя выключить телевизор, и погружается в дрему, мысленно набрасывая фанфик с Аутичной!Перидот, который он
совершенно точно собирается написать, потому что
божечки.
***
Питер просыпается при свете дня. Он все так же лежит на диване, а Уэйд по-прежнему сидит на полу, и их головы покоятся друг у друга на плечах. Ни близость, ни соприкосновение кожи с кожей не заставляют Питера немедленно подорваться по внутреннему сигналу тревоги.
И это… нет, как и раньше не включает сигнал тревоги в Питере.
Что немного смущает его, но – это лишь капля в море, учитывая события последних дней.
Иногда нужно разрешить себе
просто наслаждаться чем-то, и не важно, насколько оно сбивает с толку.
И, по правде сказать, совсем
не сложно позволить себе наслаждаться
этим – тем, как дыхание заставляет подниматься и опадать грудь спящего Уэйда под головой Питера, текстурой футболки, которую Питер ощущает лицом, и ее запахом, всеми этими вещами, которые наполняют его целиком и держат как якорь, – и мозг Питера спокойно принимает их как данное, каталогизируя детали с размеренностью и практичностью, безболезненно, в установленном ритме.
На протяжении двадцати минут Питер просто получает удовольствие от того, как ощущается его голова на плече Уэйда, а голова Уэйда – на его, и пытается вспомнить, чувствовал ли он…
это самое прежде. Эту плавность в потоке мыслей, и разлившееся в груди спокойствие, и кристальную четкость всего, что видишь. Что-то вроде
анти-Паучьего чутья.
Самое близкое к этому, что ему удается вспомнить, − это время, когда он учился работать со своей самой первой однообъективной цифровой зеркалкой. Поначалу это занимало восемь, десять, двенадцать часов в день – методичное выяснение, как работают разные примочки и функции, и тестирование каждой из них на глаз (в прямом и переносном смысле). Возможность прикасаться кончиками пальцев к тем или иным частям камеры, впитывать знания о текстурах, регулировать снова и снова шейный ремешок, пока он не станет
абсолютно правильной длины, открывать отсек с батарейками и вдыхать его запах, и заставлять вспышку сработать прямо перед его глазами столько раз, сколько потребуется, чтобы начать видеть перед собой плавающее солнце.
У него все еще есть та камера. Он
любит ее.
Он хочет поснимать Уэйда той камерой. Хочет фотографию того, как свет пронизывает ушную раковину Уэйда. Весь возможный свет. С любого угла. Тысячи снимков.
Он хочет заполнить всю карту памяти фотографиями подбородка и рта Уэйда – ведь на протяжении ужасно долгого времени только эту его часть Питер видел без маски, – смеющегося, неодобрительно изогнутого, ворчащего, показывающего язык, забитого тако с мясной начинкой, отчетливо произносящего слова, задумчиво закрытого, резко отбривающего таблички, театрально посылающего воздушные поцелуи Питеру после какого-нибудь гнусного поступка и растянутого в совершенно лисьей ухмылке, готового выдать отменную порцию первосортного дерьма.
(Уэйд в жизни не сможет сохранять неподвижность достаточно для того, чтобы Питер смог сделать все фотографии, которые ему так внезапно понадобились. Но это ничего. Питер все равно считает, что репортажная съемка – единственный стоящий вид съемки).
Уэйд едва заметно усмехается и наконец открывает глаза.
− Сфотографируй, на память останется, − говорит он.
Питеру так и не выпадает шанса объяснить, почему он ржет как припадочный, потому что к тому времени, когда он, в конце концов, успокаивается, у него начинается тяжелая икота, а его лицо и диафрагма (и
ребра, твою ж мать) болят слишком сильно, чтобы болтать.
С растерянной улыбкой Уэйд тянется и стирает согнутым пальцем слезу, выступившую от смеха у Питера в уголке глаза. Разумеется, без всякой задней мысли, потому что в следующее мгновение он отдергивает руку и начинает запинаться и просить прощения.
Питер прерывает его, бесстыдно прижавшись к плечу Уэйда головой, словно очень неловкий кот, который не знает наверняка, как быть котом, и пробует сесть. Да, теперь он, вероятно, может ходить. Питер слезает с дивана, прилагая все имеющиеся у него силы (но зато успешно!), и начинает медленно хромать в направлении ванной.
Уэйд подрывается следом.
− Питер.
− На этот раз все нормально, − отвечает Питер.
− Но мне следовало…
− Не парься.
Уэйд делает паузу.
− Но почему?..
− Не знаю, − отзывается Питер.
− Просто так?
− Ага.
Уэйд чешет затылок.
− … И-и-и это, типа,
навсегда, или…
− Этого я тоже не знаю, − говорит Питер и хромает дальше, потому что ему
реально надо отлить.
Он старательно избегает зеркал. Питер уже в курсе, что наверняка выглядит чудовищно, а повреждения всегда начинают болеть еще сильнее, когда ты знаешь, как они выглядят.
Когда он выходит из ванной, продолжая обтирать руки о толстовку, потому что они
вечно кажутся влажными после мытья, Уэйд спрашивает:
− Можно я тебя обниму?
Питер раздумывает над этим.
− Прямо сейчас?
− Ага. Прямо сейчас, − лицо Уэйда меняет цвет, и он делает вид, что стирает грязь с руки. – Или потом, если потом лучше. Я могу перезвонить, если застал тебя не вовремя. Встретимся в другой раз. Пообедаем. В случае чего, увидимся на День благодарения. Еще у нас всегда остается Париж…
− Прямо сейчас подойдет.
− … И не стоит забывать о рождественских корпоративах, так что – погоди, что? Правда?!
Питер наклоняет голову.
− Однозначно, − говорит он.
Пока мне не изменила смелость, пожалуйста. – Да, думаю, да. Просто… избегай ребер, о’кей?
− Конечно.
(И Питер
знает, что должен отпустить шутку в стиле «У меня давно этого не было, пожалуйста, будь нежен», но безотлагательность Того, Что Сейчас Случится, на самом деле настолько ужасающая, что внутри него не остается места даже для абсолютно дурацких острот вроде этой).
Уэйд
очень нежен.
Фактически, он ощущается как лишенный веса, но слишком сильный жар человеческого тела и не менее насыщенный запах, окутывающий Питера, − что-то настолько же ограничивающее его движения и угрожающее, как, например, оберточная бумага или дымок от свечей с торта.
Питер думает, что мог бы отпустить какой-нибудь комментарий на тему того, что Уэйд вроде как немного дрожит. Но, к счастью, он прикусил язык, потому что в следующее мгновение на него снисходит озарение – дрожит
он сам.
Он чувствует, как большой палец Уэйда трет вверх-вниз одну единственную крохотную точку у него на спине, и при этом будто вся его нервная система наблюдает за этим процессом через микроскоп. И Питер мысленно изучает его с той же сосредоточенностью, с какой работает за настоящим микроскопом. Поначалу это просто… странно.
Затем это вроде как… приятно? Может быть?
Определенно.
Пока это не становится
совсем не приятным, срань господня.
− Ладно,
оу, − произносит он, хотя его «оу» не совсем точно отражает то, что он на самом деле почувствовал, а Уэйд вдруг оказывается в четырех футах от него, изрыгающий извинения, которые Питер даже не хочет слушать.
− Все хорошо, − успокаивает его Питер.
− Нет, мне не нужно было, я даже не знаю, что я наделал?
− Ничего ты не наделал, − говорит Питер. (
Тоже не совсем точно, но на объяснения уйдет слишком много времени).
− Мы
не сломали его! – грубо отзывается Уэйд.
− Нет, − соглашается Питер. – Заткнитесь, таблички.
Вместо этого затыкается Уэйд. Затем он оглядывается по сторонам, словно потерял что-то по-настоящему важное, расплывается в широченной белозубой улыбке и вроде как посмеивается про себя.
− Кру-у-у-у-утяк, − выдает он.
− Они… − Питер медленно скользит ногтем по повязке. – Они реально заткнулись?
Уэйд улыбается еще шире и кивает.
Питер издает едва слышный удивленный звук.
− Здорово.
− Можно я попозже еще раз тебя обниму?
− Возможно, − отвечает Питер, даже толком не поразмыслив об этом. Учитывая его внезапно открывшуюся необъяснимую способность останавливать излияния табличек и странное чувство, распространяющееся от одной маленькой точки на его спине, у него остается не так уж много свободного внимания, которое он готов уделить более уместным
мыслям.
− Не, я имею в виду, по-настоящему, − уточняет Уэйд.
− Я о том и говорю, − добавляет Питер. – Похоже на то, что можешь. Только не знаю, когда.
− Да и похер! Меня это полностью устраивает! Это… о, великие звенящие бубенцы, я так сильно хочу ссать, что даже клейдесдальский тяжеловоз мне сейчас не соперник, еба-а-ать твою налево, вообще не круто! – С этими словами Уэйд бросается в прихожую, и прежде чем дверь ванной с грохотом закрывается, успевает пропеть: − Хотя даже это лучше очередного злоебучего клиффхангера!
Питер без понятия, что это все должно означать, но, опять же, − это капля в море.
