* * *
Ей нужно было побыть одной, чтобы… Чтобы что? Выдохнуть разгоряченный от бьющих через край эмоций воздух? Или напротив, наполнить себя прохладой и свежестью ранней весны, чтобы остудить готовые взорваться от напряжения внутренности? Или и то, и другое, главное, чтобы это помогло уничтожить те ощущения, которые Свон заставила её испытывать. Хоть на минуту. Хоть на секунду. Реджине просто необходимо побыть одной, но как назло, везде сновали школьники и взрослые. Коридоры превратились в бесконечные лабиринты. Создаваемый детьми гам смешался с грохочущей пульсацией в голове. Она столько раз была в этом здании, но сейчас словно попала в него первый раз, отчаянно бегая взглядом по каждой попавшейся ей на пути двери. Наконец, она увидела то, что искала. Последние силы ушли на то, чтобы спокойно войти в хорошо освещённое помещение. Не встретив никого, она прошла мимо трёх кабинок, попутно проверив их двери, чтобы удостовериться, пусты ли они, а затем зашла в последнюю, самую дальнюю, села на крышку унитаза, уронив сумочку на пол, зарывшись пальцами в волосы, открыла рот в безвучном в крике, содержавшем в себе смесь из неудовлетворённой похоти, отвращения, беспомощности и ненависти. Свон и её непростительная выходка, обернулась для Реджины минутами ада. Настоящим грехопадением! Сперва неподвластное контролю притяжение, которое переросло в какое-то безумное желание. Дикое и необузданное, оно норовило выплеснуться наружу прямо там, на проклятом мате, в руках ненавистной женщины. Будь прокляты эти её руки! Реджина обняла себя. Вонзая пальцы в рёбра, она сжимала себя изо всех сил. До боли, до синяков, до невыносимого давления на грудь, до тех пор пока воздух не закончился в лёгких, и ей пришлось отпустить и глубоко вдохнуть. На лбу у нее образовалась испарина, но руки всё ещё жаждали что-то схватить и разбить вдребезги, или зарычать раненым зверем. Но этого позволить себе она не могла, поэтому искала опору в собственном теле снова и снова. Эмма сделала из неё посмешище. Вынудила выставить себя полной идиоткой. Насмехалась над ней. Обращалась с ней, как… как… Как с равной! Но у неё не было на это права! Свон потеряла его двенадцать лет назад. В глазах Реджины она опустилась так низко, что даже скитающийся по помойкам бомж вызывал больше уважения. Так какого дьявола её проклятое тело взбеленилось и воспламенилось желанием к этой женщине? Поначалу Реджина намеревалась отстраниться от всего и попросту вытерпеть навязанную роль. Какой же глупой она была, полагая, что всё пройдёт быстро и поверхностно. Свон мастерски использовала ситуацию. Она провернула всё так, что это Реджина должна была её касаться. И уже после первого подхода всё, о чём могла думать Реджина, это перекатывающиеся под кожей рук мускулы, которые хотелось погладить, чтобы убедиться в их твёрдости. Смотря на белую майку, в которую ей предстояло вцепиться, Реджина — нет не Реджина, а какая-то её помешавшаяся версия — жаждала притянуть Свон к себе и впиться зубами в эту лебединую шею, до крика, до боли, до крови. Чтобы впитать в себя то бесподобное ощущение прохлады и свежести, что поглощало её всякий раз, когда их тела соприкасались. Это было что-то ненормальное, не поддающееся пониманию. Вопреки всем доводам разума, она продолжала выполнять указания. Самое ужасное, что в те минуты Реджина не могла противиться своему желанию быть ближе к Эмме. Или нет. Самое ужасное, что чем авторитетнее говорила Свон, чем жёстче хватала и удерживала в своих руках, тем сильнее заводилась Реджина. Свон скручивала её, кидала на пол, а она как мартовская кошка готова была тереться об её подтянутое тело и умолять держать её крепче, грубее, умолять взять её. Это ненормально! Сидя на крышке унитаза, Реджина не заметила, как начала раскачиваться из стороны в сторону. Эмоции так поглотили её разум, выливаясь в опустошающую беспомощность. «Она не могла хотеть Эмму! Кого угодно, но не её. Эта женщина психически неуравновешенная извращенка и делает из неё себе подобную!», — безмолвный отчаянный крик сотряс сознание. Реджина резко встала. Хватит. Она не допустит, чтобы Свон возымела над ней такую власть. Она — Реджина Миллс. Управляющая целым городом. Имеющая уникальную способность. Она сильная и самоуверенная женщина. Она не допустит, чтобы подобные Свон делали из неё безвольную тряпку, скулящую по углам. Преувеличенно спокойно, Реджина подняла сумочку с пола, вышла из кабинки и, поправив перед зеркалом волосы и одежду, зажала клатч под мышкой и уверенно покинула туалетную комнату. В коридоре не оказалось ни души. Взглянув на часы на запястье, с губ сорвалось короткое ругательство. Она потеряла счёт времени, пока занималась самобичеванием. Генри, наверняка, уже заждался. «Странно, что он не позвонил», — достав телефон и проверив его на наличие пропущенных звонков, удивилась Реджина и поспешила на улицу.* * *
Как только мадам мэр вышла, температура в спортзале будто резко упала. Разгоряченный возбуждением организм отреагировал на это лихорадочной дрожью. Эмме потребовалось какое-то время, чтобы перестать стоять истуканом, в то время как мозг анализировал произошедшее и полученную новую информацию. Реджина хотела её. В этом Эмма была уверена на сто процентов и даже больше. И можно только догадываться, чем бы всё закончилось, случись подобное не на глазах у пары десятков людей, а в уединенной комнате. В спальне мэра, например. Эмма нервно хмыкнула себе под нос. «Ага, можно подумать, она тебя туда пустит», — трезвый голос разума оборвал разыгравшееся воображение. «Ладно, будет время представить себя и мадам мэр в царских покоях, на кровати, непременно королевских размеров», — у Эммы снова вырвался короткий смешок. «Она тебя терпеть не может», — упрямо напомнил голос в голове. «Это временно», — дерзко ответила сама себе Эмма. Её внутренний монолог прервала миссис Грин, подошедшая к ней на пару с ещё одной женщиной и кучкой взбудораженных детей. Эмме пришлось отложить возведение планов по соблазнению или по укрощению, в случае мадам мэр это больше подходит, и нацепить на лицо дежурную улыбку. — Мисс Свон, вы отлично справились, — миссис Грин вся сияла. — И, очевидно, у вас появились поклонники, — она оглядела столпившихся вокруг них учеников, которые не сводили с Эммы восторженных взглядов. — Я сделала, что смогла, чтобы им не наскучить, — Эмма не привыкла к подобному вниманию и столь очевидному обожанию, поэтому её улыбка вышла скованной. — Поверьте, вам удалось, — сказала вторая учительница. — Никогда ещё не видела, чтобы они так увлеклись. — Согласна, — снова миссис Грин. — Это было так поучительно. Дальше две женщины, едва ли не перебивая друг друга, хвалили навыки Эммы. Они говорили и говорили и так увлеклись, что уже предложили и начали обдумывать идею о создании кружка по самообороне, который бы Эмма могла вести примерно по два часа в неделю. Воодушевившись, они пошли дальше, предположив, что найдутся и взрослые, которых подобное заинтересует. Причём эти две дамочки, при всех их хороших побуждениях, забыли спросить Эмму, согласна ли она на это вообще. Рядом стоящие дети неспокойно подпрыгивали на месте, явно желая выплеснуть на Эмму сотню вопросов, но привитые манеры, видимо, не позволяли им перебивать разговоры взрослых. К тому же, среди них не было Генри. С ним бы она охотно пообщалась. Чем-то мальчишка задел её, вызвал настоящую симпатию. И не только потому, что он был сыном Реджины. Он на самом деле ей понравился. Но его нигде не было видно. Потом вспомнились слова Реджины перед уходом, и стало понятно, что пацан, наверняка, уже по пути домой со своей, скорее всего, беснующейся матерью. Слушая вполуха, Эмма придумывала, как бы тоже побыстрее смыться. Даже если всё прошло намного лучше, чем ожидалось, она находилась здесь не по собственной воле, что она, конечно, не стала бы озвучивать, но работа сделана и можно убираться отсюда. Продолжая выдавливать улыбку, Эмма обошла перешептывающихся детей, подняла свою куртку и надела, машинально похлопав по карманам, что стало её спасением. Она почувствовала вибрацию. Коротко извинившись, Эмма отошла, чтобы принять звонок. Через минуту она вернулась с более искренней радостью на лице, потому что теперь у неё появился повод откланяться. Позвонил Грэм и сказал, что он перед школой, так как ему поступил вызов от нескольких по соседству со школой живущих жителей о том, что Джефферсон снова несёт околесицу и пугает детей. С ним Грэм уже разобрался, но раз он уже здесь, они бы могли вместе вернуться в участок. Эмма была только рада приступить к работе. — Прошу прощения, но меня вызывает шериф, — сказала она женщинам, которые, кажется, и не заметили её отсутствия. Прежде чем они снова смогли завести волынку о секции по самообороне, Эмма поспешно с ними попрощалась, помахала рукой детям и резво зашагала из зала. Выйдя к проезжей части перед школьным заданием, она увидела Грэма и, к своему удивлению, Генри. Они стояли возле чёрного Мерседеса, позади которого виднелся шерифский крузер. — Привет, — подошла она к ним и заметила, что вид у ребёнка был подавленным и немного напуганным. — Я думала, ты давно уже дома, — она взъерошила шевелюру Генри. — Мама ещё не пришла, — пробормотал он и поправил лямки рюкзака на плечах, бросая на здание школы неуверенный взгляд. — Наверное, её задержали какими-то сверхважными вопросами, — Эмма посмотрела на Грэма. Тот пожал плечами и хотел что-то сказать, но раздавшийся позади них шум — настойчивый стук по стеклам, исходящий из крузера, отвлёк их внимание. — Всё не успокоится, — Грэм покачал головой. — Я сейчас, — он развернулся и пошёл к машине. Открыв заднюю дверь и, наклонившись, начал что-то негромко говорить. Эмма оставила его разбираться с нарушителем, обращая внимание на Генри. Его печальная мордашка и тяжёлые вздохи не давали ей покоя. Хотелось его развеселить, вновь увидеть его заразительную улыбку. — Эй, пацан, тебе понравилось моё представление? Генри моментально поднял голову. Глаза загорелись восторгом. Эмма мысленно похлопала себя по плечу. — Это было круто! Тим и Майкл не верили мне, когда я говорил им, что ты такая крутая. Они говорили, что их папы круче, но это неправда. У папы Тима вот такой живот, — Эмма хмыкнула, когда Генри выставил перед собой руки, чтобы наглядно показать объём талии упомянутого папы. — А папа Майкла учитель истории, — он скривился, демонстрируя своё отношение к этому предмету. Очевидно, по его логике, человек, преподающий историю априори не мог быть крутым. Эмма открыто рассмеялась. — Когда ты показывала все эти трюки, — с азартом Генри замахал руками, что, вероятно, должно было походить на приёмы Эммы, — они тоже сказали, что ты крутая. А ещё я им сказал, что мы друзья, и если я попрошу, ты меня тоже… — Генри, твоя мама пришла, — прервал их беседу Грэм, приблизившись. Эмма с Генри синхронно развернулись, чтобы увидеть идущую к ним мадам мэр. — Генри Даниэль Миллс, сегодня утром я ясно выразилась по поводу твоего общения с Мисс Свон, — последние Реджина буквально выплюнула, одарив Эмму убийственным взглядом, под которым та содрогнулась ничуть не меньше Генри. — Мадам мэр, мы просто, — начала была Эмма, вытаскивая руки из карманов и делая шаг в сторону сжавшегося мальчишки, намереваясь заслонить его собой. Пусть Реджина злится на неё, но пацан ведь не при чем. Наверное, зря она это сделала. Кажется, это ещё сильнее взбесило Реджину. Уж кто-кто, а Генри не нуждался в защите от собственной матери. Чувствуя себя глупо, Эмма лихорадочно размышляла, как сгладить ситуацию. Быть может, ей лучше было просто промолчать и дать матери и сыну спокойно уехать, но Реджина выглядела так, будто вот-вот взорвется и, как догадывалась Эмма, по её вине. Поэтому ей сложно было оставаться в стороне. — Не смейте приближаться к моему сыну, — плохо сдерживая гнев, процедила Реджина. Резким движением достав из сумочки ключи, она открыла машину с брелока. — Генри, марш в машину, — приказала она, уставившись на сына. Генри не двигался. Так же как и замеревший в паре метров от них Грэм, с обеспокоенным выражением лица и бегающим взглядом, подсказывающим Эмме, что от него помощи ожидать не стоит. «Любовник недоделанный», — про себя фыркнула Эмма и решила действовать сама. — Но послушайте, мадам мэр, — снова начала она, в надежде, что Реджина даст ей возможность объясниться. — Вы не заслужили, чтобы вас выслушивали, мисс Свон, — рявкнула Реджина громко. На ее лбу выступила венка, тело казалось натянутым до предела. Создавалось впечатление, что произнеси она одно неверное слово, и нервная система Реджины сорвётся с того туго натянутого каната из эмоций, на котором она сейчас балансировала. — Генри, я сказала, немедленно садись в машину! — Реджина двинулась к сыну, но он шагнул назад. — Нет! — подняв голову, твёрдо сказал он и отшагнул ещё дальше. Что бы там мальчишка не рассказывал о своей матери, Эмма никак не ожидала от него подобный отпор, сравнимый с враждебностью. Она перевела озадаченный взгляд на Реджину и увидела, что та находится в не меньшем шоке. — Ты злая! Ты нехорошая! Тебя все боятся! Кроме Эммы. Она хорошая! Она мой друг! А у тебя нет друзей, потому что ты злая! — начал выкрикивать Генри застывшей Реджине. Пацана словно прорвало. Он захлёбывался словами, не замечая, как смуглая кожа матери болезненно бледнела. Руки, державшие перед собой сумочку, сильнее прижимали её к животу, но это не помогало спрятать их дрожь. Эмме захотелось схватить его и встряхнуть. Закричать: «Прекрати! Ты не видишь, что ранишь её?!» Но она, словно онемела, и могла лишь безмолвно наблюдать, как распахнутые глаза Реджины наполнялись болью. — Ты никого не любишь, и тебя никто не любит! Джефферсон сказал, что ты украла его дочь, и что это из-за тебя умер дедушка! И я тебя не люблю тоже!Christina Aguilera — Hurt
Сначала дрожь в руках усилилась, за мгновение охватывая всё тело. Или это задрожал асфальт и разошёлся под ногами в бездне, куда Реджина летела, зная, что разобьётся, рухнет в темноту и будет погребена под ошметками разорванных надежд. Озлобленно брошенные слова разлетелись на буквы, и каждая превратилась в осколок, догоняющий её в полёте и, пронзая сердце. Боль. Её было так много. Так невыносимо много. Сильная, удушающая. Такая оглушающая. Она не умещалась больше в кровоточащем сердце. Его хотелось вырвать, сдавить, превратить в пыль. Воздух, словно лава, сжигал лёгкие, заставляя хвататься за горло. Шаткие шаги. Один, второй, третий и все назад. Дальше, ещё дальше, чтобы не видеть злобу в родных глазах, которые ещё недавно дарили любовь и доверие, не видеть сочувствие в тех, чьи когда-то заставляли смеяться в голос и верить в хорошее; не видеть жалость в тех глазах, чьи никогда не смели глянуть глубже в душу. Ее собственные, залитые слезами, видели лишь размытые лица. Безликие голоса и шёпот одним гулом распирали виски изнутри. Он усиливался, делая звуки отчётливей. «Тебе не убежать от того, что ты есть, Реджина», — холодный голос матери заставил вздрогнуть и споткнуться. Из ослабевших пальцев выпали сумочка и ключи. «Ты чудовище, ты убийца. Ты убила его, девочка моя» От яростного мотания головой, пряди волос хлестнули по влажным щекам. — Нет, — это был не хрип и не стон. Скрипучий голос умирающей старухи, молящей о прощении. — Не надо, — молила Реджина. — Пожалуйста, — утихающий шёпот, развёрнутая спина. Нервный бег на высоких каблуках мимо изумлённо оборачивающихся прохожих. Жалящий ветер в лицо и под распахнутой одеждой. Реджина бежала. Убегала от отравляющих душу слов, от мрачных лиц и голосов. От боли. Размытый серый туннель перед глазами и ярко мелькающие в нём картины. Зеленая поляна, усыпанная ромашками. Высокая трава щекотала коленки, но была такая приятная под босыми ступнями. Летний ветер раздувал лёгкое, короткое платье в красный горошек. Пухлые пальчики крепко держали в кулачке цветы, усердно отобранные среди сотен других. Он стоял на одном колене, с расставленными в сторону руками и улыбался. Она добежала до него и упала в раскрытые объятья, зная, что он не позволит ей упасть. Он всегда поддержит её. Мгновенно она была подхвачена и взмыла воздух. Густой лес кружился вокруг них, а она заливалась звонким смехом, смотря в любящие глаза. Потом он усадил её себе на руку и крепко прижал. В голове всё ещё весело крутилось. Уткнувшись курносым носом в ворот белой рубашки, она счастливо вдыхала родной запах кофе и мяты. — Я люблю тебя, Джина, — его мягкий голос, смешно шевелил волосы на макушке. — Помни об этом. Что бы не случилось, я всегда буду любить тебя. Она подняла голову и обняла за смуглую шею. — Я тоже люблю тебя папочка, — даря ему сияющую улыбку, сказала она и звонко поцеловала в гладко выбритую щёку. — Ты мой самый, самый лучший друг, папочка. — Ты мое всё, Джина. И он снова закружил её в лучах летнего солнца. Детский смех вознесся к голубому небу, даря радость каждому, кто мог его слышать. Светлые моменты, бесценные минуты счастья, которые Реджина хранила в душе, но так давно не позволяла себе окунуться в них. Потому что с ними всплывали на поверхность и другие. Тёмные и страшные. Вот и сейчас изображение задребезжало, поплыло и рассеялось в сером туннеле. Хотелось закричать, заставить его остаться, не оставлять её одну, но тщетно. Перед ней возник охваченный огнём дом и столб чёрного едкого дыма. Запах смерти и всепоглощающая боль потери. Бездушные глаза той, кто должен был любить и оберегать, а не нашептывать зловещим голосом: «Ты убила его, Реджина. Ты убила своего отца. Ты сожгла его заживо. Ты чудовище, Реджина. Никогда тебе не будет прощения». Этот голос стал её ночным кошмаром, напоминавшим снова и снова, кто она такая и на что способна. Напоминавший, что она не заслуживает счастья. Не заслуживает прощения. Никогда ей не освободить свою истерзанную душу от этого бремени. Она проклята. Деревянная дверь привычно тихо скрипнула. Ледяной пол обжигал еле переступающие ступни с порванным капроном и сбитой в кровь кожей, потому что дизайнерские туфли остались где-то на дороге. Подсознание привело её в единственное место, куда она могла сейчас пойти. Рухнув на колени перед каменной гробницей, не чувствуя собственного тела, Реджина обхватила себя руками и уронила голову на грудь. — Прости меня, папочка. Прости меня, пожалуйста, прости, — выкрикивала она снова и снова. Душераздирающие крики вырывались из содрогающегося тела, кружились над ним эхом, проникали сквозь открытую дверь и распространялись по священной тишине кладбища, скользя по надгробным камням, скреблись по ним, будто ища у усопших душ понимания. Покоя. Реджина задыхалась, кашляла и захлёбывалась слезами. Перед её слепым взглядом стояли лучистые глаза отца и его слова о любви. А она всё молила и молила о прощении, пока голос совсем не охрип. Скрючившись на полу и потерявшись в боли, она не услышала осторожные шаги за спиной. Она не заметила, как кто-то опустился рядом с ней на колени. Сильные руки приподняли её обессиленное тело и прижали. Крепко и нежно. Надёжно. Сотрясаемая бесконечными рыданиями, Реджина вцепилась в кожаную куртку и уткнулась мокрым лицом в прохладную шею. Лёгкое поглаживание по спине и волосам дарило успокоение. Близость сильного тела остудила агонию. Реджина еще сильнее смяла куртку, судорожно вдыхая свежесть кожи. Это приносило утешение. Это казалось знакомым. Родным. Правильным. Это то, что ей сейчас необходимо.