***
— Я поставлю его на зарядку, по крайней мере, попытаюсь. В телефоне разъем с дефектом и не всегда видит зарядное устройство. Покрутившись у стола архивариуса в поисках розетки и не обнаружив ее, парень растерянно повернулся к Лебедеву. — Похоже, опять мимо. Неужели тут нет розетки? — растерянно огляделся по сторонам. — Проверь чуть выше плинтуса, — Александр смотрел в наглухо забранное решеткой окно и надеялся, что хоть кто-то будет проходить мимо. — У нас все розетки расположены у пола. Розетку Стас отыскал через некоторое время, но подключить зарядку никак не удавалось. Он пытался найти контакт, чуть поворачивая провод. Телефон не подавал признаков жизни, глядя на хозяина черным экраном. Потом вдруг пискнул, клацнул и замер вновь. Ковалев еще активнее стал шевелить провод в разъеме: — Черт! Черт! — глядя на вывалившийся из телефона разъем на конце USB кабеля, — Лебедев обернулся и, не сумев сдержать смешок, извинился перед незадачливым постояльцем.***
Стас сел за стол, опустив голову на столешницу. Надежда, что их хватятся, найдут таяла с каждым часом. И он все больше подозревал, что им вдвоем придется как-то кантоваться на единственном в архиве стуле. Возможно, и спать придется по очереди. Он вновь укутался в свою тонкую для наступивших столь внезапно холодов куртку. Согреться та нисколько не помогала. От долгого сидения в неподвижном положении затекли и замерзли ноги. Стас опустил взгляд на свои легкие ботиночки на тонкой подошве, понимая, что еще пара дней по этому вновь выпавшему снегу, и обувь тоже будет безнадежно испорчена. Не зная, чем занять себя, он вновь достал фотоаппарат и принялся листать дело одного из заключенных. Подробности и кровавые факты не приносили успокоения, и Стас вновь отложил папку на край стола, принявшись наблюдать за Лебедевым. Саша по-прежнему стоял у окна, не зная, что сказать и сделать по этому поводу. Он никогда прежде не ощущал себя настолько недомужиком, настолько не способным найти выход из простейшей ситуации. А тут — ни одной живой души снаружи, хоть дверь с петель срывай. Оставалось лишь ждать, что их хватятся. Или Миша поинтересуется, куда запропастился его начальник. Стас замер, глядя в видоискатель, выбирая удачный ракурс, подстраивая технику под скудное освещение архива. Затаив дыхание, смотрел на суровый профиль, на хмурую складку на лбу, на задумчиво поджатые губы, любовался длинными ресницами, отбрасывающими густую тень на скулы, чуть подернутые отросшей щетиной. Кончики пальцев зудели от желания прикоснуться к щекам, провести ноготками и зарыться в более всего выступившую поросль на подбородке. Щелкнул затвор, и Стас сдвинулся чуть влево, вновь затаив дыхание, глядя на прикрытые веками карие глаза, задумчивое выражение лица, чуть склоненную вперед голову, длинную русую челку, упавшую на один глаз, почти закрывая его. И он, Стас, завороженно замерший, залипший на полупрофиле этого жесткого мужчины с его суровой мужской красотой, с его шармом и харизмой, упрямой линией подбородка, знал, что эти фото украсят любой мужской журнал, даже не будучи сделанными с обнаженной натуры. Они притягивали взгляд, заставляли дышать через раз. И он сделает из них портреты, но не в цвете. Нет, именно в стиле черно-белого фото, где контраст особо ощутим, чтобы передать всю экспрессию момента. Максимально приблизив, в очередной раз щелкнул затвором. Саша, не меняя выражения лица, повернулся к нему, и Стас, поймав момент, сделал очередной кадр. — Развлекаешься? — иронично приподнял одну бровь. — Холодно, а это отвлекает! — показательно выдохнул на пальцы и вновь навел видоискатель на Лебедева. Саша приобрел задумчивый вид и, достав из кармана пачку сигарет, зажал одну сигарету между губами в уголке рта. Стас замер в ожидании. Пляшущее пламя приблизилось к лицу мужчины, выхватывая чуть подернутые поволокой глаза, сверкнувшие пламенем в отражении зрачка и сделавшие взгляд поистине потусторонним, мистическим. Бликами подсветило высокие скулы и прямой, тонкий нос. Более экспрессивного момента и ждать было нельзя. Затвор щелкал, запечатлевая моменты, пока он прикуривал, затягивался и выдохнул первое колечко дыма в низко нависающий потолок, при этом задрал высоко голову, обнажив мощную шею, острый кадык, пульсирующую яремную вену и сверкающие светлым золотом волосы. Затем повернулся к Стасу, сурово глядя на него: — Удали, — попросил мягко. — Нет! — категорично, и не раздумывая, ответил Стас и поджал губы. — Они не должны покинуть стен колонии, — настаивал Лебедев, приковав взглядом постояльца к месту. Энергия, мощная, как волна, ударила Стаса, заставив затаить дыхание. Казалось, она распространялась, как круги на воде, то накатываясь, то отступая. Александр развернулся и пошел к Стасу. — Нет! — еще раз безапелляционно повторил он, прижав фотоаппарат к груди. Лебедев хмыкнул. — Успокойся, не трону я твою технику, — сел на единственный стул и поманил Стаса пальцем. — Иди сюда, а аппаратуру, если боишься, можешь на стеллаж поставить. Ковалев оставил аппарат на ближайшей полке, подошел ближе и в шоке замер, боясь пошевелиться, когда Александр усадив его к себе на колени боком, прижал к груди и укутал полами своего бушлата. — Тепло надо беречь, не хватало, чтобы ты заболел, — мужчина уткнулся более низкому Стасу в затылок, горячо дыша в разметавшиеся волосы, сжимая молодое хрупкое тело в кольце мощных рук. Глубоко втянул воздух, пропитанный ароматом тела и, вдруг неосознанно закрыв глаза, прижался к виску парня губами. Стас боялся пошевелиться, боялся вздохнуть. Знал, что наступит утро и он горько пожалеет о том, что пошел на эту мнимую близость, что не раз испытает боль из-за своей впечатлительной натуры. Но не сейчас, не теперь, когда сильные мужские руки обнимали его, согревали своим теплом. И образ Лебедева, стоящего у окна, такой суровый, мужественный, не желал покидать сознания. Сейчас Стас тонул и нежился в истоме, прижавшись плечом к широкой груди. Не мог и не хотел сопротивляться этому мощному притяжению, что словно цепями приковало к горячему, живому телу, к древесному аромату, щекотавшему воображение. Александр чертил замысловатые круги рукой, где-то с правой стороны спины. Тепло волнами бежало по телу, и зародившийся где-то глубоко в груди жар устремился к паху, скручиваясь горячим узлом. Налившийся желанием член уперся в молнию брюк, причиняя боль, смешанную с удовольствием. Стасу захотелось потереться задом о колени, ставшие ему приютом в эту ночь. Задумавшись и прикрыв глаза, он расслабился и задремал. Почувствовав, как обмякло тело парня у него на коленях, Александр откинул голову назад, на стену и, закрыв глаза, провалился в беспокойный сон.***
Александра разбудил сухой надсадный кашель возле самого уха. Резко открыв глаза, он еле оторвал голову от стены за спиной. Шея затекла и не поворачивалась. Тупая боль пронзала затылок при малейшем шевелении. Стас в полудреме поерзал на крепких мужских бедрах, устраиваясь поудобнее, и уткнулся губами в ямочку на сгибе шеи и ключицы, обняв руками крепкий мужской торс. Горячие, полыхающие словно в огне пальцы нырнули под китель. Александр вздрогнул и нахмурился. Парень горел в его руках, причем практически буквально. Кожа полыхала жаром и; казалось, вот-вот воспламенится. Стас открыл глаза и втянул сквозь саднящее горло холодный воздух, смешанный с ароматом древесного парфюма. От накатившего удовольствия закружилась голова. Он поерзал на крепких бедрах под собой, руки, удерживающие его, сжались сильнее, будто пытаясь удержать. Вздохнув, он уткнулся в шею обнимающего его человека и услышал глухой, еле различимый стон удовольствия. А в бедро уперлось явное доказательство возбуждения. И это точно не резиновая дубинка, что висела на карабине, пристегнутая к шлевке брюк. Стас уткнулся губами, потрескавшимися от жара, сжигающего нутро, в ложбинку на изгибе шеи мужчины и прикрыл горящие глаза. Казалось; в них песка насыпали. Понял одно — заболел. И его держит, крепко прижимая к себе, Саша. Ради этих мгновений тишины, душевного тепла и заботы он готов болеть вечно. Комната поплыла, перед глазами заплясали цветные круги. Реальность помутнела, и он провалился в забытье. Александр злился. На генерала Рогожина, за то, что повесил ему ярмо на шею, на себя, что посадил парня к себе на колени, испытывая при этом вовсе не платонические чувства к нему, на Стаса, что сидел, уткнувшись в шею носом. Лебедев млел от этого простого касания и испытывал то, что ни разу не довелось испытать ни с одной женщиной даже без телесного контакта. Сидел и повторял словно мантру: «Я не гей! Не гей! Не гей!» Уложив парня на стол и накрыв его своим бушлатом, подошел к окну, глядя на пустую стоянку у административного корпуса. Небо приобрело чуть розоватый оттенок, разбавленный клочьями перистых облаков. Бледные лиловые тени поползли по белоснежному покрывалу нетронутого снега. Уже давно рассвело, когда, едва не сорвав с петель злополучную дверь, в архив ворвался Миша, на пару с начальником колонии. — Александр Викторович, слава богу, живы, а я уж думал не случилось ли чего, — полковник Винокуров внимательно оглядел помещение, Стаса, свернувшегося комочком на столе. — Что с ним? — Температура. Горел всю ночь, его бы к медику надо. Когда Стас открыл глаза в следующий раз, оказалось, что он в лазарете. Оглядевшись по сторонам, обнаружил свою куртку, висящую на крючке у двери, и фотоаппарат на тумбочке у кровати. Жар по-прежнему не оставлял его и, лежа на прохладных простынях, он пытался восстановить события прошедшей ночи. А может, суток? Никак не мог понять, сколько времени провел на больничной койке. Пару раз заходил Лебедев. С тревогой глядя на него, Стас пытался поймать отголоски тех событий, которыми было наполнено его больное сознание. И не находил. От этого становилось еще тоскливей и больнее. Как попал сюда, он не мог вспомнить, вот хоть убей, но услужливая, как проститутка с Тверской, память подбрасывала образ за образом все новые воспоминания о проведенной в архиве ночи. Но суровый и, порой, безучастный взгляд карих глаз Лебедева не способствовал желанию убедиться в их правдивости. После короткого, но убедительного анализа, подкрепленного ледяным спокойствием Александра, Стасу стало казаться, что все, произошедшее в архиве, было плодом его больного воображения. Лебедев откровенно и трусливо сторонился Стаса. Едва войдя к нему в палату, он приходил в некую степень возбуждения, тягучего, как патока и болезненно отзывающегося в паху. А ходить по коридорам колонии, размахивая, будто флагом, вставшим членом, у него не было желания. Он опрокинул в себя третью за сегодняшнее утро порцию виски, все-таки надеясь расслабиться и, поправив все еще болезненно пульсирующий член, отправился проверять посты. Он раз за разом убеждал себя, что все это от долгого воздержания и он в ближайшее время исправит создавшееся положение, пригласив к себе уступчивую Ирочку, которая все утро распускала хвост перед Стасом. Не замечая своей реакции, от злости сжал челюсти, а руки в кулаки. Ногти болезненно впились в ладони. И постоялец ему точно не станет помехой. Он докажет всем, что он мужик, что далеко не пацан, впервые дорвавшийся до секса. Александр с усилием и с каким-то надрывом выдохнул сдерживаемый в легких воздух. Морозцем щипало и без того горящие от воспоминаний щеки. Едва прикрыв глаза, будто воочию видел Стаса, сидящего на коленях, уткнувшегося в шею губами, словно нежно лаская. Чудилось — он до сих пор ощущал прикосновение его сухих, горячих губ. Александр дрожащими пальцами поднес сигарету к губам, затянулся, выкурив половину за раз, и зашипел, когда зажженный край коснулся пальцев. Запустил окурок щелчком в урну и направился к транспортному боксу. — Миша, через часок будь готов отвезти Ковалева ко мне на квартиру. — Да хоть сейчас, машина готова, — Михаил вытер руки о тряпку и захлопнул боковые панели на двери. Проверил еще раз работу стеклоподъемника.***
***
Александр крутился у плиты, чего не делал уже давно. Для самого себя не было желания готовить, и он чаще питался фастфудом, чем нормальной, полезной пищей. Но с появлением в квартире пусть и нежеланного постояльца жизнь обрела краски, стала теплой, наполненной уютом и желанием чаще находиться дома, проводить вечера за просмотром телевизора, за партией в шахматы. Стас был не особо разговорчив, но это нисколько не мешало. С некоторыми людьми приятно посидеть в тишине после суматошного дня в колонии. За спиной раздались легкие шаги и глухое покашливание. Обернувшись, он проводил взглядом покачивающегося на нетвердых ногах Ковалева. Бледный, с истончившейся от болезни кожей, Стас доковылял до стола и упал на стул. — Все, Саша, прости, но я больше не могу лежать. У меня скоро пролежни будут, — потер пятую точку. Лебедев поставил перед ним тарелку густого куриного бульона с протертым картофелем. Суп был вкусным и ароматным. Александр смотрел, с каким наслаждением постоялец уплетает его стряпню. Последние дни, лежа с температурой, он практически ничего не ел. — Я, конечно, понимаю, что ты не совсем здоров, но нам надо помыть тебя, — Саша закинул руку ослабевшего Стаса себе на плечо и почти насильно повел в ванную комнату. В ванной было жарко, а от набранной в ванну воды поднимался пар. Посадив постояльца в воду и положив ему под голову поролоновую подушку, Саша разделся сам, оставив на себе лишь трико. Стас, подняв взгляд, не мог отвести взор от мощного торса, широких плеч и дорожки светлых волос спускающихся от пупка к паху. Краска смущения залила щеки, напряжение в паху, не отпускавшее с момента, как он разделся, усилилось, член встал колом, причиняя больше неудобств. Накрыв пах ладонью, он закрыл глаза, пытаясь отогнать навязчивый образ. Но преуспел в этом мало. Саша мягко водил пальцами по коже головы, втирая и массируя, после, налив гель на губку, нежно бродил по распаренной коже спины, вокруг напрягшихся горошин сосков, по рукам. Предложил встать, чтобы вымыть ниже, но Стас мягко отказался. Казалось, покраснеть сильнее было просто невозможно, но ему это удалось. Ковалев боялся до ужаса, что Саша поймет причину его покрасневшего лица, будет чувствовать отвращение, еще хуже — попросту выгонит из дома. Такого мощного притяжения Лебедев не чувствовал ни к одному человеку за всю свою жизнь. Мягко водя губкой по бархатистой, почти прозрачной коже парня, он до ломоты в суставах хотел провести по спине, груди, напрягшимся мышцам пресса пальцами, не ощущая преград и барьеров в виде мочалок, коснуться разгоряченной, бархатистой кожи. Это желание вело и плавило что-то у него внутри. Захотелось коснуться губами плеча, прихватив кожу мягким захватом. Лебедев тряхнул головой, чтобы отогнать наваждение. От насыщенного пара в ванной было трудно дышать. — Ты посиди пока, а я за полотенцем схожу, — сунув губку в руки Стаса, выскочил за дверь и привалился к ней спиной. Голова кружилась от тягучего возбуждения, свернувшегося тугой спиралью в паху. Едва Лебедев вышел, а точнее — выбежал за дверь, Стас обхватил ладонью член. Поджавшиеся яйца ныли от неутоленного желания. Передернул пару раз и отпустил себя, застонал, прикусив губу, разрядившись. Привалился к бортику ванны, тяжело дыша. Попытался подняться на ослабевших, трясущихся ногах, когда в ванную ввалился Александр с большим полотенцем в руках. Смущенный Стас, прикрыв пах рукой, позволил себя обтереть. От желания прикоснуться губами к коже плеча, нежной, белой, напоминающей мрамор, у Лебедева заныли губы. Он склонился, не решаясь поцеловать, втянул аромат чистого тела с легкой ноткой парфюма. Ковалев с благодарностью поднял голову, ловя взгляд карих глаз. И, неожиданно для самого себя, уткнулся губами в губы склонившего голову Александра. Прикосновение оказалось сродни удару током, губы покалывало. Взгляды встретились, скрестились, как два меча, притяжение подействовало мгновенно, и Лебедев с глухим протяжным стоном накрыл рот Стаса поцелуем. Брал мягко, но требовательно, словно страдающий от жажды в пустыне путник, дорвавшийся до воды. Покорял, возносил на невиданные высоты и тут же, словно падая с высоты, погружал на головокружительную глубину. Подхватив судорожно цепляющегося за шею парня под пятую точку, стремительно направился в спальню и, не размыкая губ, опустил на кровать. Навалился сверху, заключив в кольцо рук. Лизал и засасывал. Стас, плавящийся в истоме, не смог сдержать стона. Лебедев замер, словно отрезвев, зашипел, закрывая глаза и выпустив парня из рук. Вскочил и метнулся из комнаты, не оглянувшись. Стас закрыл ладонями лицо. Непрошенные горячие слезы скопились в уголках глаз и потекли соленой дорожкой во влажные волосы. Боль пронзила все существо, разрывая изнутри застарелые шрамы. Он лежал, прокручивал в памяти поцелуй, едва касаясь пальцами губ. Ловил отголоски ощущений. Видимые только внутреннему взору следы влажных касаний. Отчетливо понимая, что для него это не просто случайный поцелуй, а начало зарождающихся чувств, глубоких, рвущих сердце в своей неопределенности и безысходности. Стас сполз с кровати на негнущихся ногах, поплелся в ванную. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что его чувства к Александру тщетны. Плеснул прохладной воды в лицо. Он был, как никогда, уверен, что ничего, кроме ненависти и отвращения, Саша к нему не испытывает. Не стал дожидаться, когда ему укажут на дверь, поплелся собирать вещи.***
Ночной клуб «Туман», у входа в который вечно толпился народ, располагался в неприметном, закрытом от любопытных глаз глухом тупичке, хоть и в офисном районе города. Подъехавшее такси с визгом и шипением покрышек остановилось у входа. Выпустило единственного пассажира и умчалось прочь. Лебедев остановился на миг, затушил сигарету и, со щелчком запустив окурок в урну, подняв воротник, прошел в арочные двери. Громкая музыка и вибрации басов буквально сбивали с ног. Александр оглядел присутствующих на танцполе, ритмично двигающихся, сидящих на балконе, окинул взглядом ВИП ложи и прошел в бар. Сейчас никто из присутствующих не вызывал у него интереса. Он хотел выпить, крепко и основательно. Это все, что было нужно, чтобы прийти в себя и забыть тот поцелуй, ту яростную потребность обладать, которая пошатнула его внутренние барьеры. Причем так основательно, что Лебедев и сам не мог решить, кто он в данный момент. Губы до сих пор покалывало от потребности ощутить бархатистую влажность упругих губ Стаса, его руки, зарывшиеся в волосы, судорожно сжимающие обнаженные плечи. Он с убеждением паровоза, движущегося на слона, твердил себе, что ему по-прежнему нравятся лишь женщины, и он способен трахнуть любую из тех, кто присутствует на танцполе. Опрокинув в себя третью рюмку водки и закусив лимоном, он развернулся и осоловелым взглядом оглядел зал. Вот прям сейчас он пойдет и снимет себе очередную длинноногую девицу, только еще выпьет. Александр вновь развернулся к стойке и поднял руку, а после указал на пустую рюмку: — Повтори! Двойную! — произнес, чуть заплетаясь языком. Взял поставленный перед ним стакан и вновь опрокинул, закусив лимонной долькой. Тонкая рука с накрашенными красными ноготками, лаская и поглаживая, легла на плечо и поползла ниже на грудь. Над ухом нависли ярко-красные губки, обдавая горячим дыханием: — Привет, сладкий! Скучаешь? Лебедев дернулся, будто хотел скинуть руку, ласкающую его. А после вспомнил, зачем пришел. И, повернувшись, приподнял брови, узнав в соблазнительнице Ирочку из санитарного блока. — Ну здравствуй, дорогая! На ловца и зверь бежит, — улыбаясь, произнес он. — Это я-то зверь? — Ирочка притворно надула красные губки. — Ну что ты, милая! Ты, надо полагать, ловец… А зверь — это я, — провел по бедру рукой, повторяя изгибы. — Не угостишь ли даму коктейлем? — смущенно повела плечами девушка, из-под полуопущенных ресниц глядя на сотрудника. — Только если дама согласится уделить нам обоим немного своего времени, чуть позже, — испытующе глядя на нее. Ирочка, не сумев скрыть радость на лице, кивнула. И Александр вновь поднял руку, подзывая бармена.***
Хлопнула входная дверь, в коридоре послышались голоса, один из которых принадлежал женщине. С той памятной помывки Стас практически не видел Лебедева. Он старался прийти позже, когда вымотанный думами мозг отказывался воспринимать действительность, и парень впадал в сон. И уходил, когда постоялец еще спал. Стас открыл дверь спальни и выглянул в коридор. Сердце, казалось, покрылось льдом, зажатое в ледяные тиски. Лебедев прижимал к стене Ирочку, обхватившую его бедра ногами и зарывшуюся пальцами в русую шевелюру мужчины. Осторожно прикрыв дверь, сполз по стене на пол и, закрыв глаза, уткнулся лбом в колени. Боль — сильная, жгучая, как кислота, разъедала внутренности. Стас сжал руками колени. До ломоты в суставах, до побелевших костяшек пальцев сцепил на коленях вмиг онемевшие руки. «А чего ты ждал? Дурак! Доверчивый, внушаемый, влюбленный дурак! На что надеялся? Или думал, поцеловал — теперь руку и сердце предложит? Такое только в сказках бывает. А в твоей никчемной жизни все сказки заканчиваются изменой», — привалился к двери головой и закрыл глаза. Услужливая сука-память сразу явила перед глазами образ Лехи, вбивающегося членом в размалеванную девицу, затем Александра, прижимающего к стене Ирочку. Где-то внутри зарождался смех: горький, хриплый, пополам со слезами, бегущими по щекам. Из-за стены послышались глухие стоны любовников и скрип кровати. Стас закрыл ладонями уши, уткнувшись лбом в колени. Тяжело задышал. Хотелось бежать как можно дальше отсюда, чтобы затоптать все надежды и зарождающиеся чувства в зародыше. Что делать с глупой влюбленностью, он решит потом, утром, но то, что он влюбился в этого красивого самца, Ковалев мог сказать четко и определенно.