Люблю тебя. Прощай… Стас.”
</i> Скукожившийся лист захрустел в кулаке, как последний осенний листок, упавший под ноги прохожему. Смачно выругавшись колоритными образцами русского фольклора, он рванул в спальню и открыл гардероб. Двери рывком распахнулись, и перед Александром предстали пустые плечики. Теперь ему показалось, что он сходит с ума. Саша заметался по спальне, раз за разом набирая номер Стаса и слушая лишь гудки в ответ. После, выдохшись, прошел в гостиную и, взяв из бара бутылку виски, сделал несколько полновесных глотков из горла, ополовинив ее. Алкоголь не принес облегчения и через два часа, когда первая порожняя бутылка покатилась по полу, ее на столе заменила вторая. По-прежнему трезвый, как стеклышко, мужчина слонялся по комнатам, вновь и вновь набирая врезавшийся в память номер. «Где теперь его искать? На квартире? — о том, чтобы следовать указаниям записки и отказаться от поисков, не могло быть и речи. — Завтра начну с квартиры, а дальше — по обстоятельствам». Лебедев не хотел верить, что это конец. Беременность женщины, которая не при каких обстоятельствах не станет его женой, не повод уходить и рушить отношения, которые только начали складываться.***
Стас молчаливо сидел на заднем сиденьи, безучастно глядя на проносящиеся за окном заснеженные улицы Энска, витрины магазинов, сверкающие остатками новогодних гирлянд и иллюминации. Кое-где в витринах и на подступах к дверям еще стояли наряженные сверкающими игрушками и разноцветной мишурой елки. Лешка то и дело поглядывал назад, в зеркало заднего вида, и тяжко вздыхал, качая головой. От разочарований и предательства не застрахован никто, и он был уверен, что это не рядовая причина, не блажь в угоду собственному эго. Он молчал, зная что другу надо все случившееся переварить, как-то переспать с этими мыслями, чтобы решить для себя, как быть дальше. Сам Лешка уже наступил на эти грабли, и не единожды. Больше такого повторять не хотелось, цена уж слишком высока. Стас же сидел, глядя пустым стеклянным взглядом перед собой, прокручивая в мыслях самые приятные моменты их с Сашей жизни, такой короткой и такой насыщенной. Саша пылал и бурлил, словно вулкан, заражая Ковалева своим оптимизмом. И теперь, пролистывая это в своем мозгу, он хотел выть белугой от непомерной потери, биться о стекло, к которому прислонился в поисках прохлады — лекарства для пылающего мозга. Хотелось кричать! Нет, орать! Требовать развернуться назад. И Ковалев до боли, до зубовного скрежета сжал ручку двери, не позволяя себе сделать хоть что-то. И все его «если бы» и «как бы» крутились калейдоскопом перед пустым взглядом цветными световыми пятнами. Отметал от себя, отмахиваясь, словно назойливую муху отгонял, мысль о том, что надо было поговорить, прекрасно понимая, что это доставит проблем и сделает и без того патовую ситуацию неразрешимой. Он просто не сможет найти в себе силы уйти, разрубить этот «Гордиев узел», и жизнь станет невыносимой. Очнулся от мыслей, когда машина остановилась и Лешка потряс его за плечо. — Приехали… Что, все настолько плохо? Стас вздохнул, огляделся, наконец сосредоточив взгляд на огромном двухэтажном особняке с большими французскими окнами в пол, высоким крыльцом с колоннами по обе стороны от тяжелых дубовых дверей. С большим фонтаном у фасада, сейчас укрытом снегом, вокруг которого была проложена подъездная дорожка. — Где мы? Я думал, мы едем к тебе, — перевел застывший взгляд на Лешку. — Да, ко мне… Теперь я живу здесь, с Мишей. Свою квартиру я сдал в аренду, на год, так что прости. Не знал, что она так скоро тебе понадобится. Леша достал вещи Стаса и понес в дом. Уже поднимаясь по ступеням особняка, Стас не без горечи подумал, что такой дом ему не потянуть. Даже имей он возможность, покупать такой особняк для себя одного было бы глупо, а уж тем более — при его удачливости. Двери открыл незнакомый мужчина в костюме, с беспроводной гарнитурой на ухе. Глядя на него, Стас поежился, как от мороза. Холодный взгляд мазнул по лицу Ковалева, и мелькнувшее выражение брезгливости сменилось равнодушием так быстро, что Стас подумал, что ему почудилось. Мужчина повернулся и прошел в боковую дверь, больше не взглянув на него ни разу, но ощущение холодной, липкой грязи на теле осталось. Помещение, куда он попал, было довольно просторным, судя по всему, прихожая, но такая огромная, что в ней могла бы поместиться вся его квартирка вместе с балконом и санузлом. У стены справа размещался большой шкаф для одежды и полка под обувь, и такая же под шапки сверху. На стенах — репродукции картин Перова, Репина, Васнецова. Стас разделся и повернулся к Лешке. — Кто это? — Стас, это начальник охраны, Виктор Алексеевич. Постарайся поменьше контактировать с ним, он нашу братию не любит, но деньги ему тут платят очень хорошие. А за деньги некоторые и маму родную продадут. Комната, которую ему выделили, находилась в противоположном крыле от комнат, занимаемых хозяевами. Светлая, просторная и с окнами в пол, как и во всем доме. Стас поставил сумки, не распаковывая. Сил на это не было ни физических, ни моральных. Хоть время перевалило за девятнадцать часов, ни есть, ни говорить настроения не было. И Стас завалился в постель и притворился спящим, когда пришел Леша — звать на ужин. — Ну, как там Стас? — Ковалев узнал голос Михаила, с густыми вибрирующими нотками и непроизвольно поежился под теплым стеганным одеялом. — Спит походу, пойдем. Я сегодня и двух слов не смог от него добиться, — голоса удалились по коридору и стихли вдали. И Стас решил для себя, что найдет себе другое жилье и не станет стеснять хозяев.***
Новое утро принесло Лебедеву головную боль и желание напиться вновь. Выпив пару таблеток аспирина и большую кружку кофе, заставил себя отмокать в ванной, а после принять контрастный душ. Более-менее придя в норму и спешно одевшись, он вызвал Мишу и поехал с отчетом в управление. Генерал Рогожин его уже ждал. И, едва увидев Сашу, бледного, с опухшими, красными не то от недосыпа, не то от перепоя глазами, обрамленными голубоватыми отеками, недовольно крякнул: — Что за опустившийся вид, Лебедев?! Саша насупился, но промолчал, доставая из папки отчет и флешку. — Можно? — указал на компьютер и после кивка Рогожина, все так же пристально смотревшего на него, включил компьютер и открыл флеш карту. Сам, все больше раздражаясь посторонним шумам и звукам, уперся взглядом в трещину в стене за плечом генерала и с мстительным затаенным удовольствием наблюдал за тем, как в нее пытается забраться паучок, пока генерал пролистывал страницы каталога. Работа Ковалева генералу понравилась, он долго хвалил и причмокивал, сетуя, что сам исполнитель не появился. Саша же сидел, словно прикрывая задом вот-вот готовый взорваться вулкан, то есть — постоянно дергался от каждого звука и порывался уйти. — Да что с тобой происходит в конце- концов? Что ты дергаешься? Дома случилось что? — по-отечески тепло, участливо поинтересовался Рогожин. Саша мотнул головой, которая разорвалась очередным приступом боли: — Можно, я уже пойду, товарищ генерал? — чуть прикрыл припухшие тяжелые веки. После тяжелой, почти бессонной ночи в глаза словно песка насыпали, и было непреодолимое желание потереть их посильнее. — Иди уже, и отоспись как следует! — крикнул Рогожин в спину уходящему Лебедеву. Саша был ему как сын, который погиб в Афгане. Генерал приметил его еще студентом высшей школы милиции и все годы покровительствовал ему, радуясь его взлетам и огорчаясь падениям. И сейчас, когда глядел в спину измученного подопечного, щемило сердце. В квартире Стаса не оказалось ни его, ни его вещей. Саша покрутился какое-то время по пустой комнате, затем спустился вниз и принялся ждать, хотя надежды, что он появится здесь, не было никакой, но для очистки собственной совести и чтобы после не корить себя, что упустил что-то важное, он провел вечер в ожидании, следя за подъездом. Долго не решался позвонить родителям Стаса, зная, что после случившегося они вряд ли примут его с распростертыми объятьями. Но когда чернильные тени поглотили последние светлые пятна под лопнувшим от чьего-то мяча фонарем, он набрал номер Галины Витальевны. Женщина звонку Саши обрадовалась, но, узнав причину, разволновалась не на шутку и жутко испугалась. Настроение Саши, а точнее его отсутствие, женщина почувствовала сразу, и как только закончила разговор, позвонила сыну. Долго слушала длинные гудки, ощущая безотчетный страх, отчего беспокоиться начала еще больше и, уже отчаявшись, набрала Лешу. Парень взял трубку сразу. Успокоил, сказав, что Стас у него, но причин ссоры парней, увы, не знает. Сам Стас с матерью разговаривать отказался, сказав, что пока не готов, но после обязательно придет, поговорит. Женщина успокоилась и приготовилась к терпеливой осаде, зная сына, и то, как он реагирует на предательство, а только это и могло стать причиной столь радикального поступка. Была уверена, что готов он будет нескоро.***
На запланированный прием в поликлинику Ирочка шла с твердым намерением избавиться от плода. После разговора с Александром или, скорее, военного конфликта с применением силы и шантажа, девушка пересмотрела необходимость связывать себя с таким человеком и ребенком, который скует ее по рукам. Два последних дня ей было очень плохо, утренняя тошнота напрочь выбивала из колеи, а расшатанные нервы стали причиной скачков давления. И вновь, словно только ее и ждали, в поликлинике собралась масса народа. То, что утро не задалось, Ирочка поняла, когда, наконец, попала в кабинет врача и увидела лишь медсестру. — Эмм… Елена Александровна будет сегодня? — Ох, простите, доктор на больничном и будет дней через семь, не раньше, — молоденькая девушка, принимавшая ее и в прошлый раз, сидела, заполняя электронные карты. — Вы принесли результаты ЭКГ и онкоосмотра? — Ирочка достала из папки пару листков с печатью и эпикризом, протянула медсестре. — Я приняла решение, по поводу беременности. И хотела бы избавиться от ребенка. — К сожалению, я не могу дать вам ни разрешение, ни направление на операцию. Это могут сделать только врач и комиссия. Приходите на прием через неделю и поговорите с врачом. И, забегая вперед, скажу, что любой другой гинеколог может провести осмотр, но направление даст лишь ведущий вас участковый гинеколог. Ирочка злилась и от бессилия что-либо изменить кусала губы. Предположительно, срок беременности составлял десять-одиннадцать недель. И если протянуть время, никто не рискнет сделать аборт. Яркое зимнее солнце заставило прищуриться. Девушка вышла из поликлиники, утопая в сугробах выпавшего накануне снега, дошла до остановки автобуса и принялась рыться в сумочке в поисках мелочи, чтобы оплатить проезд. Мимо, мерно урча и попыхивая черным дизельным выхлопом, проехала снегоуборочная машина, нагребая огромный сугроб у остановки, заставив сделать пару шагов назад. Наступив на неровно замерзшую снежную кочку, попавшую под каблук Ирочка поскользнулась, выронила мелочь и упала, больно ударившись спиной о край скамейки. От боли потемнело в глазах, подкатила тошнота и, девушка потеряла сознание.***
Лебедев стоял у окна в палате, глядя на Ирочку, бледную в тон простыне, которой она была укрыта. Рядом с пациенткой крутилась врач, замеряя пульс, давление, температуру и все это занося в журнал. Ему крупно повезло, что он оказался в городе и принял звонок из гинекологического отделения, когда ее доставили в больницу. Девушка не приходила в себя почти сутки. И все это время Саша находился рядом. Мысли, хаотично носящиеся в годове табуном лошадей и беспрерывно перескакивающие со Стаса на Ирочку, лежавшую еще несколько часов назад за стеклом в операционной, постепенно начали формироваться в стройные ряды. Лебедев вспомнил свои слова, сказанные два дня назад в медблоке: «Ребенку фамилию дам, при условии, что он мой!» — хмыкнул. То, что ребенок его, он был уверен, может, не на все сто, но это сути не меняло. Девица, так охотно раздвинувшая перед ним ноги, в последствии была настолько загружена работой, что встречаться с кем-либо не могла. «Или все же могла? Не суть. Этот ребенок его и он даст ему свою фамилию в любом случае и примет участие в воспитании однозначно. Главное, чтобы выжили и тот, и другая» ), — других детей у них со Стасом не будет, он это знал точно. Никто, кроме Стаса, не будет согревать его постель, главное найти парня, а дальше он все решит, уговорит, убедит. От одной лишь мысли о Ковалеве с ребенком на руках по напряженному телу разлилось тепло. Перед глазами возникла картина мирного семейного утра, где хрупкий Стас держал у груди малыша и кормил его из бутылочки, сидя на кровати в их спальне. Лебедев от удовольствия прикрыл глаза. В себя пришла Ирочка уже в больнице. Глядя пустым взглядом в белый глянцевый потолок, силилась вспомнить, что произошло. Перед глазами промелькнула остановка, снегоуборочная машина и… все. Дальше — чернота и ни одного проблеска в памяти. Попыталась пошевелиться и застонала от резанувшей спину боли. — Вы, наконец, очнулись, — над Ирой склонилась женщина в униформе операционного врача. — Вы в рубашке родились, знаете? — улыбнулась она. Саша открыл глаза и прислушался к разговору. — Что случилось? — после наркоза голос был хриплый и с трудом вырывался через пересохшее горло. — А вы не помните?.. Вы упали и открылось кровотечение. Но не беспокойтесь, сейчас все в порядке. Кровотечение мы остановили и малыша удалось спасти, — доктор улыбнулась и одобряюще похлопала по руке. — Зачем? — на глаза девушки навернулись слезы. — Зачем что? — смутилась доктор, удивленно глядя на лежащую перед ней бледную молодую женщину. — Зачем вы спасали его? — Ирочке казалось, что весь мир ополчился против нее. — Затем, что я, как отец ребенка, разрешения на аборт не давал и никогда не дам, — гнев вновь полыхнул в глазах красным маревом и Саша шумно вздохнул, загоняя его поглубже. Ирочка дернулась на голос, повернула голову к окну и уставилась в потемневшие от гнева глаза Лебедева.***
Первые дни после расставания Стас провел как в бреду — не ел, почти не спал, не говорил. Лежал ничком на пропахшей потом и слезами кровати, подолгу смотрел в окно, все гадая и просчитывая варианты того, что могло бы случиться, но не случилось. Сейчас он стоял у окна и смотрел на заснеженный двор особняка, на маленький снегоочиститель, отбрасывающий снег, уже в полете разлетающийся сверкающим облаком. И вдруг спящий, словно находящийся в анабиозе мозг включился, требуя бурной или хоть какой-нибудь деятельности. Стас выполз из пижамных брюк, которые он не снимал уже несколько дней, надел брюки от лыжного костюма, теплый белый свитер, жилет и отправился в гараж. Именно оттуда последний раз, по наблюдениям Стаса, охрана вывозила снегоочиститель и вытаскивали лопаты. Он, все еще пребывая в легкой апатии, взял лопату и принялся расчищать двор. Вонзал ее в сугроб, толкал перед собой до самого бордюра и с остервенением и злостью откидывал так далеко, насколько хватало сил. Через какое-то время ощутил замерзшие пальцы, и отсутствие перчаток стало проблемой. Болели мышцы спины. Но Стасу была приятна эта боль в мышцах. Она отрезвляла. Не давала думать о Саше, жалеть тебя. И он продолжал откидывать снег, тяжело дыша, периодически грея руки своим дыханием. — Вот, возьми хотя бы мои, — Леша подошел из-за спины так тихо, что Стас его не услышал. Обнял, прижал к себе. — Не могу смотреть больше, как ты измываешься над собой. — Отвези меня завтра в город, хочу работу поискать. «И жилье», — добавил уже мысленно. Вдохнул запах дорогого парфюма, который на морозе ощущался нежной лаской. — Я говорил с Мишей по поводу тебя. У него в рекламном агентстве как раз понадобится фотограф, приблизительно через неделю. Предыдущий работник уходит в отпуск, — Леша внимательно наблюдал за реакцией друга. — Декретный, — вдруг добавил он, и Стас дернулся в его руках. Лешка шумно выдохнул, крепче прижимая к себе худенькое тело друга. — «Какая же ты сволочь, Лебедев!» Работа в агентстве Стасу понравилась. Приятные люди, дружный коллектив, свободный график — все это способствовало установлению внутренней гармонии. В первый же день появления Стаса в агентстве, у него появилась пара новых друзей — девушки. Они жили вместе уже несколько лет, как семья, и воспитывали ребенка. Стас частенько зависал с ними, наблюдая за малышом, улыбаясь и давя в себе желание бросить все и рвануть к Саше. А в свой день Рождения, в начале февраля, он получил в подарок от коллектива профессиональную зеркалку. Фотоаппарат был хороший, качественный, правда не такой дорогой, как подарок Саши, но для работы в агентстве этого было достаточно. Январь сменился февралем. И внезапно установившийся плюс по Цельсию в конце февраля держался уже несколько дней. На улице упорно пахло весной и прелой травой, что начала обнажаться из-под сугробов на обочинах дорог. Стас по-прежнему жил с Лешей и Михаилом, так и не найдя другого жилья, и все подумывал о том, чтобы вернуться в свою старую квартиру, то и дело ловя напряженные, пристальные взгляды Миши на себе. От них хотелось бежать, и квартира была прекрасным выходом, «Не обложил же ее Лебедев…» — думал время от времени, убеждая себя. За прошедший месяц боль утихла, притупилась и стала терпимей, хотя по-прежнему ночами Стас просыпался в поту и с колом стоящим членом, от неудовлетворенного желания. Седьмого марта он приобрел подарок для матери и поехал в больницу к родителям. Они в это день оказались на дежурстве. Стас так и не нашел в себе сил и смелости встретиться с ними раньше. Мать плакала, как того и боялся Стас. Тихо сидела в кресле ординаторской и смотрела на мужа, нарезающего круги вокруг Стаса. — Мне этот субъект сразу не понравился. Как чувствовал, что он какую-нибудь гадость сделает, — на щеках мужчины ходили желваки. Шея от гнева покрылась красными пятнами. — Паша, не надо, пожалуйста… Зачем ты так? — Галина Витальевна утерла слезу, побежавшую по щеке. — Помолчи, Галя, не вмешивайся. Твое попустительство уже сделало свое дело, — мужчина гневно посмотрел на жену. — Теперь ему еще и рога наставили. — Папа, прекрати! Никто мне рога не наставлял. Все случилось еще до наших отношений с Сашей. И я ушел не из-за этого, — Стас вздохнул, как перед прыжком с трамплина в воду. — Я не могу… считаю себя не вправе отнимать у ребенка отца. Возможно, у Саши с Ириной все сложится. А быть третьим я не хочу. Павел Андреевич потер переносицу и вновь посмотрел на сына. — И что ты решил теперь? — Пока ничего, — Стас вздохнул. — Живу, работаю, думаю вернуться к себе в квартиру. — У меня к тебе предложение, сынок. Через две недели во Франции будет проходить симпозиум по теме «Микрохирургия в кардиологии». Нам нужен фотокорреспондент. Если согласишься, ты поедешь не один, а с группой врачей. Смена обстановки тебе не повредит. И станет ступенью для карьерного роста. Долго думать не пришлось. Сама судьба подтолкнула к этому решению, ставшему единственным возможным. Михаил, доселе ограничивающийся лишь слащавыми взглядами и намеками, вдруг перешел в наступление, грубо зажав Стаса в коридоре возле спальни. Опешивший от этой наглости Ковалев оказался зажат в мощных объятьях Михаила, без шанса вырваться. Противные липкие поцелуи обрушились на лицо и шею, оставляя мокрые следы и красные розы засосов. От накатившего отвращения и тошноты, Стас заорал и стал отбиваться, как разъяренная кошка, брыкаясь, шипя и царапаясь. Он словно в эйфории наносил удар за ударом, пытаясь освободиться из-под мощного тела, вдруг прижавшего его к кровати. Когда и как он оказался в спальне, даже не почувствовал. Глаза застилала пелена слез, реальность и время стали чем-то несуществующим. А единственными ощущениями оказались треск одежды и влажные липкие чужие руки на теле, вызывающие отвращение и причиняющие боль. Очнулся он уже в объятии Леши. Тяжело дышащего и прижимающего к себе хрупкое тело друга, целуя в макушку. Михаил сидел на полу, вытирая разбитую губу и ощупывая сломанный Лешкой нос. — Ты совсем спятил? Ты же знаешь, что с ним происходит… — Леша, тяжело дыша, словно после длительного бега, повернулся к Михаилу. — Убирайтесь оба, пока я не вызвал охрану, — Михаил слегка шипелявил, из разбитой распухшей губы по подбородку стекала кровь. — С радостью, это давно следовало сделать, — Леша в спешке собирал вещи в объемную спортивную сумку. Старая маленькая съемная квартира Ковалева стала единственным убежищем для двоих скитальцев. На следующий день Стас уволился из агентства, где все напоминало о случившемся накануне. А через две недели самолет увозил его и группу врачей во Францию.