***
Лебедев с трудом разлепил веки, рвано втянув в легкие воздух, словно вынырнул из глубины сна, скинув с себя влажную от пота простынь. Голова нещадно болела и казалось, каждый звук отдается в ней, как в пустом чугунке, дробно отскакивая от стенок. Приняв душ и сварив себе кофе, дрожащими пальцами набрал Мишу: — Утречка, Михаил! Подгони машину через полчасика, — привычным движением включил плазму и поднял взгляд на экран. Кружку с кофе ко рту Лебедев так и не донес, расплескав кипяток себе на ноги. Взгляд завис на ванной, где вместо воды была кровавая субстанция. — Твою ж дивизию, Самсонова! Что ты опять натворила? — запрыгал на одной ноге. За последние четыре месяца Александр сбился со счета, сколько раз он вытаскивал из неприятностей эту неугомонную девицу. Она будто задалась целью испортить ему жизнь. Открыл холодную воду и сунул под неё ногу. И, набрав номер Ирочки, закрыл глаза, слушая длинные гудки, уже хотел сбросить звонок, когда на другом конце, наконец, взяли трубку. — Что ты опять натворила, Самсонова? — Саша тяжело дышал, будто тягал железо в качалке. — Родила твоя Самсонова! Радуйся! — ответил незнакомый старческий голос. Чего — чего, а такого ответа Лебедев услышать не ожидал. Губы задрожали и непроизвольно растянулись в улыбку, а телефон выпал из ослабевшей руки, бултыхнувшись в воду. — Твою ж дивизию! — Лебедев выудил дрожащими пальцами утопленника и, вздохнув, вынул батарею и симку, разложив все на полотенце. Внутри же сам то пузырился от радости — стал отцом, наконец, то дрожал от страха. Три дня назад он возил Ирочку на очередное УЗИ, и ничего, если верить врачу, не предвещало столь скорого развития событий. «Но откуда в ванной кровь, столько крови? Что эта дрянь пыталась сделать?» — Лебедев в спешке кинулся одеваться. Минут десять Саша метался по квартире: одевался, искал в куче документов медицинский полис и Снилс, сушил феном, который в спешке позабыл Стас, запчасти телефона, лихорадочно на ходу жевал бутерброд и, наконец, сел в прихожей на хрупкую полочку для обуви, тут же подогнувшую ножки под его тяжестью. Но Саша этого даже не заметил. Да и мысли его витали отнюдь не вокруг полочки. Собрал телефон и попытался вновь набрать Мишу. Жутко обрадовался пошедшим гудкам. И когда на том конце сняли трубку, едва не заорал в голос от радости. Увы, телефон лишь хрипел и булькал, разобрать слов было невозможно. Саша обреченно вздохнул и вышел из квартиры. Миша подъехал минуты через три. Лебедев за это время успел выкурить пару сигарет и три раза обойти вокруг дома. Его деятельная натура претила стоять столбом, да и чувства нужно было привести в порядок. И только усевшись в машину и закрыв дверь, заметил странный взгляд и улыбку Миши. — Что? Что ты так на меня уставился? Поехали уже. В город, в перинатальный центр. — Прям вот так? — Миша мотнул головой, в удивлении подняв одну бровь. Саша недоверчиво осмотрел себя, наконец заметив, что рубашка застегнута неправильно. — Твою ж дивизию! — лихорадочно принялся дергать пуговицы. — Поехали, Миша, поехали!***
С диагнозом «отслоение плаценты» Ирочку приняли немедля, и уже через час она лежала на родовом кресле, до скрежета сжимая зубы во время бесконечных схваток, накатывающих с такой частотой, что она едва успевала отдышаться и прийти в себя после одной, как тут же накатывала очередная. Ирочка материлась, на чем свет стоит кляня Лебедева, свое желание прибрать к рукам столь «выгодную партию», да и вообще всех, кто попадался под горячую руку. Заведующая отделением, принимающая роды с такими патологиями, только качала головой, глядя на столь воинственную роженицу. Произведя очередной осмотр за последние полчаса и подсчитав периодичность схваток, она изрекла: «Пора! Давайте, мамочка, тужьтесь!» И спустя еще полчаса Ирочка лежала со льдом на животе, а рядом в паре шагов от нее, надрываясь, кричал ребенок — ее ребенок. Ирочка поморщилась: даже упоминание о младенце, об этом вечно орущем существе, поднимало волну ненависти в женщине. — Мамочка! Вы только посмотрите, какой красавец у вас сынок! — акушерка положила на грудь Ирочки спеленутого малыша. Ребенок, было успокоившийся на какое-то время, вновь надрывно закричал. Личико покраснело и сморщилось. Ирочка с отвращением взирала на собственного сына: — Уберите его от меня, видеть не хочу! — акушерка ахнула и, прикрыв рот ладонью, посмотрела на врача. — Унесите малыша, Амалия Викторовна! — дождалась, когда женщина покинет операционную. — Вы уверены в своем решении, Самсонова? — на лице врача отразилось отвращение, когда она подошла ближе. — Уверена! — Ирине, по большому счету, было абсолютно безразлично мнение окружающих. Этот ребенок был ей не нужен, и она не собиралась тратить свои лучшие годы на это создание. — Абсолютно! Решение отказаться от этого малыша зрело уже давно. И если бы не постоянный и неусыпный контроль Лебедева, она бы нашла способ от него избавиться. Ирочка смотрела в глаза врача прямо, ничуть не смущаясь своих слов. — Тогда, — женщина буквально задыхалась от того, что ей предстояло сказать, — Вам надо написать отказную по всей форме на имя главврача, и уже завтра, если с вами все будет хорошо, вы сможете уйти. Полчаса спустя, Ирочка лежала отвернувшись лицом к стене, прислушивалась к разговорам других мамочек и делала вид, что спит. Ей не терпелось убраться отсюда, куда угодно, лишь бы не слышать этот постоянный детский плач. Да хотя бы к той же Пахомовой и у нее переждать до отправления поезда. Время медленно продвигалось к двенадцати, и женщина намеревалась попасть на свой поезд во что бы то ни стало. «Час, надо подождать хотя бы час, а после идти к главврачу», — закрыв глаза, она попыталась отринуть окружающие ее звуки и подремать. Но бесконечно врывающийся в сознание детский плач мешал, не давая погрузиться в сон. Приблизительно через час соседки угомонились, пообедав, разбрелись по палатам, и в отделении установилась относительная тишина. Ирина лежала, прислушиваясь к себе. Не торкнет ли, не проснется ли в ней материнский инстинкт, прислушиваясь к детскому плачу в конце отделения. И ощущала лишь безразличие и пустоту. А как бы она поступила, если бы действительно любила Лебедева?. «Тьфу — тьфу!» — сплюнула через плечо, — упаси Господь. Даже думать об этом не хочу». Ирочка повернулась на бок, осторожно сползла с кровати и, стараясь не шаркать разношенными тапками стандартного сорок пятого размера, в которых, наверное, рожало не одно поколение мамочек, посеменила в ординаторскую. Постучав и не дожидаясь ответа, Ирина заглянула в приоткрытую дверь. — Можно? Ординаторская была небольшим, но вытянутым в длину помещением, с обтянутым экокожей диваном, двумя креслами и плазмой на стене напротив. Под единственным в комнате большим окном, стоял стол с монитором на нем. Елизавета Ильинична подняла взгляд на появившуюся в дверях пациентку и недовольно сжала губы. — Пройдите, Самсонова… Ирочка хмыкнула: — «По всей видимости, сарафанное радио здесь работает безотказно», — но ничего не сказала. Не стоило перед намеченным «побегом из Шоушенка» выводить из себя врача. — Чем могу помочь? — Елизавета смотрела на Ирину, всем своим напряженным, словно кобра перед броском, видом выражая недовольство. — Я хочу написать отказную… — голос ее был тих, но тверд. — Да, меня проинформировали по поводу вашего решения. Вы поймите, Ирина, — Елизавета намеренно назвала ее по имени, в надежде вызвать хоть какой-то душевный отклик. — Пути назад не будет. Если вы передумаете и захотите через неделю, месяц или год вернуть малыша себе, его вам попросту не отдадут. Это очень серьезный шаг. — Не передумаю, — твердо заявила она, до побелевших костяшек сжав на коленях руки. Время шло, а ей еще предстояло покинуть родильное отделение незамеченной. Елизавета вздохнула, прикрыв усталые глаза рукой. — Хорошо, заполните эту форму, — достала из папки отпечатанный экземпляр и, положив перед Ириной, вышла из кабинета, прикрыв за собой дверь. Зайдя в процедурный, открыла окно, дрожащими пальцами достала сигаретку из-за батареи и, зажав ее в уголке губ, прикурила. Елизавета курила очень редко, но такие случаи, как этот, выбивали из колеи. И порой хотелось просто по-матерински взять ремень и выбить дурь из головы этих безмозглых девочек. — Написали? — вернувшись, доктор вновь присела в широкое кожаное кресло и протянула руку за заявлением. — Ну что ж, завтра можете быть свободны. И тут Ирина решилась. — Я хотела бы уйти сегодня, сейчас. — Вы сами медик, и прекрасно понимаете, что во избежание осложнений нам необходимо понаблюдать за вами хотя бы сутки, — Елизавета сама не понимала, зачем она пытается убедить эту упертую, непрошибаемую молодую женщину. — Хорошо, — произнесла после паузы. — Возьмите ключи у тети Паши от гардероба и зайдите ко мне за больничным минут через пятнадцать. Ирочка удовлетворенно выдохнула, успокоившись, что не придется изображать из себя шпиона — диверсанта, красть ключи и таиться в коридоре, пытаясь выйти незамеченной. Сборы не заняли много времени. Надев футболку и легкие черные капри, спустя двадцать минут и пару презрительных взглядов, Ирочка покидала ненавистное отделение перинатального центра, оставляя за этими стенами семь месяцев своей жизни и судьбу маленького человека. Елизавета Ильинична стояла у окна и наблюдала, как мать очередного отказника, ни разу не оглянувшись, покидает эти стены. Одинокая слеза покатилась по щеке женщины. «Если никто не заявит права на ребенка в течение месяца, пока он будет в кювезе, она займется усыновлением». Доктор шмыгнула носом, это был ее шанс наконец получить дитя, так и не дарованное ей Господом.***
В отделение Лебедева не пустили. Не помогла ни форма, ни красная корочка удостоверения. Он около часа спорил с бабой Машей, пытаясь прорваться, подрался с охранником Федором Константиновичем. После, распив с ним шкалик водки и тем и успокоившись, забрался с ногами на деревянную скамейку в парке под окнами палаты, где, по словам бабы Маши лежит его Ирочка. Разуверять пожилую даму в ее уверенности он не стал. И поорав еще с полчаса, как Багдадский муэдзин, пытаясь вызвать Иру и увидеть сына, и напрочь сорвав голос, уснул на той же скамье. Проснулся Лебедев от ощущения, что по лицу что-то ползет, и стойкого желания отлить. Он рывком вскочил на ноги и заметался между клумбами, в поисках укромного уголка. — Ты чего мечешься, как нерестовый лосось? — на скамейке у сторожки сидел мужичонка, и, прищурив один глаз, смолил цигаркой. Жиденькие седые волосенки разной длины торчали во все стороны, словно выхваченные овечьими ножницами. Он сидел, ссутулившись и накинув на худенькие плечи своей суховатой фигурки стеганую фуфайку в тридцатиградусную жару, и выглядел вполне довольным жизнью, улыбаясь во все два десятка оставшихся зубов. — Ты зайди за мою будку, там увидишь. Лебедев метнулся в указанном направлении и увидел вполне себе приличную будку с сердечком на двери и вздохнул с облегчением, заперевшись внутри. — А ты чего тут? — спросил у через минуту вернувшегося «лосося». Саша обтер платком вспотевшее, красное от загара лицо: — Ребенка увидеть хотел и не докричался. А в отделение не пустили. Ждал и задремал. — Так ты к главной иди, а эти ведьмы и не пустют. Пройти к заведующей перинатальным центром не составило труда. Саша удивился, когда все та же баба Маша провела его по длинному узкому коридору, застеленному ковровой дорожкой, и с жалостью посмотрела на него, открыв двери в кабинет, предлагая войти. — Елизавета Ильинична у нас хорошая, добрая. Ты, сынок, не бойся ничего, проходи. Заведующая стояла у окна, стараясь успокоить расшалившиеся нервы, и утирала наманикюренными пальцами бегущие по щекам слезы. Надежда, что за малышом не придут, рухнула, едва успев оформиться в осознанную мысль. — Простите, — женщина, не поднимая взгляд на Лебедева, прошла к раковине в смежном помещении и плеснула в лицо водой. — Лиза? Парфенова? Это ты? — Саша в удивлении смотрел на свою бывшую одноклассницу и первую любовь. Елизавета Ильинична подняла голову и взглянула на Сашу. Искра узнавания засветилась в карих глазах женщины и улыбка — яркая, открытая, обнажившая сеточку мелких лучистых морщинок в уголках глаз. — Саша? … Лебедев? — бросилась на шею. — Ты как здесь? Откуда? — Служу в колонии строгого режима, — мотнул головой, указывая на погоны. Когда прошел первый шок, Лиза нахмурилась: — А ко мне каким образом попал? — Я узнать хотел по поводу ребенка своего. Тут его мать родила сегодня. Самсонова Ирина. Елизавета побледнела. Опустившись в кресло у рабочего стола, достала из папки заявление и положила перед Лебедевым. — Вот, полюбуйся. Оставила твоя Самсонова. Пробегая по строчкам глазами, Саша краснел, затем бледнел и вдруг разразился отборным матом. — Что ты собираешься предпринять, Саш? Надежда на то, что Лебедев откажется от ребенка, была призрачной. Насколько она помнила его, Саша всегда любил детей, хотя служба в колонии наверняка наложила отпечаток суровости, да и со временем он мог измениться. Но Лиза была уверена, что не слишком. Даже теперь, когда он говорил о ребенке, которого и в глаза не видел, его лицо светлело и разглаживалось. — Дам ему свою фамилию и заберу домой. Лиза улыбнулась: — Быстро у тебя все и так просто, — да, это был все тот же закадычный друг, такой же решительный и скорый на расправу. — Ну, предположим, забрать ты его пока не сможешь. Кстати, у тебя сын. Поскольку он родился семимесячным, то находится в кювезе под строгим наблюдением. А во- вторых, тебе сначала необходимо доказать отцовство. После этих слов Лизы Сашу окатило холодным потом. Именно эта мысль вызывала какой-то панический страх. За прошедшие семь месяцев Лебедев настолько свыкся с мыслью об этом ребенке, что даже намек на расставание с ним вызывал панику. — Лиза, прости, Елизавета Ильинична, я заберу и усыновлю этого ребенка независимо от степени родства и анализа ДНК. — Ну тогда, мой дорогой папочка, тебе придется лечь в больницу с малышом. Сегодня мы его покормим сами, но в последующие дни тебе придется делать это самому. — Лиза, ты шутишь? — Саша огромными от ужаса глазами смотрел на подругу детства. — Если бы, но я уверена, ты справишься. Посиди минут десять в коридоре, я напишу список всего необходимого, что тебе надо приобрести для сына. Если есть какие-то незаконченные дела, поезжай и сделай, и уже завтра с утра я тебя жду здесь. Как, кстати, думаешь назвать сына? — Д-дима, Дмитрий Александрович! — с гордостью, и слегка запнувшись, ответил он. Наконец осознавая, что он стал отцом.***
На работу Саша попал уже к концу дня, по пути заехав в аптеку, магазин и накупив сосок, бутылочек, пеленок, распашонок и чепчиков по Лизиному списку. Приехав домой, выгрузил все посреди комнаты и опустился на пол возле сумки со всем этим добром. Плотно зажмурившись, закрыл лицо руками: «Стас, детка, ты мне очень нужен… Я так боюсь облажаться!» — решил позвонить родителям, а после передумал и оставил этот звонок на вечер. Представить радость стариков, безумно мечтавших о внуках, было легко. Но то, как они отреагируют на то, что ребенка он будет воспитывать один, он не мог.***
Полковник Винокуров снял вмиг запотевшие очки, протер их и, вновь нацепив их на нос, уставился в рапорт Лебедева, на недогулянный отпуск. — Ты совсем оборзел, Александр Викторович! Какой отпуск, когда идет реконструкция второго корпуса. А работать кто будет? — Бульдог брызгал слюной, оправдывая свое прозвище. — Вообще-то, товарищ полковник, — обида за непонимание пронзила сердце, — у меня сын родился и я ухожу в декретный отпуск. Винокуров со всего размаху плюхнулся мимо стула на пол и зашелся в диком хохоте. — Это когда же ты успел родить? А положенный миллион получил? Делиться надо! — ржал, как конь, сидя на полу. По щекам текли слезы. Саша никогда не думал, что рождение ребенка может вызвать такую реакцию. Он стоял над начальником, сложив руки на груди, и не делал попыток объясниться. — Ну, Лебедев, такого цирка я от тебя не ожидал! Давай-ка спокойнее и подробно. Рассказ о случайной беременности Самсоновой, ее родах и отказе от ребенка не занял у сухо излагавшего факты Саши и трех минут. Винокуров при этом нарезал круги по кабинету и матерился. — Димка родился недоношенным. Мне его так просто не отдают. Нужен тест на ДНК и оформить документы на Димку с ЗАГСе, без них нас из роддома не выпишут. — Значит так, папаша! Рапорт я тебе подпишу, зайди к Афанасьичу в кадры и зарегистрируй, а в Управление повезешь его сам. Там меня на смех поднимут… Передай Рогожину привет от меня. И пусть ищет тебе замену сам. Лебедев кивнул. — Разрешите идти? — Иди уже, папаша, — Винокуров вытер слезящиеся от смеха глаза. Вечером, уставший, ввалившись в дом, Саша готов был придушить каждого, кто хоть улыбнется в его сторону. Слух о его декретном отпуске разнесся со скоростью лесного пожара, и каждый, проходящий мимо норовил поздравить под громкий хохот окружающих. Мужчина едва нашел в себе силы поужинать и, так и не позвонив родителям, с телефоном в руке провалился в сон.