Ржавые трубы

На часах 7:25, раннее утро с привкусом карамели. Лёгкий тюль на окнах, повешенный скорее для придания уюта, нежели для прикрытия, как галантный джентльмен, впускает в комнату яркие лучи солнца. Джисон медленно открывает слипнувшиеся после сна глаза, пытаясь привыкнуть к свету. Феликс тёплый. Почему-то это первое, что приходит в голову Джисону после пробуждения. Наверное, поэтому Хану совершенно плевать на отключенное отопление в квартире и тонкий плед, которого для двоих катастрофически мало. Феликс красивый. Это можно заметить и невооружённым глазом, но Джисон присматривается. Если бы Ли был цифровым изображением, то Хан рассмотрел бы каждый пиксель. Совсем незаметные возрастные прыщики не кажутся недостатком, так же, как и тёмные круги под глазами из-за недосыпания. Скорее наоборот, у Феликса на лице будто отражается маленькая копия собственной вселенной, где главным являются мерцающие созвездия из ярких веснушек. Джисон хочет создать собственный астрономический атлас «Галактика моего Солнца», где чёрным перманентным маркером будет прорисовано каждое созвездие. Чтобы никогда не стёрлось. Живот предательски начинает издавать китовый вой, оповещая о том, что его хозяину пора перестать смотреть на своего парня и идти готовить кушать. Медленно поднявшись с кровати, Хан бесшумно пробирается к кухне, чтобы никого не разбудить. Честно признаться, готовит Хан не очень, ну ладно, хреново от слова совсем, но делать нечего. В холодильнике, кажется, повесилась мышь, а, может быть, это крыса, к чёрту. Пять яиц, молоко, сливки и морковь. Продуктов не хватает, а мысли Джисона явно идут не в ту степь. Значит, будет яичница, на большее он не способен. Успев разбить четыре яйца на сковороду, Хан резко вздрагивает, пытаясь не перевернуть всё своё творение на пол. У Феликса хватка крепкая, а руки тёплые, согревающие буквально каждый участок тела. Джисон и мечтать не мог, что когда-нибудь окажется участником этих заядлых американских сериальчиков, где каждая вторая парочка, проснувшись вместе утром, идёт готовить завтрак. Слегка растрёпанные волосы, яркая улыбка и мягкие прикосновения рук, обвивающих талию. Слишком ванильно, приторно, сладко, с Феликсом по-другому невозможно. — Джи… — младший говорит тихо, еле касаясь мочки уха Хана губами, отчего тот буквально готов расплавится. Надо будет попросить внести голос Феликса в список смертельно опасных вещей, потому что у Джисона сейчас, кажется, случится сердечный приступ. — Что делаешь? — Яичницу. Будешь? — Джисон слегка поворачивается в его руках, заглядывая прямо в сонные глаза. Отрицательный кивок как пощёчина по самолюбию. — Издеваешься? Зачем я тогда всё это делаю. Между прочим, из-за тебя всё моё творение сейчас либо сгорит, либо полетит кому-то в лицо, чёртов Феликс Ли! — Успокойся, я не хотел тебя злить. «Благословенной я луной клянусь, что серебром деревья обливает...» Ты помнишь, Джи. Хан помнит всё, как будто это было только вчера, хотя прошло уже почти полгода. Год интернет переписки, неожиданный переезд и долгожданная встреча. Потом совместная учёба и долбанная пьеса. «Ромео и Джульетта» Шекспира. И, вообще-то, Джисон должен был играть Ромео, но вместо этого целыми днями учил слова Джульетты, репетируя с Феликсом. Пьеса трагически провалилась, а её герои, так и не успев умереть, сейчас смотрят друг другу в глаза, пытаясь разглядеть чужую вселенную, но видя лишь собственное отражение. — Я хочу только одно блюдо на завтрак, обед и ужин, – шепчет Феликс переводя взгляд с глаз Джисона на его губы. — Тебя, желательно покрытого сливками, но до этого мы ещё дойдём. — Придурок, — отвечает Хан, одаривая Ли грозным взглядом, а после длительным поцелуем в губы, слегка посасывая нижнюю, — сначала купи взбитые сливки. Плита выключается буквально за секунду, ещё быстрее со стола слетают две тарелки с набором столовых приборов. Видимо, придётся убирать осколки и покупать новые, но сейчас это не суть важно. Джисон, сидящий на столе с закусанной губой и раздвинутыми ногами, — определённо лучшее, что видел Феликс. Пальцы медленно следуют по спине, очерчивая линию позвоночника, отчего Джисон непроизвольно выгибается дугой, издавая тихий полустон. Хочется услышать его снова и закрыть этот поганый рот. Желательно своими губами, ну или чем-нибудь получше. Шикарное противоречие. Футболка летит к чёрту, и плевать, что она его любимая, сейчас это никого не волнует. Тёмно-бордовыми пятнами по телу. У Феликса, кажется, фетиш на метки, которые просто идеально смотрятся на песочной коже. Поцелуи спускаются ниже. Джисон протяжно стонет, когда последний элемент одежды оказывается стянут Ли. Растягивать нет времени, да и не нужно особо, ведь тело всё ещё помнит последствия прошлой ночи. Толчок. Стон. Рык. Повтор... Если бы у Хана спросили, какой период жизни ему нравится больше всего, то он бы ответил, что это те моменты, когда тело буквально готово распасться на атомы от нереального ощущения наполненности, когда каждая метка горит огнём от любого прикосновения, когда хочется записать на кассету пошлые шлепки и чмоки, когда должен дышать, но не хватает даже сил впитать в себя живительный кислород, и ты начинаешь задыхаться от переизбытка. Нет, не угарного газа, а любви. Глаза закатываются от удовольствия. Феликс медленно выходит из ослаблено тела, помогая Хану спуститься на пол. Тот сейчас, наверное, даже и имени своего не помнит, шепча только слабое «Феликс». Отчего у младшего внутри взрывается миллионы супергигантов, разрывая к чертям собственную вселенную. — Я хочу написать с тобой роман. Не банальную историю любви со множеством сопливых до безумия моментов, наполненных счастьем и любовью, а что-то своё, более реальное. — Лучше сонет. Я вложу его в очередную книгу, а потом, после нашей смерти, по нему будут ставить многочисленные пьесы, — Хан широко улыбается в ответ, сильнее прижимаясь к Ликсу. — Только в одном экземпляре. Пусть это будет нашей тайной. Если бы у Джисона спросили, какой период жизни ему нравится больше всего, то он бы ответил, что это время, когда Шекспир ещё не вышел из моды.