Хруст.
В горле застрявает восторженный выдох, когда на горизонте возникает силуэт его выжидающего будущего. Чья-то широкая спина, и его собственная рука, острожно, но решительно одергивающая мужчину за плечо. Теплая улыбка Джона, давно ушедшая в небытие, вместе с сотнями других жизней, ускользающих сквозь пальцы золотистым песком. Обаятельно одергивающий потерый, бывший когда-то давно синим и ярким, воротник Лафайет, что-то тихо мурлычащий ему в ухо на француском. Широко ухмыляющийся Геркулес протягивает деревянную кружку, полную какого-то дешевого пойла, мягко щекочущего нос своим приторным ароматом. Еще счастливая Элайза нежно берет его за руку, и точеные, мягкие губы трогает призрачная улыбка, пылающий взгляд глаз притенен жемчужным тюлем. Великолепная Анжелика играется блестящей кудрявой прядью, прозрачно посмеиваясь над его запалом, в руке хрустит письмо, исписанное до боли знакомым косым почерком. Вашингтон по-отцовски сжимает его плечо, а в его глазах искрится радость, когда над парапетом впервые взмывает в воздух белый флаг. Томас Джефферсон и Джеймс Мэдисон надменно ухмыляются, в душе искренне веселясь. Филлип плавно, но неуверенно, словно впервые, опускает пальцы на клавиши рояля, и поёт.Беззвучно.
И он сам, молодой, амбициозный Александр, собирает волосы в хвост и обнимает жену, сына, жмет чью-то руку, пишет кому-то письма, жарко с кем-то спорит, неустанно что-то выводит на бесконечных листах бумаги, и весело, беззвучно смеется.Беззвучно. Хруст.
Мать давно мертва. Джон навечно гниет в могиле. Лафайет предан им самим много лет назад. Геркулес отводит взгляд. Элайза сломалась от рыданий, словно кукла, не в силах терпеть боль. Анжелика с ненавистью смотрит на него из-под растрепанных волос. Вашингтон давно спел свою последнюю песню. Томас и Джеймс протягивают ему листы бумаги, ядовито усмехаясь, словно говоря: давно пора было избавиться от тебя. Филлип выстрелил в небо, и теперь вечность нависла над ним могильной плитой. И он сам, потерянный, разбитый Александр, когда-то кого-то целовавший, отдававший кому-то деньги, пишуший какие-то памфлеты, рыдающий над чьим-то надгробным камнем, смотрит кому-то в лицо, и внезапно осознает, что они всегда были знакомы. Он был рядом, когда молодой Александр Гамильтон впервые сошел на берег Нью Йорка, когда умер Джон, когда он встретил Анжелику, когда женился на Элайзе, когда уходил Вашингтон, стоял за спинами Томаса и Джеймса, когда они расплывались в токсичных оскалах.Как же его звали?
Свет стухает. Человек оборачивается, в его глазах немой вопрос, и с губ Александра слетают слова, зревшие на языке куда дольше, чем он привык. Ледяной металл пули с хрустом пролетает насквозь, безвозвратно прорывая зияющую дыру в его бумажном сердце.— Извините, вы — Аарон Бёрр, сэр?