your sweetness is here, ...

— Как давно ты здесь?       Удовлетворение, такое знакомое Юну с юношеских лет, расплывается на чужом лице, напоминая о чём-то давно забытом. — Всю ночь.       Когда парень заносит на кухню барные стулья, держа их, словно те перьевые, Юнги перекидывает ногу через один из них, усаживаясь как можно комфортнее, касается спиной деревянных панелей, продолжая слушать незамолкающего ученика. Юн безошибочно отмечает для себя, что тот явно ученик, судя по тому, с каким трепетом и эмоциональным надрывом он рассказывает о том, над чем сейчас работает, к чему стремится и почему выбрал именно это помещение для самосовершенствования. — В арендном договоре один пункт нас заинтересовал особенно, именно он и перевесил чашу весов в сторону положительного ответа, — опуская тот факт, что на обеих чашах преобладало громогласное «да», Чон переводит многозначительный взгляд на Юнги, отчего тот едва заметно ёжится, но жестом просит продолжать. Всё с тем же торжественным ликованием Гук подходит к ящику в раздевалке, достает оттуда договор об аренде помещения и возвращается едва ли не прискоком, зачитывая: «п.3. Арендодатель имеет право посещать арендуемую площадь, а также работать на выше упомянутой площади в любое время, занимаемое арендатором».       По мнению Юна, это самый важный пункт, и не первый в списке он только потому, что договором, как и большей частью финансовых дел, занимается Ким Намджун — его правая рука, очень хороший друг и муж одного из лучших поваров Южной Кореи Ким Сокджина. Как Мин не лезет в бумажки, отчёты и счетоводство, так и он не допускает Джуна на кухню. Слишком чревато погромом и большими тратами не только на провизию, но и на обновление интерьера. Юнги всегда забывает обо всём, что не касается любимого дела, поэтому совершенно не удивляется тому, что забыл о новых арендаторах. Это один из моментов, когда он благодарит судьбу за долю волшебной случайности, по которой Мин может просто заниматься любимым делом, всецело вверяя в руки гиперответственного Намджуна все остальные заботы. — Надеюсь, ты был достаточно внимателен, чтобы дочитать до конца, — растягивая слова, словно жвачку, Мин не без интереса сканирует того взглядом, едва ли имея возможность оторваться от широких длинных пальцев, огибающих документ столь изящно. Юнги тяжело сглатывает. Нет, он не упустил нарочито выделенное «нас», Юнги просто совершенно не интересуют дела, в которые ему лезть не стоит, если условия договора не нарушены, а помещение в целости и содержится в подобающей этому месту чистоте.       Чон Чонгук (именно так представился ученик) создаёт впечатление увлекающегося, похоже, умного, веселого, немного ветреного, но очень ответственного молодого человека. И, конечно, красивого. Очень красивого и до чёртиков харизматичного. То, как он раскладывает приборы, как точны его движения в работе, насколько ровны срезы на воздушном молочного цвета бисквите и как аккуратен рисунок, тонкими кремовыми линиями проявляясь на глянцевом покрытии, говорят о многообещающем таланте, взращиваемом кем-то очень умелым и весьма прозорливым. Сделанные мимоходом выводы дают плодородную почву для зарождающегося интереса к тому самому «+1» в местоимении «нас». И интерес не столько праздный, сколько профессиональный. Он направлен на возможное создание конкурентной среды на кухне в нерабочие часы кофейни. Хотя с другой стороны, Юнги всегда любил обмен умениями, опытом, наработками. Общность поваров всегда приводит к ещё более прекрасным открытиям в сфере кулинарии. В этом Мин уверен.       Юнги на мгновение жалеет, что оставил неудовлетворённого Чимина в пропитанной их запахом комнате, когда понимает, что наблюдает за пареньком слишком долго, уйдя в свои мысли, а личная муза снова прячется где-то в тёмных уголках сознания непостоянного мастера, а, значит, смысла находиться здесь больше нет.       Кинув новому знакомому смазанное «пока», стараясь не обращать внимания на милую белоснежную улыбку и то, как небольшие ямочки при том проявляются сильнее, Юнги закидывает на плечо лямку небольшого рюкзака, на выходе сталкиваясь в дверях с высоким блондином, в чьих руках звенит связка ключей, упавшая тут же обоим под ноги, когда мужчина присматривается к выходящему. Юн наклоняется за ключами, в попытке помочь незнакомцу, но делает это вместе с ним одновременно, и они, в лучших традициях мелодрам, от которых так хорошо засыпает Чимин, болезненно встречаются лбами, оседая на паркетный пол, опираются о дверные косяки, смущённо переглядываясь. Им почему-то всё кажется таким комичным и совершенно неуместным настолько, что оба без лишней скромности топят зал громким прерывистым смехом: Юн с хрипотцой, а незнакомец, как кажется Мину, со звоном колокольчиков, как если бы сейчас за дверью скрывалась весна и мужчина принёс её в собственном смехе. Глаза незнакомца немного напоминают «Шоколадный фондан»: в них плещется столько всего непонятного, неузнанного, притягательного, и всё это прикрыто коркой осознанности и самоконтроля. Юнги хочется копнуть глубже, Юнги всего на секунду хочется самому раскрошить эту преграду, чтобы шоколад вытекал наружу, давая эмоциональной натуре, наконец, надышаться миром вокруг, почувствовать собственный вкус и принять себя. Всего на секунду. Просто потому что интересно, просто потому что Юнги любит получать ответы, любит знать, из чего скроены люди и какую начинку хранят. Просто потому что Юнги такой — с начинкой наружу.       Скрепив руки в замок, по кивку они встают с тёмного паркета, всё ещё с опаской поглядывая друг на друга, ожидая чего-то, что так и не происходит. Снова смеются, потому что оба ждут одного и того же и, к счастью, всё обходится. — Мин Юнги.       Пальцы всё ещё в крепком переплёте, а глаза смотрят только в глаза, потому что интересно не только Юнги. — Чон Хосок.       За взаимными кивками улыбки отсыревают, давая место обыденной линии губ. Мин без реверансов разворачивается на пятках и остаётся таков. Хосок, пожав плечами, проходит на кухню к Чонгуку, попутно стягивая лёгкую толстовку цвета морской волны и, отбросив её в неизвестном направлении, обнимает Гука со спины, выцеловывая шею изящными вензелями. Чону не по себе от расцветающего на шее дыхания Хоупа, работать сложно, сосредоточиться на чём-то, кроме любовника, тем более. — Хён… хм…хён, не сейчас, — Чонгук старается изо всех сил, но голос искрит шумным хрипом, выдавая непрошенные нотки желания. Не менее красноречиво теснятся хлопковые штаны в области паха, — Солнце… — рука ненароком дёргается в удачной попытке сдержаться от того, чтобы залезть в штаны провокатора и отомстить, как следует. Но узор безвозвратно испорчен. Этого ему не простят. — Ты должен уметь работать в любых условиях, — голос приобретает стальные оттенки, как по щелчку, а в привкусе горечь тёмного шоколада. Горечь, только горечь и ни намёка на сладость, — В любых, Чонгук. А крем, — пальцем смазывает с верхушки торта совсем немного, смакуя на кончике языка, проверяет основы, — на этот раз немного лучше, хотя нужной вязкости всё ещё не добился. Торт в помойку, и всё по новой, — Хоуп хлопает в ладоши, подгоняя, — Давай, за работу! — Стоп.       Пройдя пару метров, Юнги шагает обратно, почуяв лёгкий бриз свершений, и, в полном доверии внутренней музе, бесшумно заходит в помещение. Облокотившись о косяк дверного проёма между залом и кухней, Мин втихаря черпает бесценные знания. Знания о Чон Хосоке. И бесценны они тем, что он, как и сам Юн, в незнакомце узнал давнего соперника. Оба всё поняли, но ради стратегии виду не подали, стараясь обойти друг друга в невидимой игре. — Если хочешь чему-то научиться, не стоит выбрасывать торт, Чонгук, — да, Юнги не любит лезть в чужие дела, особенно, когда его не просят, но чувство соперничества и простого желания поделиться знаниями берёт верх. — Юнги, а, может, это мне решать? — говорить сквозь зубы совсем не входило в планы Хосока, но его застают врасплох, влезая в личные дела, давая советы извне. — Нет, это решать мне, если я вижу, как на моей кухне кто-то не умеет исправлять собственные ошибки, — Юн спокоен или раздражён, сам не понимает до конца, но всё же хочет помочь мальчику. Или утереть нос Хоупу. — Это мой ученик. — А это моя кухня. Что дальше? М? Позволишь мальчику отступать после каждой ошибки? — Чонгук вообще не должен ошибаться, — отрезает Хосок, словно пройдясь по самому больному, не зажившему. Словно ещё болит, словно Хосок сам не позволяет ране сойтись, пальцами раскурочивая ту с каждым разом сильнее, чтобы не забыть о поражении. Не забыть о собственной слабости, которая, порой, бывает непростительна.       Гук видит в зрачках Хосока трещину, сквозь излом которой вытекает боль, топя глаза в пелене воспоминаний, но ничего не делает. Хосок не терпит собственную слабость больше любой другой, ровно как и жалость, которую путает с заботой, ошибочно предполагая, что это одно и то же. — Чонгук — человек, людям свойственно ошибаться. Это не порок, а данность. И с этим нужно считаться. Прикажешь ему выбросить почти готовое изделие на экзамене за несколько минут до дедлайна? Ты этого хочешь? Хочешь, чтобы он трясся от нежелания сделать ошибку в самый ответственный момент? — Хоуп сильно изменился, но Юнги знает, о чём говорит, как знает и то, что бьёт сейчас по больному. Как бы Мин его ни уважал, непринятие себя, таланта и отсутствие веры в случай, в момент, во вдохновение простить не мог, — И, в итоге, допустив её, оставил бы всё, как есть?       Чон в оцепенении не может ничего ответить, потому что точно знает, что Юнги прав. От первого до последнего слова прав. Он не признается, но, в какой-то мере, даже благодарен малышу Шу (как он того раньше по-дружески называл, обнимая за плечи хрупкого щуплого Юна). Шу сказал именно то, чего никогда бы не смог Хосок. И чему не смог бы научить. — Я бы хотел, — с опаской Чонгук аккуратно смотрит на своего хёна, он ничего не может поделать с тягой узнать что-то новое, что-то, что так важно в жизни каждого — узнать, как обуздать случайность, — Хотел научиться тому, о чём говорит Юнги-хён, — на взгляд младшего старший Чон кивает одобрением, отходя в сторону, многозначительно посмотрев в глаза старому знакомому. Он никогда не признается, но в ту секунду его сердце говорило самое тёплое и искреннее «спасибо».       Запоздалые лучи солнца, не спеша, карабкаются по деревянным ножкам столешниц, тёплыми отрывками ранней осени пробираясь в потаённые уголки рабочей атмосферы. Цепляются за крючки для полотенец, мажут по белой квадратной плитке на стенах, не забывая лёгкими поцелуями пройтись по лицам кондитеров, отчего те щурятся, неминуемо улыбаясь друг другу, на секунды отрываясь от работы. Процесс продвигается настолько слаженно, что ничего, кроме жестов и кивков, не нужно для того, чтобы друг друга понять. А хорошее настроение струится из глаз непроизвольно, заставляя присутствующих забыть о разногласиях на время негласного перемирия. Напевая себе под нос что-то очень мелодичное, Хосок с Юном, кажется, ностальгируют, окунаясь в атмосферу общности, команды, теплоты, присутствия друг друга. Чонгук здесь лишний едва ли, ему крайне интересно, и, что естественно, полезно наблюдать за лучшими. Это прекрасный опыт для столь юного талантливого мастера.       Утро заходит в кондитерскую неожиданно для каждого из них. Так же неожиданно каждый для себя осознает, что научился чему-то новому, проведя вместе на одной кухне целые сутки. Юнги открыл в себе хорошего учителя, Чонгук понял, что выйти победителем можно почти из любого провала, а Хосок вспомнил, что дружить иногда полезно. Не для дела. А просто потому, что это приятно. Просто потому, что смех Хосока уже давно не звучал так живо, так задорно и весело, не отчуждённо. Так, как раньше. [sound: Christina Aguilera — Birds of Pray]       Хоть Гук ещё не понял, грудную клетку начало непривычно давить ожидание чего-то неприятного, возможно, опасного и абсолютно неминуемого. Предчувствие жгутами больно сдавливает виски, скручивает вены и сжимает сердце, но исчезает настолько же быстро, как и появилось.       Хоуп салютует бокалом белого полусладкого в искренней радости за встречу старого друга. Улыбка не покидает шоколадные глаза, смотрящие на Юнги смело, в попытке найти «те самые» черты. Вино не кружит голову так, как должно бы, и Юн расстраивается. Ему теперь хочется забыться немного, ненадолго, совсем не сильно, но бесконечно. Прямо сейчас всё слишком хорошо, и Мин, к сожалению, знает наверняка, что этому последует. У Хосока меняется взгляд, и Юнги всё понимает. Понимает и тогда, когда влажные от вина губы касаются скулы так нежно, как если о неё можно было бы порезаться. Шу тяжело сглатывает, засовывая сбившееся на трепет дыхание в самые глубокие и длинные ящики, смеётся громко, хлопает того по плечу, говоря, что он обознался и Чонгук с другой стороны. Шу и сам обознался, давно и глупо обознался, сам в себе. — Извини, он не… — Чонгук зря пытается. — Я знаю.       Чон Чонгук не суеверен. Но, в отличие от старшего, доверяет себе, своим чувствам и случаю.       Волнение вязкой смолой тихо расползается по телу, сковывает сердце необоснованными сомнениями и догадками, берёт контроль над ним, наслаждаясь беспомощностью. Чонгук улыбается, пока в жилах чернеет кровь, разнося крохи недоверия шумным потоком по венам и капиллярам, доставляя его в самые крошечные уголки сознания, пока пальцы не начинает ломать от желания вытрясти из того, кто роднее, всё прошлое, всё болезненное и самое сокровенное. То, к чему доступ ему закрыт. Но не для Юнги, похоже. Чонгук слишком не глуп для того, чтобы увидеть тонкую нить, связывающую кумиров современного кулинарного сообщества.       Чонгук достаточно умён, чтобы, смеясь, обнять Хосока за талию, чтобы прошептать тому на ухо что-то милое и возбуждающее. Чтобы снова не обращать внимания на то, как хён вешается на первого попавшегося, едва пригубив.       Слишком умён, чтобы оставить случай случаю.       И слишком наивен, чтобы любить.