Звезда смерти

Гуюк несколько дней не покидал пределы ставки, находясь в собственном шатре, он будто потерял нить происходящего. Смерть Жаргал слишком сильно выбила его из колеи. Жалел ли он её? Страдал ли по ней? По настоящему.... Искренне. Так как делают многие по отношению к своим близким. Даже сам степной принц не смог бы с точностью ответить на этот вопрос, но с её уходом, что-то поменялось и в нём самом. Вино не помогало излечить раны, те которые до сих пор имели свойство кровоточить, болезненно ныть и крутить, как ноют суставы на плохую погоду, у стариков, ощущая все прелести к переменным явлениям, порой ему не хватало её задорного смеха, что же это, если не любовь? Привычка? Скорее всего это лишь иллюзия, вызванная смертью женщины, что некогда была его отрадой, неким бальзам от гнетущей, раздражающей ненависти к его ненавистному брату. Усмехнувшись в темноту, Гуюк небрежно откидывается на шелковые подушки, прикрывает уставшие веки в надежде вновь увидеть её обманчивый образ. Да, именно обманчивый, тот где девушка вновь заливается заразительным смехом, и в её глазах он видит не слёзы, и тоску, а именно желание жить, любить, надеяться, на что-то светлое, на то, что у них никогда не могло бы быть, вот такой образ хочется увидеть степному принцу, но вместо этого: он увидит, лишь размытый образ и её ненавидящий взгляд. Такой же взгляд, он наблюдал и в глазах русской, та что смогла на время унять его боль. Они были разными, и он был бы полным дураком, если бы хоть на секунду посмел бы их сравнивать, но одно их точно объединяло, и этим связывающим звеном, был его брат. — Что привело тебя в столь поздний час? — Гуюк даже не посмотрел на вошедшего, и даже его веки не дернулись в попытке приоткрыть их, настолько всё осточертело, что даже высказывать уважение к главнокомандующему, и по совместительству его родственнику ему не хотелось. — Неужели тебе понадобился мой совет? Да, нет же... Ты же окружен лучшими умами, да и сам не обделен логикой, так что, мои советы тебе не к чему, выходит... Тебе незачем здесь появляться. — Завтра мы выдвигаемся, тебе нужно присутствовать на совете, я прошу тебя не как главнокомандующий, а как брат... «Брат» Цокнув языком, будто пробуя на вкус это слово, не имеющее под собой никакой силы, Гуюк рассмеялся, запрокидывая голову, показывая всем своим видом, что не считает вошедшего и на толику близким к этому слову. — Я соглашусь с любым вашим решением, считай что я уже там поприсутствовал. — Не заставляй меня повторять просьбу дважды, Гуюк. — Это угроза? Или же такая братская любовь? Брось, Бату, ты же не умеешь любить, через скольких ты перешагнул что бы вообще занять этот пост? Мы оба знаем что в тебе и капли нет крови того, кто сделал наш народ сильным, сплочённым, ты лишь блеклая тень, что купается в чужой славе, паразит, питающейся гнилой плотью тем самым продлевая своё жалкое существование, прикрываясь именем деда, ты думаешь, что приблизился к его величию... Но снова нет, это огромное заблуждение, ты хорош во многом, но ты никогда не станешь одним из нас. Ярлык который ты носишь в один миг, может сыграть с тобой в злую шутку. Бум! — мужчина резко приподнялся с ложа разводя руки в стороны, хищно скалясь, ловя на себе непроницаемый взгляд черных глаз. — И вся твоя спесь будет стерта, растоптана, а вместе с ней и ты сам. Как тебе такой исход? — Ты был бы хорошим оратором, быть может даже мудрецом, но всё же ты глупец, ищущий истину на дне кувшина. — Батый бросил беглый взгляд на сосуд, что валялся у его ног. — Считаешь себя достойным, но не желающей этого доказать, винишь меня в своих неудачах, но вновь не пытаясь их оправдать, ты и впрямь жалок, разводишь демагогию, пытаясь тем самым достучаться до чужих сердец, но для начала — нужно достучаться до самого себя. Ты ненавидишь меня, и я могу понять почему, я даже могу это принять. Ведь по сути, именно ты должен был стоять во главе этого войска. Ты спросишь было бы это правильно? И я отвечу без зазрения совести, что да... Это правильно. Но что ты можешь дать нашему народу, если ты даже свои желания не можешь понять. Пора бы уже понять, Гуюк, что вода не расступается, перед кем либо, и боги не помогают и даже не слышат нас. Достаточно глупых суждений, пора думать головой, я даю тебе шанс, не отталкивай мою руку. — Каждый из нас уже давно выбрал свою дорогу, они не пересекаются, идут параллельными путями, но когда нибудь мы встретимся на перекрестке, и когда это случится, одному из нам прийдется уйти. «Я позволил бы тебе пройти, брат» Батый лишь молча кивнул, оставляя в воздухе витать дух недосказанности.

***

Влада стояла на пороге церкви переминаясь с ноги на ногу, так и не найдя в себе силы переступить порог божьего дома, раньше она любила посещать подобные места, там на своей родине, она могла часами слушать псалмы, будучи ребёнком, её всегда влекло к чему-то светлому, казалось, что бог есть, он с ней... рядом, защищает, оберегает, но сейчас... Это казалось каким-то несбыточным сном, или это была совсем другая жизнь, а теперь она пробудилась и вот эта настоящая реальность: где правит смерть, и насилие, и вся твоя вера в хорошее, рушится, как карточный домик, а ты стоишь и не знаешь во что же сейчас стоит верить, возможно в себя? — Что же ты стоишь, дитя? Невысокий старец облокотившись о изогнутую трость с интересом смотрел на молодую девушку, его морщинистое лицо излучало тот невидимый никому свет, от которого почему-то именно ей хотелось укрыться, убежать, спрятаться забившись в самый дальний угол. Стоя перед ним, Влада ощущала себя недостойной стоять здесь, быть здесь, ощущение что ты грязная, погрязшая в грехах и пороках, ты просто не имеешь права даже смотреть на это место. — Наверное мне стоит уйти, — поправив выбившуюся прядь, Влада кротко кивнула и уже развернувшись, услышала вновь его мелодичный голос. — Перед ликом бога мы все равны, я вижу что тебя что-то гнетёт, расскажи ему о своей боли, и получи благословение. — Не думаю, что мне это поможет. — Как бы нам не было больно, никогда нельзя отворачиваться от света, во тьме нет ничего хорошего, дитя, ибо бог милосердней, он умеет прощать. Если исповедуем грехи наши, то он, будучи верен и праведен, простит нам грехи наши и очистит нас от всякой неправды. — А есть ли вообще бог, и почему тогда он изначально допустил это? Почему мы пройдя испытания, в виде боли, потерь и смерти, должны просить защиты и покаяния? Почему изначально не предотвратил этого? Значит ли это, что нас оставили, и молитвы бессмысленны и напрасны? Мы просто стучимся в закрытые двери, и нас попросту не слышат. — Мысли твои от лукавого, — старик покачал головой и прицокнув, сделал несколько шагов опираясь на трость, замечая, как напряглось тело девушки. — Но почему же, наши земли разграблены, вместо городов пепелище, что это тогда? Выходит их боги сильнее? Или это лишь ещё одно доказательство, что их вообще нет... — Твоя душа погрязла во мраке, ты не слышишь голоса сердца, как же ты жить будешь, если такое с твоего языка слетает, неверная... — Простите её, блаженная она, не понимает что говорит. В их разговор вмещался молодой мужчина одетый в дорогой кафтан из парчи, подпоясанный зеленым кушаком, он поклонившись старцу, схватил девушку выше локтя, уводя её со двора церкви, больно сжимая руку. — Ты что, девка, творишь, жить надоело, хотела что бы тебя за ведьму приняли? Такие речи, да в таком месте, да в любом другом месте, с ума сошла, нельзя так выражаться, что бы ты не думала, язык не должен об этом разглагольствовать. — А тебе какое дела? Защитник убогих, да блаженных? — Дмитрием меня зовут, и не защитник я блаженных, а всего лишь воевода, жалко мне тебя стало, накликала бы беду на свою голову речами такими, что бы потом делала? — Я от слов своих не отказалась бы... — Остановилась то хоть где, вижу же что неместная, раз про города наши захваченные знаешь, небось много повидала, давай провожу. Всю дорогу до постоялого двора они шли в полном молчание, и лишь заприметив деревянные ворота, Влада решилась задать вопрос. — А вас бы не затруднило показать мне город? — Хорошо, я думаю, у меня найдется время. Мужчина улыбнулся краешком губ, замечая, как заискрились её зеленые глаза, что-то в ней было наверняка от лукового, раз он обратил на неё свой взор.