Led Zeppelin — Stairway To Heaven
WASP — Sleeping (In The Fire)
С виду приветливый и спокойный асгардец тактично расспрашивает Тора о Хеле, задавая только самые нейтральные вопросы. На них, в любом случае, отвечать было не очень приятно. Одинсон понимает, что это поможет врачу в дальнейшем лечении своей подопечной. Доктор Скурдж, как он представился Одинсону, лечащий врач Хелы — выказывает довольно искренние намеренья помочь ей всеми своими силами и возможностями. Тор с мрачным лицом выслушивает правила посещения больных и узнает подробнее об особенностях жизни пациентов в этих стенах. Скурдж, тем временем, ведет его по коридорам, вглубь здания. Грязные серые стены и отсутствие окон наводят ассоциации о тюрьме. Жутко, депрессивно. Невольно дернув плечом, Тор заходит вслед за замолчавшим доктором в одну из палат, скрывающуюся за такой же серой, как и все здесь, дверью, слившуюся со стеной. Одиночная комната, меньше чем три на три метра, вмещает в себя одноместную кровать, шкаф и миниатюрный столик в углу. Здесь так же нет окон. Одни только стены, в которых Тор чувствует себя, мягко говоря, неуютно. «И это лечение? Да тут повеситься можно от одной только обстановки.» — он с легким уколом совести переводит взгляд на Хелу: та сидит на кровати, скрестив ноги, отсутствующе смотрит в какую-то книгу. Словно в прострации. — У Вашей сестры отсутствует способность к контролю гневом. — сообщает Скрудж, не поворачиваясь и внимательно наблюдая за пациенткой. Тору, на самом деле, лишнее стороннее подтверждение не нужно — он и без него это прекрасно знает. Глазница отдается фантомной болью. Возможно, Одинсон ее даже боялся. Где-то в глубине души. Из-за ее непредсказуемости, безжалостности. В детстве точно и став намного старше тоже, — Эта проблема берет начало из ее психического расстройства. Сказать точнее не могу. Чем оно вызвано и обнаружить другие отклонения мне пока не удалось, так как Хела находится под наблюдением меньше суток. Буду над этим работать. Он, тем временем, молчит. Сказать особо нечего. Тяжелый взгляд изучает сестру — та до сих пор так и не обратила на них и малейшего внимания. Уж все особенности поведения Хелы Тор давно изучил досконально. Сейчас сестра ведет себя так, будто тут кроме нее самой вообще никого нет. Становится душно от одного вида Хелы, из которой будто выкачали всю жизнь. Та всегда была подобна урагану, который сметает все и всех на своем пути. Смертельному урагану. Теперь же она напоминает какую-то сломанную куклу. Доигралась. Семья. Она всю жизнь у Тора на первом месте. Какой бы не была. Несмотря на глубокие обиды и травмы, нанесенные сестрой, он все равно не желал той подобной участи. Здесь она словно в заточении. Шанс, что под опекой Скруджа и лекарств станет лучше, возможно, есть. Одинсон мало что может сделать на самом деле. Только понадеяться. И, может быть, если единственный оставшийся в живых родственник наконец обретет душевную стабильность, они наладят общение. Наладят убитые Хелой отношения. Может быть. Когда-нибудь. Все, чего сейчас хочется — уйти, убедившись своим глазом, что все с ней «нормально». «Нормально. Ха. И вот это вот нормально?» — Она приняла очень сильное успокоительное. — продолжает Скурдж с легким вздохом, так и не дождавшись от Одинсона какой-нибудь реакции, — Я без какой-либо опаски могу дать вам немного времени наедине. Буду рядом, за дверью. Он оставляет их один на один. Хела все так же сидит. Безмолвно, почти не шевелясь. Лишь плечи поднимаются и опускаются от дыхания, а бледные пальцы поглаживают пожелтевшие страницы раскрытой книги. Амебное состояние. Он точно ей такого не желал. Тор обходит ее по дуге, осторожно присаживаясь рядом на край кровати. Хела заторможено поднимает взгляд на него. На лице ни единой эмоции. Почему-то именно сейчас Тор думает, что оставшись без свидетелей, та набросится на него вновь. Напрягает. Но этого не происходит. Не происходит ровным счетом ничего. Сестра застывает, глядя на него нечитаемым взглядом. Асгардец, тем временем, мягко выуживает книгу из ее рук, бросив взгляд на название. «Преступление и наказание. Как иронично.» — он откладывает книгу на подушку и заглядывает в «мертвые» глаза Хелы. — Здравствуй. — тихо, привлекая ее внимание, произносит Тор. Снова болезненный укол совести. Сестра попала сюда из-за него. И если в момент их последней стычки он чуть ли не мечтал об этом, то теперь ему действительно ее жаль. Когда-нибудь карма должна была вернуться сестре двукратным бумерангом. Но не так бесчеловечно, не так жестоко. Не десятикратно. Судя по всему, успокоительных для нее не пожалели. Напичкали ими от души. «Вдруг это все действительно сведет ее в могилу?», — Одинсон нехотя вспоминает свои последние слова, сказанные им в ее адрес. «Тебе место в дурке». Стоит теперь бояться своих желаний. Хела ничего не отвечает, все так же глядя на брата и редко моргая, — Ты знаешь где находишься? Хела медленно кивает. Черные пряди волос спадают на ее лицо. Зрелище тоже жуткое, прямо как из фильма ужасов. И ровно так же, как всего несколько часов назад, когда она резанула его ножом по глазу. Только сейчас ни ножа, ни того обезумевшего взгляда, пропитанного неоправданной животной яростью на собственного брата. Ненавистью. Семья. Какая бы она не была. Ею и останется. Тор о ней не забудет. Больше у Хелы никого и нет. — Один скончался. — асгардец невольно отводит голову в сторону, прерывая зрительный контакт, когда произносит эти слова. За ними снова не следует никакой реакции. Опьяненный лекарствами разум Хелы явно отказывается работать и анализировать. Может она даже и не вспомнит, что он сюда заходил. Страшно наблюдать сестру в таком состоянии. Немного посидев в затянувшейся тишине под пристальным взглядом Хелы, он понимает, что так ничего от нее не дождется. Тор поднимается, направившись к выходу и, особо уже не на что не рассчитывая, добавляет, — Постараюсь тебя навещать. Сейчас все должно закончится мирно. Они разойдутся без драк. Без оскорблений. Такого еще никогда не случалось. — Ты вылитый отец. — он замирает рядом с приоткрытой дверью, вслушавшись в чужой охрипший голос. Он эхом звенит в холодных стенах. Одинсон не улавливает и малой нотки хоть какой-нибудь эмоции. Абсолютное равнодушие. Тяжело ее оставлять, но куда тяжелее понимать, что это неизбежные обстоятельства. Тор скрывается за дверью.***
Хладнокровность, которая так ловко скрывала все переживания, улетучивается на сокровенные минуты наедине с Локи, позволив Одинсону, наконец, выговориться. Тор действительно очень рад, что нашел родственную душу. Пускай, до последнего сомневался в этом. Противостоял. Из-за природного упрямства. И из-за паранойи в частности. Реальность — словно очень жестокий сон или предсмертная агония. Слишком много всего было: смерть отца, болезненный вид сестры в палате дурки, собственная травма. Вдобавок и внезапное появление Локи, отравившее душу сладкими и противоречивыми чувствами. Особенно после визита к сестре асгардцу начинает казаться, что Локи всего лишь фантом. Будто Тор на самом деле так и валяется на кухне без сознания в луже собственной крови. Или того хуже — лежит в соседней с Хелой палате. Будто все произошедшее следствие воображения, воспаленного от таблеток, от боли утраты. Но он быстро смиряется. Потому Тор так жадно желает коснуться, ощутив связь с действительностью. Потому так крепко сжимает пальцы на чужой коже, когда Локи его обнимает и прижимает к себе. Он словно спасение. Якорь, за который можно ухватиться, чтобы не сойти с ума. Исцеление. Способ сбежать от всего, что навалилось и вдавило в отчаяние. Такой успокаивающий душу, терзающую болью. Обволакивающий сознание одним своим присутствием. Даже безмолвным. Такой живой и на удивление теплый. Одинсону всегда казалось, что йотуны должны быть ледяными. Как снег. Такой понимающий и мягкий. Отголосок натянутых до предела струн собственной души в физическом воплощении. Такой чутко улавливающий настроения и правильно подбирающий слова. Такой родной во всех своих проявлениях. Будто Тор знал его всю свою жизнь, но когда-то где-то забыл. И теперь не понимает как так вышло. Хочется прижать Локи к себе и больше никогда не отпускать. Тор, наверное, до конца жизни будет жалеть, о тех словах, что сказал ему в самую первую очередь, когда встретил. И когда они обещают друг другу быть рядом, Тор, наконец, примиряется со всем. Что не может злиться. Что его «ледяное» спокойствие заталкивает весь непрожитый стресс глубоко в душу и запрещает в гневе ломать все, что подвернется под руку, избивать каждого, кто с ним заговорит. Что снаружи он остается спокойным, когда в сознании и груди оседает невыносимая боль, разъедающая тело изнутри едкой кислотой. Что теперь ему нужно будет учиться контролировать все новые и новые эмоции, которые испытывают обычные люди с парой. Потому что теперь у него есть он. И Локи стоит того, чтобы перетерпеть все перечисленное дерьмо. Тор не просто смиряется. Он сдается, в абсолютном доверии падая в руки своей родственной души. И как бы сильно вся асгардская сущность, что живет в нем с рождения, не пытается пробиться на поверхность необоснованной злостью по отношению к Локи —душа Тора стремится к единению с ним. Стремится стать одним целым, стремится защищать и боготворить в безграничной благодарности за поддержку. Она естественная и правильная. Меньше суток в компании Локи понадобилось, чтобы понять — сопротивление бесполезно. Остается только заткнуть свое асгардское упрямство. А лучше вообще выкинуть. Спустя примерно пару часов после их сокровенного момента единения, сопровождаемого так необходимыми Тору объятьями среди песков, хладнокровие и рассудительность вновь возвращаются, вплывая в разум асгардца назойливой волной. Но даже тогда душу продолжают греть все эти чувства к Локи, поселившиеся в ней как раз после этих откровений. Голос здравого смысла здесь не властен. Тот даже и не пытается это пресечь или оспорить. Лишь помогает справиться с легкой апатией, возникшей после встречи с сестрой. Незаметно подкравшийся вечер окутал небо темным одеялом. Они направляются к Тору домой, решив отправиться в Йотунхейм утром. Им обоим нужен отдых. Зрение неприятно напрягается от созерцания плохо освещаемой дороги на окраине города. Одинсон ощущает все необратимые последствия потери глаза. Боковое зрение теперь отсутствует, так что головой вертеть приходится чаще обычного. Раскалывающая голову боль, действительно фантомная. Таблетками от нее не отрешиться. Отец как-то научился с этим жить, значит и у него получится. Когда они добираются до дома, уже оба валятся с ног. Тор размещает йотуна в своей комнате, посоветовав без стеснений чувствовать себя как дома и пользоваться всем, чем захочет. Локи же, не раздумывая, прислушивается к совету гостеприимного хозяина: заваливается на его кровать и обнимает подушку, удобно устраиваясь. Одинсон, на самом деле, предпочел бы быть на месте этой подушки. Не все сразу. Он позволяет себе несколько секунд, чтобы залипнуть на засыпающего Локи, прежде чем выйти, тихо закрыв за собой дверь. Сегодня поспит в комнате Одина. Большая и уютная кровать все еще хранит отцовский запах. Успокаивает и напоминает о беззаботном детстве, вызывающее щемящее в груди чувство. И как бы тело не устало, Тор засыпает не сразу, еще немного поворочавшись из-за беспокойства, что доставляет тупая и навязчивая боль в глазнице. Но и это пройдет.