Паразит

      Яркий и бесконечный Нью-Йорк сияющей лентой вился под ладонью. Сотни огней тлели на кончиках пальцев — Питер провожал их, подставив руку под яростный поток воздуха.       Он любил скорость. Свободную, дикую, наполненную жизнью и особенным, тонким звучанием. Она подарила ему смысл существования и за последние три года стала самой близкой подругой, которой он мог доверить себя, свои переживания, мысли. И даже мечты.       У Тони с ней были совсем другие отношения. Ветер гулял в красиво уложенных волосах, сильные руки сжимались на руле — и покорная, шёлковая скорость подчинялась ему, словно хозяину.       Питер поглядывал на ладный профиль, ловил в глубоких глазах яркие блики, подмечал мельчайшие рефлекторные движения человека, привыкшего рулить и управлять всем, что способно летать, ездить и вообще двигаться, и почему-то никак не мог успокоиться. Сердце колотилось, голова шла кругом, да так, что не хотелось ни болтать, ни шевелиться — просто наблюдать за мельтешением вокруг и ни о чём не думать.       Спустя примерно полчаса Тони заглушил «Хонду» на частной огороженной парковке возле высокого облицованного стильными тёмными панелями здания. На шикарном крыльце висела громоздкая синяя вывеска, но Питер не успел вчитаться: его нагло затянули внутрь.       Шокирующие впечатления посыпались на него, как только позади захлопнулась дверь. Красивый холл, состоящий из причудливых декоративных консолей, люстр и столбов, складывался в оптическую иллюзию. Казалось, что стены плывут, нигде не начинаются и нигде не заканчиваются. Но главной его изюминкой был огромный полуовальный аквариум прямо в центре зала.       Пока Тони общался с миловидной девушкой на ресепшене, Питер залипал на экзотических морских гадов и удивлялся, как все эти существа способны жить в гармонии. Жутковатые океанические рыбы неспешно виляли хвостами в голубой воде, ближе к поверхности колыхались медузы, а по дну неспешно волочился красновато-серый осьминог.       — Нравится?       Питер так засмотрелся, что не заметил возвращения Тони. Он подкрался справа, держа в руке небольшую кожаную папку.       — Интересно, как они вообще уживаются?       Тони загадочно поднял брови, взял Питера за запястье и поднёс к аквариуму. Их пальцы вдруг провалились сквозь стекло.       — Они уживаются, потому что это голограмма.       Тони отпустил его руку и плавно покрутил запястьем, распугивая рыб. Глаза Питера расширились до максимального размера.       — А кажется такой реальной...       — Я спонсировал эту разработку. Возможность взаимодействовать с моими голографическими интерфейсами до сих пор остаётся на функциональном уровне. Это касается и М.О.Р.Г. Здесь была другая цель.       — И какая же? — Питер пришёл в себя и увлечённо потянулся к медузе. Он ожидал, что рука пройдёт сквозь полупрозрачные щупальца так же, как через стекло, но смог дотронуться, почувствовать поверхность и погладить жиденькие сосульки, что повергло его в новый шок.       — Некоторые из этих голограмм — тактильные. Эта технология создана на базе японского проекта «Гаптоклон» и усовершенствована в медицинских и исследовательских целях. Они пытались сделать осязательные ощущения близкими к настоящим. Мы находимся в экспериментальном отеле, все средства, собранные с его богатых клиентов, пойдут на разработку программ для лечения людей, избавления их от фобий и других расстройств.       — Вау, — только и смог выдохнуть Питер.       — Сегодня ты ещё и не такое увидишь. Двигаемся дальше?       Миновав психоделический холл, они добрались до ряда прозрачных стеклянных лифтов. Тони нажал на кнопку вызова и залез в папку. Питер успел увидеть, что внутри лежали ключи-карты и несколько небольших красивых брошюр. Заметив, как явно заинтригованный Питер пытается разглядеть, что там такое, Тони с озорным видом захлопнул её, едва не прищемив ему нос.       Питер решил, что теперь-то вооружён и готов ко всему — это место, наверное, могло воплотить самые смелые фантазии, но всё равно не смог сдержать восторга, когда дверь в номер распахнулась. За ней что-то таинственно переливалось и сияло в тёплых голубовато-синих тонах.       Сделав шаг, Питер обнаружил, что от его туфлей расходится флуоресцентная рябь. На полу была… вода. Голографическая, конечно, но тем не менее…       — Блин, это выносит мозг! — улыбнулся он, с азартом водя ногой туда-сюда. Уже через пару секунд он радовался, как ребёнок, дорвавшийся до луж, и трогал-лапал всё подряд, вызывая новые искажения и круги в небольшом коридорчике.       Оказавшись в основной комнате, Питер оторвал взгляд от пола.       Он находился в стеклянной коробке, погружённой на дно океана. Окон не было: за прозрачной гранью мерцали редкие любопытные рыбки, темнели кораллы и сероватая подушка ила. Питер завис, вертя головой. Стоящая у грани широкая кровать, противопоставленная ей софа, две тумбы и небольшой шкаф для вещей смотрелись на морской глубине вопиюще странно.       Тони положил ладони ему на плечи, вытаскивая из оцепенения.       — Что-то ты совсем притих, — заметил он.       — Просто это настолько красиво, — почему-то севшим голосом выговорил Питер. — Вода… успокаивает, правда?       — Да, я тоже так подумал.       Питер хотел было развернуться, но Тони придержал его.       — Подожди, сейчас будет кое-что интересное.       Как только он замолчал, прямо над ними нарисовалась большая овальная тень. Питер с открытым ртом уставился на потолок, имитирующий толщу воды, сквозь которую едва-едва пробивались солнечные лучи. Внезапно раздался треск стекла, картинка пошла трещинами.       А потом комната взорвалась.       Осколки посыпались прямо на него, заставив рефлекторно дёрнуться в сторону. Тони вильнул следом и начал ехидно посмеиваться — Питеру пришлось приложить усилие, чтобы подавить инстинкты и перестать уклоняться. Конечно же, несуществующее стекло не могло его ранить, но голограммы выглядели настолько впечатляюще, что паучья часть сильно сомневалась в нереальности происходящего. Когда последние кусочки опали, откуда-то сбоку из темноты выплыла огромная черепаха. Она деловито протащилась прямо над ними, и Питер, несмотря на лёгкую дезориентированность, успел вытянуть руку и пощупать гладкую пластину панциря на её пузе.       — Я её потрогал, потрогал!       Тони весело фыркнул.       — Рад за тебя. Теперь можем перекусить, там накрыт стол и…       Питер развернулся и поднял горящие глаза.       — Я не могу сейчас думать о еде! Мы же на дне океана! Неужели тебя уже даже это не удивляет?       — Мда, я, конечно, предполагал, что подобное зрелище снесёт тебе башку, но не до такой же степени.       — Да ладно, — Питер сморщился, непроизвольно копируя дознавательный прищур Наташи. — И я должен в это поверить?       Они замолчали — счастливые, спокойные и лишённые всякой связи с реальностью.       — А тут можно включить музыку? — вдруг спросил Питер.       — Да, конечно. Тебе… хочется чего-то определённого?       — Да. Как насчёт медляка? Я думал об этом с тех пор, как… увидел тот танец.       Тони добрался до небольшой панели на стене, вызвал интерфейс, что-то там полистал, и тихие морские звуки сменились незатейливой медленной музыкой.       — Ого. Прямо так сразу? Без шуточек и подколов?       — Ты не дашь мне побыть покладистым?       — Тони Старк, который делает то, что ты просишь — это уже реально слишком.       Тони закатил глаза и предложил ему раскрытую ладонь.       Питер осторожно обхватил её и подался вперёд, почти прижимаясь грудью. Тони расправил плечи, обвил его поясницу. Питер повторил движение, напряжённо вытягиваясь. Рассеянный бирюзовый свет обрисовал его посерьёзневшее лицо.       — Ты хоть танцевать умеешь?       — Немного, — сглотнув, отозвался он.       — В таком случае для начала тебе стоило бы… — Тони опустил голову и слегка задел его ухо губами, — расслабиться.       Мир убаюкивал. Стелился и плыл по периметру, совершенно непривычный и при этом оставшийся родным в мелочах — в аромате парфюма, в тёплом колдовском взгляде, в чуть ехидной полуулыбке. Танец получился совсем ленивый, но Питеру и не требовалось большего. Они едва-едва перемещались, скрадывая дыхание друг друга — он ожидал, что будет нервничать, наступать на ноги и запинаться, но Тони придерживал, уверенно вёл, и тело подстроилось само.       — Сказать по правде, неожиданно много романтики, — тихо заметил Питер. — Кто ты и где мистер Старк, которого я знаю?       — Просто хотелось, чтобы ты запомнил этот день.       В голосе Тони пробилась едва слышимая тоскливая нотка. Питер насторожился и цепко вгляделся в его лицо.       — Всё в порядке?       — Сантименты, — он мягко повёл плечом. — Я немного отвык говорить такие вещи.       Питер улыбнулся, пропитываясь странно-щемящим чувством, бархатисто стиснувшим сердце.       — Я, кажется, не говорил, что люблю тебя? — переключился Тони, вдруг подтянув его к себе ещё ближе. Под конец мелодии ритм и без того медленного кружения оказался сбит, и им пришлось остановиться.       — Кажется, было только «я от тебя без ума».       — Что ж. И не скажу.       — На самом деле необязательно, — Питер демонстративно посмотрел по сторонам. — Было сложно, но я догадался.       Мелодия закончилась, но они стояли в центре ещё какое-то время, опять подцепив друг друга на крючок откровенности.       — Признаться, у меня были свои эгоистичные причины притащить тебя сюда, — наконец заявил Тони. — Я решил опробовать эффект от этих голограмм.       — Это как?       Тони выпустил Питера из объятий и снова вернулся к интерфейсу. Внезапно спокойная морская пучина погасла и вспыхнула яркими искрами. Питер едва не взвыл: теперь они находились в обсерватории. Над головой развернулось фальшивое полотно Вселенной. Цветные спирали галактик, искристое крошево созвездий, мёртвая карта несуществующих миров и давно погасших звёзд.       — До всей этой истории с инопланетными захватчиками я любил космос.       Сделав глубокий вдох, Тони прошёлся вдоль стены, вглядываясь в голограмму.       — А теперь?       — Теперь не могу перестать думать о том, что где-то притаились существа и монстры, жаждущие откусить от нас лакомый кусочек. И не просто какие-то хищные твари, а…       — Кто-то вроде Таноса?       — Именно. Они могут быть кем-то вроде Таноса, а я окажусь бессилен. Мне не помешает хотя бы одно хорошее воспоминание среди звёзд.       Питер открыто улыбнулся.       — Значит, ты любил космос?       — Да. В особенности его противоречивую, необъяснимо-хаотичную природу.       — Потому что мир — несовершенство и комбинация ошибок?       — Мир — это, в первую очередь, промежутки, — Тони перестал блуждать, оборачиваясь к нему. — Промежутки, наполненные энергией. В нашем понимании — пустотой. Пустотой атомов. Пустотой молекул. Масса и вещество в соотношении с ней — ничто. Вселенная состоит из интервалов, как и люди. Но каждому из нас кажется, что мы что-то значим. Чего-то стоим. Если так подумать, величайшее заблуждение.       — Тогда выходит мы — своеобразные призраки?       — Можно сказать и так. Призраки, возомнившие себя Богами.       — Что даёт осознание своей ничтожности? И разговоры об этом?       Присев на край кровати, Тони посмотрел на него исподлобья:       — Если мы понимаем, насколько незначительны, мы можем делать что угодно. Пока та жалкая структура, что создаёт наш образ, может ходить или разговаривать. Или любить.       Питер нервно хохотнул и под тяжелеющим пристальным взглядом аккуратно сбросил галстук и пиджак на софу.       — И задавать одни и те же вопросы…       — Думаю, никто не отказался бы спросить у Вселенной, какого вообще чёрта, но… что, если она сказала бы, что мы — просто издержки производства галактик, как кометы и космическая пыль? Кто бы это вынес?       — Хорошо, что она молчит.       — Да. Вселенная молчит.       Питер сделал шаг. Лёгкий шаг перед прыжком — так он вышагивал по крышам небоскрёбов и многоэтажек, вглядываясь в промежутки между домами. Но даже там, под крылом ночи, адреналин не жёг сердце так, как сейчас. Ведь обычно никто, кроме новых врагов, не караулил по ту сторону пропасти. Никто не следил за ним так, словно они остались последними людьми на планете, никто не улыбался так понимающе.       Никто, кроме Тони Старка.       Он поймал Питера легко, словно тот и вправду состоял из эфира — подхватил на лету и усадил себе на бёдра, совсем как в сауне, только без намерения смутить его до смерти.       — Знаешь, я был очень терпелив, — заявил Тони, торопливо, но ловко извлекая пуговицы из петелек его рубашки. — Я сдерживался. Ждал, когда ты одумаешься. Пытался вразумить, как старший по званию и наставник. А ты что? Ты меня не послушал.       — Ты нервничаешь. Вот это да!       — Смейся-смейся, — беззлобно фыркнул Тони, разводя полы его рубашки в стороны, словно кукольник — театральную ширму. — Пока можешь.       Первым делом он трепетно положил ладони на грудные мышцы и ласковым непрерывным движением погладил всё, до чего смог дотянуться. Последняя смешинка кольнула Питера в корень языка и сменилась затяжным «м-м-м», когда горячие ладони задели соски и сжали бока чуть ниже рёбер. Тони прижался губами к его коже, дыхание между мягких жалящих поцелуев упало в тягостный, жадный ритм.       Ничего толком не случилось, но Питер буквально задницей почувствовал, что Тони на пределе — пара откровенных прикосновений, и он уже возбуждён до искр и дразнит их обоих, медленно потираясь стояком сквозь несколько слоёв ткани. Все эти жёсткие швы и зубья ширинок показались Питеру невыносимыми.       — Расскажешь, что ты там успел наизучать, пока собирал информацию? — наигравшись с сосками, Тони вдруг прикусил кожу в основании его шеи. Питер удивился, ведь обычно он не распускал зубы, предпочитая обходиться нежностями. И сразу стало ясно почему — возбуждение тут же свело низ живота, и всё тело как по нажатию кнопки ослабло до марионеточного состояния. Питер застонал, подставляя плечо и шею, и Тони, дёрнув за мягкие прядки у затылка, отыгрался за все разы, когда был вынужден себя сдерживать.       — Ага, не расскажешь, — едко шепнул он, явно наслаждаясь его реакцией и беспомощной немотой. — Что такое? Я ждал остроумных комментариев на этот счёт. Или хотя бы «как ты мог подглядывать за мной».       — Ещё один укус и… я кончу, — совсем неостроумно проблеял Питер, в попытках восстановить дыхание проглатывая рандомные части слов. — Можно мне перерыв?       Тони рассмеялся. Смех у него был не такой, как обычно, — низковатый, шелестящий.       — Теперь нельзя.       И всё же Питер не зря получил в его глазах статус гения. Он сам нашёл способ затормозить бессознательное падение в бездну новых ощущений, вцепившись в пуговицы пиджака и рубашки Тони. Пока они боролись с одеждой, увязнув в застёжках, шорохах и складках ткани, стало полегче. Питеру. Тони не стало: раздевая его, Питер мстительно целовал куда попало и уже традиционно льнул, щекоча кожу волосами. Скоро они остались в брюках, стало жарко, и освобождённый реактор рассыпал вокруг лёгкие блики.       — В одной из моих фантазий я кончал прямо на него, — признался уже достаточно прибалдевший для подобных откровений Питер. — Я ужасен?       — Тебе уже нечего терять, я погляжу? — Тони подкинул его бёдрами и толкнул в плечо, сбрасывая на кровать. — Мелкий фетишист. Это механофилия какая-то.       — Откуда ты знаешь, как это называется?       Тони скорчил хитрую рожу и отправился к прикроватной тумбочке за люкс-ресурсами, разложенными в небольшой корзинке. Цветные отблески голограммы легли на его спину и обрисовали в полумраке восхитительный силуэт.       Мираж ударил в голову, и Питеру пришлось закрыть глаза, чуть надавив на веки изломами запястий. Сейчас он бы многое отдал за знания о том, как эти несчастные люди, больные синдромом Стендаля, справляются с эмоциями. Потому что тьма не помогла — видение осталось в подкорке, стояло перед глазами во всех деталях. Полуповорот, хвост Млечного Пути и Тони-Тони-Тони…       Тони ворвался в его отчаянную медитацию и, бесцеремонно подтянув к себе за пояс, принялся с запальчивой небрежностью избавляться от брюк. К концу этого действа Питер превратился в комок нервов. Каждое, даже самое мелкое случайное прикосновение опаляло кожу, обжигая рецепторы.       А потом Тони навис над ним, всматриваясь в лицо и, очевидно, не обнаружив в нём страха, упавшим голосом приказал:       — Перевернись на живот.       Питер тихо порадовался возможности спрятаться в складках одеяла и полностью передать контроль. Раньше он думал, что в первый раз сможет играть на равных, но Тони уже привык разрушать подобные самонадеянные убеждения. И в геройствах, и в спаррингах, и в сексе.       Сердце сдавало, захлёбывалось кровью, иногда срываясь в какой-то странный, мерцающий ритм — то ли от нехватки воздуха, то ли от его переизбытка. Питер дышал, дышал и не мог надышаться. И ароматы только усугубляли положение, в особенности запах Тони, запах, который Питер мог уловить в любом месте, даже если он просто прошёл мимо.       Руки накрыли спину. Крепкие тёплые ладони с мелкими мозолями мастера, привыкшего возиться с металлом и инструментами, с островками шрамов-ожогов по центру — так на Тони отразились разработка и многолетнее использование репульсоров, и Питер просто знал об этом, но ему казалось, что он чувствует. Всем существом каждый миллиметр его кожи.       Всего Тони Старка.       Пока Питер размышлял о своей чувствительности, Тони прихватил его за бёдра и игриво стянул вниз, щадяще фиксируя так, чтобы колени оказались на полу — в этом положении Питер не мог маневрировать и извиваться, а значит, и мешать. Последним трепетным движением Тони стянул с него боксеры — холодок скользнул по ягодицам. Питер выдохнул, подгребая к себе складки одеяла.       Сначала к нему прикоснулись губами. По очереди ямочек на пояснице, затем возле крестца. Питер испуганно подтянул бёдра, и Тони мягко вернул его в прежнее положение, заставив прогнуться в спине, погладил, специально выбирая для поцелуев самые чуткие местечки. Это была даже не ласка — медленная и техничная наладка.       Горячее дыхание согревало кожу, нежность затопила мозг, и Питер начал расслабляться, отпускать себя и своё желание. Лишь удостоверившись, что он больше не собирается уползать, Тони тихо щёлкнул тюбиком со смазкой. Он знал, что даже лишний звук в неподходящий момент может сбить настрой, вернуть смущение или ещё хуже — нервозность.       Когда Тони завёл смазанные, прохладные пальцы в ложбинку, Питер наконец-то понял, в чём преимущество такой позы. Он не мог отодвинуться, и Тони было проще проконтролировать все мельчайшие изменения в его поведении.       — Дыши глубже, — тихо посоветовал он, просто наглаживая чувствительную кожу, без давления, в осторожной ласке. Звук его голоса набросил на Питера сеть мурашек, и от копчика, вверх, побежала бисерная дрожь. Но он быстро притерпелся к прикосновениям, уже хотя бы примерно зная, чего ждать.       Тони был терпелив. Очень терпелив, хотя давалось это непросто — иногда он забывался и прикусывал кожу чуть сильнее или свободной рукой крепко стискивал подрагивающее бедро. В каждом таком жесте Питер ощущал, что он привык получать желаемое быстро, в любой момент, в любой позе, и сдерживаться вообще-то не в его правилах, если дело касается удовольствий. Но ради Питера, только ради Питера, он притормаживал на поворотах, как бы ни хотелось сорваться и вдавить педаль в пол.       Прежде чем переходить к следующему этапу, Тони просунул руку ему под живот, к тому моменту стянувшийся в тугие жгуты. Просто погладил — и Питер понял, осторожно поддаваясь назад под давление руки. Одеяло затрещало. Пришлось выпустить его из хватки, чтобы не разорвать в клочки.       — Ох, чёрт…       Было туго, но Тони умело выдержал тонкую грань между медлительностью и поспешностью, не давая Питеру слишком много времени обдумывать ощущения или себе — начать беспокоиться. Они уже перешагнули момент неуверенности, отступать никому не хотелось.       Поэтому он отбросил сомнения и сосредоточился на отдаче, на противодействии и движении, простых составляющих секса. Все их грани он знал так же хорошо, как технологию работы реактора. А значит, не найти подход — нанести оскорбление самому себе.       Для начала оттянул Питера от кровати, в которую тот пытался вцепиться, словно висел над пропастью. Коснулся нежной бархатистой кожи его члена, легонько потянул крайнюю плоть. Добился стона. Всё точно и по порядку, как в любом исследовании. Ошибиться в расчётах на базовом уровне означает выбросить к чертям собачьим весь последующий труд. А секс с Питером — это та ещё работёнка. Это сложно. Это почти открытие.       Пока шло хорошо: Питер растерялся, переключился, и второй палец вошёл легче. Бёдра проводили проникновение, сдавленный стон прозвучал в другой тональности, уже не жалобный, с ноткой удовольствия. Мышцы сжались сильно, но не судорожно. Итог…       — Я… сейчас… умру, — признался Питер.       — И сделаешь меня некрофилом?.. Нет уж, живи, пожалуйста.       Страдальчески-смешливая интонация в исполнении Тони в такой момент была великолепна — Питер захихикал, несмотря на вспыхивающие в животе языки огня.       Краткая недоперепалка подстегнула их обоих. Тони позволил себе вогнать пальцы с хладнокровием, жадно. Снова прошёлся по члену Питера, теперь оголяя головку и предлагая ему самому потереться о ладонь, немного похозяйничать, разойтись. Питер повёлся, он всегда клевал на подобные приманки, если получал возможность проявить себя.       К третьему пальцу свыкся, разделив ощущения на составляющие — странно-неприятные и острые, яркие, будоражащие, дотянувшие желание до предела. Тони уловил этот момент и, наконец, посчитал его готовым к продолжению. Пальцы в последний раз надавили на чуткое местечко внутри и покинули тело.       Поднявшись, Тони помог ему встать. Питер хохотнул, почувствовав свои ноги какими-то ненужными довесками, пришитыми или прилепленными на клей — неродными. А потом он увидел Тони. Едва не мечущего искры, как катушка Теслы, наэлектризованного, взвинченного. Он довёл Питера до кондиции, но его терпение застыло в состоянии стеклянного шарика под пневмопрессом. Ещё хоть грамм давления — и всё. Крах.       На кровать Питер не упал — улетел, когда Тони в очередной раз продемонстрировал привычку вертеть партнёром, как ему заблагорассудится. Губы Питера растянулись в идиотской улыбке, но веселье было недолгим: в следующий момент он оказался с Тони лицом к лицу.       — Не дрожи теперь, — глухо сказал он, расстёгивая брюки и стягивая бельё. — Сам виноват.       Прикоснуться к себе не дал. Только посмотреть — Питер облапал взглядом аккуратную дорожку жёстких волос, спускающуюся к тяжёлому члену, головку, поблёскивающую от смазки. Тони раскатал презерватив грубоватым неторопливым движением, просто потому что за ним наблюдали. И на том красоваться ему надоело.       Питер развёл ноги, но Тони подхватил его за щиколотки, опять по-своему меняя положение, подтягивая ближе и заставляя согнуться пополам. Они снова были почти на краю, но теперь Питер видел и голограмму, и лицо Тони, и если бы сейчас он мог это запечатлеть, то назвал бы фото «персональный рай».       Полетели осколки — пневмопресс рухнул, Тони тоже, одной рукой уперевшись возле головы Питера, другой направляя себя в его тело. Лёгкий полупоцелуй пришлось разорвать, чтобы дышать и слышать друг друга.       И стало тянуще-ноюще, непонятно. Лицо Питера сложилось в страдание, пальцы на плечах сжались сильно, почти бесконтрольно. Тони этого, кажется, не заметил, как ищейка выискивая боль в чернющих до непроницаемости глазах. Вместо этого там появился испуг: Питер отнял руки, вспомнив, что, если так пойдёт дальше, на Тони не останется ни одного живого места.       — Изв… извини, я… случа…       — Да забудь ты об этом!       Тони словно с помощью заклинания перехватил его взгляд — и удержал, погружаясь в тело миллиметр за миллиметром. Испарина выступила на лице, на висках едва заметно прорезались вены, губы приоткрылись. Дыхание Питера запало куда-то в живот, в лёгких загулял ветер. Боль была не важна — как любая другая физическая боль. Питера не беспокоили такие мелочи, тем более, он испытывал куда худшую.       Гораздо важнее было то, что он дошёл до крайней точки, ощущал Тони иначе, по-новому, полностью и всего. Чувства, до этого момента работавшие на сто десять, начали шкалить. Восприимчивость создала переизбыток. Резонанс.       И Тони вторил ему. Этого было достаточно, чтобы возвести этот момент на пьедестал. Или захотеть в нём раствориться.       — Порядок? — бархатистым шёпотом спросил Тони, заметив, как сильно Питер взмок, когда член вошёл до середины.       — Не так уж страшно?       — Вытащить?       — Нет… всё хорошо.       Извернувшись, Питер покрепче ухватился за напряжённую шею и со стоном насадился до конца.       Тони прижался к его лбу, внимая откликам и дрожи, сокращениям мышц, ритму дыхания. Как странно. Раньше у него не возникало желания подогнать себя под кого-то. Приобрести похожие колебания, словно в замкнутом контуре, где нет ни одного лишнего элемента. Только он, Питер и их чувственная, превосходная связь, сбалансированная до последнего атома.       Тони многое знал об атомах. И не только о них, конечно, он вообще многое знал и видел, но все эти законы, правила, исследования и научные открытия сейчас потеряли вес, будто бы он всю жизнь возился с теоремами и вдруг нарвался на… практику.       Никакие знания и навыки не могли дать ему ответа, почему с Питером всё по-другому. Почему первый толчок похож на столкновение, почему болезненный оскал человека так красив. Почему в ямках под сильной белой шеей слышится запах лета, почему это удовольствие нельзя назвать сексом, только не так, не этим грубым невыразительно-похотливым словом. Интимным смешиванием, бомовской диффузией — может быть.       Только в явлении бывает так, чтобы элементарные ощущения — шёлковое давление вокруг члена, озноб, болезненно-неконтролируемые захваты превращались… в это. В Это.       Питер словно услышал его мысли — в острых до перцовой чистоты глазах пропал даже блеск. Его силы хватало, чтобы полноценно участвовать в происходящем, подстраиваться под затяжные плавные толчки. В какой-то миг Тони осознал себя мухой в паутине, залипшей в смертельно-цепких объятиях, и укусы Питера поддерживали эту иллюзию, разбавляя щемящую нежность яркими всплесками страсти.       Питер перешёл на скулёж — этот интересный звук, умоляюще-жалобное хныканье совершенно не сходилось с его жадной отдачей и движениями навстречу. Тони нравились такие противоречия. Без противоречий он бы решил, что видит невероятно подробный сладкий сон.       А ведь он считал себя искушённым. Хватило пары минут, чтобы сбить с него спесь — и, если опыт что-то значил до этого момента, с каждой новой секундой он терял в цене. Потому что, когда Питер перешёл на хрипы, даже его настиг колотун — звериный, нервный. Он напоминал судорожную дрожь, пробивающую тело при встрече с чем-то незнакомым. Тягучие толчки перешли в короткие, замедленный темп — в исступлённый. Питер говорил, что он выносливый, и Тони вовремя вспомнил об этом, вколачивая его в кровать во всю силу, мощно, без всяких поблажек. До изнеможения, пока они оба не взвыли от избытка удовольствия. Так как Питер был настроен — боже, он был настроен, словно они воспользовались каким-то сексуальным метрономом, он что-то услышал, прочитал и крепко обхватил Тони ногами. Затем скрутился и, перевернувшись вместе с ним, оказался сверху.       Накалённый и мокрый, перехватил руки Тони и вжал в постель, уже не просто отдаваясь — забирая. Распятый его влажными ладонями, Тони мог только тянуться навстречу, слизывать соль с напряжённой шеи и, если получалось, ловить искусанные, обветренные жарким дыханием губы. Это даже не поцелуи. Он вспомнил — это осмос, осмос веществ, односторонняя игра в растворение.       Питер подарил ему несколько по-настоящему сумасшедших мгновений. Магически-притягательный с прядками, облепившими лоб, он насаживался с усилием, упоительно резко, до липкого хлопка, пока не дёрнуло изнутри и не накрыло оргазмом. По телу пошёл каскад лёгких судорог. Лишь сполна насладившись измученным видом Питера и пару раз жёстко подкинув его бёдрами, Тони высвободился сам.       Миг прошёл в прострации. Они были полностью истощены — Питер лежал сверху, не в состоянии работать ничем, кроме диафрагмы, Тони то дышал-дышал, то по-собачьи кусал его за ухо. Когда ему вернули свободу — обвил Питера руками, крепко прижимая к себе.       — Как-то слишком хорошо… для секса между двумя призраками, — мурлыкнул Питер. Он был настолько горячим, что один палец наверняка мог заменить паяльник.       — Какого вообще чёрта, Тони? Ты так долго бортил меня, зная, что это такое, поверить не могу…       — Что, уже подсел?       Питер слегка сжал всё ещё находящийся внутри член, и желания шутить как-то сразу поубавилось.       — Вот моя вселенная не молчит, а иногда так хочется закрыть ей рот.       Тони погладил его по влажной спине и повернул голову. Питеру пришлось приподняться, чтобы встретиться с ним взглядом.       — Смотри не возомни себя Богом, — с улыбкой сказал Тони, но в глубине его зрачков мелькнула какая-то нехорошая тень.       — Какой Бог из клеща? — фыркнул Питер.       Они рассмеялись. Смех угас в неторопливом поцелуе, до предела наполненном лаской и нежностью — Тони с удовольствием заметил, что Питер понемногу обретал свои поведенческие привычки, иногда удивляя его новыми, как он говорил, «фишками».       Лучше не представлять, чего он может напридумывать в постели, с его-то смекалкой и наглостью.       Тони хотел бы увидеть. Хотел… увидеть больше. А значит и задержаться. Остаться.       Он хотел остаться.       — Ну как, сработало?       Вопрос был невинным, почти детским, словно они не нежились после очень, очень жаркого секса, а прятались от наказания после особо значимой шалости. Но уточнять, о чём речь, не требовалось — Питер смотрел серьёзно и ждал ответа, обратившись в слух.       Переводя взгляд с томно-измождённого лица на россыпь звёзд, Тони с удивлением понял, что, глядя на космос, не чувствует ничего. Ни страха, ни тревоги.       Только умиротворение.       Потому что теперь он точно знал, за что будет сражаться.       Не ради себя. Не ради людей. Не ради всей чёртовой планеты.       — Да.       Если ради Питера ему придётся спуститься в Ад, значит, так тому и быть.