Грешники

      

The Rigs — Fault Line

      Невыносимый. Совершенно невыносимый. И всё же, каким-то образом Чонгуку всегда мало, никогда не бывает достаточно. Полицейский поднимается осторожно с кровати и с широкой ухмылкой следует за Чимином, заскакивая в ванную как раз в то время, как тот стягивает медленно вниз штаны по своим невероятным бёдрам. Пак обожает делать подобное для Чонгука, обнажаясь сантиметр за сантиметром, дразня до тех пор, пока не предстаёт полностью обнажённым.              Оглянувшись на Чонгука, Чимин наклоняется, чтобы стянуть свои штаны до конца, дразня попутно аппетитно выставленной задницей. Бесполезное совершенно занятие, потому что они сползли бы и без его помощи, но нет же, Чимину нравится красоваться, а Чонгуку, он уверен, безумно нравится за всем этим смотреть.              — Присоединишься? — спрашивает Пак с усмешкой, ступая в душевую кабинку и закрывая за собой раздвижную стеклянную дверь.              Чонгук наблюдает неотрывно за тем, как вода тонкими ручейками бежит по телу хёна, как тот откидывает мокрые волосы с лица, прикрывая глаза и закидывая назад голову. Ведёт своими аккуратными ладошками по собственной коже, оставляет на ней пенистые разводы от геля, по-прежнему красуясь перед своим парнем.              Как бы сильно Чону ни хотелось забраться под душ к Чимину и вытрахать из него всю душу и желание дразниться, он ждёт, опираясь спиной о стену и внимательным взглядом следя за мыльными дорожками, очерчивающими каждый соблазнительный изгиб бёдер старшего, идеальную округлость его ягодиц. Чиминовы руки проходятся по твёрдому животу, помогая воде смыть остатки геля, а пальцы соблазнительно смыкаются на полувозбуждённой плоти, большой скользит грубовато по головке.              Он ловит нижнюю губу зубами, дыша глубоко и медленно, а у Чонгука голова кругом идёт от одной только мысли о том, чтобы оказаться сейчас рядом и потрогать тоже. Однако он продолжает упрямо тянуть, стягивая собственные штаны вниз, надрачивая и свой полувставший член в том же ленивом темпе, что и Чимин.              Пак тянется за чем-то, Чон следит взглядом и видит баночку смазки, которую тут же обхватывает мокрая хёнова рука. Чонгук бы посмеялся от души, не будь он уже так заведён. У них по всему грёбаному дому напихана смазка, в каждом, мать его, углу.              Чимин поворачивает лицо, глядя на полицейского через стекло душевой кабинки, взгляд уже подёрнут возбуждением, но губы, красные от частых укусов, по-прежнему искривлены в упрямой усмешке. Он устраивает одну ногу на небольшом выступе, отступая от бьющих с душа потоков воды достаточно, чтобы те не смыли смазку, которую он уже щедро льёт на свои пальцы. Чонгук вдыхает побольше воздуха, водя рукой чуть медленно, чтобы не кончить раньше времени, а Чимин заводит руку себе за спину, скользя кончиками пальцев в расслабленную дырочку.              Чон вполне себе может представить, как старший занимался нечто подобным, когда он пропадал сутками на работе или восстанавливался после ранения, неспособный делать что-либо из-за своего плеча. В голове очень живо рисуется картинка растягивающего самого себя Чимина, который бы обязательно хотел чувствовать чоновские пальцы вместо своих, который обязательно бы бесконечной мантрой повторял имя младшего, приглушённое водой из душа.              И вот оно, разворачивается прям перед самым носом: Чимин, пихающий в себя пальцы по самые костяшки, упирается спиной в стену и с закинутой назад головой дрочит. Он возбуждён уже полностью, плоть потемневшая и потяжелевшая даже на вид, с блестящей на головке естественной смазкой. О, Чонгук обожает невероятно, каким влажным его парень становится за бессовестно короткое время.              Чимин выпускает из руки свой член, открывая глаза и жадно наблюдая за тем, как Чонгук ласкает себя, как давит большим пальцем в дырочку уретры, бёдра вскидываются сами по себе от острорежущих ощущений и мыслей о восхитительной тесноте задницы старшего вместо собственного кулака. Достаточно скоро. Скоро.              — Не отводи от меня взгляд, — требует Чимин, и Чонгук, конечно же, ни за что в жизни даже не подумает о том, чтобы ослушаться его, особенно когда тот гладит себя вот так по всему телу раскрытыми ладонями. Большой и указательный пальцы проходятся по соску, пощипывая и оттягивая до тех пор, пока он не твердеет. Глаза снова закрываются, а тихие вздохи так и сыплются с раскрытых губ под аккомпанемент влажных звуков от растягивающих дырочку пальцев.              Чонгук кусает губу, сдерживая стон, когда член заметно дёргается в руке. Такими темпами ему придётся поспешить и забраться в кабинку к своему парню, а то ведь он так и кончит, не успев как следует распробовать растянутую для него дырочку. Однако вскоре Чимин вынимает пальцы из себя и тянется за чем-то.              Игрушка. Грёбаный дилдо, стоящий себе спокойно среди пузырьков шампуня, геля и прочих средств. Чонгуку интересно очень, трахал ли Чимин себя им, представляя при этом своего парня. Игрушка почти того же размера, что и живой оригинал. Почти точно такого же размера, если быть конкретнее, и Чонгука даже бессмысленная гордость берёт, что Паку нужен не лишь бы какой-нибудь, а такой, как вот у него.              Смазывая дилдо, Чимин подманивает Чона к себе пальчиком, и тот охотно ведётся на жест. Он в несколько быстрых и широких шагов добирается до душевой кабинки, отодвигая дверь в тот самый момент, как от него разворачиваются в противоположную сторону.              — Никаких прикосновений пока, — говорит Чимин, одной рукой упираясь в стену душевой, а с помощью другой приставляет к своему входу игрушку так, чтобы Чонгуку открывался потрясающий вид на небольшое шоу. Старший упирается лбом в ту же стенку, прикрывая глаза, когда игрушка сантиметр за сантиметром исчезает в нём, медленно затягиваемая внутрь. Выдыхает с таким облегчением, как будто только этого ему всё время и не хватало.              Чонгук облизывает пересохшие губы, чувствуя бьющие по спине струи воды, но не позволяет им задеть больное плечо, вокруг него поднимается заметно пар, из-за чего запотевает стекло. Очень здорово, что он сейчас внутри, а то было бы проблемно пытаться разглядеть настолько великолепный, выбивающий из лёгких воздух вид.              Чимин сжимает упирающуюся в стену ладонь, содрогаясь мелко от удовольствия и найденной правильно скорости движения собственной руки: полупрозрачная розовая игрушка вытаскивается почти полностью, а затем загоняется внутрь снова, растягивая легко поддающиеся края дырочки. Чонгук ведёт голодным взглядом по красиво выгнутой спине, по гладкости смуглой ноги, упирающейся в небольшой выступ для лучшего доступа.              Слишком трудно устоять. Чон помнит, да, что Чимин сказал никаких прикосновений, но удержаться не может совершенно, шагая ближе и ведя самыми кончиками пальцев по пояснице. Он наклоняется к склонённому же Паку и целует коротко вдоль позвоночника. Член его потирается о Чиминову ягодицу, одна рука зарывается длинными пальцами в мокрые волосы хёна, другая начинает лениво ласкать твёрдую плоть.              Чимин разрушается под ним за секунды, бесстыдно и безостановочно постанывая, и его стоны — это самое возбуждающее из всего, что Чонгук когда-либо слышал. Что-то есть такое в том, что старший касается себя сам, доставляет сам же себе удовольствие и при этом всё ещё стонет именно Чонгуково имя. Однако и это ничто по сравнению с тем, что Чимин делает дальше.              Он вынимает дилдо медленно из себя, выпрямляясь и оборачиваясь на Чонгука, заглядывая ему в самые глаза.              — Возьми смазку, — говорит он, и Чонгук хватает баночку с молниеносной скоростью, тут же открывая крышечку и смазывая свой член. — Подожди.              Чимин слегка разворачивается, перехватывая лубрикант и выдавливая немного и на игрушку. Он кидает на Чонгука томный взгляд из-под мокрых ресниц, улыбается следом, снова вгоняя в себя дилдо максимально глубоко, скольжение во много раз легче теперь.              — Давай же, прелесть, — говорит Чимин, почти безумно хихикая, словно он давно потерялся в тоннах наслаждения, прошибающих его тело каждую секунду, а сознание заволокло тем самым паром, что клубится вокруг них в кабинке. — Трахни меня с этим. Позволь показать, как много я ради тебя могу принять.              У Чонгука во рту становится слишком сухо, да и дыхание сбивается ко всем чертям, когда он перехватывает из рук старшего игрушку, позволяя тому упереться обеими руками в стену перед собой. Толкает резиновый дилдо глубже, наслаждаясь тем, как сильнее гнётся спина гонщика и бесстыдный стон слетает с покусанных губ.              Как-то так получается, что раньше они ни разу до такого не доходили, и Чонгук теперь с трудом в это верит. Чёрт возьми, он даже представить себе не может, как потрясающе, наверняка, чувствовать до такой степени раскрытого и заполненного Чимина, как тесно будет в нём находиться…              Чонгук удерживает игрушку на месте, облизываясь хищно на то, как гонщик заводит одну руку назад, чтобы сжать собственную ягодицу и чуть отвести её в сторону, позволяя младшему легко приставить член, куда нужно. Он входит пока только головкой, замирая, когда напрягается Пак. Нет нужды просить расслабиться — только немного терпения переждать, пока Чимин не перестанет сжиматься, а затем новый толчок уже чуть глубже.              — Чёрт, Чонгук… — старший сжимает руку в кулак, но улыбается тем не менее, поворачивая голову и глядя внимательно на Чона, — не останавливайся.              Чиминова дырочка, кажется, растянута до предела, тесная и тёплая, а игрушечный член прижимается плотно к чоновскому, настоящему. Медленно, но Чонгук входит всё же до самого конца, дилдо проталкивается чуть глубже, пока Пак привыкает к новым ощущениям.              Чонгуку тоже требуется немного времени, чтобы привыкнуть, горя́чее, влажное давление чиминовских стеночек выбивает весь воздух из лёгких, так что даже ноги становятся какими-то ватными. Полицейский отстраняется, оценивая предоставленный ему вид: края дырочки судорожно сжимаются вокруг и игрушки, и чонгуковского члена, и младший тянется одной рукой вперёд, сжимая упругую ягодицу.              — В тебе… просто охуительно потрясающе, — кое-как выдаёт Чонгук, несмотря на то что он уже в самом центре засосавшей его воронки удовольствия. А ведь они едва начали.              Чимин дышит очень глубоко, снова упираясь обеими руками в стену. Голову он так и не разворачивает, позволяя видеть более-менее профиль своего лица и опять жмурясь.              — Ну так возьми… возьми меня, Чонгук, — он кусает до побеления губу, стоит только Чонгуку качнуть бёдрами назад, — трахай до тех пор, пока я не смогу стоять на ногах.              Ещё раз сжав до отметин хёнову ягодицу, Чонгук мощным толчком входит снова, дилдо движется внутри вместе с ним, и приходится рукой удерживать его на месте. Чимин вскрикивает, и ноги его едва не подкашиваются, так что Чонгук перемещает ладонь на его бедро, помогая стоять относительно ровно.              Чонгук трахает в одном слишком медленном для удовлетворительного темпе, чтобы дать своему парню привыкнуть к такой наполненности. Чимин, однако, принимает как настоящий профи — явно готовился к чему-то такому, пока полицейский был занят. Ему интересно становится даже, звучал ли Пак так же каждый раз, когда развлекался сам с собой, или сдерживал голос, ведь не было рядом его парня, который смог бы по достоинству оценить.              Через совсем короткое время Чимин требует больше, побуждая Чона трахать сильнее, жёстче и быстрее. Тот, как обычно, весьма охотно подчиняется. Крепко удерживает гонщика, входя в него — иногда толкаясь одновременно и своим членом, и резиновой игрушкой, а иногда чередует, в результате чего, когда он выскальзывает, дилдо погружается глубже и наоборот, так что у Чимина возникает ощущение, что из него не выходят вовсе, постоянно стимулируя чувствительные стеночки внутри.              Звуки, которые издаёт старший, — самое прекрасное из всего, что Чонгук когда-либо слышал: поскуливания от наслаждения и громкие выкрики его имени, когда он безжалостно врывается внутрь с силой, что заставляет тело гонщика раз за разом подаваться вперёд.              Ещё прекраснее становится, когда полицейский находит идеальный угол, при котором член его постоянно проходит по чиминовской простате, выбивая ещё более громкие выкрики. Отстраняясь, он заменяет свою плоть игрушкой, не давая ни секунды на передышку.              — О, чёрт… — голос у Чимина слабый, руки периодически бьют ни в чём не повинную стену, из раскрытых пухлых губ один за другим сыплются стоны, пока Чонгук продолжает безжалостно брать хёна, тараня растраханную простату то своим членом, то резиновым. Пак трясётся весь, хриплым и сорванным голосом продолжая стонать, — просто… боже… продолжай…              Чонгук почти готов самому себе медаль выдать за превращение Чимина в такой безумный беспорядок, убитый удовольствием. Даже привычные грязные разговорчики старшего сходят на нет, уступая место стонам и низким сладким подвываниям чоновского имени. И всё же, несмотря на свою разбитость, Чимин умудряется, отталкиваясь от стены, подмахивать Чонгуку своей прекрасной задницей.              Пак встречает жадно каждый новый толчок — ну или, во всяком случае, большинство из них, потому что замирает иногда, трясясь, не в силах заставить себя двигаться из-за сильного давление чего-то на его простату, — принимает и игрушку, и член так глубоко, как только может.              Дрожащей рукой гонщик тянется к собственной плоти, начиная дрочить себе в темпе толчков, ногти царапают стенку душевой кабинки, а имя Чонгука разносится по всей комнате всё чаще и чаще. Чон и сам чувствует, что безумно близок к разрядке, мышцы на ногах напрягаются, живот заметно твердеет, но он продолжает безжалостно вбиваться в Чимина, любезно предоставляя ему то, что он так обожает: всего слишком много, потому что даже этого никогда не бывает достаточно.              — Чимин, — стонет Чонгук, потому что знает, как Пак любит, когда его имя произносят таким голосом.              — Кончи… Ч-чонгук… чёрт-ах… — Чимин снова толкается тазом назад и поворачивает голову достаточно, чтобы посмотреть на своего парня, упираясь горячей щекой в тёплую стену и едва себя сдерживая. Стонет имя Чона ещё раз и хрипит следом, — кончи в меня, Чон… Чонгук.              И одного этого вполне хватает Чонгуку, буквально выдирает оргазм из него, заставляя кончить как никогда прежде — напряжение перетекает по каждой клеточке его тела. Ощущение, словно он горит самым ярким пламенем на свете, кожа будто в ожогах, и выкручивает всего с какой-то абсолютно незнакомой интенсивностью. Он замечает, что Чимин изливается тоже на стену перед ним, а затем картинка перед глазами идёт белой рябью. Электричество перетекает из одного позвонка в другой вдоль всей спины, а пальцы неосознанно царапают ногтями чужую мокрую кожу на бёдрах.              Таз у Чонгука толкается вперёд по собственной воле, пульсация в члене утихает немного, когда он опустошается в Чимине, заполняя его до краёв. Слышно, как стоны старшего затихают понемногу, превращаясь в хриплые выдохи, и зрение немного приходит в норму. Чимин так и стоит согнутый перед ним, дрожит, глубоко дыша, и Чонгук вытаскивает из него игрушку аккуратно, выходя следом.              Сперма течёт медленно по Чиминовым бёдрам, когда он выпрямляется, по-прежнему упираясь в стену рукой и выравнивая тяжёлое дыхание. Чон убирает дилдо в сторону, быстро шагая вперёд и обнимая рукой талию старшего, утыкаясь лицом в его шею.              Слишком слаб сейчас, чтобы сжать как следует, поэтому устраивает дрожащие ладони на животе парня. Он целует вдоль шеи, когда Чимин льнёт ближе, откидывая голову на его здоровое плечо.              — Боже, ты чертовски потрясающий, — выдыхает Чонгук в покрытую мурашками кожу гонщика, и слышит едва различимый смешок.              — Ага, знаю, — отвечает Чимин и тут же разворачивается, хватая слабой рукой чоновский подбородок. Взгляды их встречаются, и на пухлых губах появляется кривая усмешка, — ты и сам весьма неплох.              Чонгук на это лишь смеётся хрипло, и внезапно Чимин жмётся весь к нему, впиваясь в губы властным поцелуем. Он прерывается лишь на секунду, чтобы убедиться, что Чону можно со своим раненым плечом стоять под душем, а затем толкает его к противоположной стене, продолжая целовать, несмотря на то что вода нескончаемыми ручейками бежит по их телам.              Держит Чонгука прижатым к стене, продолжая осыпать поцелуями — вниз по шее и вдоль ключиц, — как бы напоминая, что не важно, кто кого только что взял: до тех пор, пока Чонгук чувствует слабость в коленях, пытаясь прийти в себя, Чимин всё ещё главный.              Всегда крутит Чонгуком, как хочет, в их общее удовольствие.