говорит и показывает

временные рамки: пост-канон пятой арки, ау Любовь — это понятие искусственное. Нет такого чувства. Есть лишь животная похоть. Инстинкты, которые люди принимают за заботу. Прочие чувства и химия, воспринятые абсолютно в неверном романтичном понимании. Люди не «любят» друг друга — так свои отношения обзывают лишь лицемеры и хвастуны, которым только дай повода приукрасить свою жизнь новым красивым словом, тем, какое они и понять-то не могли из-за его фальшивости и ложности. Можно было бы бесконечно слушать чужие признания в искренних чувствах, но результат всегда был один — как только угасала похоть, то и романтика исчезала, оставляя после себя лишь след грязных истинных отношений между некогда нежными и родными душами. Казуя не верил в любовь. Мир не любил его, и он отвечал ему взаимностью. В жизни ему встречались лишь грязные лжецы, которые пытались воспользоваться деньгами его отца; включая родную мать, выбравшую в судьбоносный день не его, а старшего брата. Уверенный в том, что никому нельзя доверять, он уже смирился было с ненавистью вселенной к себе, ровно до тех пор, пока не повстречал Арису — ту девушку из клуба, которая обещала ему вечную любовь и прочее-прочее в этом дешевом романтичном духе. И почему-то на ее обольщение Казуя повелся, быть может, в силу своей общей неопытности в подобных вопросах. Да и что с него было взять, он был еще школьником, который жизни не видел, и взрослая симпатичная девушка, что отзывалась на его неумелые знаки внимания и слушала его внимательно, без этого алчного блеска в глазах, вскружила ему голову — настолько, что Казуя уже было согласился с тем, что именно это и было настоящей «любовью», а он ошибался во всех своих суждениях. Но затем Ариса сбежала с деньгами и любовником. Казуя лично присутствовал на их казни — наказании за подобное. И надежды обрушились вновь. С того дня прошло не особо-то и много времени, если подумать. Год максимум. Все, что он успел сделать — это написать книгу в память об Арисе, о ее предательстве, словно подкрепляя свою уверенность в отсутствии понятия «любовь» подобными записями. Жестокие игры с должниками продолжались, и Казуя, уверенный в общей неспособности людей не то что «любить», но и просто «дружить», всякий раз убеждался в правоте своих убеждений — никто так и не нарушил кровавую линию предательств ради собственной шкуры. Потому что все люди одинаковы. Потому что все люди думают лишь о себе. Потому что все люди не способны на то, о чем пишут в книгах. Но проблемы в его жизни возникали постоянно, и одной из таких была она. Ужасная женщина. Мало того, что рушившая своими поступками все мировоззрение Казуи, так еще и не делавшая то, что обычно делали женщины в его присутствии. Не пытающаяся его соблазнить, не лезущая слишком близко, не заглядывающая в глаза. В ней, в самом деле, не было ничего примечательного ни внешне, ни в характере: грубая и слишком импульсивная, она выделялась разве что грубыми страшными шрамами на лице и руке и общей неопрятностью. Все те роковые красотки, что вставали на пути Казуи, носили каблуки и душились невероятно прекрасными ароматами от самых дорогих марок; эта же носила дырявые кроссовки, протекавшие в дождь, а пахло от нее душным запахом сигарет. У нее не было красивой фигуры и всего того, что понимали сегодня под красотой. Растрепанные волосы, ни грамма косметики на лице и маленькая грудь. Даже взглядом зацепиться не за что. С такими женщинами ему находиться рядом было совсем не по статусу. Они были из разного мира — он, сын одного из самых влиятельных людей Японии, и она, вылезшая откуда-то со дна, если не буквально. И, в общем-то, они бы и не познакомились никогда, если бы не феноменальная способность этой женщины побеждать. Но это все было не важно сейчас. Дело было в другом. Проблема. Эта женщина — Ито Кейко — была абсолютно невообразимо отвратительна Казуе хотя бы потому, что она не делала ничего, что могло бы заставить его раз за разом приезжать к ней после их невообразимо безумной игры. Она просто была собой — грубой, неаккуратной, иногда даже встречала его у себя дома в одном лишь нижнем белье и с небритыми ногами — и делала это так искусно, что все роковые красотки могли бы позавидовать. Ее поведение было неприемлемо — она слишком громко смеялась, хамила, лезла обниматься из-за каких-то глупых счастливых эмоций — но она никогда не делала что-то лицемерного, того, что ненавидел Казуя в людях больше всего. Проще говоря, она просто вторглась в его жизнь — после их намеренного знакомства — и одним щелчком пальцев разрушила его уверенность в фальшивости «любви». Потому что сам Казуя никак не мог объяснить свое поведение иначе, кроме как этим нелогичным и возмутительным словом. И чем дольше он думал об этом, тем более это ужасало. Раньше он представлял себе, что если это и правда произойдет, то его избранница будет честной и хорошенькой особой, которая пусть и будет колко подмечать недостатки, но в то же время и поможет советом, и подбодрит морально. Возможно, он просто воображал себе человека, который не будет подлизываться к нему, но в то же время не будет идти наперекор — кто-то очень верный, но покорный. И в то же время не тихий и смирившийся, кто-то повеселее. Да, таковым был идеал его женщины — но Казуя даже не пытался найти таковую, потому что знал о невозможности существования подобного образа. Все женщины врали. Не было даже смысла верить им, покусившимся лишь на деньги. И он, уверенный, что иная его не привлечет, оказался в полной растерянности после их первых прогулок — Кейко называла их деловыми встречами — по местным барам, где она дымила какими-то дешевыми сигаретами, забраковывала все его предложения и с жадным видом хватала бокал с дорогим пивом. — Твои идеи — говно. В тот вечер они сидели в каком-то дешевом баре, куда она затащила его лично, отправив телохранителей куда подальше с их навязчивым присутствием, и, выразив эту несомненно ценную мысль, Кейко вцепилась зубами в пирожок. Возмущенно смотря на это действо, Казуя уставился на кусок малинового джема, оставшегося у нее на щеке. Кейко была неаккуратной и грубой, такой женщиной, узнай о которой, отец бы дал ему по шее за простое общение с подобной особой. Матушка-то была, значит, особой манерной, и ему бы тоже следовало найти подобную. Но он сидел тут. С Кейко, жевавшей пирожок. — Почему это? — проворчал он, протирая стекла очков. Кейко закатила глаза и махнула рукой. — Что за глупый вопрос? Потому что они говно. Если бы я пришла с такими мыслями к «Трясине», то не сидела бы сейчас тут, рядом с тобой. Когда ты играешь, ты должен думать не только о безопасности, но и о том, что излишняя защита... М-м-м, блин, очень вкусно... В общем, кто не рискует, тот не пьет, да-да. Внезапно, она резко наклонилась вперед и впихнула свое лакомство в руки Казуе, смотря на это таким взглядом, будто совершала самое настоящее преступление. Это было забавно, в какой-то мере — потому что их жизнь состояла из нарушения законодательства чуть более, чем целиком. Начиналось все с мелкого хулиганства, а закончилось азартными играми на миллионы иен. — Попробуй. Очень вкусно! — Вот уж придумала. Казуя возмущенно закатил глаза. — Измазала все слюнями, а теперь есть заставляет. Совсем из ума выжила, старая ведьма! Опешив, Кейко недоуменно раскрыла рот и так и села обратно на место, смотря сначала на пирожок у себя в руках, а затем на Казую. Глядя на это со стороны, он не сдержал ехидного смешка, после которого лицо Кейко начало стремительно менять цвета, начиная простых, и заканчивая теми, что обыкновенно были присущи бабуинам и коралловым рыбкам. Издав внутриутробный звук, похожий на рык медведя, укушенного пчелой прямо в нос, Кейко вдруг коварно усмехнулась — настолько коварно, что Казуя ненароком вспомнил все ее темные деяния во время азартных игр — после чего наигранно громко вздохнула и схватила себя за плечи, явно передразнивая Казую. — А-а-а! Поняла-поняла! Ты стесняешься, что мы совершим непрямой поцелуй, да? Да? Я права? В ответ Казуя лишь отмахнулся и закатил глаза, недоумевая, откуда у этой дуры такие идеи в голове. Правда кончики ушей по неизвестной причине пылали, но он старался думать о другом, нежели об этом. На такой глупый понт его не возьмешь — пусть лучше постарается. — Ну-ну, может быть, попозже, когда подрастешь, тогда и разрешу... — Не неси чепухи! Пора было заканчивать этот фарс. В этом месте он смотрелся явно лишним — потому что тут собирались отбросы, которые обычно и влипали в долги. Дешевое пиво, какая-то непонятная еда, отвратительная музыка на фоне... Слишком дешево, слишком неприятно, и, главное, он не мог просто взять и уйти отсюда — потому что в это дурацкое место его притащила Кейко, аргументируя это какими-то давними воспоминаниями. Нервно стуча пальцем по столу, Казуя сверлил ее взглядом, надеясь, что она поймет его призыв уйти отсюда. Абсолютно невыносимо. Эта женщина выводила его из себя. Она была слишком ленивой, радовалась, когда за нее платили, но в то же время намеренно игнорировала все предложения пойти в дорогие рестораны и таскала Казую раз за разом по каким-то непонятным темным местам, говоря, что тут вот пиво лучше, а там неплохо жарят крабов, прямо как на Окинаве, где она была когда-то давно. Она была похожа какими-то чертами на тех жадных дур, которые клеились к Казуе только из-за денег папаши, но в то же время просила слишком мало для полноценного сравнения. Не отказывалась от подарков — бонусов к успешным играм по наему — но просила так больше не делать, потому что они ей были не нужны. Или же возмущалась, почему он не подарил что-то полезное. Словно не замечая призывающих жестов Казуи, Кейко смотрела ему прямо в глаза. Ему казалось, что сейчас она будет ерничать и продолжит свои попытки его взбесить, но почему-то ее улыбка показалась Казуе абсолютного иного рода. Он не понимал — а Кейко не говорила. Их зрительный контакт заставил его замереть, ровно до тех пор, пока она не отвела взгляд в сторону. Тоскливый. — Ты мне сейчас напомнил меня, когда я сидела тут с Сахарой, — призналась она, вертя в руках кружку пива. Казуя замер. Он впервые слышал это имя, и это заставило его волнительно вслушаться в дальнейшие слова. — Он точно так же меня раздражал. Тот еще пакостник, ух, я ему в свое время шею-то намылила за все эти глупые шуточки. Может, я сейчас просто плохо копирую его, пытаясь взбесить тебя так же, как делал это он со мной, не знаю... Тогда это казалось глупым, а сейчас, подумав, выглядит уже забавней. Тяжко вздохнув, Кейко потянулась к лежавшим на столе сигаретам. — Вы с ним?.. Казуя насторожился. Очень глупая реакция. Он сам это прекрасно понимал. Но все же захотел узнать. В ответ Кейко лишь медленно покачала головой. — Нет, просто бывший коллега. Улыбка ее исчезла, и она медленно повернула голову к Казуе. Взгляд ее был слишком рассеянным. — Бывший, потому что мертвый. Свалился с моста тогда, ну, ты знаешь. В ту ночь, когда я впервые увиделась с твоим папашей, обыграла Тонегаву... Пальцами она нервно забарабанила по столу, продолжая сидеть с незажженной сигаретой во рту. Это был один из тех редких моментов, когда Кейко превращалась из себя обычной — ту, которая нагло хамила ему во время их первой встречи и затыкала рот — в человека совершенно другого. И в этом было что-то пугающее, потому что, Казуя подозревал, именно в такие моменты она превращалась из эмоциональной дуры в одного из самых устрашающих подпольных игроков. Многие не знали об этой ее способности, на что и напоролись, а те, кто подозревал, все равно не расценили ее, как значительную угрозу. Например, он сам. Щелкнув своей зажигалкой, Казуя поднес ее к сигарете Кейко, и та благодарно кивнула, наклонившись вперед. — Вот поэтому твои планы и говно. Потому что в ту ночь я была так зла из-за Ишиды и Сахары, что решила рискнуть и победила. А ты все со своими попытками обезопасить себе отступление только хуже делаешь. Либо рискуешь, либо не играешь. Голос ее звучал недовольно. Но не разбито — переросла уже тоску. — Если твой риск включает такие решения проблемы, как отрезанное ухо, то я, пожалуй, пас. Кейко бросила на него придирчивый взгляд. — И это говорит мне человек, который едва не разбился в игре со мной. Что, испугался? Я бы сказала, что сын Хедо должен соответствовать своему поехавшему папаше, но тогда ты на меня обидишься и не заплатишь за пиво... О! Смотри. Уже сказала. Притворись, что ничего не слышал! Грубая, прямолинейная... Она, конечно, тоже врала. Довольно часто. Но было в этой лжи что-то безобидное, такое, на что и обидеться нельзя — потому что оно либо касалось игр, где без этого никуда, либо было настолько очевидным, что воспринималось скорее как слабая попытка отбиться, нежели как действительно серьезная ложь. И с этой женщиной, с этой страшной женщиной, рушившей чужие жизни и жаловавшейся об этом потом — потому что противники, конечно, те еще мудаки, но их жалко — Казуя проводил свое свободное время и не чувствовал в этом ничего плохого. Только страх за собственные жизненные утверждения. На улице было непривычно холодно для начала декабря, а машина осталась где-то на другой улице, куда идти было слишком далеко и неохотно. Телохранители бдительной стаей следовали по пятам, но так, чтобы соблюдать допустимую дистанцию, на которой Кейко не оборачивалась и не гавкала на них от всей души. Зиму она почему-то не любила. — Это все потому, что зимой началось мое злоключение с корпорацией твоего папаши, — зло вздыхая, возмущалась Кейко. — Представляешь! Раньше жила себе в свое удовольствие, денег мало было, зато спокойно, а теперь сижу с твоим миллиардом в кармане и знать не знаю, куда мне его деть. Она то и дело терла шрамированную руку, дыша на нее ртом. — Может, мне накопить побольше денег и вызвать твоего папаню на реванш? Их взгляды с Казуей встретились, и он, к своему удивлению, неприлично громко расхохотался, за что моментально получил локтем в бок. Раньше за одно такое действие его охрана повалила бы Кейко на землю, но она была тем единственным исключением, которому позволялась подобная вольность. Смотря на то, как возмущенно она сопит, раздувая ноздри, Казуя нагло ухмыльнулся. — Что, хочется еще чего-нибудь лишится? Кейко сузила глаза и подозрительно на него покосилась. — Ну, пальцы мне уже отрезали... А что еще могут-то? — Твой длинный нос! Упоминание длины своего носа и, вместе с этим, одной из самых заметных деталей на лице, Кейко не любила, за что, помимо ловкого повторного удара локотком, Казуя получил несильную оплеуху по шее. Это заставило его рассмеяться еще громче, и он остановился на месте, пытаясь справиться с приступом. Отмахнувшись от него, словно от безнадежного, Кейко быстрым шагом направилась вперед, и остановилась лишь тогда, когда ее окликнул Казуя. Бросив на него испепеляющий взгляд — слишком наигранный — Кейко медленно обернулась и закивала. — Жду извинений. — Вот еще! — громко фыркнув, Казуя отмахнулся. — Все правильно сказал, у старых ведьм должны быть длинные острые носы, или ты что, сказок в детстве не читала? Я бы пошутил, что ты читать-то вряд ли умеешь, но... О! Смотри. Уже пошутил. Один-один, пока они шли вровень. Нос к носу. Он недовольно поморщился и достал из кармана платок, когда заметил пятнышко джема на щеке у Кейко. С самым деловым, на какой был способен, он начал стирать его, отчего та с ошарашенным видом замолчала. — Ну ты и неряха. Какое-то время они шли в полной тишине, прерываемой лишь попытками Кейко согреть руки дыханием. В этот же момент в голове у Казуи творился полный бардак и хаос — он не ожидал, что будет отвечать на очевидно глупые детские подколы этой дуры ровно тем же, подыгрывая настолько отлично, что в ответ Кейко могла лишь растерянно хлопать ртом и удивляться. И это было очень глупо и несерьезно, в самом деле. Не по статусу. Узнай папаша, как его называла Кейко, о том, чем занимается тут Казуя, он бы устроил ему такую головомойку, что он неделю бы отходил от одного лишь ора. Но вместе с этим эти глупости казались такими веселыми, такими... Правильными. Ему доводилось видеть то, что напоминало настоящую дружбу у себя в классе — беззастенчивое общение, нестесненное рамками страха (как «дружба» с ним), что-то состоящее из банального желания находиться рядом и разговаривать без умолку. Но сейчас было иное, что-то, что заставляло Казую мысленно возмущаться от череды непонятных мерзких эмоций, тех, что были виноваты и в красных ушах, и в его бесконечных возвращениях к Кейко, такой нехорошей и глупой женщине. Такой искренней и правда-правда веселой. От собственных размышлений его отвлек ужасающе наглый жест — не спрашивая даже разрешения, Кейко схватила его за руку своей левой и сжала так крепко, что в первую секунду у него даже пальцы свело. Стоило ему резко обернуться к ней, как Кейко мгновенно отвернулась, усердно делая вид, что ничего такого необычного тут не произошло, но, впрочем, хватило ее ненадолго. Что-то в ее легком румянце Казуя нашел даже милым. — Н-ну, слушай, мне как пальцы оттяпали, так рука плохо слушаться на морозе стала, — заикаясь, пробурчала она, сжимая руку еще крепче. — Так что... Это... Не будь задницей, помоги девушке согреть ее нежные пальчики! А то еще отвалятся, вот шуму-то будет. Со стороны это, конечно, смотрелось совсем иначе. Нормально. Это то, что люди понимали под «любовью» — парень и девушка идут куда-то, держась за руки. И неважно, что на самом деле это была наглая попытка погреться, и что ничего они друг к другу не чувствовали (наверное), окружающие видели абсолютно другое. И в какой-то момент Казуя с ужасом понял, что он даже и не против. Сдался. Принял поражение. Но внутренний стержень отказался принимать подобную мысль. Обдумав все это несколько раз подряд, Казуя пришел к выводу, что, все же, нет — это не «любовь». Простое влечение. Кейко была нестандартной в его понимании девушкой, и это противоречие его ожиданиям привлекало его в ней. Можно было бы сравнивать это с первой пробой нового блюда, которое настолько сильно тебе нравится, что ты ешь его не переставая, пока не приестся — и только тогда понимаешь, что, в общем-то, не было в нем ничего особенного. И с Кейко будет точно так же. Казуя был уверен в этом. Надо было просто сделать это быстрее, чтобы не тянуть резину. И когда они зашли в ее квартиру, когда Кейко стянула куртку и бросила ее на стул, оставшись в одной лишь майке, из-под которой самым наглым образом торчали лямки бюстгальтера, он решил действовать. Все равно никто этого не увидит — охрана торчала на улице, а соседей у нее не было. Кейко сидела к нему спиной, смотря телевизор, и один ее вид казался Казуе таким вызывающим, что его едва ли не трясло. Что он вообще мог найти интересного в этой нескладной костлявой фигуре? Она была некрасивой, у нее были шрамы, абсолютно непривлекательная — грубые руки, слишком острые черты лица, и это взгляд, конечно же, заставлявший идти на самое страшное. Он еще тогда, в ночь их игры, почувствовал его магию — и сейчас ему казалось, будто Кейко, даже не поворачиваясь к нему лицом, вновь бросала ему вызов этим самым взглядом. Тогда он сделал шаг вперед, еще и еще. Схватил ее за плечо и резко развернул к себе — отчего Кейко растеряно охнула и выронила пульт из рук — и рывком швырнул на кровать. Хостесс не сопротивлялись такому грубому обращению; они были рады каждой иене, следовавшей за жестами своих клиентов. Об этом Казуя знал от болтливых телохранителей, шептавшихся за спиной слишком громко — обычно он не терпел подобного, но иногда мучительно вслушивался в это. Самому ему еще не приходилось общаться с девушками в хост-клубах интимней диалогов, возраст не позволял, да и какие-то внутренние барьеры. Это было неискренне. Все их ласки — банальное желание получить больше денег. Это раздражало. Зажав руки Кейко над ее головой, Казуя навис над ней. Беспомощная, она лежала прямо под ним и смотрела ему прямо в глаза. Это был тот самый взгляд, который заставил всю их первую игру пойти крахом для Казуи; тот взгляд, с которым она наверняка отрезала себе ухо осколком стекла. Страшный, пугающий — настоящий дикий зверь. Одно неправильное движение, и она вцепилась бы ему в глотку. Опьяненный этим, Казуя замер прямо над ней, тяжело дыша, после чего резко опустился коснулся ее губ своими. Вышло неловко и неумело. Прямо как в глупых книжках со счастливым концом. Таков был первый поцелуй. Но, поднявшись, он увидел, что искра в глазах Кейко потухла. Она смотрела на него все так же, но что-то все равно изменилось. Не хотела вырваться, просто смотрела. И это заставило Казую зло сжать зубы. — Я ненавижу тебя, — прошипел он. Кейко смотрела на него неотрывно. — Ты ужасная женщина. Еще никто не заставлял меня чувствовать себя так глупо и плохо одновременно. Не понимаю, что ты сделала, но каждый раз я вновь и вновь возвращаюсь к тебе, будто мне и правда нужно твое общество... Он отпустил одну руку и провел дрожащими пальцами по шраму на скуле. — Но я знаю, как это лечится. Тупая страсть уймется, стоит выпустить ее наружу. — И что же ты сделаешь? Их взгляды встретились вновь, и на мгновение в глазах Кейко вновь мелькнула та ужасающая молния несгибаемого духа, что всегда ознаменовала конец игры. Ее лицо озарилось уверенной широкой ухмылкой, и, стоило Казуе шелохнуться, как она резко дернулась вперед. И как бы крепко он не держал ее руки, Кейко с безумной ловкостью вырвалась из захвата и, навалившись ему на грудь, повалила уже его на спину. Они оба замерли; Казуя, тяжело дыша, во все глаза смотрел на нависшую над ним Кейко, когда как она наклонялась все ближе и ближе к его лицу. — Ну так что же? Слишком серьезный голос. — Я... хочу Т-Е-Б-Я Но он так и не произнес этого, стыдливо отведя взгляд. Нет, нет, нет, нет, нет, это было плохо. Все же это было очень глупо — его поступок, совершенный под действием какого-то мимолетного животного желания. Вряд ли после такого их отношения вернутся к тому руслу, с какого начинались, и Казуя был в этом уверен. Сложно было сопротивляться, когда привык получать все, но с Кейко это так не работало. Она была другой, жила в том мире, где Казуя чувствовал себя выкинутой на берег рыбешкой. Они были слишком разными. Он ее не понимал. — Ах... Я... Ему подумалось, что сейчас Кейко выгонит его из квартиры — и это будет справедливо — что будет зла... Или.. или же она не удосужится даже взглянуть на него после, бросив лишь один холодный взгляд на прощание. Но вопреки всем ожиданиям, она лишь громко цыкнула, и, с грациозностью пьяного шестиногого окапи, свалилась на кровать рядом, после чего со всей силы лягнула Казую и спихнула с кровати. И расхохоталась. — Это еще что такое было? Он так и сел рядом с кроватью, не в состоянии сделать что-либо осмысленное. Абсолютно невероятно — иногда ему казалось, что с Кейко было что-то не то. Странная неправильная женщина, она отличалась ото всех, кого он встречал в своей жизни. И это было... Н-е-в-е-р-о-я-т-н-о. Продолжая смеяться, она согнулась пополам и уставилась на Казую таким взглядом, будто ждала от него продолжения, но этого не последовало — и Кейко, недоуменно прищурившись, слегка приподнялась на локтях. Она наклонила голову набок, из-за чего несколько прядей упало ей на лицо И такая — с растрепанными волосами, улыбающаяся — она выглядела еще прекрасней. — Казуя. Он вздрогнул. Внезапно скорчив рожу, Кейко гаркнула: — Фу-у-у! Малявка! Возвращайся, когда школу закончишь! И резко развернулась к нему спиной, словно позабыв о его существовании. Казуя подавился воздухом и даже не обратил внимания на сползшие с носа очки, мысленно пытаясь сосредоточиться на двух вещах одновременно: на собственном потоке размышлений самого разного толка и на медленно сползающей с плеча этой неимоверно наглой особы лямке бюстгальтера. Но даже ее реакция — ее отсутствие — вынудили Казую принять самое верное, на его взгляд, решение. Поддавшись своему глупому желанию, он попытался сделать то, что не стоило бы. И он был зол, зол на весь мир вокруг за то, что ему, привыкшему получать все желаемое, сейчас приходится поддаваться таким простым человеческим противоречиям и морали. И что все это было из-за какой-то женщины. Но желание избавиться от этого побеждало. Он не смог сотворить то, что хотел — один из путей решения, пусть и неверный, а значит, оставалось лишь позабыть об этом и уйти, и больше никогда-никогда-никогда не возвращаться сюда. Очень-очень-очень глупое желание. И такова была вся эта глупая «любовь» — лишь жалкая похоть, без которой не оставалось ничего. Лишь простые неловкие попытки приступить к тому, ради чего все отношения и заводились. Он вновь, как с Арисой, поддался этому, зашел даже дальше. Но без толку. Лучше бы не делал. Бросив последний взгляд на Кейко, Казуя шумно выдохнул и бросил на прощание слишком тихое (скорее для себя): — Извини. И направился к двери. Но остановился, когда сзади окликнули: — Ну и куда ты пошел, умник? Что это было, а? Кейко, положив подушку под подбородок, смотрела на него с легкой долей недовольства и возущения. Она поманила Казую к себе пальцем, сохраняя все то же выражение. — Сядь рядом. В такие моменты, как правило, происходили очень душевные разговоры, но Кейко таковых вести не умела — не умел и Казуя, который обыкновенно не волновался о душевных терзаниях других людей. Повиновавшись, он вернулся к ней и сел на пол рядом с кроватью, наблюдая за тем, как Кейко сверлит потолок. Неловкую тишину прервала она, резко сев. — Ладно. Послушай. Мы можем сделать вид, что ничего не было, что мы оба, конечно же, не забудем, — она закатила глаза и зашевелила пальцами, будто желая напугать, — и неловкость за этот твой поступок будет преследовать нас еще очень долго. Не знаю, в чем причина... В чем, кстати, причина? М-м-м? Она сконфуженно посмотрела на Казую. Тот же усиленно делал вид, что не замечает этого, сверля взглядом стоявший на подоконнике горшок с засохшим кактусом. Шумно вздохнув, она изрекла свой приговор. — Я тебе нравлюсь, да? Ответа не было. — Казуя... Молчание. — Слушай, влюбиться — это не так плохо... Наверное. Честно скажу, никогда не влюблялась. Казуя покачал головой и возмущенно цыкнул. — Нет никакой любви, хватит глупостей. Просто набор химических реакций, ведущий к процессу совокупления. И все. Только я вот, даже чувствуя все это, все равно сделать ничего не смог. Как дурак стоял над тобой и все. Наверное, надо еще подождать, не знаю... Да и ты ситуации не помогаешь, обычная женщина заверещала бы и прогнала, а ты смеешься. Безнадежно. Он все равно не сможет объяснить ей причину своего отвратительного настроения — не поймет. Ее-то к нему не влечет, а он только и мог, что думать обо всей фальшивой романтичной чуши, о которой говорили все вокруг. Была ли это любовь? Ему ведь не хотелось ее в том самом понимании. Голова начинала болеть от всех этих глупостей и, вздохнув, Казуя откинулся спиной на кровать. Причмокнув, Кейко подобралась ближе к нему и уткнулась носом в затылок. После чего выдохнула — так, что Казуя вздрогнул и едва не отшатнулся от нее, правда вот чужие руки слишком крепко держали за плечи, что и удержало его от очередной попытки побега. — Ах да, ты же у нас никому не доверяешь... Н-да. — Это был очень глупый поступок, — Казуя покачал головой. — Это же почти... Он замолчал, когда чужие руки обвились вокруг его шеи, а Кейко, щелкнув языком, положила голову ему на плечо. Их взгляды встретились, и к своему удивлению он увидел яркий румянец на ее щеках. — Никаких «почти». Знаешь, там, под землей, мужчин вообще не было, лишь одни бабы. Не самые милые, я тебе скажу. И находились те, кто лез на других с аналогичными желаниями. Довольно нагло. И безо всякой привязанности, просто потому, что им хотелось. И сравни с собой. Все эти наши... деловые встречи, да-да-да. И все это. Только ты, идиота кусок, воспринял простую привязанность слишком.... Слишком-слишком. Понял, да? Так что поверь, в твоем поступке нет ничего страшного, по крайней мере для меня, потому что и хуже видела. По глазам было видно, что ничего все равно плохого не сделаешь. И уж тем более после этого.... да, гм, поцелуя. Она закашлялась в кулак, пытаясь скрыть смущение. И у кого, спрашивается, сейчас ярче горели уши? — То есть, конечно, я тебя не оправдываю. И вообще ты поступил очень нехорошо. Но я закрою на это глаза. На один раз. Понял, да? Над ухом раздался вздох. — Поэтому... Ты, конечно, можешь уйти, но... Можешь остаться. На ночь. Выдавив из себя смущенную улыбку, Кейко сжала руки крепче, так, что у Казуи дыхание перехватило — и непонятно, то ли от абсурдности этой ситуации, то ли от легкой попытки придушить от самых искренних чувств. — Ничего не обещаю. И не буду делать. Просто можешь лечь рядом и уснуть. Но вот потом, быть может.... Их взгляды встретились, и Кейко, отчаянно краснея, пролепетала: — .... ну, это уже когда станешь совсем взрослым. Да. Любви не существует. Нет такого явления. В комнате было темно. Тихо. Над ухом лишь громко сопела Кейко, морщась и хмурясь в своей забавной манере — наверное, раз за разом видела повторение давних снов и кошмаров о пережитом некогда. Рука ее то и дело сжимала толстое одеяло, перебирая пришитыми пальцами, а сама она беспокойно ворочалась-ворочалась-ворочалась, и так до тех пор, пока не уткнулась ему в шею носом и не замерла. Можно было в ужасе замереть, боясь, что она внезапно перестала дышать, но тихий и протяжный вздох оборвал все опасения. Она жалась к нему, лежа в растянутой майке и трусах — слишком открытая, и жар ее кожи явственно ощущался. Ему же всучили старую футболку на несколько размеров больше. И то, что они касались друг друга голой кожей — там, где было не принято людям, не относящимся друг к другу с этим фальшивым — любовью — чувством, почти смущало. Потолок в ее комнате был грязным, пожелтевшим, и потемневшие на нем места были видны даже в темноте. Не шевелясь, Казуя смотрел на него, словно надеялся найти там ответ — но ничего, кроме желтизны от сигаретного дыма там не было. Как и в его жизни — лишь пустота. Не жизнь. Существование. Без цели. Без связей. Его не должно было быть здесь, сейчас. Опять какие-то возможности, не доступные обычным людям. Женщина не должна так просто реагировать на подобные действия. Он должен был понести наказание — и даже был готов к этому в ту же секунду, как его опрокинули на спину — но Кейко опять пошла не тем путем и выбрала то действие, что опять вело на дорогу дозволенностей и привилегий. И это угнетало. Была уже середина ночи, но сна не было ни в одном глазу. Ему бы смутиться, что к нему жмется эта дура, но он уже ничего не чувствовал. Но все равно это было хорошо-о-о... Сквозь сон Кейко, морщась во сне, перекинула руку через Казую и крепко сжала зубы. Последовавшая фраза, однако, не напоминала реплику во сне, будто бы, будто бы, будто... — Сплю в одной кровати со школьником... До чего докатилась... Казуя даже не двинулся и зло цыкнул. Достаточно громко для того, кто находится рядом со спящим человеком. — Ночую в какой-то дыре, и это при моих-то возможностях. Когда взъерошенная фурия рядом резко вскочила и от души лягнула его босой пяткой в бок, едва не столкнув с кровати, стало очевидно, что кое-кто уже давно не спал и лишь притворялся, из-за чего некоторые из совершенных последних действий могли расцениваться весьма двусмысленно и неоднозначно. — Эй! Это моя любимая дыра! Не оскорбляй мою любимую дыру! Сегодня он притворится, что вся эта глупая и безнадежно фальшивая правда из книг существует.