говорит и показывает

временные рамки: в период таймскипа, после матча с ичикавой — Ах, это опять ты. Этот маленький прохвост напоминал дикую кошку — ту, что привыкла к людям, но не давала себя погладить. Вечно проникал в дом через окно, умудрялся прошмыгнуть мимо охраны и всякий раз утаскивал большую подушку из гостевой комнаты, и все это лишь для того, чтобы разлечься посреди коридора рядом с озерцом и злорадно посмеиваться всякий раз, когда об него спотыкались. Можно было бесконечно ругать его за это, но успеха это не приносило. Он был сам себе на уме, этот ребенок, и единственное, что вело его, оставалось загадкой для каждого. Для того полицейского, для него самого, и даже для самого мальчишки, наверняка. Знал ли он, чем руководствовался? Но почему-то, всякий раз обнаруживая этого вечно голодного крысеныша тут, он не ругался. Лишь безобидно пинал его под ребра, когда обнаруживал на своем пути. Малявка считала, что ее не слышно, но подушка шумела слишком при прикосновении к полу для человека с таким превосходным слухом, как он. И пока ребенок возмущался и даже делал вид, что искренне недоумевает — он наверняка уже обо всем догадался, просто обожал повторять раздражающее действие — сам он лишь глухо посмеивался и скрывался в темноте дома. Ну, «темнота» — это тоже понятие лишь условное. Темно было лишь ему — по жизни. Привык уже. Крысеныш же содрал почти все шторы и по вечерам жег электричество, на что оставалось лишь ворчать и давать ему подзатыльники. Но невсерьез, конечно. В темноте, настоящей уже, зрение так точно посадит, и будет в этом доме не один, а целых два слепых игрока. В ответ на такие заявления мальчишка лишь посмеивался, но ничего не возражал. Больше всего ему нравилась лампа в гостевой комнате, которая при включении начала вонять розмарином. Запах был дурной, слишком сильный, но крысеныш наслаждался им по полной. И просил — самое главное — не выключать. Уж больно хорош был аромат. Ну и как тут не уступить. В этот раз он тоже улегся посреди коридора, но вместе с привычным запахом розмарина из гостевой комнаты Ичикава учуял нечто иное. Этот запах был незнакомым тут, но он прекрасно знал его источник — воняющее железом, это могло быть только одно. Сам он не видел ее, но слишком уж силен был запах крови. После пинка в ребра мальчишка не зашевелился, и если бы Ичикава не слышал бы его размеренного глубокого дыхания — неужели спал? — то даже забеспокоился бы. Ему пора было бы удивиться этому — тому, что он не выгонял крысеныша прочь. Мальчишка ловко обыграл его и воспользовался слабостями, сделал все правильно, но стал причиной проигрыша самого Ичикавы. Босс тогда даже не шибко расстроился, хотя, конечно, посетовал — но мальчишка заинтересовал всех их, только вот сбежал и исчез. Для других. А сам регулярно околачивался тут, нагло вторгаясь в дом и засыпая прямо в проходе. И, казалось бы, у него точно не должно было появиться причин разрешать этому зверенышу оставаться тут, тому, кто посодействовал провалу в той игре. Но может сердце у него было добрее, чем он сам думал — и это после попытки сыграть с мальчишкой в русскую рулетку — а может забавляло его столь наглое вторжение и абсолютное игнорирование каких-либо указов, но он махнул рукой. А еще крысеныша полюбила Айко, его кошка. Как домашние кошки любят диких котов. Она сейчас вертелась под ногами, тихо мяукая — то ли звала на помощь, то ли просто требовала внимания, пока крысеныш дрых. Неспешно наклонившись над мальчишкой, Ичикава грубо опустил руку ему на голову и повертел ее, попутно игнорируя любые возмутительные стоны снизу. Конечно, он был раздражен — его же разбудили. Но вялую попытку отмахнуться и вновь забыться во сне, уткнувшись носом в подушку, Ичикава пресек одним ловким движением. Больше всего кровью несло от руки. Неужели поранил? — Опять подрался? Крысеныш обожал опасные и безмозглые затеи. Дети в эти тяжелые годы только и умели, что драться и играть в глупые опасные игры. — Весь коридор провонял кровищей, поди смой. — Не хочу-у-у... Где были его родители, были ли они у него вообще? Хороший вопрос, ответа на который Ичикава не знал, да и не особо горел желанием узнавать. Это было бесполезно — по крайней мере ему. Если мальчишка был тут, то, значит, всем было плевать на это — и это полностью его устраивало. Но, в то же время, и нет. Ичикава не любил терзать себя вопросами философского характера о смысле и мотивах действий, но всякий раз, стоило мальчишке очутиться тут, он задумывался о простой маленькой вещи. Почему он не выгонит его прочь? Наверное, он не выгонял его из-за этого шума. Вся эта деятельность вокруг, шлепки босых ног по полу, или его реплики кошке. Все это создавало иллюзию жизни в пустом доме, где жил только он один, разбавляло пустоту не только в комнате, но и где-то — страх-то какой это признавать — в душе. За всю свою жизнь Ичикава так и не завел семью, у него не было детей, потому как его дело подобное принимало плохо. Будет семья — будут слабости, которыми можно шантажировать в игре. А еще и война, прошедшая слишком заметно для каждого из них, кроме тех, кто родился по окончанию этого страшного и пугающего действа. Таких, как Акаги. И в этом гнусном крысеныше, опозорившем его на игре, Ичикава находил что-то весьма забавное, то, что позволяло ему со спокойной душой не выгонять мальчишку прочь. Он не видел в нем сына, боже упаси, но все равно бы рад этому маленькому прохвосту, что ошивался под ногами, воровал еду из холодильника и игрался с кошкой. Каким бы страшным противником в маджонге не был этот парень, он все еще оставался ребенком с теми детскими привычками и мотивами, что были едины для всей детворы. И пусть под личиной крысеныша скрывался демон, он засыпал вне игр. И потому у себя дома Ичикава видел лишь нашкодившего ребенка, но никак не то чудовище из их партии в маджонг. — Собираешься продолжить валяться тут всю ночь? — Угу-угу. Снизу раздалось довольное поддакивание и шуршание. Небось заворочался там, на своей подушке, и продолжил изображать половичок в лучших традициях. Нет, ну так дело не пойдет. Можно было бы махнуть рукой даже на запах — делов-то, окно открыл и выветрилось — но вот на это безобразие, которое даже вставать не собиралось, чтобы кровь с кулаков банально смыть, он закрывать глаза не собирался. И пусть не было в этом никакого смысла, пусть, в общем-то, поделом ему было — драки, как явление, Ичикава не одобрял — но почему-то все равно, посетовав на судьбу нелегкую, схватил мальчишку за руку и потащил за собой. Тот даже не сопротивлялся — Ичикаве пришлось дотащить этого маленького хитрого крысеныша до ванной комнаты, и всю дорогу до нее он даже не пошевелился, изображая из себя мешок с картошкой. Но потом все же встал, отряхнулся — хотя смысла в этом особого не было, домработницы хорошо убирались — и зашел внутрь ванной. Вода внутри бачка была холодной, но он даже не пискнул, когда опустил в нее руки. По звукам можно было определить все. Тем более такое. — Не смотри, — с наглой ухмылкой, не стоило сомневаться, что она была, произнес Акаги. Лишь закатив глаза в ответ на эту бессмысленную глупую шутку, Ичикава развернулся и направился прочь. Он махнул рукой в сторону тумбы, в которой лежала сменная одежда. — Было б на что смотреть. Отмоешься от грязи и крови — приходи ко мне. Когда он вышел из ванной, кровью от него уже не воняло. Обрабатывать и бинтовать раны — это хорошее умение, если ты живешь в криминальной среде. Но одно дело знать это из-за связи с якудза, делать это после очередной стычки банд, никак не могущих разделить границы, разрушенные войной, и другое — делать это глупому ребенку, возомнившему, что в драках он найдет то, что ищет. Цели Акаги были мутны и непонятны, слишком даже — и Ичикава, обычно не лезший в чужую душу, если та была заперта слишком крепко, мог видеть в его поступках простой адреналиновый голод. Акаги не ценил свою жизнь — и это было плохо и хорошо одновременно. Плохо, как человеку. Хорошо, как игроку. Слишком противоречивые вещи сплелись в этом ребенке. Обычно, по ночам Акаги уходил. Возвращался ли домой, сбегал искать новые приключения — неизвестно, да и не особо-то это интересовало Ичикаву, он был только раз избавиться от источника лишнего шума и проблем на ночь. Днем — пожалуйста, пусть разговаривает, спрашивает, играется с кошкой, но не ночью. Впрочем, бывали и дни, когда он оставался. Обычно ложился посреди коридора и заявлял, что никуда не сдвинется до самого утра, таким вот наглым образом объявляя о своей ночевке. За такое, по хорошему, ему бы ремнем по заднице, но в ответ Ичикава лишь вздыхал и отмахивался. — Глупый ребенок, — ворчал он. И шел стелить второй футон в гостевой комнате, где на утро воняло розмарином, а самого крысеныша и следа не было — все было аккуратно застелено и убрано. Проблемным ребенком он, несомненно, был, но все же хлопот от него было куда меньше, чем от обычных детей. И, вслушиваясь в то, как творит что-то Акаги, Ичикава лишь мысленно ухмылялся и соглашался с дельной мыслишкой. Нет, все же, хорошо, что у него не было семьи. Тогда бы он не сумел насладиться обществом этого маленького прохвоста так, как делал это сейчас. Сейчас было то же самое. Но в этот раз топот босых ног оповестил Ичикаву, что перед сном Акаги решил совершить вторжение в его спальню. Он не обернулся, когда седзи открылись, и даже не пошевелился, когда острые коленки ударились о его футон в возмутительной близости. Можно было бы подумать, что Акаги собирается придушить его иди сделать что похуже, потому как подобное стремительное приближение не говорило ни о чем хорошем, но интуиция подсказала Ичикаве, что это было не так — и она не ошиблась. Нависнув над Ичикавой, Акаги, возможно, вглядывался в его незрячие белые глаза, и делал это достаточно долго для человека, что любил совершать подобные действия быстро. Но в конце концов он все же произнес. То, что повергло Ичикаву в мимолетный шок, от которого он, впрочем, оправился довольно быстро. Это было необычно, слишком даже, но в то же время забавно. — На улице дождь начинается, в гостевой слышно очень. А у тебя тихо. Мальчишка не врал — капли уже стучали по крыше. — Можно мне перетащить футон сюда? На самом деле, у Ичикавы не было никаких причин соглашаться. Очевидно, что мальчишке было просто скучно, и он решил развлечь себя тем, что вторгся сюда с абсолютно глупой просьбой. Но, в то же время, у него не было причин отказывать. Дождь приносил с собой тоскливое чувство одиночество и дурные мысли, от которых поутру болела голова. Может, присутствие крысеныша рядом могло чуть облегчить это глупое чувство, порождаемое серой погодой. — Валяй. Но пригрозил кулаком — чтобы не совсем расслаблялся. — Если притащишь с собой ублюдскую лампу с запахом.... — Нет, не притащу. Можно было быть уверенным, что лампу он притащит. Просто для того, чтобы она стояла рядом и отдавала остатками розмаринового запаха тут, в назидание — никто Акаги не указ, и сколько раз бы крысеныш не получал по шее за подобное поведение, он навсегда останется таким. Можно было бы покумекать о том, что выйдет из него в будущем, но Ичикава не думал о нем — темное, буквально, оно интересовало лишь тех, кто строил планы. Его жизнь существовала лишь в границах «сейчас» и «сегодня», и то, что будет через пару лет — кого это волнует? В мире подпольного бизнеса не было принято думать так далеко. Рядом что-то глухо упало на пол, раздалась возня — мальчишка расстилал футон. Неумело, возмущенно сопел, но помощи не просил. Слишком гордый уж был. Было бы у Ичикавы зрение — обязательно бы пронаблюдал за этим лишь для того, чтобы увидеть его лицо, искаженное недовольством и немым терпением. Но сейчас оставалось только воображать. Воображение — хорошая штука. Додумываешь лучшее там, где его нет. Иногда помогало справиться с дерьмом по жизни. Не то, что его было особо много. Сейчас, когда рядом вертелся этот крысеныш, Ичикава ощущал себя умудренным по жизни стариком, которому выдалась возможность от богов воспитать в этом глупом ребенке хоть что-то. Конечно, он прекрасно понимал, что ничего из этого не выйдет — потому что Акаги был схож с неуловимым призраком, который вычерпывал из жизни лишь необходимое ему, но все равно пытался. Почему-то. Может, и правда думал о том, как хорошо было бы иметь семью, и сейчас лишь имитировал это потаенное желание. Ну и вздор. Наконец, возня рядом прекратилась. Акаги забрался под одеяло — было слышно, как шелестит ткань при его движении, но ложиться явно не собирался. Пробираясь ползком ближе к Ичикаве, мальчишка замер прямо рядом с его головой, смотря на него наверняка тем страшным внимательным взглядом, о котором говорил подчиненный оябуна. Алые глаза — глаза демона. Маленький они ютился рядом с ним, а ему было налевать. Вот уж и правда вздор! — Расскажи что-нибудь. Фраза, произнесенная так, будто требование это, а не просьба. Мальчишка лежал рядом и сопел, и рядом с ним ютилась Айко. Вот уж правду говорят, что внутри каждой кошки живет маленький екай, видимо, потому ее к этому крысенышу и тянуло — чуяла родственную душу. Кошка урчала и терлась о своего нового любимчика. В такое моменты казалось, будто Акаги и правда просто ребенок. Возня с кошкой — только дети занимались таким бесполезным делом. — Эка невидаль! Не спится что ли? — Вечерами Нанго-сан напивался и всегда рассказывал что-нибудь. Уже вошло в привычку. Так просто сказанная фраза, но сколько за ней скрывалось. О том, что деньги после войны достать было тяжело, Ичикава знал хорошо. Он прекрасно помнил детину, что сыграл с ним первые несколько партий тогда — видимо, то и был Нанго. Вечерами, выпивший... — Надеюсь, только рассказами все и заканчивалось, — с усмешкой пробормотал он. Акаги зевнул и перевернулся на спину. — Он слишком добрый, чтобы даже думать о таком. Ах, вот оно как. Даже не смутился. Усмехнувшись, Ичикава провел пальцами по глазам и покачал головой. Он и так позволил крысенышу остаться тут во время дождя, а он еще и историй требует. Вот она, его истинная цель. Скучно ему. В такие моменты надо было рявкнуть от души, чтоб спать ложился и не умничал, но сон почему-то не шел — а если не шел, то почему бы и не махнуть рукой на собственную гордость и подыграть мальчишке? Может, так и уснет. После драк хорошо спалось. Уж он-то знал. — И что же тебе рассказать, маленький негодник? Дождь барабанил по крыше. Лежавшая рядом с мальчишкой Айко отчаянно зевала и продолжала жаться к мальчишке, пока тот поглаживал ее по спине. В ответ на закономерный вопрос раздалось задумчивое мычание, пока наглый ехидный голосок не выдал то, от чего Ичикава неожиданно громко рассмеялся. — Как ты потерял зрение. Ого! Вот это темы! Глупый крысеныш начал интересоваться абсолютно не тем, чем следовало бы в его возрасте... вероятно. В самом деле, Ичикава уже и не помнил, как сам был таким же. Может, в его годы такое и нормально. Хотя все, что делал Акаги — ненормально. — С чего ты решил, что я его терял. Может, от рождения слепым был. Хитро хмыкнув, Акаги опустил голову на подушку — это выдал шум. Он медленно покачал головой. — Нет. Ты не слепой от рождения. Говоришь как тот, кто видел. Слишком наблюдательный для ребенка. Слишком умный для человека. Слишком невозможный для крысеныша, что день за днем залезал к нему в дом. Почти невероятно. Даже люди в подчинении оябуна не знали о таком, не догадываясь даже — это было известно лишь самому боссу, Ичикаве и посреднику между кланами. А какой-то мальчишка, появившийся непонятно откуда, раскусил это куда быстрее, чем толпа взрослых мужиков. Тема потери зрения была нелюбима Ичикавой по многим причинам — в основном из-за собственной глупости в то время, когда это случилось, уж слишком самоуверенным он был в то далекое еще светлое время — и он не особо вспоминал ее даже тогда, когда была возможность. Но мальчишка, ударивший по самому больному, даже не разозлил его. В этом было нечто забавное — в его вопросе. Его интересовала причина просто из любопытства, а не желания сделать неприятно. Но меньшего гаденыша из него это не делало. — Проиграл в азартные игры. В ответ раздалось почти искренне удивленное «о-о-о». Наверняка же подозревал, слишком умный больно. По-хорошему, опять же, стоило дать ему по шее, но Ичикава лишь вяло отмахнулся от крысеныша рукой и весело фыркнул, когда тот подскочил на футоне и подполз к нему, не обращая внимания на протесты Айко, уже успевшей прикорнуть под чужим боком. — И как же? Что это была за игра? Голодные до острых ощущений люди — самые опасные. На войне таких не любили, но почитали — ведь это были не соплежуи-камикадзе, отправленные на верную смерть и запивающие горе в сакэ. Настоящие монстры, которых было невозможно убить, сколько бы ты пуль в них не выпустил. На своем веку Ичикава пережил слишком много войн, он родился в одну из таких, и на его памяти мир содрогнулся от двух, и всякий раз на пути его встречались таковые. Можно было радоваться тому, что сейчас в мире было спокойно — иначе он бы уже знал, куда направится крысеныш. Направится и не вернется. Такие долго не жили. Хотя у Акаги были феноменальная удача. — Проиграл и разозлил нанимателя. Воспоминания о том дне утомляли. Ичикава не хотел вдаваться в подробности и знал, что Акаги они и не нужны — сам додумает что нужно. После случившегося ему было бы впору называть себя неудачником, но удача все же сжалилась и дала второй шанс. Оябун ценил хороших игроков, даже тех, кто оплошал. Ему дали шанс сыграть вновь и он победил. И опять, и опять. То, что Акаги был ребенком — тоже большая удача. Иначе бы повторное наказание не заставило себя ждать. — Будешь так же безрассудно играть — закончишь как я. Это не предупреждение. Угроза. Глупый ребенок полез туда, куда не стоит. И полицейский этот тоже хорош — завлек крысеныша на самое дно, почуяв нужную жилку. Некоторые таланты требовали раскрытия, но не такие. Не дети. Не в то время, когда охота за деньгами превращалась в гонку на жизнь. Несколько раз ему повезло, а что дальше? Впрочем, Ичикаве было все равно. Крысеныш все равно не потерпит чужого вмешательства в свою жизнь, он сам ее напишет, и что-то подсказывало ему, что сделает это он виртуозно. Если легендой не станет, то на уровне страшных рассказов останется так уж точно. — Не закончу. Потому что не проиграю. Сколько уверенности в этих словах. Может, так оно и будет. И опять рассмеялся, вот же глупый ребенок. Ичикава громко цыкнул в ответ и прикрыл глаза, хотя нужды в этом не было — и лишь потом отметил, что, наверное, по таким жестам Акаги и вычислил, что зрение у него когда-то было, пока шальная пуля не забрала глаза в мир вечной темноты. Внимательность была главным оружием хорошего игрока, и если еще мальчишкой он был способен на такое... Ичикава не верил в предсказания будущего, но то, что ждало Акаги впереди, его почти пугало. Настоящее чудовище. Было почти завидно, что судьба возлюбила такого глупого мальчишку. — Сколько дураков так говорило, и все уже в земле. Смотри, переживу тебя еще. — Еще чего. Тогда Акаги лишь рассмеялся в ответ, слишком громко — после чего рывком перевернулся на бок и накрылся одеялом с головой, забирая Айко вместе с собой. В комнате повисла тишина, прерываемая лишь далеким стуком дождя по черепице, и, вслушиваясь в этот шум, Ичикава размышлял о многом. Глаза его были раскрыты — и сейчас это было необходимо, слишком сильна была привычка с далеких времен цвета и движения. Мысли текли одна за другой. О том, на что потратил свою жизнь, об утраченных возможностях, и, главное, о наглом мальчишке рядом. Настоящий демон. Как же хорошо, что больше они никогда не сыграют. С этими мыслями Ичикава усмехнулся и закрыл глаза. На утро футон был сложен в углу, а в комнате никого не было. То, как писал Акаги свое будущее, Ичикава не видел, но хорошо знал. И о Вашизу тоже. Тогда он подумал, что, наверное, мальчишка продал дьяволу свою душу, но почему-то это развеселило его еще сильнее. Разве в Аду кому-то понадобится его душа? Он же отыграет ее обратно. С Акаги, должно быть, не захотели связываться бы даже демоны. Он слышал о двух его поражениях, но слишком хорошо знал, что они были лишь фикцией. Игра против жулика, который поставил слишком много, что был оценен этим дьяволом. И личный уход из игры по собственному желанию. Что бы не думал сам Акаги, люди вокруг знали — он все еще был непобедимым монстром. А в девяносто девятом году, холодной мрачной осенью, телохранитель зачитал ему письмо. «Акаги Шигеру мертв», — говорилось в нем. Но тогда Ичикава лишь усмехнулся. Ушел непобежденным.